Умирая, я живу

POV Китнисс Умоляю, останься со мной Хоть не было твоей мечтой Вонзать любви осколок в душу, Но он теперь уже внутри, Давно веселье позади, Никто тебе больше не нужен Кроме меня, наверно… По крайней мере, Ты говорил так и не раз… А вдруг это неправдой было? А вдруг уже я позабыла, Какая истина твоя, Какая суть внутри таится, Ведь чувства в праве ошибиться, А я не вправе… Любовь твоя – моя ошибка, Уже не знаю, что болит И почему же в венах кровь кипит. Болезнь ли это иль улыбка, Но почему бросает в дрожь? А может ветер дует зыбко? А может, ты меня ведёшь По этой беспощадной жизни, Что бьёт сильнее вновь и вновь. Нашу иллюзию-любовь?.. Тьма – смерть, мой самый страшный враг. Тьма – мой мир. Тьма в моих глазах. Она поглотила всё внутри, покрывая каждое новое ощущение, пробивающееся сквозь тёмный густой туман, тонким морозящим слоем узорчатого льда. Каждый ледяной узор оставляет порез, заставляющий тонуть в пучине необратимого прошлого. Я думала – пройдёт, но воспоминания никогда не отпустят. Они – призраки, пытающиеся как можно быстрее забрать мою измученную душу. Я считала, что напрасно верю в бесконечность, ведь даже моей болезни придёт конец, когда умру. Какой наивной я была… Вечность не сдуть ветром напрасно воспламенённых надежд. Она – ураган по сравнению с еле уловимым дуновением банальных человеческих желаний. Лейкемию не вылечить не только мне. А чего стоят остальные виды рака и множество других заболеваний? А сколько людей страдают от иного горя? Человечество так предсказуемо, эгоистично, притворно и беспомощно… Какая ирония… Я заболела, будучи больной, думая, что нет ничего страшнее лейкемии, но ошиблась. Чувства – самая ядовитая болезнь. Она поражает миллионы людей каждый день, передаётся неведомым способом и стереотипно считается безвредной. Говорят, любовь сладкая, как мёд, но я, узнав её во всевозможных обстоятельствах, хоть и за короткий срок, могу сказать наверняка, что вкус у неё горький, как у непролитых слёз, смешанных с искрой неосуществлённых мечтаний и капелькой разочарования, витающего во влажном воздухе после первого грозового осеннего ливня. Многие утверждают, что сильный дождь потопит любые переживания, однако, как можно стереть то, что стальными оковами заключено в памяти? Всё остаётся. Не выветривается, не смывается и тем более не исчезает просто так. Когда бросаешь камень в море, сначало будут брызги, но затем он, без малейшего сопротивления, пойдёт на дно и останется там до тех пор, пока кто-то не задержит собственного дыхания, дабы изучить то, что заметил случайно. Вообще, мне кажется, что сильные эмоции что-то пережигают в человеке. Они рвут вены, словно, свалившееся из-за порывов знойного ветра, дерево, разрезающее кабели и провода между электрическими столбами. Они ломают характер, как ветку, оборванную, по детской глупости, проходящим мимо мальчишкой. Они убивают сердце, как ток, поразивший случайного работника службы безопасности, который лишь пытался возобновить порядок. Я разбита – не впервые. Я полумертва – как всегда. Слышу родной голос – ранит. С трудом открываю глаза под тихий шёпот, безостановочно повторяющий: «Хватит, пожалуйста…» Когда зрение начинает фокусироваться, слух раздражает писк медицинского оборудования, а вокруг постепенно прорисовываются ненавистные белые стены больничной палаты. Чувствую тёплое дыхание на замёрзшей ладони, но через несколько мгновений ощущаю, как на подушечки пальцев одна за другой капают чьи-то слёзы. Как только я совершаю малейшее движение, вижу, как Пит подрывается с места. Он начинает мокрыми солёными губами целовать мои окоченевшие ладони и улыбаться сквозь пелену тревоги и печали, ясно отображающимися на его лице. - Никогда больше не делай так, слышишь! О своей семье ты подумала? Отныне будешь принимать всё и только попробуй ещё раз воспользоваться чьими-то чувствами, ради собственных капризов, - прикрикивает он на меня, а я недоумеваю от такого приветствия. - Видимо пришла моя очередь говорить «прости», - пытаюсь загладить вину, понимая, что напрасно трачу силы на слова. - Нет, это я виноват во всём. Ты только не волнуйся, ладно? Я позову врача, и он даст тебе что-то успокаивающее. - Ты – моё лучшее успокоение, - не хочу отпускать парня сейчас. - Китнисс, ты же знаешь, что я не могу жить без тебя? – настаивает он на соблюдении правил. - Неправда. Я же смогла раньше пережить подобное, а ты тем более сможешь, ты сильнее. Вот только глаза станут чужими, и дышать поначалу будет трудно… - меня вновь накрывает волна воспоминаний. Это уже стало вредной привычкой. - Кит, перестань. Всё будет в порядке. Поверь, ты не уйдёшь вот так просто, пока я тебя не отпущу, а этого не произойдёт, - произносит Пит, как клятву. - Я буду с тобой всегда, - отвечаю в такт ему, стараясь притянуть ближе к себе на кровать. - Всегда? А твоё всегда это сколько? Месяц, два, неделя или те три дня, которые ты лежала без сознания? Я зову врача, Китнисс и это не обсуждается, - внутри что-то режет от его слов, будто тонкое лезвие припало к артерии. Не стоит больше забывать о жёсткой стороне Мелларка. Как и настаивал Пит, через несколько минут у моей палаты уже собралась чуть ли не половина медицинского персонала всей больницы. Ко мне не пускают даже родителей. Доктора спрашивают о самочувствии, медсёстры делают анализ крови, ассистенты снимают показания с аппаратов. Всё как обычно. Как же эти люди хотят победить болезнь, если каждый раз проделывают одно и то же? Спустя два бесконечных дня однотипных моралей, привычных процедур и беспросветной тоски я смогла добиться освобождения от заточения в этой кунсткамере для подопытных отчаявшихся идиотов, страдающих смертельной болезнью. Сейчас я могу вздохнуть спокойно, уверенно шагая навстречу Питу, которому мои родители поручили довезти меня домой в целости и сохранности. Парень вроде успокоился и даже прибывает в хорошем расположении духа. Коридор кажется таким длинным, что нам не удаётся сохранить спокойный темп, и мы начинаем бежать в раскрытые объятия друг друга. Когда я оказываюсь в крепком кольце его тёплых заботливых рук, мир будто вновь приобретает краски. Пит – художник, рисующий моё небо, лучик, растопивший лёд, моя тяжкая болезнь, худшая зависимость и лучшее лекарство. Он только со мной, за меня и для меня. Жаль, что наше неделимое целое придётся разделить глупой формальностью из-за приближающегося доктора Аврелия. Он несёт в руках истории болезней, но сразу забывает о них при виде нас с Питом. Устои приличия заставляют разжать объятья и вежливо поприветствовать моего лечащего врача. На последнем обследовании мы с ним говорили предельно серьёзно, и я впервые так сильно волнуюсь за объявление результатов анализов. - Мисс Эвердин, - от обращения ко мне холодок пробегает по спине, - должен вам признаться, что это был последний приступ, - от этой фразы Пит побледнел и стал крепче держать мою руку. - Вы имеете в виду, что это конец, доктор? – спрашивает парень. - Да, конец припадкам. Благодаря последнему переливанию Вашей крови, здоровье Вашей девушки держит курс на стремительное улучшение, - сколько же лет я мечтала услышать эту заветную фразу. Даже не верится в реальность происходящего. А может это просто сон, а я ещё нахожусь без сознания? Нет. Не может быть. Хоть раз каждому везёт, и, кажется, мне удалось выиграть Джек-пот в лотерее жизней. Лицо моего парня озаряет ясная улыбка. Он будто возродился из пепла потерянных надежд. Я безмерно благодарна ему. Никогда мы ещё не были счастливы так, как в эту секунду, когда мир переворачивается, а его восприятие мгновенно становится разнообразнее. Только последняя фраза врача не даёт мне забыться в радостных фантазиях. Всю дорогу домой я повторяю про себя слова Аврелия: - Надеюсь, Вы добьётесь того, чего всегда желали.