I tried to forget you I tried to love you But I hurt you all the time I cant't forget you I'm afraid to touch you And I always see you cry Let me die, let me die, let me die with you And I wish I could die with you again And I wish I could die in your arms again I want to die with you... Я пытался забыть тебя, Я пытался любить тебя, Но я причиняю тебе боль. Я не смогу забыть тебя, Я боюсь коснуться тебя И всегда вижу, как ты плачешь. Дай мне умереть, дай мне умереть Дай мне умереть вместе с тобой. И я хочу, я могу умереть с тобою вновь. И я хочу, я могу умереть в твоих объятьях вновь. Я хочу умереть с тобою...
Чувствуя, как Ули нервно сжимает его плечо, Крис задавался вопросом, который рано или поздно приходит на ум всем попавшим в клетку подобных обстоятельств – почему они? По земле ходит так много людей. Немалое число из них давно исчерпало свою человечность, заслужив кару, приносящую закономерные страдания и терзания. За что же мучаются те, кто менее всего достоин подобной участи? Разве Ульрике калечила чьи-то жизни, утопала в обмане и бесчестии или гналась корыстно за наживой? Нет. Она жила примерной жизнью, сохраняя чистым внутренний огонь, который часто согревал знакомых ей людей и придавал сил идти дальше. Теперь огонь угасал вместе с ней. Несправедливо. Из-за этой мысли голос Поля несколько раз стыдливо срывался, поэтому Ули кидала на него тревожные взгляды. В один из моментов она просто перестала отводить взор, и допевали они глядя друг на друга как в старые добрые времена. Тогда им было непростительно весело изображать нечто большее, и они вечно не выдерживали и начинали улыбаться в конце песни. Но сегодня, когда глаза Ульрике покраснели от слёз, в жестах и голосах, резко замерших вместе с оркестром, звучала только правда. Зрители это почувствовали: некоторые быстро смахивали что-то невидимое для исполнителей со своих лиц, а аплодисменты звучали немного снисходительно и жалостливо, словно люди начинали о чём-то догадываться. Наступило время для последней песни, после которой ничего хорошего не предвиделось. Будущее читалось в дрожащих холодных руках, тяжёлом дыхании и наполненных страхом глазах Ульрике. Она боялась петь, Крис тоже, однако оркестр уже начал спокойный величественный разбег, расцветая всё больше и больше. Сначала звуки его были медленны, затем, превращаясь в пугающий и жуткий секундомер, стали быстры и отрывисты. Обычно Поль что-то говорил в промежутке, но не сегодня. Он молчал, ожидая, когда мелодия опять сгладится и станет плавной.Ich bau ein Monument für Dich Damit Du für uns unsterblich bist Ich bau ein Monument für Dich In diesem einen Augenblick Denk ich an uns´re Zeit zurück Ich bau ein Monument für Dich Для тебя возвожу я монумент, Чтобы для нас ты жила вечно. Для тебя возвожу я монумент. В это мгновенье Я вспоминаю о времени, проведенном вместе. Для тебя возвожу я монумент.
Их голоса взлетели в унисон. Ни звеня, ни дрожа, ни переливаясь. Они окаменели и стали твёрдыми и непробиваемыми, словно многовековой мрамор, и гулко рокотали над сводами зала. И даже самый равнодушный из людей, услышав их, почувствовал бы, как по телу бегут колючие мурашки, потому что так звучали голоса тех, кто заглядывал за грань, за которую нельзя было переступать живым. Голоса, несущие в себе отпечаток смерти и потери. Крис закрыл глаза и вслушивался только в замерший родной голос Ульрике, всё остальное для него исчезло. Он боялся повторения истории, страшился завершать песню в одиночестве. Если в этот раз её голос оборвётся – он затихнет навсегда. Однако напев был неотступен, как в первый, сотый, тысячный день их знакомства, вселяя ложные надежды. Они приближались к концу вместе. И Ули сильнее сжимала плечо Криса, показывая, что она рядом. Вдруг всё закончилось. Пока оркестр отыгрывал последние такты, звучащие удивительно умиротворяюще, их голоса дружно смолкли, потонув на последних секундах в овациях. Выступление подошло к своему завершению. И хоть Поль уже ничему не верил, он широко распахнул глаза и будто впервые увидел переполненный концертный зал Лейпцига, повстававших со своих мест зрителей, которые рукоплескали участникам концерта, и маленькую белоснежную Ули, растерянно улыбавшуюся и приседающую в поклоне, но не отпускающую его плеча. Крис внезапно почувствовал себя стариком, за один концерт прожившим целую жизнь. Он немного заторможено поблагодарил зрителей, музыкантов и дирижёра, желая как можно скорее оказаться за кулисами. Закончив церемонию раздачи взаимных почестей, Крис перехватил Ульрике за руку и они покинули сцену. Оказавшись вне подмостков, Поль и Ульрике выжидающе уставились друг на друга, словно не веря, что всё ещё вместе. Затем Ули плаксиво выдохнула, и они кинулись обниматься, нервно смеясь и заставляя свидетелей происходящего непонимающе качать головами. – Сделали! Сделали! – причитала Ульрике, не сдерживая больше слёз, которые мочили грим и пачкали костюм Криса. – Прости! Мне надо было лучше держаться! Прости, Крис! – Да сделали! – улыбался Поль. Затем он взял её за плечи, отстраняясь. – Как ты себя чувствуешь? – Есть хочу, – не придумала ответа умнее Ули и жалостливо посмотрела на Криса. И они вновь засмеялись, избавляясь хотя бы от части пережитого напряжения. – Значит, пойдём есть, – деловито заявил фронтмен, беря курс на гримёрную. – Здесь, думаю, и без нас обойдутся. Но у судьбы оказались другие планы. Не успел они сделать пары шагов, как были пойманы руководителями филармонии, требующими их внимания. – Иди пока разгримироваться, – негромко сказал Крис, когда заплаканная Гольдманн с опаской покосилась на больших боссов. – Сам всё разгребу. – Спасибо, – устало поблагодарила она его, одарив тёплым взглядом, и исчезла в лабиринте коридоров здания. Поль не запомнил, сколько провозился с бумажными крысами, любящими показуху, но то, что он возненавидел их до конца жизни, было неоспоримым утверждением. Они отняли у него совсем не подходящее время. Роковое время. Открыв дверь гримёрной, Крис сразу почуял неладное: в комнате царили тишина и мрак. Неживые и угрюмые, таящие в себе что-то плохое. Медленно войдя и глубоко вдохнув, Поль быстро щёлкнул выключателем. Хлынувший с потолка свет показал картину, которую можно встретить только в кошмарах или излишне романтичных книгах: тело красавицы в белом, замершее так, будто она лишь уснула, утомившись; прикорнула, сложив руки на трюмо и положив на них голову. Маленькая, беззащитная и умиротворённая. Первые мгновения Крис тоже желал верить в это всей душой. Он не хотел рушить иллюзию, держась подальше от неестественно неподвижной Ульрике, на лице которой застыла маска потустороннего спокойствия и одухотворённости. Понадобилось время, чтобы преодолеть внутренний первобытный страх перед смертью и сделать пару шагов к телу. Как в замедленной съёмке, Поль коснулся холодной кожи на шее Гольдманн и ничего не почувствовал – ни пульса, ни дрожи, ни жизни. Рука Криса безвольно опустилась. Если бы кто-нибудь видел Поля со стороны, то он сказал бы, что в момент осознания у Криса был взгляд маленького ребёнка, потерявшегося в толпе: растерянный, искренне непонимающий и жалостливый, с толикой дикой надежды. Сам Крис на те мгновения выпал из жизни, силясь примириться с новой действительностью и овладеть собой и роем чёрных душащих эмоций. В его мыслях неторопливо проносились отрывки прошлой жизни, где всё было хорошо. Где рядом с ним был живой человек и друг – Ульрике Гольдманн, чей родной ладный голос поддерживал Криса. Его верная Ули, всегда находящаяся по правую руку от него. Та, последний вздох которой он не успел застать, с которой не успел проститься.