Mockingbird

Кофе Германа так и стоял на столе нетронутым. Прошло минут 40 с того момента, как мужчина заварил его себе, надеясь хоть путем горячего напитка пробудиться и освежиться, запастись силами на грядущий рабочий вечер, но нет. Кофе, потеряв всякую надежду, остыл, а Герман, казалось, и вовсе забыл про него. Ольга суетилась на кухне, Ромальо занимался бумагами в кабинете, а Виолетта и Людмила сидели у себя в комнатах и, вероятно, разучивали новые песни для учебы — Герман слышал отрывистую не всегда сочетавшуюся межу собой музыку с верхнего этажа. Присцилла, видимо все еще переживая их недавний разговор, появлялась дома поздно вечером и сразу же уходила в свою гостевую комнату, в которую сама же и переехала, чем сделала Кастильо старшему одолжение. Вся семья была в сборе. Однако, по прежнему чего-то не хватало. Или кого-то? Герман провел рукой по лицу. Усталость овладела всем его телом, хотелось просто бросить все и провалиться в сон на добрых два дня, но он не мог. Конечно, у него был Ромальо, который готов был выполнить всю работу за него, лишь бы дать другу придти в себя. Но ведь у Германа были еще обязанности, о которых он, конечно, не мог рассказать никому из семьи. Сегодня у Еремиаса был выходной, но завтра его ждали занятия с Бетто и Анджи прямо с самого утра. Как же он устал. От вранья, от рутины, от всего, что происходило с его жизнью. Мужчина мог лишь медленно наблюдать, как она ускользает в каком-то непонятном ему направлении, где нет любви, нет гармонии, нет тепла. Где-то в глубине души он понимал, что скоро останется один до конца своих дней, ведь судьбой ему не положено счастье как таковое. Он сам же однажды отказался от своей любви, а когда вновь попытался бороться за нее, обжегся. Ему пришлось разойтись с Присциллой, с которой он планировал построить жизнь, Виолетта перестала улыбаться так часто, как раньше, а он сам… Он сам вновь ступил на этот мрачный и скользкий путь вранья и обмана, устроившись на работу в студию и примерив на себя чужой образ. Конечно, он понимал, что поступает неправильно, и часть его хотела вышвырнуть из дома эту сумку с его маскировкой, но… Что-то всегда останавливало его. Мысль о том, что он придет в студию сопровождалась не только некой сменой обстановки и наблюдением за своей дочерью со стороны. Он понимал, что он проведет много времени с Анджи, вот так вот, рядом, возможно даже касаясь ее и улыбаясь ей. А она будет улыбаться ему и разговаривать с ним совершенно не подозревая, кто скрывается за маской. Анджи будет Анджи, без этого чувства вины, которое Кастильо увидел в ней в первый день в студии. Без напускной холодности, которая, как он заметил, относилась лишь к нему одному. «Если нам и суждено быть вместе, — думал Герман. — то только так.» И он готов был притворяться столько, сколько было нужно. Внезапный чей-то неуверенный стук в дверь вернул мужчину в реальность. Герман удивился. Кто мог заглянуть к ним в столь поздний час? Все были дома. Ольга не спешила открывать, поэтому Кастильо сам направился к двери. Это была Анджи. Целый табун мурашек пробежал по коже мужчины, когда он, распахнув дверь, встретился с зеленью ее прекрасных глаз. Анхелес стояла там, смотря на Германа и что-то крепко сжимая в руке. Одета она была слишком легко для сегодняшней погоды. — Привет, Герман, — наконец вымолвила она, пытаясь улыбнуться. Это у нее не вышло. — Прости, что так поздно, но мне нужно кое-что отдать тебе. Недавние мысли о русоволосой еще не до конца отпустили его сознание, поэтому на время мужчина позабыл о том, что сейчас он — Герман Кастильо, которого с Анджи связала не самая приятная история. Улыбка медленно сползла с его губ, и брюнет посторонился, пропуская свояченицу в дом. Она, должно быть, замерзла. — Час уже поздний, Анджи, надеюсь, у тебя что-то важное, — он старался быть предельно серьезным, хотя это у него плохо получалось. Эта сумрачная обстановка, близость той, что так дорога его сердцу. Герман был ужасным актером. — Я сейчас очень занят и… — Папа, кто там? Оба обернулись за звук и застали Виолетту, стоящей на лестнице в пижаме. Та явно собиралась ложиться спать, но неожиданный гость помешал этому. Девушка выглядела растерянно, прижимая к груди свое полотенце. Взгляд ее карих глаз был прикован к своей тете, казалось, что она вот-вот расплачется. — Анджи, что ты тут делаешь? Что-то случи… — начала было Виолетта, но вовремя одернула себя, вспомнив, что должна держать дистанцию. — Зачем ты пришла? — Я… Вилу, хотела отдать твоему папе кое-что, тебе не о чем беспокоиться. Я сейчас уйду. Анджи казалась убитой, разбитой. Уголки ее губ были подавленно опущены вниз, а плечи понуро сгорбились. Ее укладка, которая, никто не сомневался, была идеальной утром, растрепалась на ветру, но девушка не торопилась ее поправлять. Нахождение в этом доме после всего казалось непосильной задачей для нее. — Понятно, — всего-то и проговорила брюнетка, продолжая стоять на лестнице и пилить Сарамего взглядом. Герман знал, как сложно Виолетте сдерживать себя — она любила тетю больше жизни, поэтому не броситься сейчас ей на шею и не обнять ее было для нее большой сложностью. — Но раз уж ты тут, — вновь подала голос Анджи. — Я хотела бы поговорить с тобой. С вами обоими. В помещении повисла тишина. — Я хочу извиниться. Я совершила ошибку, и мне жаль. Клянусь, мне жаль. Голос ее выдавал все ее чувства — он молил о прощении, это не ускользнуло от внимания Германа. Взгляд Анджи метался между Виолеттой и ним, и Герман мог поклясться, что он видел искренность в этих глазах. Давно он не видел ее. — И из-за этой ошибки я потеряла самое дорогое в моей жизни, самое ценное. Я не прошу простить меня сейчас, я знаю, что это невозможно. Я сама вынашивала обиду в себе очень долгое время. Но я буду ждать, я готова к этому. Виолетта, которой, казалось, было труднее всех, быстрым движением руки смахнула слезу со щеки. И Герман знал, что она была готова к прощению, да и сам он, казалось, мог уже переступить через принципы, но… Что-то холодное легло в его теплую ладонь. Ключи. С этим странным помпоном-брелком на них, который мгновенно защекотал пальцы. В следующую секунду, когда Герман оторвался от созерцания предмета, он увидел стройную фигуру, покидавшую их дома. И дверь захлопнулась. — Она уже ушла, пап, — горько улыбнулась Виолетта и направилась вверх по лестнице, оставляя отца одного. Что-то защемило в груди, что-то больно заныло. Пальцы крепко сжали несчастные ключи, словно это была последняя вещь, оставшаяся от нее.

***

— Черт возьми! — выругалась девушка, наблюдая за тем, как вес ее папки, аккуратно сложенные в одну стопку, валятся на пол. Заправив волосы за уши, Анджи нагнулась, дабы подобрать их, но все документы уже безвозвратно спутались между собой. — Черт, черт, черт! До занятия оставалось каких-то 5 минут, а она еще не успела подготовить материал и инструмент, хоть это было и не ее обязанностью, а ее нового помощника Еремиаса, который, к слову, опаздывал. АНджи любила пунктуальность, однако сама иногда грешила, поэтому решила не устраивать новоиспеченному ассистенту взбучку. Как по чистой случайности, в дверях класса появилась громоздкая фигура мужчины. — Доброе утро, Анджи, — весело поздоровался с ней мужчина, снимая с плеч рюкзак и кладя его на близ стоящий стул. Анджи улыбнулась ему с большим трудом, ведь из-за неудачно начавшегося утра ходтелось обругать все и всех. — Утро принято считать добрым, но у нас с Вами совсем мало времени, а я еще не успела разложить партитуры. Так что нам нужно поторопиться. Преподаватель и ассистент подошли к пианино, намереваясь навести порядок из спутавшихся листов. Их руки двинулись в направлении одного листа, и Германа буквально пронзило током, когда их пальцы нечаянно соприкоснулись. Теплота карих глаз встретилась с удивлением зеленых, и казалось, весь мир замер на месте. Не существовало студии, времени, вот-вот готового начаться урока и учеников. Лицо Анджи замерло в каких-то нескольких сантиметрах от лица мужчины, но не прошло и 5 секунд, как она поспешила отстраниться, отворачиваясь, дабы скрыть свои покрасневшие щеки от Еремиаса. Мужчина и сам был ошарашен столь неожиданной близостью, однако его сердце начало стучать намного-намного быстрее, от чего требовалось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Анджи продолжала разбирать перепутавшиеся бумаги и ноты в то время, как в класс начали подтягиваться ученики. Группа Виолетты, но самой девушки среди них не было. Вчера она сообщила отцу, что проведет день дома. Разберется с мыслями и с песней, которую ей надо сочинить в ближайшие сроки. — Доброе утро, ребята, присаживайтесь, мы сейчас начнем, — улыбчиво поприветствовала учеников Анджи. Герман также кивнул ребятам, стараясь не смотреть Франческе и Камилле в глаза, боясь, что они могут узнать его. Занятие прошло успешно. Стоило музыке зазвучать, как Анджи расцвела на глазах, повеселела, а весь урок с ее лица не сходила эта улыбка. Точно такую же улыбку Герман видел у своей покойной жены Марии, когда та занималась любимым делом — пением. И хоть весь оставшийся час Герман был занят своей работой, из головы его все не выходил тот момент, когда его глаза столкнулись с глазами Анджи, а своей рукой он чувствовал тепло и близость ее тела. И все-таки, он был влюблен. Без памяти и надежды. И он собирался вернуть ее.