Сердце преисподней

      Солнце зависло высоко в голубом безоблачном небосводе, резало по глазам и ослепляло своим чересчур яркими желтыми лучами. Люди изнывали от жары и спешили укрыться в редких коротких тенях, жавшихся к домам и деревьям, но, в конце концов, зной неизбежно нагонял и охватывал весь город, не оставляя ни единого прохладного уголка и лишая свободы, заставляя нервно метаться и мешая дышать.       Вокруг было слишком много света и огня, и это пугало, мучило, как любое чрезмерное приближение к Раю. Солнце, несущее всегда лишь жизнь и пробуждение, сейчас вызывало только раздражение и досаду, и в душах людей неумолимо просыпалось желание тьмы и холода, присущих Аду.       Гуми, стоя на крыше высокого здания и безмолвно наблюдая за сжавшимся, ссохшимся внизу городом, терпеливо сносила жару и отчаянно мечтала о прохладе ночи. Ее тело покрывали рваные, длинные, но, к счастью, неглубокие раны, одежда была перепачкана в запекшейся крови и пыли, местами порвана. Сама девушка выглядела уставшей, изможденной, но уйти с крыши была не в праве. Сейчас у нее появилась короткая передышка в затянувшемся сражении с врагом, которого она не хотела убивать. Уже через несколько минут она опять пойдет в наступление, чтобы исполнить приказ Господина, бессмысленное и глупое веление, никому не нужное, но отданное тем, кого Гуми никогда не смогла бы ослушаться.       Вдруг по округе пролетел тихий воющий ветер, и в нескольких метрах позади девушки всколыхнулись длинные всклокоченные тени, очертаниями напоминавшие оперение ангелов. Гуми резко развернулась и облегченно выдохнула, позволяя радостной улыбке расползтись по лицу, при виде своего Господина. Парень лишь кивнул ей, быстро оглядев израненное тело прислужницы Ада, подошел ближе и немедленно приступил к лечению.       – Вы оставили ту девушку одну? – вскинула брови Гуми, с уже привычным восхищением глядя на сияющую голубоватым светом ладонь демона.       – Она в состоянии пройти один из грехов и без меня, – поморщился он, с преувеличенной сосредоточенностью рассматривая загноившийся порез на плече девушки.       В зеленых глазах Гуми загорелось любопытство, но она побоялась задать интересующий вопрос и продолжила любоваться тем, как срастаются под божественным сиянием края раны. Она видела на лице своего Господина эмоции, несвойственные ему, и это пугало, но в то же время вызывало какое-то детское упоение, притягивало взгляд и заставляло гадать, что же такого могло произойти между демоном и смертной.       – Ты исполнила приказ? – негромко спросил парень, поднимая на Гуми снова ставшие серьезными и сосредоточенными глаза.       Она сжалась и робко покачала головой, тихо ответив:       – Я не смогла даже приблизиться к ангелу. Она что-то ищет, Господин... – девушка сглотнула, увидев, как полыхнули раздражением и гневом глаза грешника, – Но я так ничего и не узнала...       – Что ж, моя сестренка всегда умела выбирать прислугу, – невесело усмехнулся он и, оглядев результат своего труда, отвел руки от последней излеченной раны, – И меня радует, что ты не уступаешь в силе рабам Господа.       Гуми облегченно выдохнула, поняв, что демон не гневается на нее, и уже смелее посмотрела на него, ожидая дальнейших приказаний, но вдруг увидела, как на его лицо снова набежала тень. Взгляд, устремленный в отвратительно чистое, светлое небо, стал будто бы стеклянным и ничего не отражал, кроме пугающей мрачной пустоты. Физически он находился здесь, рядом со своей слугой, но его душа, гниющая и темная, осталась там, где правит зло, где ползают тени, ненавидящие все вокруг и разлагающиеся в своем страхе перед преисподней, от которой не в силах спастись. Грешник не мог сбежать от мыслей о девушке, оставленной им в недрах Ада, в одном из семи смертных грехов, и ощущал чужеродное, гнетущее чувство где-то в сердце, холодном и пустом, но сейчас так отчаянно отбивающем ритм жизни.       Ее образ горел в голове ярким негаснущим пламенем, выжигающем установленный порядок. Одно лишь воспоминание о ней, постоянно преследующее демона, мучило и одновременно с этим придавало сил, как и ее душа, которая грела, но и обжигала, светила, но ослепляла, подобно солнцу, что сейчас властно охватывало собой весь небосвод.       – Господин... Эта девушка...       Парень покачал головой, скривившись, будто испытал мгновенную, но весьма ощутимую боль, и Гуми замолчала, в нерешительности опустив голову и опасаясь его гнева. Он же медленно произнес немного дрогнувшим голосом:       – Я просто сбежал... В голове слишком много мыслей и ни на одну из них я не имею права. Это невыносимо, Гуми... – он устало провел рукой по лицу и задержал ладонь на закрытых глазах, словно желал закрыться от слепящего солнца, сверлящего сознание. Следующие слова парня были странно тихими, невнятными, будто он разговаривал с самим собой, пытался убедить себя в чем-то или оправдаться: – Мне нужно лишь немного времени, чтобы прийти в себя, и все вернется на свои места... Я уверен...       Гуми не сводила с грешника взгляд, в котором застыло изумление и испуг. Она впервые видела его таким: нерешительным, потерянным, запутавшимся...       С далекого горизонта, двигаясь стремительно и напористо, неумолимо наползали серые облака, постепенно густеющие и готовящиеся разразиться громом и молниями. Солнце бледнело в страхе, но не отступало, приклеенное к безжалостно темнеющему небу, и словно готовилось к неравному сражению с приближающейся грозой, которая началась слишком резко, но которой были так рады жители ссохшегося от жары города.       – Зачем ты явился, демон? – раздался вдруг решительный девичий голосок, чистый и громкий, совсем не вяжущийся с холодной жестокостью, горящей в голубых кукольных глазах.       Первая яркая молния разрезала грязно-серый купол неба и осветила белоснежные крылья, отведенные назад, будто ангел готовилась к нападению. Тонкая хрупкая фигурка девушки на секунду застыла в белесом сиянии, но он не обернулся, чтобы встретиться с прожигающим его взглядом, а она все также не отрываясь смотрела на неподвижно стоящего на краю крыши парня.       – Не волнуйся, я не задержусь надолго, – бледные красивые губы скривила горькая усмешка, которую Рин не могла видеть.       Их разделяли метры, подобные огромной чернеющей пропасти, но под рваными грозовыми облаками, уже почти заполнившими некогда ярко-голубое небо, они казались сейчас ближе, чем когда-либо. В его голосе не было привычной насмешки, обычно сопровождающей его обращение к ангелу, и она застыла, чувствуя сердцем, светлым и чистым, но болезненно сжавшимся сейчас, что он на грани, балансирует над пропастью из последних сил, что тьма окончательно затягивает грешника.       – Прошу, вернись к свету, пока не поздно! – вырвалось у девушки. Она знала, что должна говорить с ним, как с врагом, но была не в силах остановиться, – Тебе нужно лишь покаяться в своем грехе! Бог милостив...       Ее голос становился тише, в нем звучали слезы, заглушаемые далекими раскатами грома. Демон поднял голову, глядя на свинцовые тучи, а возле его ног зашевелилась вдруг густая черная разлапистая тень.       – Поздно, сестренка... – прошептал он еле слышно.       Ангел вскинула голову и прижала руку к груди. Сейчас, после стольких лет, она видела, наконец, не грешника, предавшего Бога, а своего любимого брата...       Он склонил голову, чуть развернувшись к блондинке, и кинул на нее один лишь взгляд, сказавший так много. Его губы тронула улыбка, мягкая, немного неловкая, извиняющаяся и полная любви:       – Я лишь хотел попрощаться с тобой, моя «совесть»...       Тьма взметнулась, отрываясь от грязной крыши, и объяла фигуру демона, полностью скрывая его с глаз. Одна вспышка молнии – и он исчез, оставив после себя лишь пустоту.       Это был их последний разговор.       Девушка отвернулась и опустила голову, скрывая прозрачные дорожки слез, о которых никогда никто не узнает. Она скорбела о брате, снова и снова переживая миг, когда он предал свет, и в сотый раз гадала, как можно было избежать его падения во тьму, но все также не находила ответа. Его образ, словно выжженный на внутренней стороне век, не желал исчезать, даже когда она говорила себе, что того, кто был ей так дорог, больше не существует. Она плакала, тихо и беззвучно, чтобы никто не узнал о ее страданиях по грешнику, которого она должна была презирать, ненавидеть. Двое могли бы догадаться о боли Рин, но Гуми и Гакупо смотрели только друг на друга, ведя немой диалог, понятный лишь им.       Один взгляд, объясняющий все, и этого достаточно, чтобы парень, подчинившись повелевающему взмаху руки, последовал за своей Госпожой, но остановился, стоило ангелу скрыться за дверью, ведущей внутрь здания, куда так рьяно пыталась попасть Гуми все последнее время.       – Чего ты хочешь? – его голос прозвучал устало, в полнейшем безмолвии, которое не разрывали уже ни далекий шум улиц, ни рокот грома. Просто все внезапно затихло, словно сама природа желала им уединения.       Она подошла ближе и остановилась на расстоянии шага. Горячий влажный воздух, возвещающий о скором начале дождя, повис между ними, словно преграда, через которую уже нельзя переступать. Была проведена последняя линия, граница, которую не преодолеть, как бы им ни хотелось.       – Расскажи мне о ее плане, – тихо проговорила Гуми и, зная заранее его ответ, сжала в отведенной за спину руке короткий черный кинжал.       – Ты и вправду думаешь, что я отвечу? – он покачал головой, позволяя губам дрогнуть в слабой улыбке, и вдруг замер, почувствовав холодный металл у своего горла.       Она напала слишком быстро и тихо, чтобы он смог защититься.       Она находилась слишком близко, чтобы он смог хотя бы подумать о защите.       – Ты ответишь, – прошептала она ему в лицо, чуть надавив кинжалом на бледную кожу шеи Гакупо. Выступила первая капелька крови.       Он молчал, не сводя с нее глаз, в которых совсем не было страха. Он, пожалуй, мечтал бы ненавидеть ее, опасаться ее ударов, желать ей смерти, но вместо этого мог только наблюдать, как на ее лице эмоции сменяют одна другую. Каждое ее движение казалось идеальным, непостижимо прекрасным, ее волшебные изумрудно-зеленые глаза, горящие отчаянием и чем-то еще, непозволительным, но желанным, ее мягкие полные губы, которые манили, но были неприкосновенны... Все причиняло боль, свербящую где-то в сердце, но такую сладостную, необходимую.       – Прошу тебя... – в ее тихом голосе прозвучала мольба, и это заставило его вздрогнуть.       Он знал ее, как гордую сильную девушку, никогда не отступающую, сколь сложным бы ни был путь, но сейчас Гуми склоняла голову перед ним и опускала руку, сжимающую кинжал. Как такое могло быть? Он скривился от ощутимого укола где-то в груди. Оказалось невыносимым видеть ее такой...       – Я должна спасти моего Господина, – она готова была плакать от страха и сжалась, обхватив себя руками за плечи, – Во что бы то ни стало, я обязана защитить его...       Гакупо на секунду прикрыл глаза, чтобы не видеть лицо, на которое, наверное, желал бы смотреть вечно. Однако сейчас болезненно даже думать о девушке, ставшей для него центром всей вселенной, средоточием всех его мыслей и чувств, мечтой, находящейся за четко определенной границей Рая и Ада.       Она молила его о помощи. Молила ради другого, кем бы он ни был.       И Гакупо не мог отказать ей. Несмотря на последствия...       – Я знаю только, что Рин пытается проникнуть в Ад. Она хотела остановить грешника, когда он будет готовиться окончательно воплотить свой план в жизнь... – прошептал он и с трудом подавил полную страданий, но искреннюю улыбку, увидев благодарность, загоревшуюся в ярких зеленых глазах.       Девушка облегченно выдохнула, подняв мгновенно посветлевшее лицо к небесам, готовящимся к грозе, но медлящим по неясным причинам. Она знала теперь, что ангел избрала тупиковый путь, ведь в Ад ее сможет провести лишь демон, а значит, ей никогда не попасть в преисподнюю. Разве рожденный тьмой предаст дьявола, чтобы прийти на помощь свету?       Гуми задумалась и лишь в последнюю секунду заметила, как мелькнул светлый клинок в руках ее извечного врага. Она резко увернулась за миг до того, как холодный металл ножа должен был резануть ее горло, и судорожно вдохнула, чтобы прийти в себя, а, взглянув на лицо Гакупо, ужаснулась решимости, светящейся в его глазах.       Он знал, что теперь должен убить ее. Девушку, пробудившую в нем чувства, о которых он ранее и не задумывался, ставшую ему важнее жизни, важнее праведных догм, внедренных в голову. Он сам загнал себя в угол, создал ситуацию, при которой оставлять Гуми жизнь права уже не имеет.       А значит, начинался их последний бой.       И с серого грязного неба, наконец, упали первые робкие капли дождя.