Скрипач

Было слышно, как листья, мягко шурша, отрывались с веток и, легонько касаясь земли, скользили по её поверхности, уносимые ветром. Там и тут, звеня, падали на оголенные камни капельки вчерашнего дождя. Вот до острого слуха охотника донеслось тяжелое хлопанье птичьих крыльев. Осторожно ступая по жухлой листве, птица приближалась. Охотник затаил дыхание, сжав сильнее конец бечевки в руках. Некогда белая ткань слегка затрепетала под дуновением легкого ветерка. Птица насторожилась и отступила назад на несколько шагов. Ветер снова стих. Охотник, который из своего укрытия не мог видеть, как осторожно птица рассматривает приготовленную приманку, только лишь слышал, как она переминается с ноги на ногу в нерешительности подойти. Вот, наконец, птица решилась. Подлетев, она схватила положенную приманку; охотник резко дернул за бечевку; птица, не успев опомниться, оказалась пойманной в белый кокон и отчаянно затрепыхала крыльями, пытаясь вырваться. Выскочив из своего убежища, охотник бросился к пойманной добыче, по пути сматывая бечевку и подтаскивая дрожащий кокон к себе, затем, просунув руку в небольшое отверстие в ткани, взял птицу за ноги и вынул на свет. Это была прекрасная молодая куропатка. Оглянувшись, охотник приметил небольшой камень, пошарив рукой в опавшей листве рядом с которым, он нашел кремниевый осколок поменьше. Прислонив птицу к плоской верхушке валуна, охотник сделал резкое движение рукой и оглушил птицу ударом камнем по голове. Из треснувшего черепа брызнул мозг, испачкав руки охотника. Мышцы крыльев убитой куропатки ещё некоторое время сокращались, отчего казалось, будто бы сейчас эта птица с проломленным черепом взлетит и бросится прочь. Охотник выждал несколько минут, утерев со лба выступившие капли пота, затем, держа за лапы в одной руке убитую птицу, другой собрал с земли брошенную ткань и бечевку, поднял небольшой дорожный рюкзак и закинул его за спину. Почти бесшумно двигаясь по мокрой листве, охотник направился к ручью. Бросив рюкзак рядом с остальными вещами, оставленными здесь ещё прошлым вечером, охотник присел на колени и, встряхнув птицу, с головы которой сорвались несколько капель крови, принялся ловко ощипывать её. Желтовато-коричневые перья уносились прочь, подхватываемые ветром. А когда же они касались воды, то на мгновение замирали, а затем, медленно вращаясь, уплывали вниз по течению. Очистив тушку от перьев, охотник достал из рюкзака нож и вспорол птице брюхо. Выпустив внутренности, он пальцами вычистил из неё остатки крови и кишок. Проделав эту нехитрую операцию, охотник опустил тушку в прохладную воду ручья. Кристально чистая струя тут же окрасилась в ярко-алый цвет. Вода, подкрашенная кровью, бурлила и пенилась, образуя красновато-радужные пузырьки, когда сталкивалась с небольшими камнями. Когда вода, омывавшая птицу, вновь стала приобретать прозрачность, охотник вытащил тушку и отложил в сторону на заранее приготовленный чистый кусок ткани. Опустив испачканные в крови и мозгу руки в воду, охотник передернулся от холода, но тут же принялся старательно отмывать пальцы. Затем, зачерпнув горсть воды, он умыл лицо, покрытое слоем засохшей грязи и пота и шею. Задержав дыхание, он резко опустил голову в воду. Простояв склонившись над ручьем с полминуты, он разогнулся и пригладил назад волосы, с которых ручейками стекала ледяная вода на впавшие щеки, после чего протер воспаленные от дыма и бессонницы глаза. Встав, он наложил невысокую кучку хвороста на вчерашнее костровище, насадил тушку куропатки на предварительно вычищенный и обструганный кол и разместил над огнем. Сняв в себя брюки и подобрав с земли рубашку, с помощью которой несколько часов назад ловил куропатку, он прополоскал их в воде и развесил на засохшем кустарнике недалеко от огня. Пододвинув большой округлый обломок дерева, обожженного молнией, ближе к огню, охотник присел на него и принялся растирать замерзшие пальцы. Дожидаясь, пока приготовится обед, Ганс с грустной ухмылкой вспоминал то, чем он был ещё около недели назад. Суровая действительность, в которой ему приходилось выживать теперь, за столь короткий срок изменила облик его души, сделав её холодной и жестокой. Утром он просыпался за несколько часов до рассвета и отправлялся на поиски пищи. Порой ему удавалось поймать и зажарить птицу, как сегодня, и это было большим праздником, порой за целое утро ему не удавалось сыскать ничего съедобного и тогда приходилось довольствоваться горсткой ягод, которые юноша собирал по дороге или же отлавливать ящериц, коих в этих местах было великое множество. После утренней охоты Ганс возвращался на место вчерашней стоянки, обедал, собирал вещи, выходил на грунтовую дорогу и шел по ней до вечера. Как только начинало темнеть, юноша сворачивал в лес, углублялся в чащу на несколько миль и обустраивал новую стоянку. Юноша прекрасно видел в темноте, поэтому даже после захода солнца он с легкостью запоминал местность, собирал хворост и приглядывал места для завтрашнего утреннего промысла. Совершив все необходимые приготовления, юноша разводил костер и доставал скрипку – единственное, что больше всего берег в этом путешествии. Тихонько наигрывая новые мелодии, которые зарождались в его сердце, переполненном звуками шелеста листвы, пересвиста лесных птиц, журчания воды в ручьях, Ганс погружался в свой собственный мир гармонии и спокойствия, где его душа, уставшая от волнений внешнего мира, находила покой и отдохновение. Ложась спать рядом с костром, юноша слышал, как недалеко в лесу рыскали дикие звери, но первобытная боязнь огня отгоняла их от стоянки человека, присутствие которого они улавливали своим особым чутьем. Румяная тушка куропатки хрустела над потрескивающими языками пламени. Ганс слегка проткнул птицу затупившимся кончиком ножа, чтобы убедиться, что она прожарилась до конца. Юноша снял штырь с насаженной на него птицей и прислонил к дереву. Ароматный запах жареного мяса так и манил начать трапезу, но Ганс решил подождать, пока куропатка немного остынет, чтобы не обжечься. Закидав костровище песком, юноша сложил все вещи, оделся и только потом, присев на угол обгоревшего дерева, жадно впился зубами в бок куропатки. Наевшись, Ганс завернул остатки трапезы в замасленную бумагу и сунул в рюкзак, который тут же закинул за плечо. Взяв футляр со скрипкой за ручку, Ганс ещё раз оглядел место стоянки и, убедившись, что ничего не оставлено, и костер больше не дымит, направился в сторону грунтовой дороги. Юноша осторожно ступал по мягкой сырой земле, оставляя неглубокие следы. Добравшись до дороги, он побрел по краю просеки. Солнце было уже в зените, а юноша все шел, шурша босыми ногами по жухлой траве. Вскоре впереди послышался плеск воды. Ганс выбрался на небольшой открытый холм и вгляделся вдаль, прикрывая рукой глаза от солнца. Перед ним расстелились огромные холмистые поля, по которым, негромко журча, протекала река. Вдалеке Ганс разглядел несколько старых ветряных мельниц, а рядом с ними мост через реку. Юноша знал, что чуть ниже по течению река делает сильный изгиб. А в нескольких милях от этого изгиба, где поля начинали перемежаться с лесом, располагалась родная деревенька скрипача. Сердце задрожало от волнения. Спускаясь по краю дороги, испещренной следами лошадиных копыт и узкими полосками колеи от тележных колес, Ганс постоянно вглядывался вдаль, где виднелись мельницы. Перейдя реку, юноша отметил, что мост был отстроен заново, хотя старые, полусгнившие доски ещё виднелись лежащими внизу у берега. Сразу после моста дорога делала резкий поворот вправо, подобно руслу реки. Чтобы хоть немного сократить путь, Ганс решил пойти не прямо по дороге, а через рощу, куда он, будучи ещё совсем маленьким, часто прибегал, завидев отца пьяным. Окунувшись в хоровод деревьев, Ганс мысленно прикидывал, с какой стороны сада он должен выйти к дому. С какой-то особой сладостью и грустью он вспоминал, как брал скрипку, обегал дом кругом через эту рощу и оказывался на кладбище. Там, среди немногочисленных могил он находил слегка кривоватый крест, напоминавший, что именно здесь покоится его мать. Задумавшись, Ганс не заметил, как оказался перед высоким забором. Недоуменно юноша огляделся по сторонам. Ограждение тянулось через лес направо и налево, и не было видно конца ему. Ганс подумал о том, что, возможно, со временем сад решили отделить от рощи забором, чтобы никакие звери не попадали на хозяйскую территорию, и, решив, что это самое верное предположение, повернул направо и пошел вдоль забора. По расчетам юноши через некоторое время забор должен был кончиться или вывести на дорогу. Во втором предположении Ганс не ошибся. Снова оказавшись на дороге, юноша увидел, что половина рощи была вырублена и обнесена тем самым забором, на который он наткнулся. Теперь направо были поля, прямо – река, давшая петлю, а за рекой снова начинался лес. Ганс пошел прямо по дороге, которая должна была привести его прямо к дому. Ожидая увидеть поворот налево, юноша шел вдоль забора, изредка оглядываясь на поля, где теперь были сооружены загоны для скота. Ганс дошел уже до середины поля, откуда река просматривалась очень хорошо, и где должен был быть тот самый поворот, но увидел все то же самое ограждение, которое тянулось, казалось, бесконечно. Остановившись, юноша недоуменно огляделся. Неужели, здесь все так изменилось?.. Глянув на поле, Ганс увидел женщину (очевидно, крестьянку), шедшую в сторону реки. Отвернувшись от забора, Ганс пошел наперерез крестьянке и, пустившись через несколько шагов бегом, вскоре догнал её. - Кто таков будешь? – поинтересовалась она, презрительно оглядывая юношу с ног до головы. Ганс жестами попытался объяснить ей, что ему нужна бумага и карандаш. Крестьянка недоумевающе глядела на незнакомца, делающего руками какие-то непонятные движения. Разозлившись, Ганс бросил на землю все вещи и похлопал по бокам, надеясь найти хотя бы обрывок, на котором можно писать, и маленький уголек, но вместо этого вытащил на свет из кармана лишь превратившийся в один комок от воды некогда лист бумаги. Юноша судорожно оглянулся. Женщина посмотрела на него ещё несколько секунд и собиралась было уходить, но он удержал её. Заметив небольшой вытоптанный клочок земли, Ганс бросился к нему и попросил женщину проследовать за ним, на что она только рассмеялась и сказала что-то вроде: «Экой чудной!» Не найдя даже небольшой палки, Ганс принялся пальцем царапать на песке слова. Крестьянка наклоняла голову то на один бок, то на другой, пытаясь разобрать, что пишет этот человек. Наконец, Ганс вывел немного неровные буквы: «Что это за забором? Кто хозяин?» Женщина прочитала, медленно шевеля губами. - А, так это герра Браунберга земли. Он тут уже лет пять назад поселился. Знаете, как землю-то эту выкупил, так сразу половину рощи выстриг, через реку мост новый провел. Вот, теперь хозяйничает… - поведала женщина, довольная тем, что ей, наконец, удалось понять незнакомца. Ганс на секунду опешил, потом, затерев ногой прежние буквы, снова принялся писать, но что женщина ухмыльнулась и ещё несколько раз повторила: «Вот чудной! Ей-богу, чудной!» «А что сталось со старым хозяином? Тут раньше было кладбище, где оно сейчас?» - спросил Ганс. - А кто его знает, этого старого хозяина?.. – сказала женщина, - Пил, говорят, по-божески. Может, в город ушел милостыню просить, может, сдох тут же, как собака… А про кладбище точно скажу. Разорили его. Как Браунберг стал новый дом строить, так и сравняли все могилы. Говорили ему, мол, зря на кладбище дом новый строить собираешься – не будет добра. А он говорит: мы, дескать, не суеверные. Вот и построил целую усадьбу, хозяйство налаживает. Работников нанял целую уйму! И откуда только деньги берет… Ганс, опустив руки, слушал речь женщины, которая продолжала говорить о неразумности поступка Браунберга, о новых методах, которые он решил применять для обработки земли, о новых правилах для работников… В глазах Ганса все будто бы потемнело, а от сердца, как и после смерти Тессы, отделилась половинка и сгорела, рассыпавшись по груди горячим пеплом. Обида и горечь теснили грудь. Некогда дорогие его сердцу места теперь принадлежали совершенно чужому человеку, более того, все было уничтожено. Ни одного кирпичика, ни одного бревна, которое бы напоминало о старом доме. Даже кладбище счищено до основания. - Вечереет уж. Дома заждались, - сказала, наконец, женщина и поспешила в сторону реки, где теперь, как предположил Ганс, располагалась новая деревня. Юноша не знал, что ему делать. Он так стремился сюда, чтобы побыть рядом с матерью, набраться сил на родной земле перед дальнейшими скитаниями по миру, а придя, обнаружил, что все уничтожено… Присев на холодную землю, он закрыл лицо руками, пытаясь придумать, что же делать дальше. Он мог бы поехать за границу и стать подмастерьем у какого-нибудь скрипичного мастера, мог бы даже поступить на службу в придворный оркестр, мог бы быть композитором или переписывать старые ноты для издания нотных тетрадей… Но для этого надо было снова возвращаться к людям, от которых юноша пытался убежать. Надо было снова впускать в свой мир шумную жизнь, которая стремительным потоком уносила его от истины бытия. «Только не забывай, не забывай о музыке, не забывай о своей душе. Она всегда должна оставаться такой же чистой и свежей, как сейчас. Сохрани её, сохрани такой как есть», - прозвучал знакомый голос в голове. Ганс спрашивал себя, зачем он остался в этом мире, какое его предназначение. И ответ пришел сам собой. Он поклялся матери сохранить чистоту своей души, не променяв её ни на какие другие ценности. Он должен был показать всем, что главнейшее богатство человека есть то, что находится внутри него – душа, и ни деньги, ни слава, ни власть никогда не смогут заменить его. Его музыка должна была пробуждать в сердцах людей стремление к добру и благодетели и искоренять зло, напыщенность, властолюбие. А чего добился он на данный момент? Он сам чуть было не стал деталью в этом механизме человеческого общества, сложенного из пороков и праздности. Ганс Люсьен видел свою цель, но понимал, что её не достичь. Ему нужна была поддержка, твердое плечо, ласковая рука рядом. Ему нужен был человек, который бы одним словом вновь пробудил всю дремлющую в скрипаче силу жизни, любовь к правде и стремление к истине. И этот человек был погребен под слоем земли совсем недалеко. Ганс не знал, что ему делать. Он разрывался на части, противоречащие друг другу. Единственное, к чему пришел он после долгих раздумий, было – не уходить из деревни, не прикоснувшись хотя бы руками к той земле, под которой покоилась мать. Взяв вещи, Ганс отправился к реке. Здесь с небольшого пригорка юноше удалось разглядеть за забором черневшие старые кладбищенские ворота, стоящие среди не вырубленных ещё деревьев. Эти ворота могли служить ориентиром. Ганс помнил каждый шаг, который делал от этих ворот, направляясь к могиле матери. Пробравшись в лес, граничащий с забором, Ганс спрятал свои вещи, завалив их сверху опавшей листвой, после чего отправился прямиком к ограждению. Проверив доски забора на прочность и убедившись, что проделать здесь лаз быстро и бесшумно не получится, юноша присмотрелся к соседним деревьям. Приметив один старый дуб с особенно раскидистыми и крепкими ветвями, Ганс подошел к нему, ухватился за ближайший сук и подтянулся вверх. Жилы заиграли на его руках от напряжения. Укрепившись на этой позиции, Ганс Люсьен посмотрел вверх и, найдя вторую крепкую ветку, взялся за неё и через пару секунд оказался на одном уровне с забором. Перекинув одну ногу через ограждение, юноша оттолкнулся, прыгнул и в следующую секунду мягко приземлился уже по другую сторону изгороди. Боязливо оглядевшись, Ганс медленно двинулся вперед, шаря среди опавшей листвы голыми ногами в поисках места, куда лучше ступить. Пробравшись через рощу, Ганс оказался на границе яблоневого сада, за которым было кладбище. Старые яблони покровительственно заслоняли своими ветвями темную фигуру, движущуюся по саду. Изредка прижимаясь к особо толстым стволам деревьев и оглядываясь по сторонам в поисках ненужных наблюдателей, Ганс Люсьен добрался до ворот. Осторожно прикоснулся юноша к заржавевшему от времени металлу, и от прикосновения этого задрожало все внутри какой-то особой радостью. Радостью предвкушения близкого счастья. Ганс шагнул под аркой ворот и… - Эй, кто там?! – раздалось сзади. Юноша обернулся. Позади него возникли несколько мужчин с фонарями в руках. Один из незнакомцев держал собаку на привязи. - Кто такой? – повторил мужчина. Сердце Ганса бешено заколотилось. Не зная как ему быть, Ганс огляделся по сторонам. Бежать или объяснить все этим людям? Один из мужчин снял с плеча ружье и вскинул его… «Бежать…» - пронеслось в голове Ганса, и юноша бросился в темноту. - За ним! – раздался крик сзади. Ганс услышал легкое шуршание, а за ним стремительно приближающиеся прыжки собаки. Юноша резко взял вправо. Что-то больно ударило в лицо. Ганс понял, что снова оказался в роще. Заслонив лицо руками, он бежал напролом через деревья и кустарники. Голые ветки больно царапали кожу и разрывали одежду. Рычание собаки слышалось совсем рядом. Вдруг юноша зацепился за что-то ногой и покатился вниз по небольшому холму. Над головой послышался шорох, затем визг собаки, и тут же ногу пронзила острая боль. Вцепившись зубами в мясо и почувствовав запах крови, собака с остервенением тянула ногу Ганса на себя, а юноша, почти потеряв сознание от боли, пинал другой ногой в собачью морду, стараясь отбить атаку хоть на секунду. Вдруг в роще снова послышались голоса. Несколько людей подбежали к Гансу с фонарями. Яркий свет слепил глаза. Юноша зажмурился на секунду. Над головой раздался выстрел, а за ним визг собаки. Обезумевшее животное повалилось набок и, тяжело дыша, тихо поскуливало, дергаясь в предсмертных судорогах. - Кто такой? Какого черта тебе здесь надо? – раздался голос над головой, и свет фонаря направился прямо Гансу в лицо. Юноша попытался закрыть лицо руками, но двое мужчин тут же схватили его и поставили на колени. Ганс опустил голову, слабо пытаясь выдернуть запястья из сжимающих их мертвой хваткой пальцев. - Я спрашиваю, кто такой?! – раздался тот же голос. Ганс не поднимал головы. Свет все так же слепил глаза. Юноша не мог ответить, поэтому замер в ожидании. Повисла пауза. Вдруг сильный удар по лицу, и способность видеть и слышать потихоньку начала покидать юношу. Его тело обмякло, после чего, как показалось Гансу, его подхватили ещё и за ноги и куда-то поволокли. Юноша очнулся от холода. Открыв глаза, он резко вдохнул, глядя на то, как капли ледяной воды скатывались по его волосам и падали на землю. - Герр Браунберг, - раздалось над головой юноши, - а ты кто такой будешь? Ганс медленно поднял голову. Его по-прежнему держали за руки двое мужчин, а третий – Браунберг – стоял перед ним, слегка наклонившись. Всмотревшись в его тучную фигуру внимательнее, Ганс заметил, что герра не было среди преследователей в лесу. Ганс снова опустил голову и заметил, что с его носа капает вниз кровь. - Отвечай, - сказал Браунберг, - если ты вор, то должен быть наказан, а если нет… Ганс молчал, и незнакомцы даже не догадывались, что он не отвечает не потому, что не хочет, а потому, что не может. - Отпустите его, - скомандовал Браунгберг. Пальцы на запястьях юноши разжались, и он бессильно повалился на землю. Едва приподнявшись на локте, Ганс принялся выцарапывать буквы на притоптанной земле. Браунберг и его люди с удивлением следили за движениями юноши. «Я не могу говорить. Велите принести мне бумагу и карандаш, тогда я смогу вам ответить», - выцарапал юноша и поднял взгляд на мужчин. - Принесите бумагу и карандаш, - кивнул Браунберг. Ганс расправил локоть и опустил голову на руку, не в силах приподняться. Он тяжело дышал, пытаясь совладать с болью в ноге. Через пару минут принесли пишущие принадлежности. - Кто ты такой? Отвечай – теперь ты можешь написать, - сказал Браунберг. Ганс, нащупав карандаш, не глядя на бумагу, ответил: «Я сын прежних хозяев этой земли». Вновь воцарилась тишина. Только два человека на этой планете знали, каким путем досталась земля герру Браунбергу. Зайдя однажды в небольшую питейную, чтобы скоротать остаток вечера, Хорст Браунберг увидел такую сцену: полубезумный мужчина средних лет судорожно бился об столик, прося налить ему в кредит. Тут же хозяин заведения грозил ему смертью, если пьянчуга не выплатит прежние долги. Тогда пьянчуга сказал что-то вроде: «… даю землю в заклад!» Одна-единственная эта фраза заставила Хорста подойти к столу. Успокоив хозяина тем, что он сам заплатит за пьянчугу, Хорст подсел за стол. Нескольких кружек пива хватило, чтобы развязать язык старому мсье Сотрэлю. Обрадовавшись тому, что незнакомец платит за выпивку, старый француз рассказал, что он является владельцем обширных земель, и что после смерти жены, оставшись со «щенком-сыном» на руках, он совсем не может заниматься земельными делами. Учтивый Хорст Браунберг предложил взять заботы о земельных проблемах, сборе и продаже урожаев на себя. Обрадованный Сотрэль тут же согласился. Отпраздновав это дело хорошим ирландским виски, мужчины разошлись до утра. На следующий день мсье Сотрэль подписал бумагу о «безвозмездной передаче имущества во владение герра Хорста Браунберга». После этого, разумеется, пьянчуга оказался без гроша денег на улице, а герр Браунберг стал крупным землевладельцем. Сколько раз Сотрэль ни приходил к дому, ни стучал во все двери, его каждый раз с позором выгоняли. В конце концов, бросив это дело, он отступился, погрузившись в очередной приступ беспробудного пьянства. Теперь, подумав, что Ганс пришел, чтобы предъявить претензию на владение домом и землей, Браунберг не на шутку испугался, ведь тот факт, что удалось легко отделаться от отца, не значил, что так же легко можно отделаться от сына. - Послушай, сынок, - мягко начал Браунберг, - твой отец получил за эту землю большие деньги. Я в долгу не остался. По доброте души своей я дам тебе немного на дорогу до города, ну и на первое время… С этими словами Хорст пошарился в карманах и нашел смятую купюру. Сделав жест двум мужчинам, которые раньше держали Ганса, поднять его, Хорст сунул бумажку Гансу в руку. - А теперь ступай, - сказал он, указывая юноше на тропинку, ведущую от крыльца дома к выходу, а потом прибавил шепотом, - на все четыре стороны. Тут же юношу подхватили подмышки и поволокли по тропинке прочь от дома. Ганс еле передвигал ногами, голова его беспомощно болталась на ослабшей шее. Юношу бесцеремонно выставили на улицу и захлопнули за ним входную калитку. Только оказавшись в темноте, Ганс, наконец, опомнился. Подняв голову, юноша оглядел высокий забор. Отчаяние охватило его сердце. Все напрасно. Напрасны были те лишения, которые он пережил по пути сюда; напрасна была отчаянная попытка пробраться за забор; напрасны были прожитые в этом мире годы. В порыве внезапной злобы Ганс сильно ударил кулаком в закрытую калитку и швырнул на землю смятую денежную купюру. Пот и кровь застилали глаза. Неверными шагами Ганс двинулся к реке, придерживаясь за крепкие доски забора. Свернув в лес, он переваливался от дерева к дереву, стараясь удержаться на ногах. Отдавшись воле чувств, юноша добрался-таки до места, где оставил свои вещи. Упав на землю рядом с рюкзаком и скрипкой, Ганс принялся судорожно царапать камни, сгребать листву, вырывать засохшую траву. Юношу душила злоба и ненависть. Ненависть к людям, которые разрушили его последнюю надежду на счастье. Тело юноши била крупная дрожь. «А что делать дальше?» - спросил у себя Ганс, хватаясь за голову и пытаясь заглушить сотни голосов, зазвучавших внутри. «Бежать», - ясно выговорил один голос в голове. Бежать. Как можно дальше отсюда. И как можно скорее. Забыв о боли, Ганс подскочил с земли и, схватив рюкзак и скрипку, бросился прочь по той самой дороге, по которой так же в страхе убегал много лет назад. Он бежал снова и снова, падал, раздирал в кровь ладони и колени, но вновь поднимался и продолжал бежать. Он не замечал, как сменялись день и ночь, ему нужно было лишь убраться подальше от своей ненависти и нарастающей злобы. Он не видел ничего вокруг. По колено в грязи Ганс Люсьен пробирался по дороге, запутываясь в траве и кустарниках, когда сворачивал ближе к лесу. Выбившись из сил, падал на землю и тут же забывался беспокойным непродолжительным сном, после чего снова вскакивал и бежал по направлению к городу. И продолжалось это безумие до тех пор, пока, наконец, Ганс снова не увидел знакомые дымящие трубы заводов, которые ещё недавно покидал, казалось, навсегда.