Летнее время

Не только люди, чей век под небесами был так короток, а под землей — бесконечен, даже бессмертные небожители опасались и избегали мрачного бога смерти. На редких пирах, на которые его звали, он казался чуждым, его не занимали столь любимые богами игры разума, он не преследовал нимф и хорошеньких смертных в попытке овладеть ими, в отличие от короля богов, получавшего желаемое и забывавшего о бедняжках, становившихся объектом гнева его златовласой, ревнивой супруги, и по меркам обитателей священной горы Олимп был скучным занудой. Он говорил так редко и коротко, только по делу, он не реагировал даже на самые сладкие и многообещающие улыбки, которые его порой одаривали заскучавшие богини в попытке соблазнить, а когда эти попытки становились провальными, красавицы морщили носики и в очередной пускали слух, что темный бог боится прикосновения женской руки. Это была неправда. Иногда, тяжело опускаясь на свой трон, он закрывал глаза и представлял, что в залах его черного замка раздается нежный смех, что в белых садах, жизнь которых он с таким трудом поддерживал в подземном, лишенном солнца царстве, есть кому гулять, что по возвращению из битвы с в очередной раз вырвавшимися из ледяного тартара тварями, его ждут теплые объятия, что, наконец этот огромный, уродливый железный трон, принадлежит не только ему. В эти минуты он иногда вспоминал смертную, однажды встретившуюся ему у ручья. Он тогда сам был в облике человека, и сердце его тогда совсем по-человечески дрогнуло. Рыжеволосая смертная была красива, но он видел много красавиц. Его завоевали ее острый язык и веселая колкость, она не притворялась и не жеманничала, и он был очарован. Увы, они провели вместе немного времени даже по человеческим меркам. Она так и не узнала, кем он был на самом деле, и, боясь, что спустившись в подземный мир, она узнает и отвергнет его, он поймал ее последнее дыхание и превратил в душистое растение. Смертные стали использовать его в своих обрядах, и каждый раз дым погребальных костров приносил ему мятные сладко-горькие воспоминания. Большую часть своего времени он был занят, заботясь о своем царстве. Поля Элизиума меньше всего тревожили его — танцующие там девы и бродящие среди трав достойные воины занимали друг друга, оставляя слишком мало времени на конфликты. Воды его царства — не важно, рек, озер или болот каждые обладали особыми свойствами, и нередко вдоль берега Леты он находил ошеломленные души, по незнанию испившие воды забвения и не понимавшие, где очутились. Иногда ему приходилось уводить с берегов Коцита случайно забредших туда невинных, заливавшихся слезами и стонами, когда их законное место было в Полях Блаженства. Не раз и не сотню раз, следуя лишь собственным капризам, Флегетон разливался, выходя их берегов и превращая темный речной песок в мутное, скользкое стекло. Смерть должна была приносить покой, но иная река, следовавшая к его дворцу — очередь из ищущих справедливости душ — не иссякала никогда. И пусть эта беда не грозила вырвать сердце, зато грозила смертельной скукой. Худшим был Тартар. Царство смерти было темным, освещаемым лишь благодаря магии мрачного бога и трещинам, сквозь которые проникал солнечный свет верхнего мира, но тьму Тартара не могло разогнать ничто. Ледяной зловонный провал далеко на севере его царства содержал в себе не только циклопов и титанов и охранявших их гекатохейров, нет. Эта бездна то и дело порождала монстров, от которых бросало в дрожь даже его самого. Настигнув беззащитную душу, они не просто уничтожали ее, они поглощали ее, изменяли, искажали. Превращали в раба. Когда он, смирив гордость, обратился к своим братьям и сестрам, прося помощи, многие отвернулись, не сказав ни слова. Иные рассмеялись в лицо. Но те немногие, кто остался на его стороне, тем он поклялся в вечной верности и дружбе. Зло не иссякало. В короткие передышки темный бог вместо отдыха погружался в свитки и тома в поисках спасения, пока однажды не обнаружил себя в палатах исцеления, без доспехов и оружия. Обеспокоенное круглое лицо одного из преданных дэймонов маячило сверху — он вежливо, но твердо потребовал, чтобы его повелитель взошел на Олимп, испил нектара и вкусил амброзии, и вдохнул воздух верхнего мира, не отравленного парами Тартара. В другой день подобная наглость вызвала бы у темного бога гнев, но не сегодня. Сегодня он был измотан и обессилен и, походя приласкав Цербера, он отправился на поверхность. Солнце ослепило его. Он замер, прикрыв глаза и подавляя желание накинуть капюшон. Он так давно не чувствовал на своем лице солнечного света… Он медленно расстегнул застежки своего плаща и сбросил его на землю, затем ослабил шнуровку на груди и глубоко вдохнул, распахнув глаза, когда услышал смех. Играла флейта, и среди женских голосов прозвучал тот, от которого у него по спине пробежала дрожь, и темный бог замер, приложив ладонь к заколотившемуся вдруг сердцу. Деревья заслоняли вид, и он медленно обошел рощу, привлеченный музыкой и желанием увидеть ту, чей голос был так сладок. Среди собиравших цветы нимф прыгали фавны, умудрявшиеся одновременно играть на флейтах и лютнях и хватать зазевавшихся девушек за попки, но ни один почему-то не осмеливался подбежать к сидевшей на траве среброволосой красавице, вплетавшей цветы в пышные волосы своей подруги. Они над чем-то смеялись, и ее похожий на звон ручейка смех заставил бога смерти невольно шагнуть вперед, покинув безопасную тень. Музыка стихла, кто-то тоненько взвизгнул. Фавны, вскидывая свои копытца, ринулись в лес, а нимфы растаяли, словно туман на солнце, и даже птицы перестали петь, а деревья шуметь листвой. Мгновение назад луг был полон беззаботного счастья и жизни, но одно лишь неловкое движение мрачного бога уничтожило все веселье, словно его огромная тень пожрала солнечный свет. Но он едва ли это заметил. Среброволосая нимфа медленно встала на колени, затем на ноги — недоплетенный венок беспомощно упал на землю — но так и не двинулась с места, продолжая зачарованно смотреть ему в глаза, и повелитель Подземного Мира был готов поклясться водами Стикса, что сам упал бы замертво, если бы отвел от нее взгляд. Отголоски, обрывки музыки в его ушах сменились ревом крови, и… Он даже не понял, когда успел к ней подойти. Он замер, осмелившись лишь коснуться упавшего ей на плечо локона цвета белого серебра, которым было полно его царство. И ее глаза, такие же яркие, нет, куда ярче и прекрасней аметистов… Завороженный, он дрогнул, когда ее ладонь мягко опустилась ему на грудь, и не думая, хрипло выпалил: — Будь моей! И застыл, ожидая отказа. Она вздохнула, разомкнув полные, розовые губы, ее пальцы скользнули по его шее и нырнули в волосы… И вместо ответа она прижалась губами к его холодному рту, словно вдохнув в в бога смерти саму жизнь. Земля под их ногами раскололась. А когда испуганные нимфы осмелились вернуться на поляну в поисках своей госпожи, луг был пуст. На примятой траве осталась лишь цветочная корона.