Умершее воспоминание

Устала я и стала злой, Столь равнодушной и ленивой, Что предоставлю вас другой, И пусть она будет ревнивой. Нелли Русинко

       — Прости меня, любимая, — шептал я, не помня себя от стыда и непроходимого чувства вины, — прости, прости, прости, пожалуйста. Скажи, что я могу сделать, и я клянусь, я всё сделаю. Прошу, прости, л-любимая…        Я из последних сил прижимался к Чарис и целовал её лицо, шею, плечи. Она лежала в нашей постели с совершенно каменным лицом и не отвечала ни на мои реплики, ни на мои поцелуи. Это только подливало масло в огонь моего стыда, и я, закрывая глаза, прижимал к своим губам холодные руки Чарис.        — Не молчи, — умоляюще шептал я, глядя на свою девушку, — скажи хоть что-нибудь, скажи… Скажи, что ненавидишь меня.        Чарис выдернула свою руку из моих онемевших пальцев и села прямо. Она по-прежнему на меня не смотрела и ничего не отвечала. Никакие слова не смогли бы описать тех мучений, которые я испытывал в ту ночь. Ту ночь, когда мы с Чарис впервые крупно поссорились. Ту ночь, когда я впервые ударил её.        — Чарис, — не переставал шептать я, прижимая к себе свою девушку и не получая объятий в ответ, — Чарис… Прости… Мне так жаль…        Она посмотрела на меня. От этого взгляда веяло холодом и ненавистью.        — Что мне делать? — тихо спросила она, не сводя с меня взгляда.        Я не смог вынести его, поэтому вздохнул и, закрыв глаза, без сил лёг на кровать.        — Я знаю тебя, — вполголоса сказал я, — и знаю, что ты не будешь терпеть это, потому что… Потому что ты такая, Чарис. И я пойму, если ты уйдёшь от меня, уйдёшь сейчас же.        Я зажмурился, готовый услышать самые страшные слова, но их не прозвучало. Глазами, полными стыда и сожаления, я взглянул на Чарис.        — Знаешь, как мы сделаем? — спросила она, со строгостью приподняв левую бровь: Чарис делала это каждый раз, когда была раздражена. — Я приму твои извинения. Приму. Но ты должен мне кое-что пообещать.        — Что угодно! — как ненормальный воскликнул я и отчаянно сжал руку своей девушки.        — Тебе нужен врач.        Я молча смотрел на Чарис, не зная, что ответить.        — Не согласен? — с вызовом в голосе спросила она, точно говорила: «Одно твоё неверное слово, и я уйду». О, она прекрасно знала, что была моей слабостью…        — Согласен, согласен, согласен, — зашептал я, целуя её руки. Я терял рассудок от одной только мысли о том, что Чарис может уйти от меня. — Да, любимая. Я обращусь к врачу, когда закончится эта трудовая неделя… Ты же знаешь, у меня просто катастрофически не хватает времени.        Чарис ничего не ответила и даже не улыбнулась. Да, она говорила о том, что примет мои извинения, но на самом деле моё поведение оскорбило её до глубины души, и она ни за что, ни за что не готова была простить меня. Я знал это очень хорошо, так же, как знал, что после ссоры она ещё ни разу не назвала меня «милым». Это уязвляло больнее всего.        От этих воспоминаний я очнулся внезапно. И что это я вдруг начал вспоминать Чарис? Я не знал. Но, раз уж на это пошло, чем закончилась наша первая крупная ссора? Подняв глаза к потолку, я прищурился и напряг память. О, точно. Обещание, данное мною взамен прощения, я так и не выполнил. Как-то всё забылось, отъехало на второй план, меня затянула работа… Я даже не вспоминал о своём обещании, а Чарис, если и вспоминала, то никогда мне об этом не говорила.        Оглядевшись, я попытался понять, что происходило со мной несколько минут назад. Я всё ещё сидел на кухне, а на полу, в разбитой тарелке, всё ещё лежал мой ужин. Сколько же времени я сижу здесь? И где Дианна?        О, Дианна… Она, как и Чарис, просила меня обратиться за помощью к неврологам, и её просьб, как и просьб Чарис, я не хотел принимать во внимание. Глядя на часы, я пытался понять, сколько времени прошло с тех пор, как мы с Дианной поговорили, но попытки были напрасны: я совершенно потерялся во времени. Наконец осознав, что Дианна уже, возможно, уехала, я встал из-за стола и опрометью помчался на второй этаж. Мне не хотелось, чтобы мы с ней расстались врагами.        Я нашёл её в своей спальне, она собирала вещи. Открытый чемодан лежал на полу, возле кровати, и в него одни за другими летели кофточки, юбки, платья и блузки.        — Дианна, — проговорил я тихим, полным сожаления голосом. Девушка даже не посмотрела на меня, она продолжала лихорадочно складывать вещи в чемодан. — Дианна, — повторил я, — куда ты поедешь на ночь глядя?        — Домой, — ответил её колючий голос. — К маме и папе.        — Ты могла бы остаться на ночь у меня, а утром…        — Считаешь, что таким образом делаешь мне одолжение? — Её глаза яростно сверкнули.        — Нет. Я просто хочу сделать как можно лучше.        — Вот уж спасибо. Только я больше ни на минуту не хочу оставаться в этом доме.        Я отодвинул в сторону стопку одежды, которую сложила Дианна, и присел на край кровати.        — Не сердись на меня, — тихо сказал я.        — Не сердиться? — переспросила она, не глядя на меня, и засмеялась. — Ты же врал мне!        — Никогда.        — По-твоему, слова о любви не были ложью? Боже! Поверить не могу, что я была такой наивной идиоткой! Как я могла не принимать во внимание то, что я всегда первой признавалась тебе в любви, что ты никогда не отвечал мне?        — Но ты ведь всегда понимала меня, Дианна… Попробуй понять и сейчас. Я не способен контролировать свои чувства. Никто не способен.        Бросив в чемодан последнюю майку, висевшую в шкафу, Дианна выпрямилась и заправила выбившиеся из причёски пряди за уши.        — Не надо испытывать моё понимание и моё терпение, — вполголоса проговорила она, посмотрев на меня. — Рано или поздно всё кончается.        Я смотрел на неё с сожалением и молчал, не находя нужных слов.        — Ну и как же давно ты понял это? — сменив тон на иронично дружелюбный, спросила Дианна.        — Понял что?        — Хватит строить из себя слабоумного дурачка! Как давно ты понял, что любишь её, а не меня?        Опустив глаза, я растерянно пожал плечами.        — Не знаю…        — Бросай, Логан, всё ты знаешь. Когда?        — Что ж, — вздохнул я, — наверное, я полюбил её ещё до того, как встретил тебя.        Взгляд Дианны наполнился горечью, она явно не ожидала услышать от меня таких слов.        — Так ещё лучше, — прошептала она и застегнула чемодан. — Насколько я понимаю, взаимных чувств ты не дождался. И чем же я была для тебя? Средством спасения?        Молчанием я подтвердил её догадки. Дианна улыбнулась и, пожав плечами, сказала:        — Очень приятно это осознавать. К чему ты вообще стремился, Логан? Я могла думать о тебе что угодно, но о таком… такого я даже предположить не могла.        — Наверное, я был обманут своими ощущениями, — виновато признался я. — Ты мне так понравилась при первой нашей встрече, и я правда думал, что влюбился в тебя… На самом деле всё было не так.        — Но ты ведь не спешил бросать меня! Да? Что же тебя останавливало, мой ненаглядный?        — Я ждал, что чувства проснутся.        — Откуда же им взяться? Ты бесчувственный сухарь!        — Не говори так, пожалуйста, — сказал я, совсем не обидевшись на слова Дианны.        — Помнишь, ты спрашивал про ребёнка внутри тебя? — вдруг задала вопрос она, прожигая меня своим пылающим ненавистью взглядом. — Ты спрашивал, выносим ли он. Так знай же, Логан, что ребёнок внутри тебя не-вы-но-сим. И перевоспитать его невозможно, потому что это надо было делать раньше! Сейчас ты ничего не исправишь, ничего!        Я с каким-то непониманием и исступлением смотрел на неё, после чего сказал:        — Ты так говоришь сейчас только потому, что хочешь обидеть меня... Но я не злюсь, я очень хорошо к тебе отношусь, Дианна… И я так благодарен тебе за всё.        — Ага, я тебе тоже. За всё.        — Мне жаль слышать от тебя всё это, — дрогнувшим голосом произнёс я и закрыл глаза. — Мне жаль, что теперь всё закончилось навсегда. Как бы сильно мы ни ругались в последнее время, всё это было не так уж плохо...        С холодностью ничего не ответив, Дианна поставила чемодан на колёса и взялась за ручку.        — Позволь помочь, — сказал я, тут же оказавшись рядом с ней, и положил свою руку на ручку чемодана. Дианна отпрянула от меня так резко, словно мои прикосновения могли обжечь её. — И что? — тихо спросил я, взяв чемодан, — теперь ты будешь избегать меня?        — Мне очень трудно будет избегать тебя: ты и в телевизоре, и всюду в Интернете, и в журналах. Не бойся, не переживай. Тебе будет гораздо проще.        — Думаешь, я хочу забыть тебя?        — А что ещё мне думать? — с каким-то отвращением спросила Дианна. — Что ты будешь хранить мои фото, целовать их перед сном и каждый день желать им спокойной ночи?        Когда мы спустились на первый этаж, я вдруг вспомнил слова Эвелин и воспроизвёл их:        — Я не хочу ничего забывать. Мне дороги любые воспоминания, пусть даже самые плохие.        Поставив чемодан у стены, я обернулся и взглянул на Дианну. Она, наклонившись, застёгивала босоножки. С правой ноги ей уже сняли гипс, но некрасивые шрамы всё ещё украшали её голень.        Глядя на Дианну, я почему-то улыбнулся. Очевидно, это была наша последняя встреча, и я хотел запомнить эту девушку любой, пусть даже такой обиженной и рассерженной, какой она была сейчас.        — Какими бы тяжёлыми ни были наши отношения в последнее время, — задумчиво начал я, — думаю, я всё равно буду скучать по ним. И по тебе.        Дианна взглянула на меня, но ничего не ответила. Мысленно я отметил, что она даже не заплакала, услышав от меня слова о моей любви к другой девушке.        — Давай я довезу тебя до дома? — предложил я и похлопал себя по карманам джинсов, разыскивая ключи от машины. — Это будет последним, что я сделаю для тебя.        — Ты и так уже много сделал. Я доберусь до дома сама.        — Давай хотя бы такси вызову?        — Всё ещё не понял? — тем же колючим голосом спросила Дианна, направив на меня свой ледяной взгляд. — Ничего мне от тебя не надо. Ни твоего джентльменского предложения, ни такси — вообще ничего.        — Но ты не можешь отрицать, что будешь скучать по мне.        — Даже если буду, тебе что с того?        — Мы могли бы немного согреть наши воспоминания друг о друге.        Дианна с недоумением на меня покосилась, и я вытянул вперёд руки, предлагая ей свои объятья.        Долгое время Дианна стояла в нерешительности и сжимала ручку чемодана, готовясь навсегда покинуть мой дом. Я решил, что уязвлённое чувство собственного достоинства не позволит ей обнять меня, и уже начал опускать руки, но Дианна вдруг изо всех сил рванулась вперёд и обняла меня.        Я улыбнулся и, прижавшись щекой к её макушке, тихо сказал:        — В объятьях напоследок нет ничего плохого, ведь так?        Она ничего не отвечала, молча прижимаясь ко мне, а я дрожал от непонятного волнения. Примерно через полминуты Дианна сама отстранилась, и я заметил, что щёки её были мокрыми от слёз, а сама она вся дрожала. Только не это…        — Дианна, — произнёс я голосом отца, который увидел, что его дочь только что расплакалась из-за пустяка, — Дианна, послушай…        Я снова приблизился к ней, чтобы обнять, но она с удивляющей силой оттолкнула меня от себя.        — Хватит, — прошептал её дрожащий голос, после чего она визгливо закричала: — Хватит, Логан, умоляю, хватит, хватит, хватит!        Она накинула на плечо свою сумку, взяла чемодан и открыла дверь. Я молча провожал её взглядом, не зная, как прощаться: до свидания или навсегда?..        Пока я стоял, в нерешительности подбирая нужные слова, Дианна уже ушла. Входная дверь резко хлопнула, выдернув меня из своих мыслей и заставив подпрыгнуть на месте.        Дианна ушла… Очевидно, навсегда.        Издав протяжный вздох, я без сил опустился на пол. Перед глазами всё ещё стояла плачущая Дианна, и я ничего не мог поделать с этим. Но ведь… это всё. Она ушла. Всё закончилось. Больше никаких истерик по поводу моих задержек на работе, больше никаких притянутых за уши чувств, фальшивых улыбок, больше никаких сожалений по поводу неправильности моих поступков. Где моя радость, где долгожданное чувство свободы? Их не было. Я не чувствовал ничего, кроме гнетущего одиночества. Пустой дом после стольких месяцев, в течение которых развивались наши отношения, был мне теперь до ужаса непривычен. Казалось, что каждый пустой угол, каждая ступенька, каждый порог – всё в моём доме говорило: «Дианны нет. Дианна ушла. Дианна больше никогда не вернётся».        Решив отложить мысли об этом на потом, я достал мобильный и открыл список контактов. Эвелин – вот кто мне был нужен, кто мне был жизненно необходим. Я намеревался позвонить ей сейчас же и первой рассказать о том, что случилось. «Мы с Дианной расстались», — эта фраза упорно звучала в моей голове, когда я смотрел на фото Эвелин, готовясь звонить ей. Мне было интересно, как она отреагирует на это, что скажет. Но потом мой взгляд скользнул по часам, и я выключил телефон. Конечно, Эвелин уже спит, я не хочу будить её. К тому же мы виделись с ней сегодня, и я с болью в груди думал о том, что Эвелин может устать от меня.        Внезапно в мою голову ворвалось воспоминание о Карлосе. Сегодня в студии испанец рассказывал мне о методах борьбы со своей зависимостью: он, как я и советовал, сел на диету и начал усиленно заниматься в зале. Правда, между слов ПенаВега пожаловался мне, что в одиночку плохо справлялся. Алекса, несмотря на мой звонок и слёзную просьбу вернуться к Карлосу, никаких попыток склеить семейные отношения не предприняла. «Не хватало ещё, чтобы за него его друзья извинялись», — сердито бросила мне Алекса в трубку.        Обрадовавшись возможности уехать из дома, я спешно набрал номер Карлоса и прижал телефон к уху. Одиночество уже потихоньку отступало в темноту.        — Да? — послышался сонный голос друга на том конце провода, и он зевнул. — Да, Логан?        — Спишь?        — Нет, но уже собирался ложиться…        — Значит, ты ничем не занят?        Мгновение испанец молчал, после чего ответил:        — Нет, друг мой, я абсолютно ничем не занят.        — Тогда можно мне приехать к тебе? Помнится, ты говорил, что плохо справляешься со всем в одиночку.        — О, так ты об этом? Боже, да что за вопросы, приезжай, конечно!        Я настолько воодушевился мыслью, что мне не придётся проводить эту ночь в тоскливом одиночестве, что уже через полчаса сидел в спальне у Карлоса. Испанец суетился, убирая пустые тарелки и стаканы с письменного стола, заправляя кровать и складывая в комод разбросанную по комнате одежду.        — Я не думал, что ты примчишься так быстро, — оправдывался ПенаВега с виноватой улыбкой, — я даже не успел прибраться.        — Да я же не Кендалл, я нормально отношусь к беспорядку. Можешь забыть про уборку.        Друг улыбнулся и, оставив попытки придать своей спальне приличный вид, сел в офисное кресло. На фоне тихо-тихо работал телевизор.        — Чем ты занимался, пока я не приехал? — решил поинтересоваться я, забравшись на кровать с ногами.        — Гуглил, где можно купить кулон в виде сердца. — Испанец развернул ноутбук экраном ко мне. — Бриллиантовый, конечно.        Посмотрев на цену, я присвистнул.        — Где ж ты деньги собрался взять, Карлос? Ты на мели.        — Да, но я ведь больше не играю, — улыбнулся хозяин дома. — Надо только немного подкопить…        Заметив бинты на левой ладони Карлоса, я указал на них рукой и спросил:        — Ожог так и не прошёл?        Друг посмотрел на свою ладонь и виновато прикрыл глаза.        — Ладно, — вымученно вздохнул он и принялся развязывать бинт, — я пообещал себе, что буду честным со всеми. Это значит, что тебе я должен сказать правду... Дело в том, Логан, что это никакой не ожог.        Карлос снял бинт, и моему взору открылась ладонь, исполосованная багровыми шрамами. Я ужаснулся.        — Откуда это? — спросил я, хмуро глядя на ладонь друга.        — Это мой способ бороться с зависимостью. Каждый раз, когда я думал об автоматах, покере или рулетке, я брал большой кухонный нож и резал свою ладонь.        — Карлос! — возмущённо и одновременно испуганно воскликнул я. — Ты сумасшедший! Зачем?        — Я пытался связать мысли об играх с физической болью, — оправдался он с виноватым видом и принялся заматывать бинт обратно. — Должен признать, что это не помогло. Желание играть в автоматы не ассоциируется у меня с режущей болью в ладони.        — Так с зависимостью не борются…        — Ладно, Логан, ладно, я уже понял. С чего мы начнём работу надо мной?        — С этого. — Я встал с кровати, подошёл к другу и закрыл крышку его ноутбука. — Пользование разного рода техникой тоже рассчитывается как проявление твоего нездорового азарта.        — Даже так? — удивлённо спросил испанец. — Окей. Что дальше?        — Что ты сегодня ел?        — На обед я съел запечённое мясо, — принялся вспоминать он, — лапшу, овощной салат, чёрный хлеб… А на ужин пожарил себе рыбу и сварил картофель. Завтрак, к сожалению, пришлось пропустить.        — Очень плохо, — выдал я, с неодобрением покачав головой. — Завтракать ты должен всегда и обязательно. Что насчёт воды?        — После ужина выпил стакана два…        — Отвратительно, Карлос! Надо выпивать не меньше двух литров в день, а после ужина лучше всего пить кефир. Понял?        — Да, да, я всё понял, просто мне тяжело следить за своим рационом, у нас же почти весь день расписан!        — Ладно. Сколько времени ты сегодня провёл в зале?        — Два часа. Уделил внимание прессу, бицепсам и мышцам спины.        — Уже лучше, — слабо улыбнулся я и прилёг на кровать. — Но за пропущенный завтрак ты ответишь. Отожмись семьдесят раз.        — Сколько? — возмутился Карлос.        — Восемьдесят. Или ты глухой? Тебе повторить?        — Не надо. — Испанец опустился на пол и, упершись ладонями в ламинат, сделал первое отжимание.        — Не филонь, Карлос. Я буду считать очень внимательно.        После восьмидесяти отжиманий я заставил друга ещё приседать и прыгать через скакалку. К двум ночи ПенаВега был уже измотан до предела, и я, пожалев друга, отправил его в душ, после чего дал отбой.        Когда Карлос спал уже без задних ног, я лежал в темноте лицом к стене и мучился бессонницей. Мысли о нашем с Дианной расставании не давали мне покоя, и я всё пытался понять, в чём была причина моего такого острого ощущения одиночества. В последнее время я настолько привык к Дианне, что научился терпеть любые проявления её сложного характера, и, наверное, я просто очень сильно к ней привязался. Я просто привык, что Дианна всегда была рядом, и именно поэтому я так болезненно перенёс её уход. Теперь я был один, и к этому мне ещё предстояло привыкнуть.        От размышлений меня отвлёк какой-то шум. Я приподнял голову и вгляделся в темноту, пытаясь определить, что это был за шум. Карлоса, насколько я мог разглядеть, на кровати не было. Не понимая, в чём дело, я встал с дивана, на котором собирался провести ночь, и включил свет.        Карлос сидел на полу, забившись в угол, и держал на коленях ноутбук. Глаза его нездорово сверкали. Посмотрев на меня, испанец закрыл ноутбук и, прижав его к себе, вжался в угол.        — Я тебя разбудил? — спросил он, виновато приподняв уголки губ. — Прости, я…        — Что ты делаешь? — прервал его я холодным голосом.        — Ничего.        — Что ты делал? — перефразировал свой вопрос я. — Карлос ПенаВега, что ты только что делал со своим ноутбуком?        Друг не отвечал, и я, разозлившись, вырвал из его рук ноутбук, который он так отчаянно прижимал к груди. Открыв крышку, я оторопел. Он играл в автоматы онлайн.        — Карлос… — растерянно и разочарованно проговорил я.        — Логан, не злись! — взмолился ПенаВега и, встав на колени, пополз ко мне. — Боже, я так ненавижу себя за то, что делаю, но по-другому не могу! Не могу!        Друг начал плакать. Он ползал на четвереньках возле моих ног и одной рукой вытирал катившиеся по щекам слёзы.        — Я думал, ты спишь мёртвым сном после всех этих упражнений, — удивлённо выдал я, — а ты, оказывается…        — А я, оказывается, такая тряпка! Да! Мною только полы вытирать!        Я медленно положил ноутбук на стол и тихо спросил:        — Ты пытался обмануть меня?        — Я не думал о том, чтобы обманывать тебя, я не думал… Я просто хотел играть, это всё, что я знаю! Ты не представляешь, Логан, что делает со мной эта зависимость, просто не представляешь! Это как курение, избавиться от этого невозможно за один день… Я должен бросать постепенно, и иногда, в отдельные дни, мне просто необходимо играть… Строгие запреты убьют меня, как убьёт отсутствие никотина в организме заядлого курильщика!        Он протянул руку к своему ноутбуку, но я ударил его по предплечью и оттолкнул от стола. Карлос, упав на спину, закрыл лицо ладонями и захныкал.        — Хватит, Карлос, — сказал я, сердясь на друга. — Ты просто жалок.        — Мне ничего не помогает, — сквозь всхлипы говорил ПенаВега, — мне ничего не помогает… ничего… Я уже не вижу смысла в этой борьбе, мне кажется, что легче сдаться.        — Перестань себя жалеть! Ты не одержишь победу в этой борьбе до тех пор, пока сам не поверишь в возможность выигрыша!        — Как я могу верить, если в это не верит самый дорогой мне на свете человек? — Карлос обнял свои колени и, уткнувшись в них лбом, заплакал с новой силой. — Мне так не хватает Алексы… Где она, где она, где она? Почему она не со мной?        Насилу мне удалось успокоить Карлоса и уложить его спать. Сам я не ложился ещё до утра. Прижавшись спиной к стене, я сидел на полу, напротив кровати, и наблюдал за беспокойным сном друга. Увидев, что он втайне от меня играл в автоматы онлайн, я был неописуемо зол на ПенаВегу и, если честно, поначалу думал даже о том, чтобы уехать домой. Но потом мною овладела жалость, я пожалел Карлоса и решил никуда не уезжать. Ему нужна была помощь, и я считал, что обязан был помочь ему. Пока испанец тихо сопел, отвернувшись к стене, я взял его телефон и набрал сообщение для Алексы.        «Сегодня Карлос плакал и, ползая по полу, звал тебя. Он без тебя не может. Возвращайся. Пожалуйста.        P. S. Я не прошу прощения за него, я просто хочу ему помочь.        P. S. S. Если моего терпения на него не хватит, то это будет на твоей совести».        Следующую неделю я пытался убедить себя, что невероятно рад собственному одиночеству. Парням и Эвелин я рассказал о том, что мы с Дианной расстались, и при этом старался не придавать своему голосу такой тон, будто я только что потерял любимое домашнее животное. Мне хотелось, чтобы все видели, что я не расстроен, что даже счастлив быть один. Парни сначала принялись меня утешать, но я с улыбкой сказал им, что всё в порядке. Эвелин, услышав от меня слова о нашем расставании, искренне расстроилась и загрустила. «Мне кажется, вы были такой хорошей парой», — ответила она на мой вопрос. Её слова пробудили в моей душе странные ревностные чувства, и я, улыбнувшись, сказал, что наши с Дианной отношения в любом случае должны были сойти на нет.        Оказалось, что с одиночеством мне смириться не удаётся. Каждый день после работы, чтобы не оставаться одному в большом доме, я заезжал к Блэкам, ощущая, что мне необходимо быть рядом с Эвелин. Мы оба были одиноки: она без Уитни, а я – без Дианны, и поэтому мы остро нуждались друг в друге. Однако вскоре мне стало казаться, что я начал надоедать мистеру и миссис Блэк.        Они оба были раздражены уездом их старшей дочери, хотя при мне всегда старались быть дружелюбными и вежливыми, как и прежде. От Уитни новостей не было до прошлой среды: сестра Эвелин прислала матери одно-единственное сухое сообщение, в котором было семь слов: «Я в порядке. За меня не волнуйтесь». В связи с потерей одной из дочерей Дженна и Джонни взялись за опекунство оставшегося ребёнка с необыкновенным усердием. Мистер Блэк почти каждый день самостоятельно возил Эвелин к доктору, а миссис Блэк заботливо готовила для своей семьи ужин, хотя раньше этим вовсе не занималась. Эвелин теперь не могла никуда выходить, разве что на задний двор, погреться на солнышке. Возникало ощущение, что её родители каждый её шаг расценивали как попытку сбежать, но в этом я видел только их бесконечную заботу о своём ребёнке. Удивительно, как побег Уитни смог сплотить эту семью!        К концу недели я начал замечать резкость в словах и движениях мистера и миссис Блэк. Конечно, вслух они неприязни ко мне не выражали, но я всё понимал сам: я наведывался в их дом ежедневно всю неделю, и, конечно, они порядком подустали от меня.        В пятницу я уже решил не ехать к Блэкам и даже не предупредил об этом Эвелин. Пока мы с парнями после работы собирались ехать по домам, я смотрел на Кендалла и думал о том, чтобы напроситься к нему в гости. Нет, я был бы рад поехать и к Карлосу и к Джеймсу, но обоих дома ждали их вторые половинки, и я явно был бы лишним там.        — Хорошенько отдохните на выходных, — сказал нам Мик, собирая со своего стола нужные бумаги. — В понедельник начнётся ваша новая трудовая неделя. Вам нужны силы.        — К слову, чем собираешься заняться на выходных? — спросил меня Джеймс, слегка улыбнувшись. Я заметил в его тоне капельку сочувствия моему одиночеству.        — Не знаю, — пожал плечами я. — Может, буду смотреть старые фильмы и есть кукурузные чипсы.        — Если хочешь, можешь приехать ко мне. В любое время.        Я взглянул на него и еле заметно кивнул.        — У тебя дома есть пиво? — спросил я Шмидта, когда мы уже покинули здание под красным фонарём.        Он посмотрел на меня со слабой улыбкой и ответил вопросом:        — Что за повод?        — Просто я вспомнил, что ты обещал угостить меня пивом, а я обещал тебе показать какой-нибудь классный фильм.        — А, точно. Едем ко мне, что ли?        Я впервые посетил новое жилище Кендалла. Теперь его обиталищем была небольшая двухкомнатная квартира в высотном здании. На кухню нам пришлось пробираться сквозь коробки, которыми была заставлена прихожая; в гостиной ещё не было ремонта, поэтому Шмидт решил, что мы посидим на кухне.        — Ну и как тебе моё гнёздышко? — спросил друг, доставая из холодильника пиво. — Нравится?        — Что тут может нравиться? Здесь ведь почти ничего нет. — Немец открыл обе бутылки и поставил передо мной одну. — У тебя на кухне всего один стул, и на нём сижу я, в то время как ты гнездишься на коробке. Тебе самому как?        — Мне как? — с улыбкой переспросил Кендалл, положив ногу на ногу. — Я в восторге от своей квартиры. Делаю ремонт как захочу, ложусь спать когда захочу, даже есть могу всё что захочу. Жить одному прекрасно!        Наши бутылки звонко ударились друг о друга, и мы выпили. Выслушав восхищение друга жизнью волка-одиночки, я мысленно не согласился с ним. Более приемлемой мне всё же казалась жизнь с девушкой, и меня не переубеждала неограниченная свобода действий при проживании в компании самого себя.        Долгое время мы со Шмидтом говорили на отдалённые темы, но в основном о работе. Затем друг как-то очень резко сменил тему, спросив:        — Ну что, как там Эвелин?        Вместо ответа я настороженно посмотрел на него. Кендалл нахмурился и, обернувшись, с недоумением спросил:        — Что не так?        — Зачем ты спрашиваешь об Эвелин? — растерянно задал вопрос я.        — Как это зачем? Я хочу знать, как у неё дела.        — Я не об этом, Кендалл. Разве ты не относишься с ревностью к тому факту, что… я продолжаю поддерживать с ней общение, после того как… ну, ты знаешь.        Он улыбнулся, опустив голову.        — С какой стати я должен ревновать? — пожал плечами он.        — Но ты ведь…        — Да. Тот факт, что я люблю её, не запрещает мне надеяться на то, что у вас с ней ещё может что-нибудь получиться.        То, что Шмидт так открыто и с вызовом говорил о своей любви к Эвелин, странно повлияло на меня. Сначала я разозлился, потом из-за чего-то расстроился, и, наконец, мою душу наполнила бесконечная благодарность Кендаллу за то, что он говорил. Тяжело вздохнув, я подпёр щёку кулаком и взглянул на него исподлобья.        — Честно говоря, чувствую себя самым ужасным другом на свете, — тихо признался я. — Как я могу продолжать видеться с ней после того, как она отказала нам обоим?        — Да хватит тебе, — улыбнулся немец, — я ведь сказал, что не ревную. Всё охрененно, Логан.        — Как ты можешь так говорить?        — Не понял?        — Просто я пытаюсь поставить себя на твоё место, — задумчиво произнёс я, — наверное, я уже давно сошёл бы с ума от злости и ревности. Мне бы не дала покоя мысль, что я один, а ты там… с ней.        Пожав плечами, он взял в руку бутылку пива и, приподняв её, сказал:        — Давай тогда выпьем за меня, раз я такой идеальный друг.        Не успели мы сделать и по глотку пива, как в дверь раздался короткий звонок. Сердито поставив на стол бутылку с пивом, Кендалл поднялся на ноги и проворчал:        — Кого это ещё принесло?        Он пошёл открывать. Пока друга не было, я разглядывал его кухню и отмечал про себя, что я бы сделал по-другому, что добавил, а что вообще бы убрал. В прихожей зазвучал голос Шмидта, а уже через мгновенье немец снова появился в кухне, но не один. Рядом с ним стояла рыжеволосая конопатая девушка, которая была ниже его на полторы головы.        — Вот, это мой друг, о котором я однажды рассказывал, помнишь? — Кендалл посмотрел сначала на меня, потом на свою знакомую. — Его зовут Логан. А это Мини, моя соседка.        Девушка помахала мне рукой, и я, неискренне улыбнувшись, поднялся со стула.        — Наверное, я не совсем вовремя напросился к тебе в гости… — каким-то виноватым тоном сказал я. — Думаю, мне уже пора…        — Нет-нет-нет, Логан, что ты, — залепетала Мини, усаживая меня обратно, — это я сейчас уйду. Я ведь только на минутку, забрать у Кендалла свою тарелку.        Шмидт достал из верхнего ящика большую тарелку, предназначенную, очевидно, для тортов и пирогов, и с улыбкой протянул её Мини.        — Понравилось? — тоже улыбнулась соседка немца.        — Ты попала в точку с вишнёвым пирогом, он мой самый любимый.        — Рада, что смогла угодить. Надеюсь, ты помнишь про приглашение Мерилин?        — О, конечно.        Они говорили ещё о чём-то, но я уже не мог разобрать слов, потому что Кендалл и Мини ушли в прихожую. Проводив свою соседку, Шмидт вернулся на кухню и, снова усевшись на коробку, улыбнулся мне.        — Куда это тебя пригласила Мерилин? — спросил я с прищуром.        — Да на вечеринку. Можешь себе представить? На этаже восемь квартир, и я единственный парень среди жильцов.        — Ого! Почему ты не рассказывал нам о таком подарке судьбы?        Немец со смехом пожал плечами.        — Мини для тебя уже и пирог готовила?        — Они здесь все такие добрые, — с восхищением в глазах проговорил он. — Когда я только заселился в эту квартиру, они все пришли ко мне, чтобы поздравить с новосельем, и каждая, каждая принесла с собой вкусняшку! Я долгое время завтракал, обедал и ужинал только их подарками.        — Вот как, — несколько обиженно произнёс я, — а нас с парнями ты даже не додумался позвать на новоселье.        — Бог с тобой, Логан, этих девушек я тоже не приглашал! К тому же я думал позвать вас, когда полностью закончу с ремонтом. Ты же видишь, сейчас у меня даже сидеть негде.        — Да уж. Я думал, тебе плохо живётся на новом месте, а ты тут, оказывается, живёшь припеваючи.        — Ой, вот только не надо завидовать, — с хвастливой улыбкой сказал друг.        Одновременно мы с Кендаллом получили сообщения и так же одновременно взглянули друг на друга.        — Совпадение? — спросил я.        Шмидт только пожал плечами в ответ, и мы с ним полезли в карманы за телефонами. Это была рассылка от Джеймса: в следующую субботу Изабелла отмечала день рождения, и Маслоу, желая устроить для своей избранницы вечеринку-сюрприз, просил нас помочь с её организацией. «Друзья познаются в беде, ведь правда?» — так Джеймс заканчивал своё сообщение.        — Он сам ещё не устал от бесконечного праздника? — спросил Кендалл, набирая ответ на сообщение. — Я тут взялся посчитать вечеринки, которые он устраивал в этом году, и сбился со счёта.        — Я помогу ему исключительно из дружеских соображений, — сказал я, отложив телефон в сторону. — Не буду ставить перед собой цель удивить Изабеллу.        — Ох, кому-то не нравится подруга Джеймса… Ты так и не смог привыкнуть к ней? Даже после вашей поездки в Мексику?        — Как можно к ней привыкнуть, Кендалл? Она змея, которая будто бы ласково обвила шею Джеймса, но я каждую секунду жду, что она вот-вот вопьётся в него своими клыками.        — Да ладно тебе, в их отношениях нет ничего подозрительного. Лично я думаю, что Изабелла вполне созрела для любви к Джеймсу.        — Ты просто мало видел их двоих вместе.        — Возможно. Посмотрю на них на вечеринке. Кстати, ты будешь один?        Я заметил, что Кендалл сразу же осёкся, после того как задал этот вопрос. Очевидно, он подумал, что я всё ещё болезненно переносил нашу разлуку с Дианной.        — Думаю взять с собой Эвелин, — как-то неуверенно проговорил я, — в последнее время у неё в семье не всё так гладко… Я думаю, ей нужно сменить обстановку. Ты же не против этого? — спохватившись, добавил я.        Шмидт с раздражением сузил свои изумрудные глаза и тихо сказал:        — Ещё раз спросишь об этом — получишь по лицу.        Я криво улыбнулся. Мне всё ещё было непривычно говорить с Кендаллом о моём общении с Эвелин, и я всё ещё не знал, как относиться к его благородной не-ревности. Неужели у него такое большое сердце?        — А ты с кем придёшь? — поинтересовался я у друга.        — Ни с кем.        — Как это? Я думал, ты возьмёшь с собой… ну, хотя бы Мини.        — Мини? — Кендалл засмеялся. — Ты чего, дружище? То, что мы соседи, не обязывает нас вместе мотаться по всяким там вечеринкам.        — Чего тебе стоит просто пригласить её?        — Я слишком сильно страдал во время прошлых отношений с девушкой и пока не спешу заводить новые. Мы с Мини друзья, Логан. Просто друзь-я.        Я решил не переубеждать друга, в чём-то его понимая, и мы сменили тему разговора.        Вернувшись от Кендалла, я долго сидел у себя на кухне, словно ждал чего-то. Может, я ждал, что вот-вот послышатся осторожные шажки, и чей-нибудь голос спросит: «Будешь ужинать?» Может, я ждал, что вот-вот запахнет едой или, может быть, наверху запоёт скрипка. Потом я прошёлся по пустому дому, заглядывая в каждую комнату и ожидая увидеть кого-нибудь… Но никого не было. Поймав себя на мысли, что я невыносимо скучаю без Дианны, я разозлился сам на себя. «Зачем же ты бросил ваши отношения на произвол судьбы, если тебе было так хорошо рядом с ней? — сердито спрашивал себя я. — Надо думать, что делаешь, а если и сделал, не подумав, то не нужно терзать себя бесплодными размышлениями. Всё. Кончилось. Уже ничего не вернёшь».        Засыпая, я убедил себя, что моё ощущение одиночества было таким острым не потому, что мне было хорошо рядом с Дианной, а потому, что она была рядом почти каждый день; этот контраст в дни её отсутствия теперь был до жути мне непривычен. В отдельные моменты я начинал понимать даже слёзы Дианны: возможно, она точно так же скучала по мне, когда я был в разъездах, может быть, ей точно так же дико не хватало меня... Почему я раньше этого не понимал?        Лучшее познаётся в сравнении, и в первое время, сравнивая свою жизнь с Дианной и без неё, я полагал, что жизнь с ней была намного лучше, и даже не называл конкретных причин, по которым это было так. Но это только первое время. А оно самое тяжёлое (так говорил мне Джеймс), его просто надо пережить, просто надо пережить…        И переживать я решил его на работе. Всю следующую неделю я работал как проклятый, совершенно не помня и не жалея себя. Парни были ошеломлены, а Мик приятно удивлён; каждый вечер он нахваливал мою работу и ставил меня в пример остальным. Но я ушёл с головой в работу не для того, чтобы меня хвалили, а для того, чтобы эта работа сумела отвлечь меня от мыслей об одиночестве. Я просто старался заполнить эту пустоту, зияющую в моей душе и в моём доме.        Блэков я не навещал намеренно. Если работа в студии хотя бы немного возвращала меня в прежнее течение жизни и отвлекала от нашего разъединения с Дианной, то визит к Блэкам мог бесповоротно разрушить всё, чего я смог добиться за эту неделю. Меня всего ломало без Эвелин, я хотел видеть её, хотел говорить с ней и всеми силами тянулся к ней, но непонятная и даже эгоистичная жалость к самому себе не позволяла мне приехать к ней. Всё, чем мне пришлось довольствоваться, это пара сообщений перед сном каждый вечер, но они, эти жалкие сухие сообщения, только больше усугубляли моё положение и сильнее заставляли ощущать недостаток общения с Эвелин. Мне было мало того, что на прошлой неделе мы виделись почти каждодневно: я никогда не смог бы в полной мере насытиться ею.        Однако, какими бы упорными ни были мои старания, я сломался. Проснувшись утром в пятницу, я отчётливо понял: я жить не могу без Эвелин.        На руку мне сыграло то, что сегодня наш рабочий день начинался в двенадцать. Это позволило мне заскочить к Блэкам перед работой, и, собственно, я так и сделал. Необъяснимую вину перед Эвелин я всё же чувствовал, поэтому по дороге к ней я заехал в цветочный магазин и купил розовые розы.        Мистер Блэк был дома, он и открыл мне дверь. Видимо, в отсутствие своей супруги он сам справлялся с завтраком: об этом говорили фартук, который был на нём, и озабоченный вид мужчины.        — О, привет, Логан, — улыбнулся Джонни, и мы пожали друг другу руки, — рад снова тебя видеть. Где пропадал?        — Заработался, — с виноватой улыбкой пожал плечами я.        Мистер Блэк посмотрел на букет роз, которые я держал в руках.        — Эвелин уже встала, — сказал он, словно отвечая на мой не прозвучавший вопрос, и бросил быстрый взгляд в сторону кухни, — слушай, у меня там блины подгорают, ты тут сам…        — Да, я справлюсь. Идите спасать блинчики.        Пока я поднимался наверх, к Эвелин, руки у меня взволнованно дрожали. На втором этаже было тихо, и на мгновенье мне показалось, что в комнатах никого не было. «Нет, это же не твой дом, — поспешил я себя успокоить, — Эвелин здесь, она никуда не ушла».        Постучавшись, я приоткрыл дверь и заглянул в спальню, которая за последнее время мне стала даже роднее своей собственной. Эвелин сидела на подоконнике и глядела в окно. Она даже не повернулась, чтобы посмотреть, кто вошёл, — очевидно, она думала, что пришёл мистер Блэк. Эвелин не ждала меня, и это несколько задевало.        — Я пока не хочу завтракать, папа, — прозвучал её разочарованный голос; она по-прежнему на меня не смотрела.        — Нет аппетита?        Эвелин резко повернулась, и её серо-голубые глаза, которые при ярком свете очень выгодно выделялись на фоне её фарфоровой кожи, остановились на мне. Я улыбался, взволнованно сжимая букет роз; шипы свирепо впивались в мои ладони. А Эвелин, к моему огорчению и удивлению, даже не улыбнулась, увидев меня. Это ранило меня в самое сердце. Мы не виделись неделю, неужели она не скучала по мне, неужели не ждала?..        — Привет, Логан, — проговорила она всё тем же безрадостным тоном и даже не спустилась с подоконника, чтобы обнять меня. Потом Эвелин взглянула на розы и тихо добавила: — Положи их на стол, пожалуйста.        Я, с удивлением глядя на неё, положил букет на стол и снова подошёл к окну. Эвелин смотрела на небо, а я пытался заглянуть в её глаза.        — Что с тобой? — спросил я, чувствуя, что плохое настроение любимого человека передаётся и мне. Я не мог смотреть на её страдания.        — Где ты был, Логан? — с бесконечной обидой в голосе спросила Эвелин и посмотрела на меня. — Ты же знаешь, что мне и так невыносимо одиноко, а без тебя… без тебя мне в миллионы раз хуже! Почему тебя нет рядом, когда ты нужен? Почему, Логан, почему?        Я молчал, виновато опустив глаза. Теперь я чётко осознавал, насколько эгоистичным было моё стремление забыться работой, и я стал противен самому себе. Было ужасно неприятно думать о том, что своим отсутствием я сильно обидел Эвелин.        — Прости, — прошептал я, закрыв глаза одной рукой. — Я не специально оставил тебя, Эвелин… У меня было столько дел, и я… Я просто не мог приехать.        Она молча смотрела в окно, и я не мог понять, приняла она мои извинения или нет. Сегодня она была особенно грустна, и я не знал, в чём заключалась причина этой грусти.        — У тебя бывало такое, — вдруг начала Эвелин, задумчиво сузив глаза, — что ты чувствовал ненависть по отношению к любимому человеку? Любишь его, любишь, и вдруг в один момент понимаешь, что ненавидишь.        — В таких случаях моё «ненавижу» не возвращалось обратно к «люблю», — тихо ответил я. — Но мой любимый человек сам был виноват в том, что я его возненавидел.        Эвелин бросила на меня мягкий, сочувствующий взгляд и тут же сказала:        — Нет, а если человек не виноват?        Я вспоминал, как недавно изливал душу Джеймсу, когда всё, копившееся во мне месяцами, в одно мгновение вырвалось наружу. Тогда я, покраснев от ярости, уверял Маслоу, что ненавижу Эвелин… Глядя на неё теперь, в эти родные серо-голубые глаза, я не мог понять, как можно было ненавидеть это прелестнейшее создание.        — Такое тоже было, — прошептал я, не отрывая от собеседницы взгляда. — В частности, человек был не виноват, но я был уверен в обратном… Не знаю.        — Но твоё «ненавижу» впоследствии изменилось на «люблю»?        Я улыбнулся и сказал:        — Изменилось.        — Я как раз об этом, — приподняв брови, проговорила Эвелин, и я, наблюдая за ней, продолжал улыбаться. — Очень часто случается такое, что у людей меняется отношение к любимым… И порой люди могут быть не виноваты.        — А кто виноват?        — Что-то внутри, — беспомощно пожала плечами она, — я сама не могу понять этого... Если одного и того же человека в разное время спросить, как он относится к своему близкому, его ответы могут резко отличаться друг от друга. И ни в один из разов он не солжёт.        — Неприятно, правда? — сморщил нос я, понимая, о чём говорит Эвелин.        Она покивала, молча соглашаясь со мной.        — Я об Уитни, — негромко сказала моя собеседница, будто боялась заговорить об этом вслух. — Она всю жизнь была рядом, Логан, но… Сегодня утром я ощутила что-то странное, непонятное. Я ненавижу Уитни за то, что она не здесь, что она уехала, оставив меня; но в то же время я очень люблю её и понимаю, почему она так поступила. Ненависть заглушает во мне эту любовь и понимание, и сейчас я ни за что не сказала бы ей, что люблю её, даже если она стояла бы здесь, передо мной. Я буду права, сказав, что ненавижу её, но ведь это не значит, что я её не люблю…        — Это «что-то внутри» — удивительная вещь, — сказал я, снова улыбнувшись. — Мы можем ненавидеть тех, кого любим, и любить тех, кого ненавидим, а можем вовсе ненавидеть за то, что любим… Человеческую природу словами не объяснишь.        Эвелин смотрела на меня несколько мгновений, после чего тихо, с какой-то обидой в голосе произнесла:        — Ты, наверное, не любишь меня, да?        Я испугался этой мысли и того, что нечто подобное вообще могло прийти Эвелин в голову. Я с силой сжал её руку, будто пытался доказать этим, что её предположение глупо, даже невозможно.        — Как ты можешь говорить такое, Эвелин?.. — растерянно спросил я, глядя в её глаза. — Ты же знаешь, что я люблю тебя всем сердцем и… И больше всего я ненавижу те вещи, которые могут отвлекать меня от встреч с тобой…        Она глядела на меня со слабой улыбкой, точно радовалась, что я отрицательно ответил на её вопрос. Я тоже улыбнулся, хотя внутри всё дрожало от того, что я только что сказал ей.        Эвелин прижалась ко мне и прошептала:        — Я так рада, что ты приехал.        Я ничего не ответил. Какое-то время мы сидели в обнимку, затем она отстранилась от меня и, вопросительно нахмурившись, посмотрела в мои глаза.        — Может ли человек оставить того, кого любит? — спросила Эвелин.        — Может, — нехотя ответил я, понимая, к чему она клонила, и снова сжал её руку, — но он не всегда делает это по своей воле. Я снова должен оставить тебя, потому что мне нужно ехать на работу... Но я ведь страшно не хочу уезжать от тебя.        Она выдернула свою руку из моей ладони и с разочарованным видом опустила глаза. Ну вот, я снова обидел её…        — Прошу, не сердись, Эвелин, не обижайся, — с сожалением в голосе сказал я. — Я ведь приехал, и это главное, да?        — Приехал, чтобы уехать, — сердито проговорила собеседница, и я узнал в ней ту Эвелин, которая могла злиться и грубить, ту Эвелин, в которую она превратилась после начала моих отношений с Дианной. — Зачем ты вообще тогда приезжал?        Вспомнив, зачем приехал, я мысленно хлопнул себя по лбу.        — Ты помнишь моего друга Джеймса? — задал вопрос я, стараясь заглянуть в глаза Эвелин и смягчить её злость.        Она подняла взгляд, точно пыталась возродить в своей памяти образ Джеймса.        — Высокий такой, мускулистый, — решил я ей помочь, — питает слабость к алкоголю… Я познакомил вас на его рождественской вечеринке, помнишь?        — Да, — тихо ответила она ничего не выражающим тоном.        — Ну, и завтра, — продолжал я, несколько обидевшись на этот холодный тон, — день рождения у девушки Джеймса. Он пригласил меня, и я хочу позвать тебя с собой.        Эвелин взглянула на меня, и по одному её взгляду я решил, что она готова была воскликнуть: «Да, я согласна!»        — Родители… — начала она.        — Я могу отпросить тебя у твоих родителей, — нетерпеливо прервал я собеседницу, — я скажу им, что всю ночь ты будешь со мной, и я уверен, они не откажут. Ты хочешь пойти туда? Я не смею тебя заставлять, но…        Я замолчал, когда Эвелин коснулась моей руки.        — Я очень хочу уйти отсюда, — прошептала она, глядя мне в глаза, точно боялась, что мистер Блэк может услышать её слова. — Знал бы ты, как я мечтаю покинуть стены этого дома, хотя бы на минуту! Всё это так давит на меня, Логан… Такое ощущение, что я скоро не выдержу…        Я сжал её ладонь, чтобы немного успокоить. Эвелин молча смотрела на меня.        — Значит, я спускаюсь к мистеру Блэку, — уточнил я, хотя наверняка знал, что она ответит, — и завтра вечером заезжаю за тобой, да?        — Да-да-да, Логан, да, — прошептала Эвелин, ещё крепче сжав мою руку.        Я бы отдал всё на свете, чтобы никуда не уезжать и остаться с ней, но работа не заставляла меня выбирать. Поговорив напоследок с мистером Блэком, я выпросил у него разрешения забрать Эвелин завтра ночью и покинул дом, в котором остался смысл моей жизни.        Весь этот вечер я, Кендалл и Карлос проторчали у Джеймса, помогая ему приготовиться к запланированной вечеринке.        — Ну, ровнее, парни, ровнее, — умоляющим тоном говорил Маслоу, когда мы со Шмидтом стояли под потолком и вешали гирлянду, — откуда у вас руки растут?        — Залезай и сам всё вешай, — психанул немец и отпустил свой конец гирлянды, — чёртов перфекционист.        — Какой же ты немец, если в тебе нет ни капли аккуратности? — спросил Джеймс и полез на стол, чтобы занять место Кендалла. — Тогда отойди к стене и скажи, как нам лучше повесить.        — Так где, ты говоришь, Изабелла? — спросил Карлос, связывая вместе два воздушных шарика. — У подруги?        — Ага, — прокряхтел Маслоу, вытянувшись и обеими руками придерживая гирлянду, — слава богу, что как-то раз я познакомился с Кэндис, они с Изабеллой давно дружат. Пришлось рассказать Кэндис про сюрприз, который я готовлю, и попросить отвлечь Изабеллу чем-нибудь сверхважным. Остаётся надеяться, что Кэндис будет держать рот на замке.        — Изабелла правда купилась? — хмыкнул я. — И даже ничего не заподозрила?        — Нет, — засмеялся Джеймс, — видимо, Кэндис придумала что-то действительно стоящее, потому что Изабелла очень искренне извинялась передо мной за то, что ей нужно уехать прямо в канун её дня рождения.        — А что такое? — не понял Кендалл и прищурил один глаз, выясняя, ровно ли висит гирлянда.        — Я приглашал её на ужин, говорил, что так здорово было бы отметить её день рождения прямо в полночь, и мы оба очень ждали этот вечер.        — То есть ты её ещё и виноватой оставил, — подытожил Карлито.        — Ну, можно и так сказать. Зато представь, как она удивится, вернувшись завтра вечером! Кендалл, так ровно?        — Да ровно, ровно, — проворчал Шмидт и подошёл к испанцу, чтобы помочь ему с шариками. — Вон как дело идёт, когда за него берётся не такой рукожоп, как мы с Логаном.        Я засмеялся, а Джеймс лишь иронично ухмыльнулся в ответ.        — Не тем твой рот занят, Кендалл, — сказал хозяин дома и беглым взглядом окинул гостиную. — Так, вы двое надувайте шарики, а ты, Логан, идём со мной. Поможешь мне с едой.        — Мы ещё и готовить будем? — устало и возмущённо спросил я, взглянув на часы. — Я думал, мы закажем пиццу, или что-то в этом роде…        — Меньше надо думать, а больше — что?        — Больше делать, — без энтузиазма договорил я за друга.        — Вот именно! Так что шагом марш на кухню.        Я видел, что Джеймс очень старался, приготавливая эту вечеринку для Изабеллы. Он стремился удивить её и готов был на всё ради того, чтобы увидеть пусть не продолжительную, но искренне счастливую улыбку на её лице. Да, он готов был даже запрячь своих друзей, чтобы они также помогли ему изумить Изабеллу, до которой лично мне не было никакого дела.        Когда с приготовлением закусок было покончено и четыре жирных индюшки уже готовы были отправиться в духовку, мы с Джеймсом пришли в гостиную, к Кендаллу и Карлосу. На часах было уже три утра, поэтому все мы валились с ног от усталости и наотрез отказывались делать ещё что либо для вечеринки. Вконец измотанные Кендалл и Карлос лежали на диванах, и немец вяло завязывал только что надутый красный шарик в виде сердца.        — В моих лёгких не осталось воздуха, — еле ворочая языком, проговорил ПенаВега, — и ещё голова кружится.        — Это был последний, — тем же усталым голосом произнёс Кендалл и бросил на пол шарик. — Джеймс, Логан, кто-нибудь из вас, повесьте его к остальным. Меня уже ноги не держат.        Маслоу, который из всех нас выглядел бодрее остальных, поднял с пола шарик и привязал его к остальным таким же шарикам, красным, в виде сердца. Затем он отошёл на несколько шагов и счастливым взглядом обвёл комнату.        — Парни, вот это вы постарались, — улыбнулся Джеймс, — всё красиво, всё идеально. Изабелле понравится.        — Пусть она только попробует сказать, что ей не нравится, — отозвался с дивана Шмидт, глядя на хозяина дома полузакрытыми глазами, — я тут здоровьем рисковал ради неё.        Маслоу ещё раз огляделся и зевнул. Я, не сумев справиться с рефлексом, зевнул тоже.        — Ладно, — сказал Джеймс, взглянув на часы, — уже поздно.        — Уже рано, — рассерженно исправил я друга.        Он выключил из розетки мигающую гирлянду.        — Я вам так благодарен, правда, — проговорил ловелас в отставке, прижав руку к груди, — если б не вы, я возился бы тут до завтрашнего вечера. Спасибо, мужики, спасибо, что не отказали.        — С тебя завтрак, и ты завтра оплатишь мне такси, — сказал я в ответ на его благодарность.        — Закатай губу, Логан. Вообще-то завтра вы будете есть и пить за мой счёт.        — Вот как? — с вызовом прищурился я. — Тогда я пойду на кухню и выброшу в окно всё, что мы только что приготовили.        — Шуток, что ли, не понимаешь? — улыбнулся Джеймс. — Всё, что скажете, я у вас теперь в долгу. Ладно, будите Карлоса и идёмте спать.        Кендалл, вставая с дивана, небрежно пихнул испанца в бок, и тот тут же открыл глаза.        — Я не сплю, — быстро пробормотал ПенаВега и, увидев, что мы с парнями уже поднимаемся по лестнице, встал и тоже поплёлся за нами. — Я не сплю, но я так хочу спать…        Джеймс предоставил нам троим спальню для гостей, и, как только мы зашли туда, Шмидт бросился на кровать.        — Моя, — глухо проговорил он, уткнувшись носом в подушки.        Мы с Карлосом устало переглянулись и начали стелить себе на полу. Когда свет был потушен, мы легли, и мне на ум пришло спросить у ПенаВеги:        — Карлос, а вы с Алексой помирились?        В спальне царил полумрак, но я сумел разглядеть улыбку, расцвётшую на лице испанца.        — Да, — сказал Карлос вполголоса, — и этим я только тебе обязан.        — Мне?        — А кому же ещё? До меня дошёл смысл твоих слов, к тому же я знаю про сообщение, которое ты отправил Алексе, не скромничай. Спасибо, дружище.        Я слабо улыбнулся и похлопал друга по плечу.        — И знаешь даже, о чём я подумал? — продолжал ПенаВега, которого сонливость, кажется, вовсе покинула. — Хочу записаться к психологу, потому что в последнее время мне уже не кажется, что всё это — вполне нормальный, присущий каждому азарт.        — Правда? — почти шёпотом спросил я. Слова Карлоса почему-то меня расстроили, и я очень надеялся, что друг в полумраке не смог разглядеть моего изменившегося выражения лица. — Это так… смело. Ты молодец, Карлос. Я рад за тебя, правда.        На кровати заёрзал Кендалл, и в темноте послышался его раздражённый голос.        — Да ё… вашу мать, когда вы уже наговоритесь? — проворчал немец, и мы с ПенаВегой одновременно прыснули, — неужели вас не утомил сегодняшний день?        — Шутишь? — хмыкнул Карлос. — Я до сих пор своих губ не чувствую.        — Ну вот и заткнись, — сказал Шмидт, — и спать. Всем. Быстро.        В три часа дня я возвращался от Джеймса. Едя в такси, я мрачным взглядом смотрел в окно и, не отвечая на речи болтливого водителя, думал о своём. Сегодня воспоминания одолевали меня с новой силой, и я не мог бы объяснить, чем были вызваны эти воспоминания.        Дианна крепко обняла меня за шею и беспомощно заплакала.        — Раньше я была так уверена в себе, в нём, в нашей любви. Он дарил мне силы, заставлял меня чувствовать себя особенной, нужной. Он был таким… таким мягким, бескорыстным, понимающим… И ты так похож на него, Логан!        Дианна рассказывала мне о своём погибшем возлюбленном, и я в тот вечер всем сердцем сочувствовал её горю.        — Ваши взгляды… — говорила она, — они невероятно схожи. Ещё то, как ты заставляешь меня себя чувствовать… О Логан, ты первый, кого я сумела полюбить после его смерти… И ты спасаешь меня. Черты твоего лица… они возвращают меня к жизни.        — Ты любишь меня? — спросил я, почувствовав, как по спине пробежал холодок. — Или любишь во мне образ твоего возлюбленного?        — Не путай два разных понятия, Логан. Я люблю тебя и ничего не желаю так сильно, кроме как любить тебя до конца своих дней.        — Давно его не стало? — спросил я после паузы.        — Полтора года прошло. Мои раны были настолько свежи, что каждое утро я просыпалась только с окрепшей болью от потери любимого. Это ужасно — просыпаться и вспоминать, что его больше нет. Порой кажется, что всё это – сон. Вот я проснусь и увижу его, такого светлого, улыбающегося, верящего в меня… Но я просыпалась одна. И мирилась с этой потерей. Ничего не помогало, я до сих пор не знаю, как выжила без него...        В тот вечер Дианна открылась мне с новой стороны. Теперь я понимал, почему она была такой не уверенной в себе, почему так ревновала меня… Она увидела во мне своего покойного возлюбленного, и теперь боялась потерять меня. Она не переживёт вторую потерю… Это будет слишком больной удар.        — Но теперь со мной ты, – продолжала Дианна, в упор глядя в шкаф с одеждой, где висела одежда её бывшего возлюбленного. — И я снова чувствую себя живой, чувствую, как любовь в моём сердце вновь оживает. Нет ничего дороже этого чувства. И сейчас у меня нет никого дороже тебя.        Вспоминая этот разговор, я до боли кусал губы и с нервозностью ломал руки. Я смотрел в окно, на проплывающий за ним живой город, и не понимал, за что судьба подтолкнула Дианну мне навстречу. Нет, нет, нет, она не заслужила такого… Я не мог думать о том, что поступил с Дианной так ужасно, что посмел отпустить её после того, как она поделилась со мной чем-то сокровенным, о чём боялась говорить с другими. Пытаясь представить, что чувствовала Дианна после второй фактической потери любимого, я приходил в ужас. Она ведь сейчас совсем одна, одна переживает этот непростой период её жизни!        Нет, так нельзя. Я достал телефон из кармана и принялся искать в списке номер Дианны. Плевать, что она не хочет видеть меня! Я должен быть рядом, должен поддержать её!        Всё ещё рассказывающий о чём-то водитель резко затормозил на светофоре. Я замер, поднял глаза и огляделся.        — А там на самом деле никакой ошибки не было, — видимо, уже заканчивал рассказывать одну из историй таксист, — и судебное дело он не выиграл. Вот так.        С недоумением нахмурившись, я повернул голову и взглянул на водителя. Он, слегка улыбаясь, смотрел на дорогу, не обращая на мой растерянный взгляд никакого внимания. Его слова в одно мгновение отрезвили меня; я наблюдал за людьми, переходящими дорогу, и пытался вспомнить, о чём только что думал. Заметив в руках телефон с открытым списком контактов, я вздрогнул. Я собирался звонить Дианне… Звонить Дианне, потому что она совсем одна…        — Какой ужас, — высказал я вслух свои мысли и, выключив телефон, убрал его обратно. Как я мог думать о том, чтобы вернуться к Дианне? Стоило только вспомнить, какой непосильной тяжестью были для нас наши отношения, и желание вернуться к ней исчезало само собой. Нет! Как только можно думать о Дианне или любой другой девушке, когда в моей жизни есть Эвелин — пусть в моей жизни, пусть даже не со мной? Как можно жалеть о прошлом, если ближайшее будущее, ближайший вечер кажутся мне в миллиарды раз счастливее рядом с Эвелин?        — Я тоже так сказал! — обрадовался водитель моей реакции на его россказни. — Какой ужас! Другого выражения и не подберёшь.        Когда загорелся зелёный, машина тронулась с места, и я улыбнулся от сознания того, что сумел избежать ошибки. Звонок Дианне мог только больше усугубить наши с ней взаимоотношения, хотя они и так находились не на самом высоком уровне. Если и можно было бы сделать всё только хуже, я бы не хотел, чтобы мой звонок смог повлиять на это.        Такси остановилось возле моего дома, и я, оплачивая поездку, положил сверху лишних десять долларов.        — Здесь лишнее, — остановил меня водитель, когда я уже вышел из салона.        — Не лишнее, — слабо улыбнулся я. — Спасибо, что довезли.        На лице таксиста просияла улыбка, он кивнул и сказал:        — Да что вы, это вам спасибо. Всего доброго.        Когда я закрылся в своём доме, ко мне снова со всех сторон подползло одиночество. Лёжа на не расправленной кровати, я смотрел на часы и мучительно ждал, пока цифры, обозначающие минуты, сменятся. Было только четыре часа, а вечеринка в честь дня рождения Изабеллы начиналась в семь. Нужно было ждать ещё два с половиной часа. Два с половиной часа до того, как я увижу Эвелин.        В голове у меня проносились отдельные моменты из прошлого, то, каким я представлял себе будущее, и иногда мне на ум приходили мысли, значение которых я не мог ни понять, ни объяснить. Повернувшись на другой бок, я тяжело вздохнул. Устал я, устал бесконечно думать о чём-то, жалеть, мечтать, воображать. Устал терпеть пугающие мысли, устал от попыток подавить в себе жуткие желания и вырывающиеся наружу эмоции. Близок ли предел моего терпения? Как долго я смогу держать на своих плечах этот груз?        Сев на кровати, я одной рукой взялся за голову, которая очень некстати разболелась, а другой подвинул ближе к себе ноутбук. Мой ночной разговор с Карлосом и воспоминания о Дианне слились во что-то одно, в какое-то твёрдое убеждение о том, что Чарис и вместе с ней Дианна совершенно справедливо пытались заставить меня обратиться к врачу. В конце концов, слова Дианны о невыносимом ребёнке внутри меня всё ещё звучали в моей голове. Мне хотелось со всем этим покончить. Всему рано или поздно должен прийти конец, всему без исключения.        Как бы долго я к этому ни шёл, каким бы тяжёлым ни было для меня это решение, выше всего я ценил результат. Дрожавшими пальцами я записался на приём к неврологу, а потом ещё долго сидел, глядя на электронную квитанцию пустым взглядом. Я иду к неврологу? Неужели я правда сделаю это?        Сюрприз произвёл на Изабеллу в точности такое впечатление, какое ожидал Джеймс. Он привёз свою избранницу от подруги в полвосьмого, и, входя в дом, эти двое о чём-то спорили: видимо, они поссорились по дороге. Но этот спор был прерван, когда Маслоу включил свет и Изабелла увидела гостиную, до отказа наполненную людьми. Кто-то выпустил шарики, кто-то начал свистеть, кто-то просто закричал, и весь дом наполнился синхронным звучанием десятков голосов: «С днём рожде-е-ения!»        Выражение лица Изабеллы сразу же смягчилось. Она посмотрела на Джеймса, который улыбнулся ей, и с благодарностью и нежностью поцеловала его в щёку. Потом «молодая женщина» начала принимать нескончаемые поздравления и пожелания, и совсем скоро я, потеряв интерес, перестал за ней наблюдать.        — Она счастлива, — проговорила Эвелин, с улыбкой глядя мне за спину — туда, где была Изабелла. — Как думаешь, она счастлива?        Я, не оборачиваясь, пожал плечами.        — Не могу судить об этом, — признался я, разыскивая глазами Джеймса, — иногда внешнее состояние человека может быть обманчиво. Улыбка ещё ни о чём не говорит.        Эвелин снова взглянула на Изабеллу и сузила глаза, точно старалась определить, счастлива избранница Джеймса или нет.        — Привет, ребята, — улыбнулся Маслоу, подойдя к нам с Эвелин, — как вы тут?        — Привет, Джеймс, — поздоровалась с ним моя спутница, и он галантно поцеловал её руку. Это почему-то разозлило меня, и я отвёл взгляд, сделав вид, что ничего не видел. — По-моему, ты хорошо постарался ради всего этого.        — Постарался, — не смог не согласиться Джеймс и, взглянув на меня, положил мне на плечо руку. — Но если б не твой красавчик и ещё двое моих друзей, мы бы сейчас с вами не разговаривали.        Эвелин улыбнулась мне, и я сделал то же в ответ.        — Индюшки так быстро расхватали? — удивился я, разглядывая стол с едой. — Мы ведь готовили четыре.        — Готовили четыре, — подтвердил Маслоу, — но за одной, самой первой, я уследить не сумел, и она сгорела к чертям собачьим.        — Обидно.        — Ну, зато остальные три вышли на ура. — Взгляд Джеймса скользнул по толпе, и он улыбнулся. — Пойду к Кендаллу, не заскучаете тут без меня?        — Мы с тобой уже заскучали, — ничего не выражающим тоном проговорил я, и друг, засмеявшись, несерьёзно ударил меня по плечу и ушёл.        — О, Алекса тоже приехала, — обрадовалась Эвелин, разглядев среди гостей свою подругу. — Хочу поздороваться, пойдёшь со мной?        — Нет, иди без меня. Я никуда отсюда не уйду.        Когда моя спутница ненадолго оставила меня, я со слабой улыбкой проводил её глазами. Меня в какой-то мере утешала мысль, что я смог разрушить те границы, за которые Эвелин не могла ступить. Кажется, мистер и миссис Блэк тоже были рады тому, что их дочь наконец смогла расширить рамки, в которых жила: когда я забирал Эвелин, они с улыбками провожали её и уверяли меня, что я могу забрать её на всю ночь. «А нам наконец выпала возможность заняться работой, — сказала Дженна, — знаете, ночью мозгами шевелить гораздо легче».        И в этот вечер я не мог оторвать от Эвелин глаз. Она светилась изнутри от счастья, и от этого на щеках её выступил лёгкий румянец, который был очень ей к лицу. Улыбалась Эвелин тоже очень много, и это делало меня счастливым: ничего ценнее её улыбки в жизни и быть не могло.        Я смотрел на свою спутницу, стоявшую рядом с Алексой у лестницы, когда вид мне заслонило синее платье. Опомнившись от мыслей, наводнивших мою голову, я встрепенулся и посмотрел перед собой. Изабелла лучезарно мне улыбнулась.        — С днём рождения, — сказал я и изо всех сил выдавил из себя улыбку.        — О, Логан, спасибо! — И она поцеловала меня в щёку, как и всех остальных людей, поздравлявших её с ещё одним прожитым годом жизни. Потом Изабелла обвела меня внимательным взглядом и зачем-то заглянула мне за спину. — А где Дианна? Я думала, что увижу её сегодня.        Вернувшись к неприятным воспоминаниям, я отвёл глаза и рассердился на Изабеллу за то, что она надавила мне на ещё не зажившую рану.        — Она не придёт, — ответил я на вопрос собеседницы. — Мы с Дианной расстались.        — Расстались? — Изабелла проследила за направлением моего взгляда и, посмотрев на Эвелин, вопросительно кивнула в её сторону. — Ты сегодня с ней?        — Да.        — Вау. — Избранница Джеймса ещё раз взглянула на Эвелин и засмеялась. — Оказывается, ты меняешь девушек как перчатки! Я не думала, что ты такой.        — Ну и не думай, потому что мы с ней не встречаемся.        — Ты игнорируешь её чувства?        — Что? — нахмурился я. — Нет. Вовсе нет. С чего ты взяла?        Изабелла улыбнулась.        — Статистика — штука упрямая, — сказала виновница торжества, — к тому же мой опыт подтверждает эту статистику. Если ты не игнорируешь её чувства, значит, она делает это, и не смей это отрицать.        Эти слова расстроили меня, огорчили своей правдивостью, и мне совершенно нечего было ответить Изабелле. Но, собственно говоря, мне этого делать и не пришлось: к нам подошёл Джеймс и, улыбнувшись, обнял Изабеллу.        — Я тебя потерял, — сказал он, поцеловав в щёку свою избранницу. — О чём разговариваете?        — Да так, — произнесла Изабелла, бросив на меня взгляд, — ни о чём. — Затем она сразу поспешила сменить тему. — Мне нравится, как ты всё это устроил, любимый.        Они обменялись поцелуями, и я, чувствуя себя не в своей тарелке, посмотрел в сторону Эвелин, с нетерпением ожидая её возвращения. Молча отойти от Джеймса и Изабеллы показалось мне чем-то неприличным, поэтому я оставался на месте, хотя и ощущал себя явно лишним в этой компании.        — Но это ещё не весь мой подарок, — предупредил Маслоу, — остальное получишь позже, когда гости разойдутся.        Очевидно, Изабелла хотела сказать ещё что-то, но её прервала светловолосая девушка, прошедшая мимо нас.        — Привет, Джеймс, — обратилась незнакомка к хозяину дома с очаровательной улыбкой, и тот неуверенно помахал ей в ответ. — Как дела?        — Всё чудесно, — с той же неуверенностью проговорил Маслоу.        Девушка ещё раз улыбнулась, после чего бесследно растворилась в толпе.        — Кто это? — нахмурилась Изабелла и посмотрела на своего избранника. — Я её не знаю.        — А, так это… — замялся Джеймс, почёсывая затылок, — это моя знакомая…        — Ты нашёл повод, чтобы пригласить свою знакомую на мой день рождения?        — Знаешь, я даже не помню, чтобы приглашал её…        — Понятно. — Тон Изабеллы сменился на такой холодный и глубоко оскорблённый, какой я раньше от неё не слышал. — Всё ясно. Раньше ты с ней встречался, да?        Изабелла знала о тёмном прошлом Джеймса, знала о том, что раньше он не мог отказать себе в возможности приударить за любой девушкой, случайно встретившейся ему на улице, Изабелла знала и принимала это. Но я ни разу не видел проявления её ревности, при мне она даже никогда не высказывалась по поводу прошлого Маслоу. Это обстоятельство я расценивал как лишние доказательство неискренности её чувств, но реакция Изабеллы на незнакомую девушку, оказавшуюся на её вечеринке, заставила меня открыть рот от удивления. Какое-то время я смотрел на избранницу друга совершенно пустым, бессмысленным взглядом.        — Я не хочу тебе врать, — с сожалением сказал Джеймс и уставился на свою возлюбленную виноватыми глазами.        Изабелла больше ничего ему не сказала. К ней подошли её друзья, снова начались поздравления, а потом виновница торжества ушла, оставив нас с Джеймсом вдвоём.        — Ты идиот? — с возмущением нахмурившись, спросил я у друга. Конечно, Изабеллу я терпеть не мог, но в данной ситуации я всё же вставал на её сторону.        — Полегче со словами, Логан, — рассерженно проговорил Маслоу, ища глазами ту самую девушку, которая заставила Изабеллу уйти. — Почему я идиот?        — Да потому что только идиот может пригласить бывшую на вечеринку, посвящённую дню рождения нынешней!        — Не приглашал я её, чёрт побери! — с отчаянием сказал Джеймс. — Я даже не помню, чтобы мы встречались, не помню её имени! Я просто увидел, как она смотрела на меня, и сразу всё понял. Я не знаю, как она оказалась здесь… Может, пришла с кем-то, я не знаю…        — Вот ты не знаешь, а Изабелла, по-моему, обиделась.        — Ну, нет здесь моей вины, Логан, нет! Что мне теперь, прощения у неё просить? Ведь то, что было между мной и той девушкой, происходило задолго до Изабеллы и было, очевидно, всего на одну ночь!        Я лишь растерянно пожал плечами в ответ.        — Ты не виноват, если разобраться… — проговорил я. — Просто постарайся сделать так, чтобы Изабелла как можно меньше контактировала с твоей бывшей подружкой.        — Кому как не мне знать, к чему могут привести эти контакты? Конечно, я постараюсь, чтобы Изабелла больше не встретилась с… О, кажется, я вспомнил её имя! Мэри!        Когда Эвелин вернулась ко мне, я предложил ей чем-нибудь подкрепиться и выпить. Отведав чудесно приготовленной индюшки, мы выпили шампанского и немного поговорили с моими знакомыми. А потом, примерно через час, Кларк, один из друзей Джеймса, который заведовал музыкой, объявил медленный танец, и я, улыбнувшись своей спутнице, пригласил её.        — Разве смею я отказаться? — ответила мне Эвелин с улыбкой, и мы, взяв друг друга за руки, присоединились к остальным танцующим.        Всё то счастье, что я испытывал при одном взгляде на Эвелин весь вечер, казалось мне ничтожным по сравнению с тем счастьем, что я испытывал теперь. Держать её талию в руках, ощущать, как она обнимает меня за шею, чувствовать каждое её движение — вот, что было ни с чем несравненным счастьем, вот ради чего я готов был жить и дышать. Если и были в моей жизни неприятности, если судьба и готовила мне какие-то сюрпризы, то я готов был с лёгкостью преодолеть все препятствия только ради одного: чтобы ещё раз заглянуть в эти серо-голубые глаза. Не будь в моей жизни этих бесконечных благородства, добра, искренности, заключённых в бренное смертное тело, я бы давно сдался. Клянусь, ради другого и жить не стоило.        Танцуя с Эвелин, я невольно вспоминал наш первый танец в ту ночь, на вечеринке семьи ПенаВега. Тогда, слушая песню Джеймса и Карлоса, я уплывал куда-то далеко, не чувствуя под ногами землю, не чувствуя ветра… Я чувствовал только, что голоса друзей зажигали во мне что-то новое, а может, просто давно забытое старое. Я отчётливо помнил ту ночь, и воспоминания эти вызывали у меня необычные ощущения теперь. Мы с Эвелин снова танцевали, и я снова ощущал необычайное вдохновение, желание жить, улыбаться, любить то, что я делаю, и делать то, что люблю. В голове сразу же завертелся миллион мыслей, и я, будто ища от них спасения, крепче прижал к себе свою партнёршу.        «Интересно, а я уже любил её тогда? — подумал я, всё ещё вспоминая ту ночь. Какое-то время я пытался найти ответ на этот вопрос, после чего признался сам себе: — Да, наверное, любил. Мне кажется, я люблю её всю свою жизнь и любил ещё тысячу жизней до этой».        Когда музыка перестала играть, мы с Эвелин замерли, но не выпустили друг друга из объятий. Она посмотрела на меня. А я, глядя в эти околдовывающие глаза, думал только о том, что губы Эвелин были невероятно близки ко мне, что стоило мне только чуть-чуть наклониться, и…        Меня отвлёк шум, который я услышал слева от себя. Повернув голову, я увидел Изабеллу, лицо которой выражало плохо скрываемую неприязнь, а рядом с ней Мэри, ту самую светловолосую девушку, которая с такой очаровательной улыбкой поздоровалась с Джеймсом несколько часов назад. Это сразу насторожило меня, и я, вытянув шею, принялся глазами разыскивать Маслоу. Он же обещал огородить свою возлюбленную от пересечений с Мэри, потому что эти пересечения могут вылиться явно не в песню! Где же он теперь?        Я не слышал, о чём говорили Изабелла и Мэри, но отчётливо понимал, что разговор был не из самых ласковых. Эвелин, как, впрочем, и многие другие, тоже с интересом смотрела в их сторону.        — Кто рядом с Изабеллой? — тихо спросила у меня моя спутница.        — Та, кому явно Изабелла не нравится, — ответил я, с ужасом ожидая того, как дальше будут развиваться события.        Ещё немного понаблюдав за девушками, я понял, что Мэри была пьяна. Она самозабвенно втирала что-то удивлённой Изабелле, и я без труда догадался, что предметом их разговора был Джеймс. Затем тон Мэри сменился на более грубый, даже какой-то обвинительный, и мне показалось, что я услышал парочку оскорблений в адрес то ли Джеймса, то ли Изабеллы. Но виновница торжества стойко выдержала удары незваной гостьи и с улыбкой сказала:        — Наши отношения гораздо выше этого, так что, я полагаю, эта тема может быть закрыта.        Изабелла уже развернулась, чтобы уйти от нетрезвой оппонентки, но Мэри, которую явно исход разговора не устроил, вцепилась в волосы избраннице Джеймса. Изабелла взвизгнула, дёрнулась, и с её головы посыпались шпильки; освободившись от острой хватки противницы, она повернулась и зашипела, как встревоженная змея.        — О боже, — проговорила Эвелин, сильнее сжав моё плечо, — это кто-то остановит?        Может быть, Изабелла уже готова была наброситься на Мэри, чтобы ответить на оскорбление, но её остановил Джеймс, появившийся в гостиной в окружении нескольких её подруг. В руках он держал большой праздничный торт с зажжёнными на нём свечами. Окружавшие его девушки с улыбками пели «С днём рожденья тебя», кажется, вовсе не замечая состояния виновницы торжества.        А Маслоу это заметил. Он видел Мэри, стоящую рядом с его возлюбленной, видел растрёпанную причёску Изабеллы, видел её искажённое злостью лицо. Глаза его были округлёнными от страха, а руки заметно дрожали: это было видно по колебавшемуся пламени свечей.        — С днём рождения, л-любовь моя… — неуверенно проговорил Джеймс, не зная, как реагировать на всё это.        Девушки, окружавшие друга, не прекращали петь. Изабелла, быстро улыбнувшись всем сразу, торопливо подошла к своему избраннику и в одно мгновенье задула все свечи. Одна из её подруг удивлённо спросила:        — А желание?        — Сейчас у меня только одно желание, — проговорила Изабелла с такой желчью в голосе, что я даже почувствовал горьковатый привкус во рту. — И оно исполнится сейчас же.        И, снова улыбнувшись страшной улыбкой, Изабелла схватила Мэри за волосы и со всего маху окунула её лицо в кремовый торт. Со всех сторон послышался удивлённый и одновременно обрадованный гул, кто-то из парней засвистел. Джеймс стоял, по-прежнему держа в руках торт и разинув рот от удивления. Он со страхом ожидал следующих действий Мэри.        — Что они делают… — прошептала Эвелин, в полнейшем ошеломлении глядя на них обеих, — какой кошмар. Не могу смотреть. — И она, отвернувшись, положила голову на моё плечо.        А следующие действия Мэри, которых опасался Джеймс, не заставили себя долго ждать. Медленно подняв голову и убрав с лица крем и свечи, Мэри с визгом бросилась на Изабеллу, которая отошла уже на несколько шагов и, улыбаясь, поправляла причёску. Обе они упали на пол и покатились кубарем в сторону лестницы. Обескураженные гости, не зная, что и предпринять, молча уступали им дорогу.        — Делайте ставки, дамы и господа! — разрядил обстановку чей-то мужской голос из глубины комнаты. — Кто ставит на именинницу?        Гостиная наполнилась неразборчивым гулом голосов и визжанием Изабеллы и Мэри. Джеймс всё ещё не мог прийти в себя. Он смотрел на девушек широко распахнутыми глазами и слегка покачивался из стороны в сторону. Он опомнился, когда одна из подруг Изабеллы, окружавших Маслоу, тронула его за плечо и с отчаянием попросила:        — Сделай же что-нибудь!        Отдав торт кому-то из подруг, он на негнущихся ногах пошёл к девушкам, которые поочерёдно дёргали друг друга за волосы, царапали лица и пытались ударить ногой противницу в область живота. Кто-то из парней вызвался помочь Джеймсу, и я, приглядевшись, с удивлением узнал в нём Кендалла.        — Мэри я возьму на себя, — сказал немец Маслоу, и тот сосредоточенно кивнул.        Парни обходили дерущихся дам со всех сторон, пытаясь выбрать наиболее удачный момент и в то же время боясь тоже получить удар. В образовавшейся толпе я видел поднятые над головами телефоны: кто-то снимал драку на камеру.        — Ну что вы делаете? — рассерженно спрашивал Джеймс, будто не веря, что его возлюбленная действительно могла решиться на такое. — Изабелла! Перестань, чёрт возьми! Будь умнее!        Но девушки не слышали его просьб и продолжали отчаянно пытаться нанести друг другу удары. Наконец Джеймс схватил свою возлюбленную за талию и оттащил от противницы, лицо которой всё ещё было в торте; Кендалл сделал то же самое с Мэри.        — Брейк! — сердито крикнул Маслоу, пытаясь удержать Изабеллу, которая не переставала вырываться. Лицо её было обезображено кровавыми царапинами. — Хватит, я сказал! Что за глупость — драться на своём же дне рождения! В конце концов, мне стыдно за тебя! Просто невероятно!        Изабелла, нахмурившись, посмотрела на Джеймса и перестала предпринимать попытки вырваться. Он, сурово сдвинув брови, тоже смотрел на неё, и «молодая женщина» не смела ничего сказать, находясь под давлением этого взгляда. Кендалл же прилагал некоторые усилия, чтобы не позволить пьяной Мэри высвободиться и снова вцепиться в лицо Изабеллы.        Глядя на то, как Джеймс говорил со своей возлюбленной, я почему-то улыбался. Эта сцена воскресила во мне образ того самого мужественного и непреклонного человека, каким я знал Маслоу до нашей поездки в Мексику. Я снова видел его независимым от воли любимой женщины, снова видел в нём стойкость, уверенность в собственных силах. На фоне этой радости, вызванной прочной уверенностью в мужественности Джеймса, я даже не придавал большого значения драке Изабеллы и Мэри, которая встревожила не одну душу в этой комнате.        — Почему ты улыбаешься? — спросила Эвелин, с отвращением глядя туда, где несколько минут назад две девушки пытались причинить друг другу как можно больше боли. — Что тут может быть весёлого? Это кошмарно, Логан! Кошмарно!        — Без сомнений, это кошмарно, — согласился я, взглянув на неё. — Но ведь всё закончилось.        Джеймс отпустил Изабеллу и больше не пытался удержать её. Она развернулась к нему всем телом и, с сожалением приподняв брови, коснулась его щеки. Но Маслоу, к моему огромному удивлению, убрал её руку и тихо сказал:        — Не надо трогать меня.        И ушёл.        Сначала Изабелла стояла в полном ошеломлении, после чего метнула огненный взгляд в сторону Мэри.        — Добилась, чего хотела, сучка? — спросила виновница торжества и, прижав тыльную сторону ладони к покрасневшим царапинам на лице, ушла за Джеймсом.        Я не знал, как нужно было правильно истолковать всё то, что только что случилось. Во-первых, я не мог понять мотивов, подтолкнувших Изабеллу на драку с Мэри. Что послужило причиной? Неужели «молодой женщиной» управляла неистовая ревность Джеймса к его бывшей? Но ведь раньше Изабелла никаким образом не выражала эту ревность, это на неё не слишком похоже. А может, она просто хотела ответить на выходку Мэри, когда та вцепилась её в волосы… Да, конечно, она поступила благородно, так дружелюбно ответив на оскорбления Мэри, но ведь и благородству есть предел. Изабелла просто не могла не отстоять свою честь.        А во-вторых, я не мог разобрать реакции Джеймса. Мне показалось, его оскорбила эта драка, потому что я видел его глаза в тот момент, когда он смотрел на Изабеллу. Наверное, это действительно задело его мужское самолюбие: обычно двое парней дерутся из-за девушки, а тут вышло наоборот…        — Ладно, ребята, — сказал Кларк, который весь вечер ставил музыку, — всё уже закончилось, и я думаю, что Джеймс и Изабелла скоро вернутся к нам. А пока что давайте дадим нашим сладким парочкам ещё одну возможность насладиться друг другом. Итак, прошу любить и жаловать: я снова объявляю медленный танец!        Взглянув на Эвелин и всё ещё не выпуская её из объятий, я улыбнулся ей. Моя спутница не ответила на улыбку и, вздохнув, положила голову мне на плечо. Мы снова начали двигаться в такт звучавшей музыке.        Весёлый настрой Эвелин исчез, будто его и не было, она больше не улыбалась. Очевидно, на неё повлияла та картина, свидетелем которой она оказалась сегодня вечером. На меня тяжёлым грузом свалилось необыкновенное чувство вины: это ведь я привёз Эвелин на эту вечеринку, и, по сути дела, я был виноват в том, что она увидела отвратительную сцену драки… Боже, во всём моя вина!        Пока я думал об этом, музыка продолжала звучать. Через какое-то время Эвелин огляделась по сторонам и подняла на меня напуганный взгляд.        — А где мы, Логан? — тихо спросила она.        Я, испытывая невероятную жалость к ней, поднял брови и ответил:        — В доме у Джеймса, моего друга; он пригласил нас на вечеринку. У его девушки день рождения.        Эвелин положила подбородок на моё плечо и замолчала, словно о чём-то задумалась. Я с каким-то облегчением думал о том, что из памяти моей спутницы исчезло воспоминание об увиденной драке: это всё могло бы своеобразно повлиять на её отношение к этому миру.        — А долго мы танцуем? — снова задала вопрос Эвелин.        — Не знаю, — пожал плечами я, — может быть, минут десять…        Затем она опять огляделась по сторонами и с мольбой в голосе сказала:        — Я хочу уехать отсюда. Пожалуйста, Логан, давай поедем домой, я так хочу домой...        — Но твоих родителей нет дома. Они на работе, помнишь?        — Да, и побыть с тобой наедине — это именно то, чего я хочу.        Сначала я подумал, что нужно было найти Джеймса и предупредить его, что мы уезжаем. Но потом я вспомнил его состояние, когда он уходил, вспомнил ужасающий вид Изабеллы и подумал, что Эвелин лучше всего этого не видеть. Не дождавшись, пока кончится танец, мы с Эвелин уехали с вечеринки. В конце концов, я тоже не мог дождаться момента, когда мы с ней смогли бы остаться наедине.        В доме Блэков было так тихо и спокойно, что это умиротворение передалось мне сразу же после того, как я переступил порог этого дома. Эвелин, настроение которой вернулось от испорченного к хорошему, предложила мне выпить какао, и я согласился. Эвелин любила какао, и, кажется, я начинал любить его тоже.        Пока закипал чайник, я стоял у окна и вглядывался в темноту, всё ещё не переставая думать о Джеймсе с Изабеллой. Меня не оставлял неуёмный интерес по поводу исхода событий, случившихся на вечеринке, и я твёрдо решил, что позвоню Маслоу перед сном.        — Ты хотел остаться? — спросил голос Эвелин, и я, повернувшись, вопросительно взглянул на неё.        — М?        — Ты хотел остаться с друзьями?        Я медленно покачал головой и ответил:        — Нет.        Она вздохнула и, слабо улыбнувшись, упёрлась руками в столешницу.        — Мне кажется, ты сейчас ненавидишь меня за то, что я попросила тебя уехать так рано.        Я тоже почему-то улыбнулся.        — Нет же, Эвелин, вовсе нет. Мои чувства к тебе не меняются. И они не изменятся никогда.        Вскоре какао было готово, и мы расположились возле телевизора. На первом попавшемся нам канале показывали какую-то комедию, и мы решили остановиться на ней. Если Эвелин и проявляла хоть малейший интерес к тому, что происходило на экране, то я совершенно не обращал на это внимания, мыслями я был далеко. Странные размышления не оставляли меня, а в груди нарастало какое-то волнение. Посмотрев на Эвелин, я вдруг спросил:        — А что насчёт твоих чувств?        Честно говоря, я не собирался этого спрашивать. Мысли, беспрестанно вертевшиеся в моей голове, как-то самостоятельно сформулировали этот вопрос, и я уже не мог не задать его. Эвелин приподняла брови и тихо спросила:        — О чём ты?        — Мы всегда говорим о моих чувствах к тебе и почти никогда о твоих ко мне… Откуда же мне знать, что ты чувствуешь?        Глядя мне в глаза, она пожала плечами и сказала:        — Спроси меня об этом.        «Так просто взять и спросить?» — с недоверием задало вопрос моё сознание. Волнение в груди всё нарастало. Отведя глаза в сторону, я вдохнул так глубоко, как только мог, и спросил:        — Ты меня любишь?        Этот вопрос, заданный в лоб, почему-то рассердил меня. Разве задают такие вопросы, а если и задают, то надеются ли услышать на них положительный ответ? В первое мгновение я проклял всё на свете. Почему не существует машины времени? Почему нельзя вернуться на минуту назад и просто не задавать этот глупый вопрос?        А затем мне невольно вспомнилась вечеринка свободы Джеймса, когда я, пьяный и на что-то надеявшийся, пришёл на веранду к Эвелин и задал этот же самый вопрос. Её унижающее молчание показалось мне тогда оглушительным, и я бы точно умер, если бы и сейчас услышал молчание в ответ.        — Да, — прозвучал вдруг односторонний, но такой облегчающий мои страдания ответ.        Я вздрогнул так, будто услышал не тихое «да», а оглушительный хлопок или раскат грома. Внутри всё перевернулось, запылало, и этот внутренний пожар выразился на моём лице: я густо покраснел.        — За что? — только и сумел спросить я и тут же страшно разозлился на себя. А что-нибудь ещё более глупое нельзя было спросить?        Слабо улыбнувшись, Эвелин опустила голову и сказала:        — Хотя бы за то, что ты не покинул меня, как это сделали Уитни, мама и папа. Странно. А раньше я считала их самыми близкими людьми на планете...        В тот момент душа моя была наполнена необъяснимыми чувствами. Мысли были затуманены, и я воображал, что всё происходящее — волшебный бесконечный сон. А во снах мы позволяем делать себе то, на что в жизни никогда не лишились бы, да и, в конце концов, кто в своих снах задумывается о последствиях?        Так и я, не думая о том, что будет дальше, взял Эвелин за подбородок и поцеловал её. Боже… Если я и считал, что моя жизнь до настоящего момента была наполнена смыслом, то это — большой обман. Ни в чём не было смысла, ни в чём кроме этих губ, которые раньше казались мне недосягаемыми, но вкус которых я ощущал теперь на своих.        Я не уверен, что этот поцелуй длился дольше пяти секунд, но он был лучше моих поцелуев с Чарис, с Кортни, с Дианной… О, он и не мог быть хуже их всех вместе взятых, он не мог быть хуже, чем всё остальное в мире!        Когда я отстранился, Эвелин с удивлением смотрела на мои губы. Теперь она была красная, как варёный рак, и я, почувствовав её смущение, виновато улыбнулся. Не ответив на улыбку, она быстро отвернулась к телевизору и, спрятав лицо в кружке с какао, всецело посвятила своё внимание фильму.        А я сидел как парализованный и смотрел перед собой бессмысленным взглядом. Эвелин сказала, что любит меня. Эвелин так и сказала, она сказала, что любит меня! Разве не это я хотел услышать с того самого момента, как признался самому себе в наличии чувств к ней? Разве теперь я не счастлив? Наверное, этот самый паралич после осознания того, что твоя самая заветная мечта воплотилась в реальность, и есть настоящее счастье… Наверное, я просто ещё не до конца понимал то, что произошло. Наверное, мне нужно немного времени для того, чтобы обдумать всё и свыкнуться с этим.        После минут пяти молчания, которые показались целой вечностью, этот странный паралич прошёл, я начал стыдиться и смущаться. Мой поцелуй показался мне каким-то грубым, резким, совсем не привычным для Эвелин. Мы сидели молча, да я и не хотел ни о чём говорить из-за необъяснимого чувства стыда. Особенно не хотелось говорить о поцелуе.        Фильм кончился, затем кончился ещё один, начался третий… Всё это время мы с Эвелин, разумеется не молчали: мы говорили о разных вещах, и каждый из нас будто бы старательно обходил стороной обсуждение того, что произошло между нами несколько часов назад. С одной стороны, молчание, конечно же, облегчало груз моих мыслей, но с другой, мне казалось неприличным просто молчать. Но если и говорить, то с чего начать разговор?..        — Уже поздно, — улыбнулась Эвелин, посмотрев на время, и сонно потянулась. — Может, будем ложиться спать?        — Давай.        — Можешь лечь в спальне Уитни. Там чисто и удобно.        С неприязнью вспомнив о сестре Эвелин, я сморщил нос и сказал:        — Если ты не против, я постелю себе прямо здесь, на диване.        — Как тебе будет угодно. — Она выключила телевизор, после чего взглянула на меня и добавила: — Идём ко мне в комнату, я дам тебе постельное бельё.        Получив от Эвелин простыню, подушку и одеяло, я слабо улыбнулся и кивнул. Она стояла у своего письменного стола и глядела на меня с какой-то робостью.        Не зная, что и сказать, я молча побрёл к выходу. Но тихий голос Эвелин заставил меня остановиться:        — Логан.        Обернувшись, я посмотрел на неё. «Что она хочет сказать? — подумал я. — Что-то о поцелуе? Или, может, она хочет взять обратно свои слова о любви? О боги! Что же она хочет сказать?»        Улыбаясь, Эвелин подвинула свою тетрадь ближе к краю стола и сказала:        — Спокойной ночи.        Поняв всё без лишних слов, я взял со стола тетрадь со знакомой обложкой и, тоже улыбнувшись, пожелал Эвелин сладких снов.        Оказавшись внизу, я постелил себе на диване и, забравшись на него с ногами, испытующе посмотрел на тетрадь. В груди поднялась волна уже знакомого волнения, я почувствовал, как в висках с силой забился пульс. Протянув к тетради дрожавшую руку, я открыл её на последней исписанной странице. Новое стихотворение красовалось под названием «Что делает мою жизнь прекрасной».

Как хорошо, что мы живы, что молоды, Что видим далёкие звёзды в ночи, Что в зимние дни нам до ужаса холодно, Что летом нас тёплые греют лучи. Как хорошо, что мечтать мы умеем, Что любим рассветы на крыше встречать, Что годы несутся вперёд всё быстрее: Так меньше приходится праздники ждать. Как хорошо, что мы ценим прекрасное, Ловим полёт каждой мысли своей, Умеем не тратить минуты напрасно И плещем фонтаном блестящих идей. Как хорошо, что для наших сердец Нет ничего холоднее огня. Как хорошо, что не близок конец, Как хорошо, что ты любишь меня.