По спискам их ровно сто. Сотня разношёрстных подростков в серых, как один, комбинезонах с номерными знаками на рукавах. Голодранцы и выходцы из уважаемых семей, воры, убийцы и изнеженные мамины детки — все они узники. Теперь у каждого из личных вещей только цифры на нашивках. Ни у кого больше нет ни родственников, ни друзей — это всё осталось за стенами Центра. Никакой связи с внешним миром, никаких вещей и безделушек в карманах, никакого постороннего влияния на организм, иначе всё пойдёт насмарку.
Их выводят на рассвете, — так показывают электронные часы над дверью — самого рассвета не видно из-за высоких стен. Сторожевой собакой лает конвоир и, подобно стервятнику, резко поворачивает голову в разные стороны. У него противный, истинно птичий, профиль. Гулко бухают по асфальту сапоги, макушки впередиидущих сливаются в одно рябое пятно. В прямоугольнике свободного пространства светлеет отсыревшее небо.
Они проходят через унылый двор, минуя стальные столы и скамьи, искоса поглядывают на затянутую забором прореху в стене. Медицинский блок во всеоружии встречает их: болезненно-белые стены, бессмысленные щенята и котята в деревянных рамах, журналы на столах. Между — снуют обёрнутые в накрахмаленные костюмы живодёры. Конвоир с птичьим профилем облегчённо передаёт подопечных ведьме из всё той же породы халатно-крахмальных. Она здесь главная.
Сотня серых комбинезонов расползается по приёмной, ожидая своей очереди. Только и мелькают номера да пёстрые макушки. Тупо и без интереса осматриваются надоевшие картины (такие висят в каждой приёмной); листаются журналы, датированные прошлым годом, откладываются в сторону. Очередь медленно подтягивает свой хвост.
Финн — номер тридцать четыре — нехотя перекидывается фразами с сидящими рядом восемнадцатым и шестьдесят первым. Какая-то несусветная чушь, ленивая и не имеющая смысла. Остальные диалоги ведутся в той же манере.
Они все попали в Центр при разных обстоятельствах, но с одной целью. Неизлечимая болезнь всё прогрессирует, убивая людей во всём мире. Недуг живёт в каждом. Проснувшись, он сжирает человека за год, если повезёт, за полтора. И нет гарантий, что ты не следующий в этом списке.
Как оказалось, подростки и дети — самый годный материал для эксперимента. Поначалу этому противились, это не желали принимать ни власти, ни остальное население. Но когда болезнь стала пробуждаться в каждом десятом, разрешение было получено. Набор кандидатов производился разными методами, кого привели родные, кто пришёл сам, кого-то отобрали ученые.
Родителей Монти (номер двадцать два) интересовала слава. Их сына будут показывать по телевизору, восхвалять, как первопроходца, сумевшего противостоять болезни. Они одержимы этой идеей, постоянно дают интервью: несут какую-то несусветную чушь о любви, об опустевшем доме, показывают обклеенные фотографиями стены. Хорошо, что в Центре нет телевидения, и Монти не может видеть этого, ведь родные обменяли его на возможность порыдать на камеру.
— Монти, дорогуша, ты только представь какие перспективы! — Мать отворачивается от зеркала. Помада на её губах слегка размазана. Парень не может отвести глаз от этого ярко-красного пятна раскалённой проволоки на её лице. Цвет опасности и предупреждения, цвет клоунов и убийц.
— Монти, ты слушаешь меня?
Он совершенно не вникает в суть слов, ведь давно знает, к чему сводятся все эти разговоры про будущее и перспективы. Рано или поздно родители окружат его стенами лаборатории. Это же так выгодно, иметь под боком подопытного кролика, на которого молится весь остальной мир.
— Мать права, так что улыбайся, пока тебя снимают. Этот день войдёт в историю.
Отец подмигивает и берёт в руки его чемоданы. Монти почему-то не хочется улыбаться.
Кларк (тридцать семь) пришла сама. Назло всем, кто не верил в неё. Матери, в первую очередь. Та оставила дочь на ступенях приюта лет пятнадцать назад: «Постой здесь, мама скоро вернётся». И она действительно ждала, строила какие-то планы, представляла, какой стала мать сейчас: постарела ли, сменила ли причёску. Кларк была такой же, как и сотни, оставленных родителями детей. И так же, как и все, разочаровалась, когда осознала: никто не придёт. Она вечно стремилась доказать всем, что и не хуже их. Центр встретил её с распростёртыми объятиями.
— Да кому ты сдалась, идиотка. Думаешь, там тебя кто-то ждёт?
Гувернантка распаляется и всё размахивает руками, каблуками выбивая из каменного крыльца звук. Окна приюта скалятся прилипшими к стеклу воспитанниками. Кларк только усмехается, ведь в каждом из них уже живёт болезнь, она настигнет в самый неожиданный момент. Но скоро, уже совсем скоро будет готово противоядие, и рядом с именами разработчиков будет стоять её, Кларк Гриффин, имя. Спасённое человечество плюс раскаянье обидчиков, что может быть лучше?
Беллами пробился сам. Его упорно не хотели брать: не подходил по возрасту. Но как он мог сдаться, зная, что дома умирает сестра? Не её же в Центр вести. Но это одно из немногочисленных чудес, произошедших в этом мире. Блейка взяли запасным резервом, после нескольких недель проверок и испытаний повысили до основного состава проекта и выдали номер.
— Ты не пойдёшь туда, я не дам тебе сделать это.
Октавия едва может шевелить языком, но эти слова выговаривает чётко, будто чеканя их. Именно в этот момент Беллами ясно осознаёт: пора. Пора выйти из тени, пора повзрослеть и начать принимать решения, пора бросить вызов тому, что жрёт тело его сестры. И уж она-то не помешает Блейку спасти себя.
Финна вытащили прямо из колонии для несовершеннолетних преступников. Ещё мальчишкой по неопытности и доброте душевной согласился постоять на выходе, чтобы в случае чего предупредить грабителей. Тогда они сказали, что их семьи умирают от голода. Соврали. Убежали при первой возможности, унеся с собой награбленное и оставив юного Коллинза ёжиться под светом полицейских мигалок.
— Небольшое участие с твоей стороны, и ты свободен. Не беспокойся.
И это всё. Никаких вопросов, ничего такого, что могло бы выявить его, Финна, нежелание участвовать в эксперименте. Они просто пришли и сказали собирать вещи. Это забавно, учитывая, что никаких личных вещей у Коллинза нет. В колонии ни у кого нет чего-либо подобного.
Финну отчаянно хочется верить: они знают, что делают, его и вправду ждёт лучшее будущее. Пока это всего лишь глупые надежды, но вскоре он сам всё поймет и испробует. Тогда уже будет решать.
— Я готов.
Рэйвен сгубило вознаграждение, выдаваемое родителям за участие их детей в разработке лекарства. Её матери вечно не хватало средств, вечно было мало. Зато теперь она может покупать бутылку за бутылкой, не беспокоясь о заработке, да и о дочери тоже. Какая выгодная сделка: избавилась от ненужного придатка, так ещё и доплатили.
С каждым хлопком двери приближается чья-нибудь очередь, вынуждая каждый раз выныривать из своих мыслей об ушедшем. Здесь не должно быть прошлого, ведь оно оказывает какое-то несуществующее воздействие на организм. Здесь всё оказывает воздействие: телевизор, часы, оставленные на память, даже просто общение с ближними. Ничто не должно мешать эксперименту.
Эта проверка последняя, поэтому никто не знает, что ждёт их за дверью на этот раз, но все уже мысленно там, за стенами Центра. Нельзя вспоминать о прошлом, но никто не запретит мечтать о лучшем будущем. Тем более, как говорят живодёры, это оказывает благоприятное влияние. Так почему бы и нет?
Сотня серых комбинезонов из приёмной медленно перемещается в Кабинет.
***
«Заключённые Ковчега, прошу внимания! Вам дали второй шанс, и как ваш канцлер, я хотел бы, чтобы вы поняли, что этот шанс не только для вас, но и для всего человечества…»
Сотня распадается на отдельные фрагменты, и скоро каждый из них прибудет на Землю.
Путешествие начинается.
***
Накрахмаленные халаты в панике мечутся между длинными рядами кроватей. Сотня слепа и глуха к их крикам, вздохам, перешёптываниям. Сотня бесчувственна к их препаратам и терапиям. Она равнодушна ко всему. Подростки бездвижно лежат на кроватях, провалившись в какое-то странное небытие. Размеренно пищат приборы, абсолютно нормальные показатели смеются над всеми из породы крахмально-белых.
По всем данным, дети находятся в возбуждении и даже счастливы. Но причин на то не может найти никто. Известно лишь то, что все они видят одинаковые картины, что они вместе. И, кажется, им там нравится. Время от времени.
Главная чуть поодаль озабоченно листает папку, вгрызаясь глазами в каждое имя, уже наполовину мёртвое, впавшее в анабиоз, имя. Эбби не знает, что может помочь детям очнуться, что спасёт их, учёных. Она, кажется, вообще никогда ничего не знала.
«Проект „Сотня” достиг своего результата, организмы испытуемых побороли болезнь, но лекарство имеет серьёзный побочный эффект. К применению противопоказано».
