She never

Сколь малым довольствуется первая любовь! Она ни требует ничего - ни взгляда, ни слова. Чистое обожание. (с) Агата Кристи.       Сегодня я понял один очень важный и нужный факт: она никогда не закрывает окно в своей спальне. А когда она дома, то почти ни в одной комнате не закрывается. Она любит, когда по её дому гуляет свежий воздух. Он навивает свежие мысли и красивые чувства людей, проходящих по улице. Такие чувства, которые хочется подержать в руках. Я видел, как она наблюдает из своего окна за людьми. Она потрясающе улыбается, когда самые незнакомые люди рядом с ней просто держатся за руку. Мне кажется, что она даже готова раствориться в обычном жесте. Если говорить честно, то я заметил её незакрытое окно уже несколько дней назад. Но сегодня я убедился в этом на все сто процентов (даже чуточку больше).       Она спит, свернувшись в клубочек. Чаще всего она просыпается без одеяла (хотя засыпает, плотно в него укутавшись), но обязательно обнимая подушку. Она обнимает подушку, перед сном целуя её в самый уголок. Мне кажется, что она представляет на месте этой подушки какого-то человека. Она засыпает, крепко закутавшись в безразмерное одеяло, а сразу после того, как перед её глазами пролетает уже третий или, скорее четвёртый сон, её ноги аккуратно выбираются из-под пухового кокона. Потом из-под него появляются её руки, следом можно разглядеть и голову, которая еле как выглядывает из-под одеяльца. После того, как появляются руки, ноги и крупные локоны волос, одеяло исчезает с её тела полностью.       Она никогда не занимала и одной третьей своей постели. Но я сам видел, как в магазине она громче нужного говорила, что хочет самую большую кровать. Она выбирала её долго, присматриваясь к каждым деталям и даже мелочам. Я наблюдал за ней из подсобки, стараясь казаться невидимкой. Хотя я точно знал, что она меня не заметит меня, даже не обратит внимания: она была занята выбором кровати и матраца. Я даже помню, что на ней было в тот день. Она была в тонком светлом платье с узором по всей ткани. Это платье было с коротким рукавом и чуть выше колена. Её очень редко можно увидеть в подобного рода одежде. Она была самой счастливой, когда покупала кровать. В её глазах было больше искорок, чем у малыша, который получил радиоуправляемый самолётик на день рождение. Никогда не думал, что люди могут так радоваться обычной постели. Самой обычной из тёмного красного дерева без резных ножек, да и вообще без каких-либо излишеств. Её собака ждала на улице. Я сразу решил, что лучшим для меня станет подружиться с этим питомцем. Я вышел на улицу, надев на голову капюшон. Я не хотел, чтобы хозяйка, поджидавшего на улице щенка, меня увидела, а тем более узнала. Я не мог предположить, сколько ещё времени у неё займёт выбор кровати, но нужно быть таким же незаметным. как и раньше. Я знал, что она очень любит задерживаться в магазинах. Рассматривать каждую мелочь, придирчиво что-то бормотать себе под нос, тщательно выбирать и планировать каждую подробность её будущего с какой бы то ни было вещицей.        Я присел на корточки и протянул руку к этой собаке. Небольшой рыжий и пушистый щенок пароды чау-чау. Эта собачонка зарычала ответ на моё движение. Я не убрал руки и успокоился. Не то, чтобы у меня сразу получилось успокоиться, но я очень сильно постарался. Вышло это, конечно, секунды через четыре, но получилось же. Я глубоко вдохнул и очень медленно выдохнул. Собаки же чувствую мой страх. Значит, именно эта собака не должна почувствовать, что я такой большой боюсь её, такую маленькую чай-чау. Я ещё разок глубоко вдохнул и попробовал повторить свою попытку наладить контакты с этой собачонкой.       - Ну, маленькая. Или, подожди, может быть, ты маленький? - щенок в ответ довольно фыркнул. Значит, всё же, маленький? - Мы же сможет подружиться. Мы точно должны стать лучшими друзьями.       Я и сам-то мало в это верил. У меня почему-то с самого детства не сложились отношения с собаками. Меня покусала небольшая соседская дворняжка. Она была маленькой, но мне тогда было всего восемь лет, поэтому я не на шутку испугался, когда этот маленький гавкающий паразит, побежал в мою сторону, зло оскалившись. Я ласково улыбнулся, надеясь, что на неё подействует моя физиономия. Обычно, моя умиляющая гримаса действует на всех людей, наверное, именно поэтому эта самая улыбка подействовала и на питомца девушки из мебельного магазина.       Чау-чау перестала рычать и зло посматривать на меня. Я протянул руку ближе к рыжему меху щенка и потрепал его по голове. Эта прелесть плюхнулась на задние лапы и почти заулыбалась мне. Я обрадовался тому, что у меня вроде получилось найти общий язык с этой собачкой. Чау-чау попыталась пододвинуться ближе, но короткий поводок не позволял ей сделать так, как она этого хотела. Собака недовольно зарычала. Я протянул свою руку ещё ближе, передвигаясь коротенькими шажками, сидя при этом на корточках. Видимо, таким животным нравится ласка. Или, может быть, вообще всем животным нравится ласка? Я вспомнил, что в моём кармане ещё с завтрака лежит парочка крекеров. Я вытащил один и протянул собаке. Та с радостью забрала его с моей руки и быстро умяла его, за этим последовала моя улыбка. За моей спиной раздался тихий стук босоножек на небольших каблучках об асфальт. Я дёрнулся и опустил голову ниже. Главное, чтобы она меня не заметила. Это была именно она. Мне удалось запомнить, как её маленькие ножки в почти детских босоножках топчут проспекты не со мной. Я вижу её миниатюрную ручку с браслетом, на котором болтает небольшой брелок в виде велосипеда. Она отвязывает от фонарного столба поводок своей собачки. Приседает рядом со мной, чтобы потрепать своего щенка по мягкой шерстке. Вокруг неё витает запах духов и её собственного тела. Воздух настолько сладкий, что его хочется собрать его прозапас в банки и вёдра, а потом дышать только им в холодные зимние вечера. Я опускаю голову ещё ниже, чтобы она не увидела моей улыбки. Чувствую: светлые пряди её волос падают на плечи. Я почти ощущаю, как она улыбается. Мне приходится замереть на месте, как только до моих ушей долетают высокие нотки её по-девичьи милого голоса:       - Абрикос, пойдём, скорее, - взмах руки, так сильно манящий за собой.       Собака взвизгивает и тут же вскакивает, весело несясь за своей хозяйкой. Такая связь между ними. Кажется, будто собака готова последовать за своей собакой хоть на край света, а хозяйка без этой собаки никуда не выходит (и даже не собирается).        А сейчас собака уже подросла, но её отношение ко мне осталось неизменным. Только теперь между нами более сладкая связь. Я подкармливаю эту собачку шоколадным печеньем с орехами, которые так не любит её хозяйка. Собака тихо поскуливает возле моего плеча, а я, молча, стараясь не издавать ни звука, фотографирую спящую на кровати Мелл. Она подкладывает под голову ручку и дёргает ногой, сбрасывая остаток одеяла со своего тела. На руке всё так же болтается браслетик с тем же самым велосипедом. Я несколько раз пытался узнать, вспомнить, откуда же у неё появился этот велосипед. Но в моей памяти не всплывал ни один момент из магазина или из какой-то встречи, где она могла получить его. Я только знал, что она его никогда не снимает. Мелл тихо шепчет что-то во сне, а потом поднимает руку и громко хлопает ей по кровати. Я машинально пригибаюсь и почти сливаюсь с тёмным ковром у её кровати. Я уже выучил эту технику.       За несколько дней моей так называемой «слежки» в её доме за ней же, я успел понять, что иногда Мелл просыпается, вертит головой по сторонам и снова засыпает. Такое было всего пару раз, но всё же нужно быть готовым ко всему. Я уже научился прятаться и понял технологию того, что мне нужно делать в критические моменты, а чего делать совсем ненужно. Самое главное - это, идя сюда, ни за что на свете не надеть что-то светлого цвета. Когда просыпается Мелл и начинает вертеть головой, я тут же реагирую и почти без звуков заползаю под кровать. Абрикос уже знает, что я делаю в такие моменты, поэтому даже не рычит. Он понимает, что я никогда в жизни не сделаю ничего плохого его хозяйке, даже не притронусь к ней, если она этого не позволит.       Последний щелчок фотоаппарата, третье печенье уже не маленькому Абрикосу, и я готов исчезать. Но ненадолго. Завтра утром я появлюсь снова. Я появлюсь так, как она этого никогда не замечает. Я поправляю одеяло, которое она скинула. Всегда боялся, что она простудится, если будет спать без одеяла и с открытым настежь окном. А теперь, когда одеяло закрывает её ноги и руки, я смогу спать спокойно. Последний раз оборачиваюсь к ней и киваю Абрикосу, улыбаясь. Я аккуратно выпрыгиваю из окна, поворачиваюсь и поправляю за собой шторку. За мной не должно остаться никаких следов. Даже никаких намёков на то, что я когда-либо тут присутствовал. Не хочу, чтобы она пугалась и думала, что за ней кто-то следит.        Шагая по ночному городу, я пролистываю фотографии на своём фотоаппарате. За сегодняшний день я сделал их около двух сотен. Я сделал первую фотографию возле её института, когда она пролила на себя горячий шоколад. У неё в наушниках играла одна из её любимых песен, потому что я видел, как двигались её губы в такт мелодии или словам. Мелл стояла на перекрёсте и ждала зелёного сигнала светофора. В руках у неё был стаканчик с этим горячим шоколадом - это один из её самых любимых напитков. На пороге института, она не успела открыть дверь, как на неё вылетели три человека. Горячий шоколад оказался на её светлой кофте. Я хотел подойти к ней, пожалеть, сказать, что всё в порядке, но не мог. Я сделал несколько фотографий, когда она пыталась вытереть со своей кофты расплывшееся тёмное пятно от горячего напитка. Мне до сих пор кажется, что я поступаю совсем неправильно, фотографируя то, как ей плохо. Я был абсолютно точно уверен, что я должен ей помочь, но я не мог. Она выглядела такой незащищённой и маленькой.       Следующие фотографии я сделал, стоя возле окна столовой. Они выходили на аллею возле института. Она сидела за самым крайним столиком, который был мне плохо виден. Но я старался сделать как можно более качественные фотографии. Я видел, что она была недовольна, пытаясь натянуть жилетку как можно ближе к этому пятну, чтобы его было совсем не видно. У неё даже пропал аппетит. Она не съела ничего из всего, что стояло на подносе. Хотя на подносе была тарелка с её любимым салатом. Она была голодной почти до самого обеда. Я знал, что она была голодна. Я был в этом уверен. Ещё несколько фотографий я сделал, когда она прогуливалась с собакой в парке после того, как у неё закончились занятия. Я долго не решался выходить на улицу, потому что боялся, что не останусь таким же незамеченным, каким был всегда. При дневном свете меня проще заметить, чем поздно ночью. У меня слишком яркая внешность для этого времени суток. Я не могу сказать, что я очень красивый или слишком необычный. Я просто не такой, как все, хотя никогда не пытался быть «не таким». Я пытался слиться с толпой, стать таким же, как и все и продолжать быть незаметным для Мелл. Перед тем, как выйти из дома, я натянул серую шапку на голову, тщательно пряча свои кудри. Глаза свежей зелени, я спрятал за солнцезащитными очками. Я делал вид, что фотографировал озеро, но на самом деле у меня нет ни одной его фотографии. У меня есть фотографии, как она сидела на зелёной лужайке на другом берегу и игралась со своим щенком. А на другой фотографии она кидает палку и заливисто смеётся, когда Абрикос, запутываясь в собственных лапах, сломя голову мчится за ней. Жаль, что по фотографиям нельзя услышать голос.       И вот, последние фотографии были сделаны мною именно сейчас. Именно тогда, когда она спала. Она милая, когда спит. Я люблю наблюдать за её сном. Я видел, как она спит на парах. Я даже помню, как она спала на последней парте на уроках в девятом классе. Я видела, как её ругали учителя. Видел, как они на её кричали и читали лекции о том, что это ненормально спать на лекциях. Я хотел защитить её, сказать, что она не виновата. Я готов был придумать больше сотни других причин не винить её в том, что она спит на очень «важном» уроке английской литературы. На самом деле, я никогда не считал этот урок важным.       Я знал, что в то время её родители очень часто ссорились, особенно вечером или поздно ночью. Они мешали ей спать. Она никогда не спала, когда они кричали в соседней комнате. Я одно время жил в соседнем доме. Иногда я замечал, что она стоит возле окна и рисует множество сердец. Я слышал крики её родителей. Это было страшно. Серьёзно, мне было страшно слышать, как её родители очень громко кричат в соседнем доме, угрожая друг другу разводом и другими очень страшными вещами. Мне казалось это ненормальным, пугающим. Мои родители ни разу не ссорились при мне. Они могли начать ссору, но если знали, что я нахожусь где-то рядом, тут же её прекращали. Это был самый большой плюс моих родителей. Я ни разу не слышал их криков.       Её родители почему-то были совсем не такими. Мне её всегда было жалко. Но я не говорил ей об этом, потому что знал, что она ненавидит, когда её жалеют.       Я щёлкаю пальцами, вытаскиваю из кармана джинсов ключи от квартиры. Первое, что меня встречает в моей квартире - это её глаза. Те самые глаза, в которые я влюбился, и которые меня убили. Я сделал эту фотографию случайно. У меня завис фотоаппарат, и я случайно щелкнул им. Фотоаппарат почему-то зависит на увеличении, поэтому у меня получилось такое фото. Я не сразу заметил эту фотографию, всё время пролистывал её, уверяя себя, что потом её удалю. Но я ни разу не собирался удалить её на самом деле. Наоборот, я всегда знал, что именно эта фотография навсегда останется у меня. Позже я распечатал эту фотографию и повесил на стену напротив входной двери. У меня моментально поднимается настроение, когда я захожу в свою квартирку, потому что меня встречает она.       У неё улыбаются глаза. Никогда не видел, чтобы глаза человека могли быть такими красивыми. Мне всегда казалось, что это незаконно - быть такой, как она. Быть такой небесной. Порой мне казалось, что ангел, который совсем разучился искусству полёта.       В моей маленькой квартире совсем нет обоев. Но ни с одной стороны не видно побелки на стенах. На каждой стене её фотографии. Какие-то были сделаны случайно, в движении, и именно поэтому её руки, ноги немного размыты. Но это никак не меняет теплоты фотографии. Не меняет добра и любви, которые она излучает. Того тепла, которое может создавать только Мелл.       Почти все фотографии на правой стене в моей спальне - это фотографии в кафе или на улице. На какой-то фотографии она общается с одним из своих немногих друзей. Она почти никогда не смеётся над шутками. Только что-то действительно смешное заставляет её улыбнуться, реже - засмеяться. Когда падает кто-то из её друзей, она не начинает смеяться и кричать на весь район о том, какой её друг растяпа, а спешит, чтобы скорее поднять его с земли. Она не такая, как все вокруг. По крайней мере, старается быть не такой, как все. И у неё это неплохо получается.       На моей любимой фотографии она улыбается. Эту фотографию я распечатал в довольно большом формате. Мне нравится, как она улыбается. Мне нравится, когда она улыбается. Это единственная фотография, историю которой я совсем не помню.        Каждая стена в моей квартире - новая фотография. Каждый сантиметр стены - новая минута в жизни Мелл.       Я знаю почти весь её плэйлист. Знаю расписание её дня и любимые книги. Знаю любимый кофе и любимое место в кафе. Я до мельчайших подробностей помню её разговоры о всяких мелочах. Я помню, что она натягивает кофту ещё ниже, когда нервничает. Она поправляет волосы и наклоняет голову набок, когда о чём-то задумывается. Никуда не выходит без наушников. А дома у неё их целая коллекция. Когда-то мне казалось, что она подбирает их под цвет одежды. А потом я понял, что мне это на самом деле и не казалось вовсе. Так оно и было.       На самой маленькой стене моей комнаты - случайные фотографии. Такие, как та, что у меня в коридоре. Завис фотоаппарат, нечаянно нажал кнопку, когда хотел просто наблюдать. Такие фотографии самые живые. Они живут своей жизнью, рассказывая историю, что пытался написать автор, делая эту фотографию. Они показывают именно то, что многие так стараются скрыть от чужих глаз. А фотографии помогают раскрыть, что спрятано глубоко внутри. Я почти смог разгадать Мелл. Разгадать её улыбку и мягкий контур губ. Разгадать лукавый взгляд и по-детски нахмуренные брови. Я смог разгадать каждую черту в ней, даже мелочи, которые никто кроме меня никогда не замечал. Эти мелочи должны быть только для меня.       Недавно я понял, что на моих стенах стало катастрофически мало места для её фотографий. Мне иногда кажется, что она - это мой мир. Ничего кроме неё не существует. Когда я своей квартире меня становится так мало, что мне кажется, что ещё немного, и я растворюсь в фотографиях Мелл. Перестаю дышать и наблюдаю за жизнью Мелл, которую я успел оставить на этих фотографиях. Это стало происходить очень часто. Я могу засматриваться так долго на её черты лица, что совсем забывают о том, как меня зовут и о том, что я вообще-то не могу существовать без её присутствия в моём мире.       Я устроился на работу, и у меня осталось совсем немного времени для Мелл. Я выкраиваю хотя бы секунды, чтобы увидеть, как она напевает что-то себе под нос, переходя дорогу. Иногда я нервничаю, когда она совсем не смотрит по сторонам, но потом я вспоминаю, что ангелы не умираю, а продолжают жить в наших сердцах.        Я выкраиваю минуты, чтобы увидеть, как она улыбается, почти искреннее, когда получается новое сообщение от её псевдо друга. Она думает, что он будет с ней до конца, но это совсем не так. Он не я. Он не сможет дать Мелл то, что смогу дать ей я. А я смогу дать ей целый мир, построенный из моей любви.       На кухне пищит чайник, телефон вибрирует от нового эсэмс. И кто может мне писать в такое время? А я смотрю на самую первую фотографию на моём фотоаппарате. На ту самую, что я сделал в самый первый день покупки этого устройства. Я не фотографировал природу, красивые виды или что-то другое, что обычно фотографируют профессиональные фотографы. Я фотографировал Мелл. На этой фотографии она сидит в самом дальнем углу кафе, болтая ногой из стороны в сторону и насвистывая под нос любимую мелодию. Она ждала своего «друга». Я хотел войти в кафе, сказать, что друг, которого она ждёт - это я. Это я должен быть её другом, а не тот, что всё время опаздывает на встречу, а иногда и вовсе не приходит, отнекиваясь простым «я не успел». Но я знал, что будет, когда её друг со странным и очень редким именем Север, войдет в кафе. Она сорвётся со своего места и как можно скорее побежит в его объятья. Я старался уверять себя тем, что она просто не знает, какого это - быть в моих объятьях. Я томил себя верой в лучшее. Но это «лучшее» всё никак не наступало. Я видел, как Мелл была рада встречи с Севером. Он почти никогда не говорил. Он чаще молчал и слушал почти бессмысленную болтовню Мелл. Только он считает её болтовню бессмысленной, а я запоминал каждое слово. Я запоминал звук её голоса, стараясь позже проиграть его в голове. Я запоминал интонацию, с которой она произносила слова, чтобы узнать, какие эмоции она вкладывает в каждую фразу.       Она знает, что Север почти не слушает её, даже не вникает в её слова, а просто кивает головой, чтобы показать, что он «внимательный слушатель». Но ведь он совсем не слушал. Ведь если его сейчас спросить о том, что она рассказала минуту назад, он кивнёт головой и ответит: «о многом». Он иногда просто тянул время, стараясь не засорять мозг историями Мелл.       Я не лучший. Я даже не самый хороший или не самый добрый. Но для Мэлл я бы стал самым-самым. Я никогда не был идеальным и ни за что не смог бы им стать. Но быть идеальным не так уж и сложно, достаточно, чтобы всего один человек верил в то, что ты - самый идеальный на свете. Я скидываю все фотографии на компьютер. Я ни разу не обработал ни одной её фотографии. Я считаю, что она не нуждается в дополнительных красках. В ней и так достаточно яркости. В ней достаточно жизни и света. Достаточного всего, что обычно люди ищут друг в друге.       Чайник на кухне перестал кипеть. Телефон не вибрирует от эсэмски. Я больше не смотрю на фотоаппарат. Я поправляю покрывало на кровати, с которой я только что встал, и иду на кухню. Я наливаю чай в две кружки и неожиданно задумываюсь о том, что есть люди, такие же бесконечные, как космос. Такие, которые никогда не закончатся для тебя, и такие, для которых никогда не закончишься ты. Мелл никогда не закончится для меня, а я, к огромному сожалению, никогда не начнусь для неё. Я навсегда останусь тенью её жизни. Меня не будет менять ни направление ветра, не отсутствие солнца. Я всегда буду там, где есть Мелл.       Наливаю заварки в обе кружки. Красивые слова вырисовываются в мыслях. Такие слова, которые кто-нибудь должен обязательно услышать. Но я молчу, стараясь утопить свой взгляд в кружке чая. Вожу ложкой по потрескавшейся эмали блюдца и вспоминаю, что Мелл не пьёт чай. Она любит кофе. Я выливаю чай в раковину и снова наливаю горячую воду. Кофе в моей квартире никогда не бывает. Трещинки на кружки складываются в древние руны, которые я до сих пор не научился понимать. Я разбирал их, пробовал понять, но они не подвластны мне. Мой взгляд скользит вниз: с чашки - на стол, а потом на мои руки. И я снова задумываюсь о том, сколько же на них воспоминаний. Сколько было сделано моими руками. Сделано того, чего больше не вернуть. Не поменять, не переделать.       И каждый день я понимаю, что от меня остаётся только имя. Имя, которое продолжает бессознательно висеть в воздухе, пока его не произнесут её губы.