Игрушка

Тик-так, тик-так, тик-так… Секунды бегут одна за другой, падая невесомыми снежинками тебе на плечи, а ты стоишь не в силах и с места сойти. Эти слова, что только что слетели с губ нежданной гостьи — придавили тебя своей невозможностью. Беременна? Нет, тебе наверно почудилось. Китнисс никогда бы не… — Повтори, что ты только что сказала, — с каких это пор твой голос стал таким хриплым? — Я беременна. — голос Китнисс чуть дрогнул, девушка, будто и сама не до конца верит в эти слова. Тик-так, тик-так, тик-так… Крупицы времени продолжают отсчет в полной тишине. Две фигуры мраморными статуями замерли посреди комнаты: голубоглазый парень со светлыми волосами, бездумно уставившийся в стену, и девушка, чьи внимательные серые глаза неотрывно смотрят на собеседника. Твой мозг пытается осознать эти два слова, разбирая по буквам, собирая вновь, переставляя местами. Это как игра — так же захватывает, и настолько же фантастично выглядит, чтобы быть реальностью. Ты всегда мечтал о настоящей семье. Нет, не той, в которой родился и вырос, где постоянные склочные ссоры и поддразнивания родни стали нормой. Где собственная мать считает твое рождение ошибкой, а родные братья не упускают шанса дать тумака или ранить словом. Это даже не семья, а так… группа людей совместно проживающих под одной крышей — не более. Но даже в такой «доброй» среде, ты с теплотой относился к отцу, а братья, когда не пытались строить из себя детскую версию миротворцев — были все-таки братьями, а родственников, как известно не выбирают. Мать же… она была чужой. Ты не мог назвать эту женщину своей матерью. Злобная стерва, чьи визгливые крики разносились далеко за пределами дома, а руки любили дернуть тебя за волосы лишний раз — для профилактики, не самый лучший образец для любящей матери, не так ли? Для тебя «семья» — нечто большее, чем просто набор букв. Прежде всего — это отношение к своим родным и близким. Любовь и нежность. Терпение и взаимоуважение. И никакой ненависти. Возвращаясь из школы, ты частенько замечал, с какой радостью бежали к своим родителям некоторые дети. С какими улыбками их встречали отцы и матери, как внимательно слушали все, что малышня пыталась до них донести: что сегодня учили в школе, с кем подружились, кто обидел, а у кого красивое красное платье, с бантом. И Китнисс — тоже там была. Несколько раз, когда она была еще совсем маленькой — ее со школы забирал отец. Именно тогда ты впервые услышал ее смех. В школе Китнисс вела себя сдержанно, редко улыбалась, а о том, чтобы рассмеяться и речи быть не могло. Маленькая девочка, с умными серыми глазами и серьезным лицом, отчего-то особенно сильно запала тебе в сердце. Ты еще был слишком мал, чтобы задумываться о таких вещах, но одно ты осознавал с необычайной ясностью — Китнисс любит свою семью. Тайком следя за ней после уроков, ты часто замечал, что родители Китнисс не кричат друг на друга, как твои, а наоборот — общаются с супругом нежно и бережно. Тот факт, что их дочери — тоже были не обделены заботой и вниманием, стал для тебя тем кирпичиком, из которого ты выстроил целое здание, свой собственный дом, в глубине души. И хозяйкой этого дома, вместе с которой ты хотел жить под одной крышей — была Китнисс. Все-таки у судьбы слишком злое чувство юмора: ведь твоя мечта почти сбылась! После того как закончился тот кошмар, что теперь именуют «Революцией», после целого года под надзором мучителей в белых халатах, этих служителей мензурки и шприца, а так же их предводителя — отважного любителя покопаться в чужих воспоминаниях и побеседовать «за жизнь», тебе таки дали возможность жить по своему. А то, что твоей соседкой по дому была Китнисс — и вовсе воспринималось как дар небес. Но сказка кончилась так же быстро, как и началась. Тебя предали, выбросив твои чувства на улицу, в грязь и слякоть, под ледяные капли дождя. Все твои мечты так тщательно лелеемые в глубине души оказались под завалами рухнувшего дома. И всему виной эта невозможная, опасная, притягательная и взбалмошная девушка, чей взгляд пробуждает в твоей душе настоящий ураган эмоций. Ты любишь ее, до безумия любишь. Ты жить не можешь без ее улыбки, без теплых объятий, что приносят покой, и умиротворенность в те моменты, когда призраки прошлого ярче всего проявляют себя. Тебе становится не по себе если проснувшись по утру ты не находишь ее рядом с собой на кровати. И ее поцелуи… Страстные, жаркие, нежные и целомудренные, не похожие один на другой. О, у тебя в твоей копилке счастливых воспоминаний бережно хранятся все ее поцелуи, особенно те, что она дарила сама. В такие моменты ты ощущал себя маленьким ребенком, что проснувшись в Рождество, нашел под елкой закрытый подарок: ты чувствуешь, что в нем кроется нечто волшебное, но не узнаешь, что это пока не откроешь. Боже, как же ты ее любишь! Но ты же ее и ненавидишь. Ненавидишь за то, что причинила тебе столько боли, что послужила тем камушком, что столкнул с гор огромную лавину, а ты оказался погребенным под снежной стеной, не в силах сойти с дороги. Ты ненавидишь свою слабость перед ее красотой, ощущение полной беспомощности, и сносящий все на своем пути страх потерять ее навсегда. Нельзя, нельзя быть настолько зависимым! Она подарила тебе самые счастливые дни в твоей жизни, и так же легко уничтожила тебя, там, на веранде ее дома, когда целовала Гейла. А теперь… она говорит, что беременна. Беременна. Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Один раз ты уже поверил ей, а теперь мечтаешь забыть о последствиях. Ты же помнишь: все имеет свою цену, а за любовь платят вдвойне. И что если она сказала правду? Ты… простишь? А вдруг это не твой ребенок? Мало ли что там могло между ними случиться… Неужели позволишь снова разрушить свою мечту? Вопросы. Вопросы, на которые нет ответа. Они комариной стаей кружатся в твоей голове, зудя и мешая мыслить здраво. Некстати и голова разболелась. Аккуратно мнешь пальцами виски, стараясь унять внезапно вспыхнувшую боль и поморщившись, обращаешь свой взор на девушку. — Зачем ты мне это говоришь? — главное не сорваться. Ты не закричишь, не доставишь ей такого удовольствия. Растеряна. Молчит. Широко распахнутые глаза, будто бы с недоверием смотрят на тебя. Она, что — удивлена? Ее реакция отчего-то пробуждает гнев в твоей душе. — Не лучше ли рассказать эту радостную весть Гейлу? — будто выплевываешь ставшее вдруг ненавистным имя и с еще большим вниманием смотришь на предательницу. Надо же — оживилась. Стоило ей только услышать имя этого… Значит, тебе не показалось: между ними действительно что-то было. — Гейл? А он-то здесь причем? Играет или нет? — Дайте-ка подумать? Может быть, все дело в том, что этот как бы непричастный ни к чему мужчина случайно шел по дороге и нечаянно присосался к твоим губам: «Ох, прости меня, пожалуйста, Китнисс — я не хотел тебя обидеть. Это все мои губы — они привели меня к тебе, отключили мои мозги и начали тебя целовать. Я непременно же отшлепаю их линейкой, как вернусь домой». Ты сегодня в ударе: сарказм льется рекой, а ревность и злость — лучшее ему горючее. Китнисс набирает воздуха, будто хочет что-то сказать, но медленно выдохнув, закрывает глаза. — Пит, прошу, не перебивай меня, мне нужно столько тебе рассказать… —  Ба, да всю трясет! — Прежде всего, я должна попросить у тебя прощения, за то, что позволила себе подорвать твое доверие. Ты имеешь полное право злиться на меня — я бы на твоем месте себя и вовсе ненавидела. Хотя, я и сама себя ненавижу, — грустная ухмылка скользит по ее лицу, а пальцы нервно теребят пуговицу на куртке. Этот разговор явно дается ей нелегко. — После того как я переехала в Двенадцатый — моя жизнь превратилась в ад: я осталась совсем одна, в этом огромном, пустом и холодном доме. Только Лютик как мог, скрашивал мое одиночество, но он не мог заменить мне живое общение и уж тем более избавить от кошмаров, которые затягивали меня с головой, стоило мне только закрыть глаза и задремать. Поначалу я вообще боялась спать, пару раз напившись до беспамятства. Знаешь, теперь я еще лучше понимаю Хеймитча: лучше пьяное забвение, и похмелье на утро, чем видеть сгораемых заживо людей и просыпаться от крика. Мимолетная тень давней, но еще не забытой боли коснулась ее лица. И ты знаешь, о чем она думает: это запретное имя, что стараются не упоминать в присутствии Китнисс. Примроуз. Рана еще слишком свежа, и не факт, что заживет когда-либо. — Мое одиночество изредка нарушал Хеймитч, да Сальная Сэй приходила по утрам, готовить мне еду. Но и всё. Я была словно ходячий труп, бледная, исхудавшая, не замечающая ничего вокруг. Китнисс несколько мгновений смотрит в стену напротив и почти сразу же переводит взгляд на тебя. Твое сердце замирает на мгновение, пальцы на руках покалывают, а в висках в такт ускорившемуся сердцебиению начинают стучать маленькие молоточки. Потому, что такой любви, такой нежности во взгляде ты не сможешь сопротивляться. Еще чуть-чуть и крепость твоего недоверия рухнет. - Но все переменилось, когда явился ты, мой мальчик с хлебом. Боги, ну почему, почему у нее такой красивый голос? И эти медовые нотки, что словно бархатом окружают тебя… — Ты единственный смог вернуть меня к жизни. Рядом с тобой всегда тепло и спокойно. И кошмары… они гораздо реже стали посещать меня. Знаешь, я даже и не подозревала в тот момент, насколько сильно стала зависеть от тебя. Ты — воздух, которым я дышу. Ты — ветер, что треплет мои волосы на охоте. Ты — огонь, что греет меня холодными, зимними вечерами… Ты мой любимый. Это что, слезы? Плачет. Она плачет… — Я никогда не забуду нашу первую ночь. Чувствовать, как бьется твое сердце, ощущать твое дыхание на своей коже, слышать твои стоны… — Китнисс улыбается сквозь слезы. — В тот момент я поняла особенно ясно, что никогда, никогда не позволю себе потерять тебя. Потому, что жизнь без тебя лишена смысла. Китнисс замолкает, словно пытается собраться с мыслями. — Первые подозрения на беременность у меня появились десять дней назад, когда утром мне стало плохо и затошнило. Тогда я не поверила в это, посчитав, что просто отравилась пищей. Но маленький червячок сомнения, все же остался где-то глубоко внутри. Спустя еще пять дней я получила очередное подтверждение, когда у меня… ну, ты понимаешь. — Китнисс краснеет, в смущении отводя глаза. Она по-прежнему жутко стеснительная при обсуждении интимных тем вообще и особенностей женской физиологии в частности. Мило. — Я все еще не хотела в это верить, но решила развеять все сомнения. Пошла в аптеку, купила тест. И все подтвердилось. Я испугалась. Не знала что делать. Меня изнутри словно разрывали две разные Китнисс: одна говорила, что я должна немедленно бежать к тебе, рассказать эту новость, другая же — советовала забыть про детей, которых я не собиралась заводить, тем более так рано. Мне нужен был хоть кто-то, с кем можно было бы поговорить. И тут появился Гейл. Да, мне еще нелегко говорить о ее смерти, но злость на Гейла — исчезла. Не он виноват в том, что Прим оказалась в то время на площади. И не он отдал приказ сбросить бомбы. — Китнисс как-то вымученно улыбается, – Да, Гейл дорог мне. Но я его не люблю. Это я осознала особенно ясно, после нашего с ним разговора. Мы попрощались, а потом… он сказал, что уезжает из Двенадцатого. Навсегда. И попросил в качестве последнего желания… — Поцелуй? — сам не веришь, что сказал это. — Да, один-единственный поцелуй. — Китнисс с нервной усмешкой проводит рукой по волосам, — Я и сама не понимаю, что на меня нашло. Наверно захотела раз и навсегда закрыть вопрос с влюбленностью к нему. Реальной ли, мнимой ли. — Но, я клянусь тебе — больше между нами ничего не было, я не спала с ним! Ты мне веришь? Тонкая нить в руках кукловода натягивается до предела. Судьба игрушки висит на волоске.