Mockingbird

Атмосфера ресторана расслабляла. Из небольших динамиков, подвешенных к полотку, лилась приятная классическая музыка. Кажется, Бах. Свет был приглушен, словно специально для того, чтобы посетители внимательно вглядывались в лица друг друга. Официанты, хорошо одетые и сложенные, плавно маневрировали между столиками, удерживая на руках подносы, полные различных блюд. И пахло Францией. Герман словно как в воду глядел, когда выбирал место для «делового ужина». Анджи уже которую неделю хотела зайти сюда за своими любимыми (с недавних пор, поверьте!) устрицами или жульеном, но всегда находилась причина остаться в отеле и заказать обслуживание в номер. Тем не менее, сейчас она сидела тут, пропитываясь, обогащаясь атмосферой Парижа, словно человек, который давно не вдыхал свежего воздуха. Она скучала по маленьким Парижским улочкам, по эйфелевой башне, к который часто наведывалась после долгого рабочего дня. Она скучала по запаху того города, в котором провела уже так много времени. Ном огла ли она назвать его родным?  — Ты выбрала? — поинтересовался Герман. Он первым предложил пойти куда-то и уже там обсудить финансы. Ольга, отлучившись по семейным делам, не приготовила ужин, на что Кастильо старший отреагировал довольно спокойно — видимо, это уже стало нормальным делом. Виолетта передала, что ее плотно накормила Франческа, а Людмилы и Присциллы дома не оказалось, так что Анджи и Герман, не долго думая, решили отправиться куда-то перекусить. И Герман выбрал этот маленький Французский ресторанчик, на который русоволосая давно засматривалась.  — Да, съем жульен. Организм требует дозы, я итак уже пропустила неделю, — пошутила девушка, изучая глазами меню. Несмотря на то, что шутка была нелепой, Герман явно улыбнулся. Она почувствовала это, хоть и не смотрела на него. — Ну что ж, а я, пожалуй, попробую устрицы. Никогда в жизни не ел их! — с этими словами брюнет захлопнул и убрал в сторону свое меню, теперь уже внимательно вглядываясь в лицо Сарамего. — Думаешь, мне понравится? Девушка попыталась вспомнить свои первые впечатления от этого блюда. Кажется, они были резко отрицательными, но вот потом уже она вошла во вкус.  — На любителя, но ты, уверена, оценишь, — пожала плечами она, тоже откладывая в сторону меню. — Значит, рискну. Но знай, если мне не понравится, я буду винить тебя! — мужчина улыбнулся свояченице, а она улыбнулась ему в ответ. Анджи, хоть и за столь короткий срок сидения в ресторане, уже успела заметить, что этакая расслабляющая и непринужденная обстановка действует на нее опьяняюще. Или же она слишком устала? В любом случае, ей надоело играть. По крайней мере на сегодня. Улыбка, которую она секунду назад подарила Герману, была абсолютно искренней, она не пыталась выдавить ее из себя, как делала это раньше. И это немного пугало ее. Она поймала себя на том, что ее палец описывает круги по кромке бокала с красным сухим вином. Ужасная привычка наблюдалась за ней еще с давних времен, но Анджи никак не могла отучить себя от этого жеста, хоть и считала его несколько вульгарным. Мозг словно был затуманен, а ведь она сделала лишь пару маленьких глоточков напитка. Возможно, так на нее влияло место? Или компания? Герман тем временем завороженно наблюдал за девушкой, ловя своим взглядом абсолютно каждое движение ее красных от вина губ или идеально наманикюренных губ. Он был в плену ее образа: этих хаотично раскиданных по плечах русых прядей, этих выразительно зеленых-изумрудных глаз, ее улыбки, которая за этот вечер проскользнула уже несколько раз. И оторвался он лишь тогда, когда вновь подошедший официант преподнес им их блюда. — Ну что же, — картинно вздохнул мужчина, внимательно следя за реакцией Анджи, осторожно нацепляя на вилку лакомство. — Надеюсь, ты была права. Как и предсказывала Анхелес, блюдо сразу же понравилось Герману. Тот даже заказал себе добавки в то время, как девушка еще доедала свой излюбленный жульен. Францией, конечно, это блюдо и не пахло, но хоть какое-то напоминание об этой стране порадовала Сарамего. Закончив с трапезой и заказав себе по чашечке черного крепкого кофе, они наконец стали просматривать бумаги, которые принесла Анджи. Герман, поправляя свои сползающие очки, внимательно вчитывался в ряды цифр, которые для самой Анхелес не несли ровным счетом никакого смысла. Отпивая свой горячий напиток маленькими глотками, она наблюдала за свояком, который уже втянулся в столь привычное ему дело. — Сложно делать выводы, смотря лишь на цифры, — наконец проговорил Кастильо, снимая очки и потирая переносицу. — Но одно могу сказать точно: дела плохи. Насколько — не знаю. Но делать что-то просто необходимо, иначе число долгов утроится. Я бы сказал, что вам нужно найти…  — Спонсора, — закончила за него Анджи, в следующую секунду уже жалея об этом. Слишком уж резко прозвучала ее догадка.  — Именно, — кивнул Герман. Но в его глазах лишь на одну секунду промелькнула тень подозрения. Этот взгляд Анджи знала хорошо, слишком уж часто она видела его в последнее время.  — Мой друг говорит также, — попыталась выкрутиться из ситуации девушка. — Необходимо подписать с кем-то контракт, а дальше дела пойдут куда лучше.  — Я согласен с твоим другом. Наверняка она жалеет о том, что так просто отпустил тебя, Анджи. Герман смотрел на нее странным взглядом. Девушке казалось, что она уже видела такой когда-то, когда-то очень давно. Эти карие глаза-океаны словно впивались в нее, стараясь схватиться за что-то. Они смотрели на нее с такой неподдельной теплотой, такой искренностью, что у русоволосой перехватило дыхание, и она замерла, купаясь в чувствах, которые накрыли ее огромной волной. Да, она определенно помнила этот взгляд, этот частый стук в груди, это ощущение на уровне сердца. Точнее, она и не забывала. Он был добр к ней, даже слишком добр. Несмотря на все то, что она когда-то сделала ему, он продолжал смотреть на нее взглядом утопающего, который просил помощи у спасателя на борту. Ее губы непроизвольно приоткрылись, и воспоминания ежесекундно накрыли Сарамего. Вот они, вдвоем, стоят на плохо освещенной кухне дома Кастильо. На ней — лишь ее любимый (когда-то) махровый халат, скрывающий пижаму с цветочками, на нем — строгая черная футболка, обтягивающая мускулистое тело. Руки вспотели, губы точно также приоткрыты, а глаза странно блестят. И опять этот взгляд. Этот глубокий, рушащий любые преграды взгляд. Анджи очнулась. Кажется, они просидели так, просто смотря друг на друга, около двух-трех минут. Убрав руку со стола, Анджи ощутила ту же знакомую влагу на ладонях — это происходило снова.  — Мне, мне надо… я отойду на минуту, Герман, — заплетаясь, проговорила русоволосая, поспешно вставая и направляясь в уборную. Прохлада дамской комнаты подействовали на девушку, как если бы ее с ног до головы окатили ледяной водой. Что она делала? Анджи подошла к зеркалу. Ее щеки порядком раскраснелись, волосы чуть растрепались, но больше всего ее испугало другое. В своих зеленых глазах Анджи увидела этот блеск — странный, непонятный, давно знакомый. Проведя пальцами по волосам, она глубоко вздохнула. Не было смысла скрывать или отрицать — она заигралась. Перешла эту черту, которая разделяла «игру» и нечто другое, что не нужно было вытаскивать из себя насильно, нечто, что лилось из нее само, отражаясь на улыбке, глазах, дыхании, биении ее сердца. Смотря на свое отражение, Анхелес испугалась — когда и где она потеряла себя?

***

Несколько часов назад.

Холодный ветер пронизывал до костей, заставляя ежиться и еще плотнее укутываться в свою совершенно тонкую и непредназначенную для такой погоды кожаную куртку, прическа давно испортилась, превратившись во что-то странное и непонятное, глаза начинали слезиться от холодного ветра, но она не вставала. Анджи продолжала сидеть на скамейке, знакомой до мельчайших деталей. Вот отколотый от спинки маленький кусок — кажется, именно она была причиной? Или он? Мысли о лучшем друге вызвали на губах непрошенную улыбку. Слишком всего важного и хорошего было связано с именем Пабло у Анхелес в голове. Их школьные годы, когда они еще были детьми и играли в догонялки в этом самом сквере, или когда они, будучи постарше, прогуливали уроки по алгебре, отсиживаясь на этой скамейке со стареньким плеером и наушниками. Музыка связывала их всю жизнь, Пабло любил слушать, как Анджи пела, прикрывая глаза и позволяя ветру играть с ее светлыми локонами. Пабло любил смотреть на нее, на то, как она забавно морщила нос, не попадая в нужную ноту с первого раза. Пабло просто любил ее. Как она могла поступить так с ним? С самым близким своим человеком? Как она могла предать его, после всего того, что он сделал для нее, после всего того, что было между ними? Да, возможно, она не хотела вновь возвращаться к семье Кастильо, не хотела снова становиться их частью, позволить им завладеть своим сердцем. Но Пабло тут был ни при чем, не проходило и дня, чтобы она не думала о своем друге, о его милой, родной, теплой улыбке, о его заразном смехе и его шутках. Она постоянно скучала по нему, жалея, что его не было с ней в Париже. В конце концов, она скучала по его объятиям, в которых она всегда чувствовала себя защищенной. Холодный ветер будто бы вернул ее в реальный мир, где она была одинокой. По крайней мере, прямо сейчас. Тоненькая ткань куртки уже не спасала и вовсе, ветер успел пробраться даже под нее. Слезы (то ли от ветра, то ли от нахлынувших воспоминаний) все же выступили на глазах, и Анджи поспешно стерла их. Где-то справа раздалось еле слышное шуршанье, и девушка обернулась, дабы рассмотреть источник звука. Пабло. Брюнет стоял недалеко от нее, но, видимо, собрался уходить, как только русоволосая поймала его. Вид у него был слегка лохматый — ветер не пощадил и его, лицо словно осунулось, а глаза, которые Анджи лишь на секунду успела рассмотреть, были покрыты какой-то холодной пеленой. — Пабло, подожди, постой! — мужчина успел сделать пару шагов назад, когда Анджи остановила его, сама вставая со скамьи. Холодные глаза вновь резанули по сердцу девушки. Он смотрел на нее так, словно хотел подойти и просто сжать ее в своих крепких и теплых объятиях, но огромная, прочная стена, которую он же сам и возвел, не позволяла ему делать этого.  — Не уходи, — уже более мягко и тише проговорила Сарамего, подступаясь к нему на один шаг. Она была удивлена, что Галиндо еще не убежал. — Я не знал, что ты тут, иначе бы не побеспокоил, — его голос звучал тихо и практически безжизненно. От Анджи также не укрылось и то, что он чуть было не сказал «прости». — Нам надо поговорить, Пабло, — Анджи смахнула с лица непослушную прядь волос. — Нам обоим это необходимо. Пабло сложил руки на груди, что выдало его защитный рефлекс. Но он также подошел к Анджи ближе, словно боясь, что не расслышит ее слов. — Я знаю, ты зол на меня, ты чувствуешь себя… — Я чувствую себя ужасно, Анджи, — резко оборвал ее брюнет. На его лицо читались решительность, злоба, но в то же время там присутствовала и надежда. На что? — Я думал, что со временем это пройдет, как это уже было. После твоего отъезда, когда ты бросила всех и все, в том числе и меня. Но не прошло. Разве пустота вообще может пройти? Он замолчал, подбирая нужные слова. Ветер играл с его темными волосами и свободной рубашкой, которая уже не облегала его тело так, как раньше. Он заметно сильно осунулся от страданий внутри него. И это убивало Анджи, как бы сильно она ни подавляла это чувство. — Мы ведь были друзьями, Анджи. Лучшими друзьями, мы росли вместе, мы мечтали, строили планы на будущее. Когда ты променяла нас на какую-то там карьеру? Голос Галиндо, хоть и был сухим и тихим, дрожал. Слова давались ему с трудом, и Анджи ощутила в горле знакомый ком, а глаза практически закрыла еле видимая пелена слез. Оказывается, она еще умела плакать. Ветер усиливался, проталкивая, пропихивая холод в каждую клеточку тела девушки. Ее светлые локоны изящно развивались при каждом порыве, иногда падая на лицо. И если бы не берущие верх эмоции, Пабло обязательно подумал бы, что она безумно красивая. — Ты изменилась. Я больше не знаю тебя, — в завершении проговорил мужчина. Анджи непроизвольно затаила дыхание. Груз того, что она успела натворить, что она причинила своему самому близкому человеку в этом городе, свалился на ее плечи, и она в полной мере ощутила его тяжесть. — Я знаю, Пабло, мне нет оправдания, — начала она, смотря другу прямо в глаза и пытаясь выискать там хоть какой-то проблеск надежды. — То, что я сделала с тем несчастным контрактом… с нами… Я клянусь, я не хотела разрушить все то, что мы столько лет выстраивали по крупицам. Наша дружба, Пабло, — Анджи сглотнула, когда это слово, словно острый нож, резануло по ее сердцу. — Это единственное, что осталось у меня. Горячие слезы все-таки обожгли ее бледные щеки. Она и сама не заметила, как поддалась эмоциям, как не сдержала этого резкого порыва открыться своему другу. Возможно, если бы она остановилась и хорошенько все проанализировала, новой Анджи стало бы стыдно за саму себя. Но мозг ее был отключен, говорило сердце, которое молчало так долго. — У меня нет никого, кроме тебя. Я больше никому не могу довериться, никому не могу позвонить среди ночи, лишь бы только рассказать о своем до жути странном сне. Она опять не заметила, но улыбка начала расползаться на ее губах. Добрая искренняя улыбка. Анджи вспомнила прошлые времена, когда, еще живя в Буэнос-Айресе, она посреди ночи набирала номер Галиндо, в следующую секунду без извинений и прелюдий рассказывая ему о том, что во сне она наконец слетала в Африку, где каталась на слоне и танцевала под национальную музыку со странными бусами на шее. — Никого больше я не люблю обнимать так сильно, Пабло, как тебя. Ты — единственное хорошее, что может удержать меня тут. Ни Виолетта, ни Герман, — ты. Слова, шедшие из глубины души, слова неожиданно искренние, импульсивные — они сорвались с губ сами собой, и Анджи в смятении умолкла, смаргивая жгучие слёзы. Она действительно не заметила, как поддалась порыву и заговорилась, как позволила памяти унести себя в далёкие-далёкие, застланные пеленой времени мгновения; сердце её вдруг защемило тоской. Осознание всех тех грубостей, что она наговорила Пабло в кофейне, его непривычная холодность и отстранённость, причиной которых была она сама, давили на неё уже долгое время, но нынешняя встреча стала последней каплей; неожиданно всё утратило значение. То, что она так долго несла в себе, укрывая за тысячью замков, то, о чём размышляла, чего боялась и во что верила, — всё неожиданно обрушилось на неё, подхватило на своих волнах, и та стена, что она возвела меж собой и окружающими, на несколько мгновений пала. Анджи казалось, будто с каждым неосторожным словом, с каждой непрошенной слезой она разрушается, но ничего не могла поделать. Всё смешалось, в голове её будто бы поселился смерч; она чувствовала себя нестерпимо слабой и беззащитной перед ним, жалкой; но вместе с тем ей давно не было так… легко. Пабло наблюдал за ней долгим странным взглядом, подмечая всякую деталь: каждое мимолётное движение, каждый взмах ресниц, каждое подрагивание губ — всё, над чем Анджи теперь была не властна, — и молчал. На лице его застыло неподвижное, незнакомое выражение, и Анджи, всматриваясь в знакомые глаза, не могла угадать его мыслей. Как странно… Разве не были они прежде так близки, что понимали друг друга с полуслова? Разве способна связь, укрепившаяся за долгие годы, так резко и незаметно оборваться? — Анджи… — обрывисто вздохнул Пабло, вырывая девушку из омута собственных мыслей; взгляд его преисполнился необыкновенной усталости. — Анджи, я не могу… не могу вот так всё принять, — она буквально ощущала, как мучительно ему давалось каждое слово; казалось, в душе его шла некая борьба. — Ты много чего мне говорила, но далеко не всегда была искренна. Как знать мне, что ты не лжёшь на этот раз? В его карих глазах, ужасно привычных, обычно столь весёлых и добрых, плескалась недоверчивость и горечь; он поджимал губы, словно боясь сказать что-то ещё, что-то более сокровенное и душевное. Анджи казалась, будто вокруг неё разверзлась пропасть и, стоит сделать лишь один неверный шаг, она поглотит её. Никогда прежде Пабло не сомневался в её словах, ведь между ними не было тайн и недомолвок, ведь она не позволяла себе обманывать его…, но теперь всё было иначе. И если ей понадобится преступить через себя, чтобы вернуть утраченное доверие, она сделает это. Потому что она не так сильна, как думала. Потому что её сердце по-прежнему рвалось к нему. — Я… Пабло неожиданно взмахнул рукой, прерывая её на полуслове, и Анджи недоумённо заморгала. Он всматривался в неё пристально, испытующе, будто бы стремясь разглядеть что-то внутри неё, а губы его едва заметно шевелились — он, должно быть, подбирал слова. — Нет, не стоит. Скажи мне сейчас только одно… на кой-чёрт всё это было затеяно? Чего ты добивалась? Его вопрос будто выбил её из колеи, и Анджи на некоторое время замолчала, не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться. Она пыталась вернуть себе былое самообладание, вновь стать собранной и спокойной, дабы не наговорить лишнего…, но все попытки проваливались с треском. Он стоял перед ней, живой и близкий, с затаённой болью в глазах, — и он ждал ответа на то, что Анджи так усиленно скрывала столь долгое время. Она ведь с самого начала планировала лишь пару дней пробыть в Буэнос-Айресе, никак не пересекаясь с людьми из её прошлого, она надеялась всё сделать по-быстрому, когда её боссу потребовался контракт от «On Beat»… и она настолько повязла в этих мыслях, что не раскрыла истинной цели приезда даже Пабло. А был ли в этом смысл вообще? Так ли необходимо ей было скрываться, что-то выдумывать и постоянно выкручиваться? Что, если она с самого начала совершила непростительную ошибку, а оттого была вынуждена расплачиваться за неё? Неприятный ветер вновь холодно коснулся её лица, высушивая последние следы слёз на щеках; Пабло терпеливо ждал ответа. Он явно не доверял ей, он относился к ней с опаской и настороженностью, он был готов едва ли не презреть её за низость и беспощадность… но, помимо всего этого, в глазах его также светилось что-то другое. Он надеялся, что она развеет его сомнения? Нет, не так. Он всё ещё верил в её воскрешение. И это неожиданно даровало Анджи силы, и она глубоко вздохнула. — За всем этим, — хрипло заговорила она; голос её едва заметно дрожал, но теперь её это не заботило, — за всем этим стояла лишь одна цель: я собиралась помочь академии избежать разорения, — она заметила, как Пабло дрогнул от её слов, и закусила губу, гадая, не поспешила ли с признанием. — Я не желала вновь сближаться с Германом и Виолеттой, ведь решила оставить их и всю ту неприятную историю, произошедшую между нами, в прошлом…, но уж точно я не собиралась отталкивать тебя, Пабло. Просто ты… просто ты был единственным связующим звеном с тем, что я теперь терпеть не могла. Её дыхание сбилось, и Анджи замолкла, пытаясь вздохнуть поглубже. Она высказала всё это скороговоркой, обличая в слова все те мысли, что так долго роились в её голове, и теперь настороженно следила за Пабло. Его брови были нахмурены, а глаза полны какого-то необъяснимого чувства. Он хранил угрюмое молчание, и каждое мгновение, проведённое в тишине, крючками вытягивало из Анджи душу. Она прикрыла глаза, будучи едва ли способной совладать с собой. Чёрт бы побрал её, чёрт бы побрал Пабло! Никто более из тех, кого она ценила, не вынуждал её чувствовать себя такой сильной и слабой одновременно. — Но когда ты устроилась обратно в студию, ты ни слова мне сказала об академии, — заметил он, и в голосе его сквозила непривычная холодная расчётливость и задумчивость. — Однако ты уверяешь, что сближаться не хотела лишь с Германом и Виолеттой. Ты, получается, просто воспользовалась нашей дружбой, Анджи, чтобы получить контракт, — его глаза опасно сверкнули. — И где же эта твоя незыблемая привязанность? — Не пытайся использовать против меня мои же слова! — вспыхнула Анджи и заморгала, почувствовав, как что-то мерзкое и тёмное вновь пытается овладеть ею. Ещё несколько дней назад она беспокоилась о том, как бы скрыть свои истинные переживания за тщательно собранным неприступным образом, а теперь её переполнил страх, что её новая сущность окажется сильнее и в одночасье разрушит всё, что она с таким трудом пыталась выстроить. — Я… я прошу тебя лишь выслушать меня, — она обессиленно поднесла руку ко лбу, будто бы весь этот разговор спровоцировал у неё резкий приступ головной боли. — Меньше всего я хотела лгать. Но в тот момент всё так неожиданно произошло, ещё и та нежеланная встреча с ними, ещё и эта чёртова угроза разорения… — она с видимым усилием перевела дыхание. — Я была убеждена, что у меня нет выбора. Она передёрнула плечами — то ли от холода, то ли от нервов, — и ощутила, как в ней нарастает неясная дрожь. Она уже едва ли осознавала, что говорила, мысли хаотично перемешались, а чувства, вспыхнувшие в груди, более не поддавались контролю. Ей нестерпимо захотелось прекратить всю эту пытку и убежать куда подальше. Ей нестерпимо захотелось отмотать время назад и не скрывать ничего от Пабло, чтобы потом не стоять перед ним потерянно, вымаливая прощение. Ей нестерпимо захотелось просто заглянуть в его глаза и больше не увидеть в них осуждения. — Я не понимаю, Анджи! — вдруг горестно воскликнул мужчина, и в голосе его прорезалось явственное отчаяние. Анджи подняла на него взгляд и заметила, что в выражении его лица больше нет презрения — лишь растерянность и глубокая, как само время, тоска. — Не могу тебя понять. Ты… ты такая… неуловимая. Ты ведёшь себя холодно и равнодушно, ты стала непривычно скрытной и угрюмой, и я вижу, я более тебе скажу: ты сама стремишься такой быть, — он заметил, как что-то дрогнуло в лице Анджи при этих словах, и продолжил с новыми силами: — Но в какое-то мгновение всё меняется, и ты становишься другой, а потом снова, раз за разом… как замкнутый круг, — он невесело усмехнулся. — Иногда мне кажется, что вот это всё — это лишь маска, за которой ты скрываешься от всего мира, но она идёт трещинами, Анджи… и среди них я вижу тебя прежнюю. Она стояла перед ним, не смея отвести взгляда от его пытливых отчаянных глаз, и понимала, что больше деваться некуда. Пабло всегда был проницательным человеком, а с ней и вовсе был знаком с самого детства, оттого даже новый образ не утаил от него всего, что бушевало в её душе. Он часто поражался ей новой холодности и отстранённости, часто мучился вопросом о том, что же произошло, он ошибался и терял в неё веру…, но теперь, когда она позволила себе раскрыться, стать такой уязвимой, ему было не так трудно докопаться до истины. Те времена, когда они были так близки, что понимали друг друга с полуслова, действительно существовали. И Пабло всё ещё не утратил этой возможности. Анджи медленно, будто бы опасаясь рассыпаться из-за одного неосторожного движения, покачала головой; мысли начали обретать некое подобие рациональности. — Я та, кто я есть, Пабло, — собственный голос прозвучал глухо, будто издалека. Она видела, что в его глазах всё ещё светится та самая надежда, что горит сильнее, чем раньше. — Но, кем бы я ни была… я не прощу себе, если вот так просто потеряю тебя, — её дыхание оборвалось. Мужчина продолжал бесконечно долго смотреть на неё, но более он не казался таким далёким, как прежде. Лицо его выражало лишь бездонную печаль, но сомнений больше не было.  — Я верю тебе, — вдруг тихо, почти неуловимо проговорил он. Неожиданно Пабло, парк, окружающие их люди и всё, что хоть сколько-нибудь бросалось в глаза, — неожиданно всё это утратило чёткость, расплылось, будто за пеленой дождя; из груди вырвалось судорожное рыдание. Анджи изо всех сил закусила губу, ощущая, как неудержимо ломается, но всхлипы продолжали сотрясать её тело, и ей не удавалось успокоиться. Она слишком долго сдерживалась, слишком многое скрывала даже от самой себя, — и теперь внутреннее напряжение достигло высшей точки. Её силы иссякли. Она почувствовала, как кто-то обхватывает её озябшие руки, сильно, почти жадно их сжимая; обоняния тотчас коснулся знакомый запах, всколыхнувший сотни воспоминаний. Пабло теперь стоял рядом с ней, совсем близко, — и прижимал к её голове лоб, учащённо, обрывисто дыша. Его теперь тоже била дрожь — из-за неё ли?  — Прости, Пабло, — неразборчиво шептала она между тихими всхлипами. — Пожалуйста, прости… А он продолжал сжимать её руки, и ничто в это мгновенье её не заботило, кроме такого родного, уже забытого тепла.  — Прощаю.