История классной дамы

      Эммочка родилась в городе Лейпциге в 1830-м году. Боже, как это было давно! Тогда ещё Королевство Саксония было самостоятельной землёй Германии. У неё была матушка Матильда Августа Штольц, набожная женщина, и батюшка, Отто Вильгельм Карл Штольц. Ещё у неё было две сестры: старшая Гертруда и младшая Бертель.       Семья каждое воскресенье ходила в церковь на службу, жили чинно, тихо. Матушка шила великолепные рубашки из тонкого батиста, которые продавала для мужчин дюжинами в упаковках. Отец служил счетоводом в банке. Три сестрички помогали матушке по хозяйству, играли в куклы, поливали розовые кусты в палисаднике. Когда наступала зима, девочки укрывали розы еловым лапником, чтобы они не замёрзли. Каждый год в Лейпциге происходили ярмарки. В город съезжалась вся Германия, и тогда в банке прибавлялось работы.       Ещё туда стремился народ, чтобы подлечиться. Лейпцигские воды были известны далеко за пределами города, Королевства Саксонии и даже всех германских земель.       Приезжали в Лейпциг и русские. Наслушавшись разговоров о том, как замечательно жить в России, Матильда и Отто решили податься в далёкую северную страну. Это было, когда Эмме исполнилось десять лет.       Приехали в Москву. Отто был самоуверенный господин и думал, что в большом столичном городе ему как раз место. Он пришёл к выводу, что Москва в России – практически то же самое, что Лейпциг в Саксонии. Поселились в маленьком домике в Немецкой слободе. Эмма много работала. Маменька была очень строга к маленькой Эмме. Девочке казалось, что мама её не любит.       Тут была и кирха, и немецкая лютеранская школа. Но маменька решила, что нужно креститься, чтобы у дочерей было больше возможностей. Она всё же по-своему любила своих детей.       Приняв православие, Эмма-Елена была принята в московскую гимназию. К 18 годам она окончила её. Эммочка была очень прилежной ученицей, ей нравилось общаться с детьми. Поэтому её порекомендовали в педагогический класс. Пока она там училась, старшая сестра вышла замуж и уехала в Поволжье.       Младшая сестрёнка умерла от кори. Эмма очень плакала.       Отец и мать были уже старые и не могли оставить Эмму у себя дома. «Иди, дочка, послужи-ка в чужих людях!» Дело в руках у Эммы было, детей она очень любила, поэтому стала служить бонной (немецкой гувернанткой) в различных семьях.       Когда Эмме исполнилось восемнадцать лет – это было в 1848-м году – она влюбилась в одного симпатичного немца. Он ходил каждое утро мимо окон комнаты, где жила Эмма Штольц. Но поговорить с ним у неё не было никакой возможности. На балы она не ездила, по улице не ходила, за покупками её не отправляли. Она все дни занималась с малышами полковника Майзера.       Эмма учила их немецкому языку. Ей было легко разговаривать с ними на своём родном языке. Однако акцент у неё был не берлинский, а саксонский. Но кого в Москве это волновало? Немка и немка.       Каждое утро Эмма старалась выкроить минутку и посидеть с вышивкой у окна. Так она вышила прекрасную наволочку на подушку, на которой были изображены два целующихся голубка и ленточка. Это символизировало её желание любить и быть любимой.       Но молодой немец перестал ходить мимо её окон. В Немецкой слободе поползли слухи, что многие мужчины отправились во Францию, в поисках новой жизни после революции, которая там произошла. Эмма загрустила. Она стала рассеянной, не всегда полностью выполняла свои обязанности педагога. Хозяева терпели-терпели и в конце концов посоветовали подбирать другое место работы.       – Но как же я подберу без рекомендаций?! Без рекомендаций нынче никто никого не берёт!       – Знаете, Эмма, это нас не касается! - ответила жена полковника.       Дети очень удивлялись, почему бонна плачет. Мать им сказала, что Эмма заболела, и не допустила её больше к занятиям.       Эмма не знала, куда идти. То ли обратно в Лейпциг ехать! Но она была уже православная, крещёная – что ей делать в Саксонии? Ей было уже двадцать лет. И у неё ничего не было…       Она пошла к священнику лютеранской церкви, к пастору. Тот сказал, что ему, наоборот, нужна для детей учительница русского языка. Эмма взялась с воодушевлением! Она и сама много читала по-русски, и приобщала детей к замечательной русской поэзии. Так, на Пушкине, Жуковском, Языкове и учили русский язык и дети, и сама учительница. Лермонтов, Гоголь, Тургенев стали издаваться. Жизнь повернулась к Эмме радужной стороной, но о любви пришлось забыть.       Так прошло лет десять. К тому времени начальницей института благородных девиц сделалась мадам Соколова, Лидия Ивановна. Ей понадобилась немецкая классная дама. Но Лидия Ивановна была не из тех, кто действует прямо. Ей надо было, чтобы классная дама непременно её считала благодетельницей.       Она навела справки в Немецкой слободе, узнала, что есть как раз учительница, которая ей бы подошла. Тогда она интригами устроила так, чтобы Эмму лишили места. Она написала пару подложных писем, поссорила Эмму с пастором и с родителями учеников. И Эмма оказалась на улице.       Тогда Соколова послала за ней кучера и велела пригласить в институт. Когда немка пришла к Лидии Ивановне, та повернула дело так, что Штольц стала считать начальницу института своей спасительницей.       – Эмма Оттовна! Заметьте! Я вас беру без рекомендаций, на свой страх и риск! Вы мне обязаны!       Учительница, запуганная и запутанная, соглашалась на всё. Так она начала свою службу в институте благородных девиц. С девочками ей было легко, так как она любила детей и умела с ними управляться.       В 1871 году ей достался новый класс. Вначале она принимала девочек, знакомилась с ними, отводила в дортуар, выдавала форму, помогала пепиньеркам подогнать платья по фигуре.       Начались занятия, девочки постепенно знакомились с институтом, а фройляйн – с ними. По приказанию Соколовой Эмма проводила с классом круглые сутки. У неё даже не было сменной французской классной дамы. И Штольц стала считать себя неизменной второй мамой девочек!       К каждой у неё было какое-то своё отношение. Больше всего трудностей доставляла Варенька Кулакова. Вот уж действительно – «кулак». И неслух, и дерзкая, и ест под одеялом – крошки копит, мышей разводит. Частенько девочки в дортуаре видели бегающих мышей. Визгу было! Ещё Варя любила наушничать. Даже мадам Соколова говорила Вареньке: «Со своими кляузами, пожалуйста, к фройляйн Штольц, не ко мне!»       Штольц, может быть, и легче бы было управлять девочками, если бы ей кто-то сообщал, что происходит в коллективе, но Варина склонность к ябедам классной даме не нравилась. Она понимала, что Кулакова однажды (или не однажды) так же нажалуется начальнице и на неё. А этого она боялась, потому что помнила, что обязана Соколовой своим назначением. Того, что мадам её нещадно эксплуатирует, Эмма не замечала. Чем больше мы вкладываем в кого-то своей души, своих усилий, тем больше мы его любим. В Варю она вложила много своего труда, но никак не удавалось укротить строптивицу. Штольц даже переселяла девочку из дортуара в дортуар, в надежде, что окружение её перевоспитает. Всё тщетно!       Мучилась классная дама и с хохлушкой Оксаночкой Нечипоренко. Прокормить девочку было невозможно - это во-первых! Кушала всегда и везде, отбирала или выпрашивала порции у других девочек. Во-вторых, самая отстающая мовешка в классе! Она весь класс тянула назад в общем рейтинге успеваемости. Ничего не усваивала. Наверное, голодная была! Эмма старалась по возможности подкормить девочку и другим не мешала это делать. В-третьих, эта Оксанина неистребимая любовь к малороссийской мове! Зачем она это делает? Эмма, напротив, старалась говорить по-русски при всякой возможности. Но и по-немецки удавалось поговорить, особенно в институте в немецкие дни. Но девочки не очень любили немецкий язык.       Ещё одна мовешка – Маша Кутайсова – не знала ничего, потому что на уроках болтала, отвлекала своих соседок. А учебники, кажется, для неё не существовали. За семь лет обучения она хоть два-то раза открывала их? Её отец был учителем сельской школы, и поэтому государство оплачивало обучение его дочери. Когда Эмма смотрела на Машу и на её шалости, у классной дамы улучшалось настроение. Очень жизнерадостная девочка, весёлая, неунывающая, не то что её классная дама, у которой тяжёлая жизнь! Но надо было соблюдать дисциплину, и Маше доставалось от Штольц. Иногда и указкой пониже спины, да.       Однако Эмме Оттовне и с парфетками было не легче. У неё в классе была девочка – Ася Черневская. Её родители впали в немилость государя и были сосланы в имение, дочь ни разу не встречалась с ними за почти семь лет в институте. Ася нервничала, плохо ела, иссохла вся, но никогда не показывала своих чувств. Эмма считала, что Ася – самая образцовая институтка. Черневская учила все уроки, держала прямо спину, занималась гимнастикой ежедневно. Только Ася в немецкие дни разговаривала исключительно на родном языке Эммы. Волосы Черневской были уложены с идеальной гладкостью. Правила института она выполняла неукоснительно. Ежедневно без напоминаний мылась до пояса холодной водой. Никогда никаких бумажек под кроватью, не дай бог крошек в постели, еды в тумбочке, запрещённых книг или кукол – ничего, всё идеально. Ася мечтала стать первой ученицей, заработать шифр. Штольц считала, что шифр Черневская должна получить. А вот первой ученицей за шесть предыдущих лет ей не удалось стать ни разу. Это Асю злило, она лезла из кожи вон, зубрила, но всё равно ей не удавалось опередить лучшую ученицу.       Катя Шестакова – ещё одна парфетка. Но не думайте, что это Катя – лучшая ученица. Эмма видела, что Катерине ставят 12 баллов не за знания, а за старание, а ещё больше за то, что папа генерал и много делает для института. Катя не нарушала дисциплины, была девочкой хорошенькой, умненькой, послушненькой, поэтому не вызывала у Штольц раздражения и других плохих эмоций. Эмма старалась к ней не придираться и не наказывать. Жалела, а ещё не знала, как к наказанию Шестаковой отнесётся начальница. Может, и Эмме попадёт!       Третьей претенденткой на шифр была дочь офицера Татьяна Ильинская. Эта девочка хорошо училась. Но она казалась Эмме одинокой в классе. В этом было совпадение с судьбой самой Штольц – такой же одинокой и несчастной. Поэтому она жалела Ильинскую, сама даже не зная, за что.       На челе воспитанницы классная дама читала её будущую печальную судьбу. Что ожидает Тату? Этого Штольц не знала и не могла предугадать. «Детка! У тебя такие трагические глаза!» – думала она с содроганием. Ей хотелось подойти и обнять маленькую девочку, меньше её ростом, защитить от житейских бурь. Мама у Таты умерла, отец служил в гарнизоне, а с началом турецкой войны отправился на фронт.       Поскольку шифров было всего три, кто-то из этой троицы не получит награду, ибо она непременно достанется первой ученице в классе за все прошедшие годы – Софье Горчаковой! Эмма знала это, как то, что утром взойдёт солнце.       Соня была её солнышком. Но строгая классная дама этого не показывала. Она в глубине души относилась к Софье так, будто это была её родная дочь. Она понимала, что такую светлую, чистую, красивую девочку ждут огромные трудности в жизни, и не хотела баловать её. Чем больше любила, тем строже спрашивала, чаще наказывала. А Софье, казалось, всё было нипочём. Училась она без усилий. Слушала, читала, запоминала. Лучше всех рисовала, прекрасно шила, играла на пианино. Она была центром девичьей компании. Все девочки тянулись к ней. Соня любила каждую из своих подруг и всегда помогала им, выслушивала девичьи беды, советовала, как поступить, или бежала что-то делать для них. Эмма видела это и немного завидовала Сониным подругам. У Штольц не было такого близкого человека!       Соня могла ворваться в кабинет начальницы с требованием отпустить воспитанницу домой, исправить ей отметку на высшую, так как, по мнению Горчаковой, та получила низкий балл незаслуженно. Соня могла выдумать какую-то невероятную игру, которую начальница должна была одобрить и разрешить. Напечь блинов для раненых в госпитале, посадить цветы на клумбу против института, послать императрице письмо с пожеланием здоровья и с подписями всех девочек – всех фантазий Софьи Эмма не могла даже вообразить!       Эмма стала ещё больше приглядываться к Софье, когда погиб отец воспитанницы. Соне тогда было 13 лет. Опасный возраст, когда девочка становится барышней. И характер у неё портится, она становится строптивой, упрямой.       Софья, кстати, рано заневестилась. Пожалуй, даже раньше других. Когда Эмма на неё смотрела, ей становилось страшно. «Такая красавица! Мужчины к таким так и липнут! Как бы с ней не случилось чего плохого!» – думала Эмма и мысленно молила мать Горчаковой, чтобы не пускала девчонку одну гулять по улицам.       Того, что своевольная барышня начнёт самостоятельные путешествия из стен института, ни Эмма, ни Соколова, ни мать и предположить не могли! А зря! (Однако никто из трёх дам, кажется, так и не узнал о её самовольной вылазке в чужой дом, казавшийся пустым…)       Фройляйн Штольц любила мысленно порассуждать о своих воспитанницах. Её, как и всех, больше всего волновали самые трудные и самые лучшие ученицы. А середнячкам её внимания доставалось мало. Хотя, может быть, для какой-то барышни и благо – если её не тревожат лишний раз. «Цветёт, как ландыш потаенный, не знаемый в траве глухой ни мотыльками, ни пчелой».       Для Эммы Оттовны институт был всей её жизнью, её семьёй. Больше никого у неё не было. На стенах в комнате висели фотографии предыдущих выпусков. В минуты грусти и радости она на них смотрела, вспоминала, и слёзы текли по её щекам. Сентиментальная была фройляйн Штольц! И уж конечно, она себе представить не могла жизни вне института, без её девочек!