Крылья

      Он, пожалуй, и не знал, не думал, не осознавал почему бросает на брата хмурые взгляды, почему так молчалив с ним, почему, не смотря на то, что он рад, искренне рад их воссоединению, остается чем-то недоволен. Когда-то у Дэрила была семья - он и брат. Странная, неправильная семья, в которой он мог положиться на Мэрла, в которой он никогда не сомневался. Этой семьи не стало, и на её место, в зияющую в душе дыру постепенно стали проникать другие люди, те, кого он мысленно, несмело - и никогда вслух - называл своими братьями и сестрами, люди, которым он доверял свою жизнь и которые доверяли ему свои, люди, которые по праву могли считаться его новой семьей; и один человек, которого он с неосознанно скрываемыми даже от самого себя теплом и нежностью берег и охранял от всего на свете. Как она там без него, и что с ней будет? И сколько раз он спасал её, и спасал бы ещё сотни раз, только бы она была рядом, никуда не пропадала, не исчезала, жила. И все же он сам, добровольно выбрал семью по крови, словно оторвал от себя кусок чего-то бесценного, важного, необходимого для полноценной жизни. А разве он мог иначе? и разве она не поймет, разве не даст понять всем, разве она станет его его осуждать? Нет. Кэрол не станет, никогда, ни за что его Кэрол так не поступит. О, она все поймет правильно!       Но от чего так трудно переставлять ноги, слышать, как плетется сзади Мэрл и, искоса поглядывая, надеяться, что он сделает что-то не так, что-то, что даст Дэрилу возможность сбежать от брата назад, к другой семье и к той особенной, к той, его.       Плетется слишком медленно, ворчит и ноет как старик, но чертовски хорош в бою. Но как же мучительно, как невозможно. Трудно не уловить какие они стали разные, другие, трудно не понять, что им больше не ужиться вдвоем, только не вдвоем в этом проклятом лесу, вдалеке от тех, кто так его понимают и от её тайной, скрытой заботы, которая и сделала его таким, которая и превратила его в другого.       Дико, странно, неправильно бежать прочь от брата, рвать кровные узы ради этих эфемерных, призрачных, ненадежных. Ради того, чтобы вновь короткими кивками перекинуться с Риком, выручив друг друга в сложной ситуации, чтобы снова сидеть в углу, править болты к арбалету, краем глаза поглядывать на Мэгги и Глена и молча удивляться и плениться их счастьем и точно чтобы снова и снова до бесконечности, вечно слышать её голос и не спешить с ответом, просто слушать, внимательно, осторожно, будто её голос можно случайно уронить и разбить, а потом так спокойно, почему-то почти равнодушно отвечать, но тут же едва заметно улыбнуться. О, она все поймет, она все видит, она всегда замечает эти его улыбки, даже те, которые не замечает он, даже те, о которых он даже не подозревает. А он точно словит её улыбку в ответ.       Сотни благ не стоят одного ее: "Я рада, что ты вернулся", и если бы он это знал точно, если бы осознавал. И сотни холодных спокойных слов ей в ответ, но в душе тихо клокочет: "Пусть убьет любого и пусть умрут все от рук Губернатора, но ты будешь жить".       И сотни миров лучших чем те, что были до и станут после не стоят того, чтобы сидеть в одном помещении и в тоске и отчаянии, и даже в страхе встретиться взглядами и рассмеяться, совершенно не к месту, так странно и неожиданно, но искренне. Кажется, только с Кэрол он теперь и смеется.