Умершее воспоминание

Полночи смеялся, Полночи плакал, Полночи ловил стрекоз. Я так испугался, Что ты исчезнешь, И снова к тебе приполз. Михаил Светлов

      И что это я делаю здесь, перед такой знакомой дверью, один среди улицы, объятой ночными сумерками? Не помню. Помню лишь, что выпил пару рюмок в каком-то баре, а всё остальное плавало в неразборчивом мутном тумане.       Что ж, ладно, я уже здесь. А это значит, что всё, что мне остаётся, это нажать на звонок. С трудом подняв руку, я прислонил палец к кнопке звонка, но не нажал на неё. Наверное, неправильно это всё, наверное, надо развернуться и уйти, оставив всё, как есть, не пытаясь ничего исправить. К чему эти бессмысленные хватания за прошлое? Разве там было лучше, чем сейчас, в настоящем?..       Ну, разумеется, лучше! Я не смогу с этим поспорить, ни один человек не сможет с этим поспорить. Если настоящее тяготит нас хоть чем-то, хоть самым маленьким грузом забот, а будущее страшит, обещая мало хорошего, то самым лучшим временем нам кажется прошлое. Да, именно там мы были счастливы.       Я не успел опомниться до того момента, как мой палец как-то самостоятельно нажал на звонок. Я вздрогнул от неожиданности, но решив, что упущенное мгновение уже не вернёшь, нажал на звонок ещё и пару раз ударил по двери кулаками.       Когда та открылась, я рассеяно улыбнулся, а адресат этой улыбки почему-то сердито сдвинул брови.       — Мне кажется, в прошлый раз мы сказали друг другу даже больше, чем нужно было, — прозвучал натянутый от напряжения женский голос.       — О, нет, Дианна, — проговорил я, качая головой, — я чувствую, что мне столько, столько всего нужно тебе сказать…       — Ну, ты много всего можешь сказать, когда пьян.       — Я не пьян.       — Если ты пришёл спорить — катись дальше. Ничего тебя здесь не держит.       Прелестная Дианна хотела закрыть дверь, но я помешал ей сделать это и, войдя в прохожую, захлопнул за собой дверь.       — Если бы меня ничего здесь не держало, — начал я, в упор глядя на испуганную девушку, — меня бы здесь и не было сейчас. Неужели ты не понимаешь, из-за чего я приехал к тебе?       Она молча смотрела на меня.       — Не понимаешь? — почти шёпотом переспросил я и, не дождавшись ответа, продолжил: — Да из-за того, что жить не могу! жить не могу без тебя!       Дианна отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза, но я, жёстко сжав её подбородок, развернул её голову обратно.       — Ты ничего сказать не хочешь, что ли? — не понял я, с недоумением нахмурившись.       — Я не хочу ни о чём говорить, — прошептала Дианна, глядя мне в глаза.       Я грустно смотрел на неё.       — Я вообще-то вернуться к тебе хотел, Дианна…       — Да кому ты нужен? — прозвучал её холодный голос. — И что ты мне можешь дать, кроме проблем, что?       — Я? Я… Просто ответь, пожалуйста, ответь… Ты всё ещё любишь меня?       Собеседница снова отвела взгляд, но я прежним движением заставил её посмотреть на меня.       — Есть ли смысл отвечать на этот вопрос, — начала Дианна, — если ты меня совсем не любишь?       — Когда я такое говорил? — с некой злостью в голосе спросил я. — Я такого не говорил! Я такого никогда не говорил!       — Твою любовь к другой я восприняла как нелюбовь ко мне. Или это неправильно? Ты ведь не любишь меня, Логан.       «К другой? — завертелись в голове судорожные мысли. — К какой другой? Кто это — другая?» Бросив эти размышления, я посмотрел на Дианну и забормотал:       — Если это единственная причина, по которой ты отталкиваешь меня… Чёрт возьми, Дианна, если тебе нужно это, я могу через каждое слово говорить, что люблю тебя! Могу каждую секунду говорить, что люблю тебя! Хочешь? Ты хочешь этого?       Она отвернулась от меня с каким-то отвращением, и я, обняв Дианну за талию, притянул к себе.       — Я люблю тебя, — прошептал я ей на ухо и свободной рукой сжал заднюю часть её шеи, — люблю, люблю, люблю, люблю…       — Хватит, — как-то неуверенно произнесла Дианна и оттолкнула меня, но я снова обнял её и коротко поцеловал в шею. Какое-то время она не сопротивлялась, точно пыталась понять, нравится ли ей всё это, но уже через мгновение решительно сказала: — Оставь это, Логан! Хватит!       Отпрянув, я с удивлением и разочарованием взглянул на неё.       — Нет уже ничего, — тихо проговорила она, заправив за ухо прядь волос. — Всё. Ничего не осталось.       Я почувствовал себя последним дураком на свете. За то, что я только что сделал и наговорил, стало невыносимо стыдно. Опустив грустный взгляд, я затаил дыхание и спросил:       — Совсем?       — Останься хоть что-то, я бы тебя не отталкивала…       Нельзя было придумать ситуацию более глупую, чем та, в которую я попал. О боже! Провалиться бы под землю, прямо в самый ад! Пытаясь осознать, насколько нелепо я выглядел в тот момент и насколько сильным было желание Дианны рассмеяться мне прямо в лицо, я медленно сел на пол.       — Но я даже рада, что так получилось, — сказала она с полуулыбкой на губах, точно совсем не понимала, что мне было невыносимо плохо. — Знаешь, кажется, я даже начала верить в справедливость.       Я смотрел перед собой не смыслящим взглядом. Дианна села на пол рядом со мной и взглянула на меня. Мне казалось, что не только от её тона, но и от неё самой веяло холодом.       — Врёшь ты всё, — вдруг сказал я, не глядя на неё. — Ты всё ещё любишь меня.       — Что? — засмеялась Дианна.       — Сейчас тебе нужно только ударить меня ниже пояса, да посильнее; ты хочешь, чтобы я чувствовал то же, что и ты тогда… Но достаточно. Можешь больше меня не обманывать.       — Я и не обманываю тебя, как ты не можешь понять? — внезапно разозлилась собеседница. — Не люблю я тебя больше! Не люблю!       — Попробуй сказать, что ничего не чувствуешь сейчас.       Сказав это, я поцеловал Дианну. Она не ответила на мой поцелуй, а когда я отстранился, она удивлённо и в то же время рассержено посмотрела на меня.       — Любишь? — спросил я, с силой сжав её плечи. — Любишь?       — Перестань, Логан… — ответила она, часто дыша. — Хватит. Я уже сказала. Ничего не осталось.       Я снова уставился в одну точку перед собой и угрюмо замолчал. Мне казалось, в мире не было ничего сильнее моего унижения.       — Мне стыдно, — прошептал я, нахмурившись. — Мне кажется, я сейчас умру от стыда. Да нет, даже не умру, а подохну, подохну, как гнида!       — Из-за чего тебе стыдно?       Я не понимал, о чём она меня спрашивала, не понимал, что надо было ответить. Кажется, я не понимал даже, что она сидела рядом со мной; все мысли слиплись в один тугой комок.       — Логан, — тронула меня за плечо Дианна, но я не почувствовал её прикосновения. — Ты что, а? Логан…       Я закрыл глаза и вздохнул.       — Логан, ты слышишь меня? Логан…       — Да, я слышу, — отозвался я и открыл глаза. — Что тебе нужно, Дианна?       Яркий свет вдруг ударил меня по глазам, и я, немного поморгав, посмотрел перед собой. Дианны уже не было, как и не было прихожей, где мы с ней сидели на полу. Передо мной было широкое окно, сквозь которое пробивался солнечный свет, а рядом, объятая лучами этого света, стояла Эвелин…       — Я не Дианна, — проговорила она, с оскорблением сузив глаза.       Я резко сел на диване, сбрасывая с себя остатки сна, и испуганно взглянул на Эвелин.       — Конечно, — сказал я, — я знаю. Да, Эвелин… Что ты хотела?       Она отступила от дивана на шаг и, опустив растерянный взгляд, тихо ответила:       — Завтрак уже готов.       И ничего больше не сказав, она ушла на кухню. Взявшись обеими руками за голову, я огляделся: я ночевал сегодня в гостиной Блэков. О, ведь точно! Этот дурацкий сон совсем сбил меня с ног, но теперь я отчётливо понимал, что происходило вокруг, и вспоминал, что было вчера. День рождения Изабеллы, её драка с Мэри, наш с Эвелин танец, потом какао и… поцелуй… О боже! Эвелин ведь сказала вчера, что любит меня!       От этого сладкого воспоминания у меня заныло в груди, и я начал ползать по дивану, точно искал что-то, что смогло бы отвлечь меня от этого воспоминания. О, я целовал её! Что это значит теперь? Могу ли я считать, что мы… что мы теперь вместе? Помнит ли Эвелин то, что было между нами вчера? Чувствует ли она то же самое, что и я?..       Глядя в сторону кухни, где была Эвелин, я отчего-то робел. Как мне нужно говорить с ней? Нужно ли поцеловать её, сказав «доброе утро»? Или она посчитает моё поведение неприличным, а мои намерения — слишком наглыми? Но я ведь назвал её другим именем! А девушки этого терпеть не могут! Чёрт, да как можно было назвать Эвелин Дианной? Выходит, я очень виноват перед ней…       Эвелин сидела за столом и ложечкой размешивала сахар в чае. Когда я вошёл, она даже не посмотрела на меня, и это только усилило моё чувство вины.       — Ты специально встала пораньше, чтобы приготовить этот завтрак? — спросил я, оглядывая блинчики, сырные сэндвичи и какое-то печенье, расставленные по столу.       — Не специально, — негромко ответила Эвелин, всё ещё не глядя на меня. — Я почти не спала сегодня ночью.       Сев напротив, я обеспокоенно посмотрел на неё.       — Почему?       — Не знаю, — пожала плечами моя избранница, — разные мысли не давали покоя.       Я постарался спрятать улыбку, расцвётшую на моём лице. Если Эвелин не спала почти всю ночь, значит ли это, что вчерашний вечер своеобразно повлиял на неё?       — Извини, что я так, — стыдливо сказал я, подвинув ближе к себе кружку чая.       — Как?       — Что назвал тебя Дианной... Я не хотел. Правда. Мне приснился не очень приятный сон.       — Сны про Дианну вызывают у тебя неприязнь?       — Не именно сны про Дианну, а само содержание этих снов. Ума не дам, как это всё пришло мне в голову…       Эвелин слабо улыбнулась, но я заметил нотку грусти, отразившуюся в этой улыбке. Какое-то время я пытался развлечь Эвелин разговорами, старался шутить, однако вскоре понял, что моя собеседница думает совсем о другом и что думы её глубоки.       — О чём ты думаешь? — поинтересовался я, страшась, что Эвелин всё не может забыть мой недавний промах.       Вздохнув, она подняла на меня взгляд.       — Просто пытаюсь понять, — начала она, — благодаря чему умирают человеческие воспоминания. Вот ты как думаешь?       Я в растерянности опустил взгляд. Что нужно было ответить, чтобы не обидеть её?       — Я не знаю, — сказал я, так и не найдя достойного ответа на её вопрос. — Честно. Не знаю.       — А что люди делают, чтобы намеренно убить свои воспоминания?       Этот вопрос почему-то насторожил меня, и я, натянув улыбку, пожал плечами.       — Ждут, наверное.       — Ждут, — повторила моя избранница и, переведя взгляд на свою кружку с чаем, задумалась. Она молчала какое-то время. — Ты когда-нибудь старался их погубить?       — Старался, — нехотя признался я. — Эти попытки, должен сказать, ни к чему дельному не привели. Лучший убийца воспоминаний — это время. Со временем всё забывается.       — А воспоминания о человеке не всегда гибнут вместе с человеком, ведь правда?       — Правда, — несколько удивлённо ответил я. — Даже время не губит их, мы же помним, например, о людях, которые жили в прошлом, позапрошлом столетии, да и тысячу лет назад. Другое дело — воспоминания самого человека.       — А с ними что?       — Они как раз умирают вместе с самим человеком. Они были его, жили в нём, и он жил ими, а потом мгновенье — и уже ничего нет. Ни человека, который жил воспоминаниями, ни воспоминаний, которые жили в человеке. Говорю же, со временем всё забывается.       Эвелин, выслушав меня, улыбнулась.       — Когда-то и наши воспоминания навсегда умрут, — сказала она с не проходящей улыбкой.       Я несколько испуганно взглянул на собеседницу.       — Не нужно думать об этом, Эвелин…       — Как не думать о том, чему суждено случиться? — покачала головой она. — Ты ведь засыпаешь каждый вечер и каждый вечер думаешь о том, как проснёшься завтра утром, как встанешь, как продолжишь жить, видеться с друзьями, смеяться вместе с ними… Ты неизбежно думаешь о том, что будет.       — Да, но каждый вечер я думаю ещё и о том, что следующим утром я могу и не проснуться.       — Ты ведь всё равно думаешь о том, что будет.       — Но пробуждение не наступит. Значит, я думаю о том, чего в итоге не будет.       Эвелин засмеялась, и я, обрадованный её смехом, рассмеялся тоже.       — Глубже мыслить не нужно, — с улыбкой сказала она, — суть одна и та же.       — Может, ты и права. А о чём ты думала, засыпая сегодня?       Опустив глаза, она на несколько мгновений замолчала.       — О том, наверное, — начала Эвелин, заглянув мне в глаза, — о чём мы говорили с тобой перед сном.       Я затаил дыхание, но не решился больше ничего спросить и ничего ответить. Если Эвелин помнила наши вчерашние разговоры, значит, она помнила и поцелуй… Почему же она не заговорила об этом первая? Наверное, она просто была слегка смущена всем этим. Надо было дать ей время, чтобы свыкнуться с той мыслью, что наши с ней отношения поднялись с дружеского уровня и больше никогда не опустятся на него снова.       Теперь я знал, как можно было назвать наши отношения, и слово «дружба» явно к ним не вязалось. У нас с Эвелин была платоническая любовь. Да, мы любили друг друга, и эта любовь, как я считал, была на очень высоком уровне. Наши чувства не сводились к физическому, они были чисто духовным проявлением, и это одновременно меня восхищало и удивляло. Говоря начистоту, я никогда и не думал, что такое может быть, тем более в сегодняшнем опошленном и грубом мире. К тому же я всё ещё не мог доверять той одурманивающей мысли, что я любим Эвелин. Доверять ей — это в моей голове сводилось к безумству.       Допивая чай, я написал сообщение Джеймсу, желая выяснить, какой исход имела его вчерашняя ссора с Изабеллой. Но кончился завтрак, после завтрака прошёл час, а ответа всё не было. Начиная отчего-то беспокоиться, я позвонил ловеласу в отставке. Трубку он, как можно было догадаться, не поднял.       Что могло случиться? Да ничего. Возможно, Джеймс просто оставил телефон на первом этаже, а сам дрыхнул на втором. Однако повод для волнения у меня отчего-то нашёлся. Я начал нервничать.       — Что не так? — забеспокоилась Эвелин, очевидно, заметив моё волнение.       Я улыбнулся, чтобы показать ей, что беспокоиться абсолютно нечего, и осторожно спросил:       — Помнишь, что произошло вчера на вечеринке Джеймса?       Она слегка нахмурилась и переспросила:       — На вечеринке Джеймса?       — Да. Мы были там вчера.       — Я помню, что мы были там вчера. Я не помню, что происходило… Совершенно ничего.       Эта новость одновременно огорчила и обрадовала меня.       — Просто именинный торт девушки Джеймса оказался на полу, — слабо улыбнулся я. — Обидно немного. Он был красивым и, наверное, очень вкусным.       Эвелин тоже обнажила зубы и нежно накрыла мою ладонь своей.       — Что тебя беспокоит? — тихо спросила она.       Меня тронули её забота и деликатность, с какой она задала последний вопрос. Может быть, Эвелин предполагала, что моя тревога связана с моей душевной болезнью, но из осторожности не стала спрашивать об этом напрямую.       Сжав её руку, я поджал губы и ответил:       — Джеймс что-то не отвечает. Но ничего, я думаю, он просто спит, только и всего.       — Да. Не тревожься напрасно, это вредно.       И всё-таки хорошо, что Эвелин не помнила вчерашней драки. Я не хотел думать о том, что Эвелин знает о существовании таких лживых, дерзких и неприличных особ, какими являлись Изабелла и Мэри, например. К той же категории относилась Чарис, о которой я до последнего момента не хотел рассказывать Эвелин, и, думаю, Уитни тоже была из числа этих демонов, на фоне которых у Эвелин из лопаток пробивались ангельские крылышки. Она была более доброй, искренней, заботливой и бескорыстной, чем эти демоны, чем все люди, живущие и жившие на белом свете. Поэтому я бы очень не хотел, чтобы Эвелин хотя бы находилась в одной комнате с теми дамами, сердца которых были полны лжи и грязи. Где-то в глубине моей души таился страх, что Эвелин в чём-то изменится под этим дурным влиянием, хотя я отчётливо понимал, что такой, как они, она не станет никогда.       Примерно через час домой вернулись мистер и миссис Блэк, оба в наилучшем расположении духа. Я сразу засобирался уезжать, но Дженна и Джонни принялись уговаривать меня остаться на обед. Как бы тяжело и неудобно мне ни было отказывать, я всё же дал родителям Эвелин вежливый отказ.       — Мне правда пора. Дела ждут, — оправдывался я с улыбкой.       — Деловой человек старается везде успеть, — сказал мистер Блэк, опустив помрачневший взгляд, — и думает почему-то, что семья и друзья подождут, а вот дела ждать не могут ни минуты. Я тоже так думал, Логан. И, как видишь, понял, что допустил чудовищную ошибку, только вот времени уже не вернёшь.       — Я понимаю… Но я как раз собираюсь потратить время на друзей.       — А, — приподнял брови Джонни. — Друзья как раз ждать не могут. Поезжай. Но я надеюсь, ты заглянешь как-нибудь на ужин.       Едя в такси, я не мог перестать думать о моём сегодняшнем сне. Воспоминание о нём заставляло меня настораживаться, а в отдельные минуты даже дрожать от странных мыслей. Правда ли, что сны выражают наши тайные, глубоко запрятанные желания? Если так, то с чем связано моё сегодняшнее сновидение?..       Нет, скрывать от себя эти мысли уже не представляется мне возможным. Да, я не раз думал о том, чтобы вернуться к Дианне, не раз думал о том, что мне было невыносимо плохо без неё, и злился на себя за эти мысли. Почему я всё ещё не мог всецело предоставить себя Эвелин, почему не мог полностью переключить на неё все свои мысли? Может, ответ на эти вопросы крылся в каком-то подсознательном и стихийном страхе, всё том же страхе, который утешал меня в те времена, когда мы с Дианной были вместе. Я не мог быть один. Встречаясь с Дианной, я успокаивал себя мыслью, что это — единственная преграда, стоящая между мной и Эвелин. Но теперь, когда с Дианной отношения были уже разорваны, а отношения с Эвелин ещё не поднялись на тот уровень, на который я желал их возвысить (а делать это самому означало для меня грубо и насильственно давить на Эвелин), я понимал, что моё возвращение к Дианне могло быть гораздо реальнее моего воссоединения с Эвелин. Признаюсь, несколько раз я даже собирался позвонить своей бывшей девушке и, с учётом её реакции на мой звонок, возможно, даже предложить ей…       Но нет, это всё было невозможным и безнадёжным. Моё возвращение к Дианне унизило бы как меня, так и её саму. В конце концов, если я мучил себя своими мыслями и душевными терзаниями, то мучения бедной Дианны, и так изрядно пострадавшей от моего вмешательства в её жизнь, были бы совершенно лишними. Не мог я больше присутствовать в её жизни, это я чётко понимал, но принимать всё ещё не хотел. В этом привыкании к людям, наверное, и заключалась моя самая большая проблема.       — Какие часы? — нахмурился Джеймс, открыв мне дверь. Плечом он держал у уха мобильный телефон. — Да чёрт, не видел я никаких часов, Питер! Не знаю. Ничего я искать не буду. Если хочешь, приезжай и сам их ищи.       Сбросив вызов, Маслоу посмотрел на меня и устало вздохнул.       — Ты тоже что-то потерял? — спросил он, оглядываясь по сторонам в поисках какой-то вещи. Я не мог не заметить, что он был будто чем-то расстроен, на что-то зол, чем-то озабочен.       — Нет.       — А зачем приехал тогда? — раздражённо взглянул на меня друг. — И без тебя тут дел хватает.       Оглядев прихожую, я спросил:       — У тебя все вечеринки так кончаются?       — Нет, а ты думал вечеринку устроить так просто? Конечно, чужая вечеринка — это только танцы, веселье и вкусная еда!       — Да не ори ты, я просто спросил. — Наблюдая за Джеймсом, я задумчиво произнёс: — Даже как-то странно видеть тебя трезвым после вечеринки… Ты вообще, что ли, не пил?       — Вообще как-то не до этого было.       Маслоу пошёл в гостиную, и я как-то машинально двинулся за ним. В гостиной, на диване, сидели не знакомые мне парень и девушка и целовались.       — Грэг, Синди, — сердито вздохнул Джеймс, — всё, уже рассвет. Разве вы не видите, что все давно разъехались по домам?       Грэг и Синди даже не придали значения реплике ловеласа в отставке, и он, надувшись и покраснев от злости, крикнул:       — Да хватит жрать друг друга! По домам, я сказал!       Они тут же подпрыгнули на месте, одновременно засмеялись и, взяв с дивана свою верхнюю одежду, быстрыми шагами удалились в прихожую. Джеймс принялся собирать с пола пустые бутылки, и в это же время с кухни послышался женский смех.       — Кажется, ещё не все в курсе, что вечеринка уже закончилась, — сказал я, помогая другу убираться.       — Да нет. Это Изабелла.       Вспомнив, зачем я приехал, я посмотрел на Джеймса и спросил:       — Вы помирились с ней?       — Помирились, — ответил он. — Сразу же после того, как… как мы с Кеном оттащили их двоих друг от друга.       — Она объяснила причину, по которой мы все стали невольными свидетелями не очень приятной картины?       — Да что женщины могут объяснить? Наплела она что-то про ревность, извинилась, на этом и кончилось.       — Ты просто принял извинения… и всё?       — Не всё. Потом ещё мы занимались любовью в ванной на втором этаже.       — Я таких подробностей не просил, — с усмешкой сказал я. — Я просто видел, что ты был очень рассержен её поведением, и думал, что простыми извинениями она не отделается. Но ты всё равно нервный какой-то. Продолжаешь на неё злиться, так?       Маслоу сердито поджал губы.       — А как можно спокойно относиться к этому бессмысленному поступку? А? Вот скажи, Логан, как ты относился к тому, что Дианна иногда выпивала?       Я насторожился этим напоминанием о Дианне, потом нахмурился и вспомнил свой сегодняшний сон. Мимоходом отметив, что это воспоминание снова вернуло меня к мыслям о нашем с Дианной примирении, я тихо ответил:       — Нормально.       — Нормально? А вот я просто терпеть не могу пьяных девушек, и Изабелла тому не исключение! Я вообще впервые увидел её пьяной, и моё первое впечатление было не очень приятным.       — Именно поэтому она сидит на кухне одна?       — Да, вообще-то… Теперь я понимаю, почему она умоляла меня отказаться от бренди. Видеть её такой не хочу!       — Почему бы просто не отправить её спать?       — В спальне я ещё не убирался, — со вздохом ответил Джеймс. — Там ступить негде, поэтому Изабелле и спать пока что негде. Кстати, хорошо, что ты приехал. Можешь посидеть на кухне, пока я буду убирать спальню?       — Что? Посидеть на кухне с пьяной Изабеллой? — возмущённо нахмурился я.       — Я же не могу одновременно убираться и смотреть за ней, приступ может случиться в любую секунду… А если он произойдёт в моё отсутствие, то я себе этого никогда не смогу простить!       Я ехал сюда вовсе не затем, чтобы следить за Изабеллой, поведение которой в данный момент было неадекватным. Альтернатива остаться у Блэков на обед казалась мне теперь более приемлемой, и я сильно пожалел, что отказался от предложения Дженны и Джонни.       — Давай я уберу вашу спальню, — предложил я, слабо улыбнувшись, — а ты в это время будешь следить за своей ненаглядной, а?       — Ага, — тоже улыбнулся Маслоу, — если ты так хочешь оттирать засохшую рвоту с ковра, то пожалуйста, давай поменяемся.       — Не, — поморщившись, произнёс я и бросил взгляд в сторону кухни. — Если так, то из двух зол я всё-таки выберу меньшее.       — Ну и отлично.       Хозяин дома начал подниматься по лестнице.       — Стой, а что мне делать, если приступ внезапно начнётся? — обеспокоенно спросил я.       — Ты же видел, что я делаю, когда это случается… Ингалятор у неё в сумочке, запасной в кухонном шкафу на нижней полке слева. Главное — не нервничай.       — Если Изабелла начнёт нервничать, это передастся и мне, ты же знаешь… Я в таком состоянии ничего не смогу сделать.       — Ладно, если всё совсем будет плохо, просто позови меня.       Я пошёл по направлению кухни, но голос друга остановил меня.       — Ах, да, ещё кое-что, — сказал Маслоу, коснувшись указательным пальцем своего правого виска. — Я должен предупредить тебя… Не удивляйся, если услышишь, что Изабелла говорит по-французски. Я, конечно, сегодня был в шоке, когда услышал от неё это, прибавь к моему шоку ещё то, что я ни черта не понимаю по-французски! В общем, когда она будет говорить с тобой на чужом языке, просто молчи и улыбайся.       «Именно это я обычно и делаю, когда говорю с ней», — подумал я и поблагодарил Джеймса за ценное предупреждение.       Когда я вошёл на кухню, моему взору сразу же открылась картина ужасающего беспорядка. Повсюду был какой-то мусор, пустые упаковки из-под чипсов, бутылки из-под пива и бренди, разлитая на полу вода, уроненный кем-то кусок торта… Среди этого бардака за столом сидела Изабелла и, икая, ела салат, который мы с Джеймсом приготовили вчера. Увидев меня, она улыбнулась и сказала:       — Salut le héros-amant. («Привет, герой-любовник» (фр.) — прим. автора.) Не знаю, зачем ты пришёл, но я занята.       И она продолжила есть салат. Я, усмехнувшись, отодвинул стул и сел на него.       На лице Изабеллы всё ещё красовались кровавые царапины, поэтому, глядя на её лицо, я не мог прогнать из головы воспоминания о вчерашней драке.       — Что собираешься делать с этим? — спросил я, не желая сидеть в угрюмом молчании, и указал на лицо Изабеллы.       Она улыбнулась, сузив глаза, и аккуратно коснулась одной из царапин указательным пальцем.       — Сучка Мэри, — проговорила она, выговаривая «р» по-французски. — Никаким тональным кремом это теперь не скроешь, с-с-сучка...       — Ну, утешься тем, что лицо Мэри сейчас выглядит не лучше. Повод для драки был не слишком достойный, правда?       — Не знаю. Для неё, может быть, и не слишком достойный.       — А для тебя?       Изабелла засмеялась.       — Достойный! — ответила она, ковыряясь вилкой в салате и не переставая улыбаться. — Я могу каждой, каждой показать, что приближаться к моему мужчине хотя бы на шаг, да ещё и флиртовать с ним у меня на глазах достойно наказания; эти действия влекут за собой неприятные последствия.       — Ты настолько ревнива? — нахмурился я. Этот вопрос о ревности Изабеллы оставался неразрешённым для меня, казался какой-то сложностью, в суть которой я никак не мог вникнуть.       — Ревность — это страх. А я не боюсь, я просто не допускаю, чтобы с Джеймсом разговаривала какая-нибудь девка, клюнувшая лишь на его внешность и телосложение.       Я хмыкнул.       — Разве ты сама не позволяешь себе флиртовать с другими? — спросил я, вспоминая поездку в Мексику, наш с Джеймсом разговор о поведении Изабеллы и не испытывая при этом положительных эмоций. — Даже у него на глазах?       Изабелла перевела на меня возмущённый взгляд. Она смотрела так, будто я знал то, чего не должен был, будто она осознавала нечестность своих поступков и в то же время наслаждалась этой нечестностью.       — Джеймс очень ревнив, — только и ответила она.       — Ревнив? То есть ты думаешь, что он боится?       — Боится, что я могу найти себе более достойного? Да, возможно.       — По-моему, ты переоцениваешь себя и недооцениваешь Джеймса, — выговорил я сквозь зубы, раздражённый словами Изабеллы. Мимоходом я мысленно отметил, что ревность, наверное, никогда не уйдёт из моей жизни.       — Tu es un spécialiste de la relation? («Ты специалист по отношениям?» (фр.) — прим. автора.)       Не поняв вопроса, я сказал:       — Я вижу, как он относится к тебе и как ты относишься к нему.       — О, не рассказывай. Я уже давно поняла, что ты не считаешь меня достойной твоего дружка.       Я усмехнулся краем рта.       — Джеймс, может быть, и ревнует, но он никогда не ставил тебя в глупое положение.       — Ой-ой-ой, какая я плохая, — покачала головой Изабелла и поцокала языком. — Кошмар.       Какое-то время мы молчали. Изабелла продолжала есть салат, а когда доела, то взглянула на меня и улыбнулась.       — Это Джеймс тебя сюда подослал? — спросила она.       — Не подослал, а просто попросил посидеть здесь немного, — ответил я, уже не желая говорить с ней.       — Ну и как ты можешь после этого утверждать, что он не боится? Боится. Ещё как.       — Это нормальный страх.       — Ты тоже боишься? — спросила Изабелла, вытянув руки вперёд, и легла грудью на стол.       Я передёрнул плечами.       — А чего можно бояться? — задал я риторический вопрос, но моя собеседница посчитала нужным на него ответить.       — Смерти, например.       — Нет, умереть не страшно. Для меня… Для меня разочарование страшнее смерти.       — Разочарование в человеке? — После моего утвердительного кивка Изабелла с каким-то наслаждением улыбнулась. — А ты знаешь, что страхи врываются в жизни тех, кто очень боится и кто постоянно думает об этих страхах?       — Да, мысли материальны, но я не думаю о своём страхе.       — Но ведь это не избавляет тебя от него, так?       Не ответив, я отвёл глаза в сторону. Слова Изабеллы уже давно начали меня раздражать, и я перестал вникать в их суть.       Она выпрямилась, потянулась и глубоко вздохнула.       — На самом деле страхи есть у каждого, — сказала Изабелла. Я слушал её вполуха. — И у мужчин и у женщин, особенно у женщин.       — Ага, жизнь женщины просто переполнена страхами. Не успеть накраситься с утра — что для вас может быть страшнее?       Говоря «вас», я не имел в виду поголовно всех женщин. Да, я исключал из этого списка Эвелин, потому что я не приравнивал её к остальным демонам, которые, как оказалось, окружали меня на протяжении всей моей жизни.       — Пожалуй, не успеть накраситься до того, как проснётся он, — с ироничной улыбкой ответила Изабелла.       — Кроме шуток, — посерьёзневшим голосом сказал я, — чего боишься ты?       Она снова вздохнула.       — Потерять свою девочку, — сказала избранница Джеймса, немного подумав. — Ах, Санни… Да. Это вполне объяснимый страх.       Я нахмурился, снова раздражившись от её слов.       — Потеря подруги для тебя страшнее потери любимого? — с возмущением высказал я свои мысли, сделав особое ударение на слово «любимого».       Изабелла вдруг залилась звонким смехом.       — Drôle! («Смешной!» (фр.) — прим. автора.) Нет-нет, Санни мне не подруга. — И, прокашлявшись, она снова засмеялась.       Я смотрел на неё с сердитым удивлением.       — Я говорила не о потери подруги, а о потери дочери, — сказала Изабелла с улыбкой.       Услышав это, я чуть не рухнул со стула. Слово «дочери» ударило меня по ушам, голова пошла кругом. «Бедный Джеймс!» — сразу же пронеслось у меня в голове. Побелевшими пальцами я взялся за стол и, немного наклонившись, шёпотом переспросил:       — До-че-ри?       — Дочери. О, я сейчас тебе фотку покажу. Уверяю, в эту прелесть невозможно не влюбиться!       Изабелла потянулась к своей сумочке, чтобы достать телефон, но я, схватив её за запястье, оттолкнул сумочку куда подальше.       — Прошу, не нужно! — шёпотом взмолился я. Маслоу мог войти в любую минуту, и я не хотел, чтобы его и без того раздражённое настроение ухудшилось, я не хотел, чтобы Джеймс разочаровался в своей избраннице. — Не надо, Изабелла, не надо!       Глядя на меня, она улыбалась.       — Как попросишь, — сказала она. — De quoi as-tu peur de vous, enfant? («Чего ты боишься, малыш?» (фр.) — прим. автора.)       — Сколько ей лет? — вполголоса спросил я.       — Два годика только.       — И сколько лет её жизни ты была рядом с ней?       Изабелла, глядя в пол, поджала губы, потом улыбнулась.       — Пару месяцев, — ответила «молодая женщина» и, как оказалось, молодая мать.       — А остальное время? — Я затаил дыхание, почему-то боясь услышать, что дочь Изабеллы живёт в детском доме.       — Остальное время с ней проводит папа. Слушай, ты не знаешь, где тут Джеймс прячет алкоголь? Я уверена, он где-то есть. Знаешь или нет?       Уже ничего не отвечая, я сидел молча, уставившись в одну точку не смыслящим взглядом. Эта неожиданная новость, которую я услышал минуту назад, только ухудшила моё отношение к Изабелле и усилила мою жалость к Джеймсу. Чем, чем он заслужил такой подарок судьбы? Неужели недостаточно было тех страданий, которые он вынес после первой встречи со своей ненаглядной?       Глядя на Изабеллу, изучающую полки и ящики, я думал о том, что её слова о дочери могли быть и ненастоящими. Не то чтобы она соврала — мало ли что может сказать пьяный человек? Может, это была неудачная шутка, может, Изабелла просто выясняла мою реакцию, не знаю; но теперь мне отчего-то казалось, что никакой Санни не существовало.       — Ты что, не хочешь со мной разговаривать? — спросила она, оставив тщетные поиски и снова сев на стул.       — Не хочу. Нравится моя честность?       — А почему не хочешь? — с запинками поинтересовалась Изабелла.       — Пьяный человек может сказать мало полезного. Но если ты хочешь говорить, говори. Я буду слушать молча.       — Под «слушать молча» ты подразумеваешь «пропускать мимо ушей»?       Неискренне улыбнувшись, я опустил голову и промолчал.       — Тогда будем говорить о том, что ты не сможешь пропустить мимо ушей, — сказала она. — Почему вы с Дианной расстались?       Я недовольно вздохнул и отвёл глаза в сторону. Слишком много разговоров о Дианне за одно утро…       — Дороги разошлись, — ответил я с мрачным видом. — Так бывает.       — Дороги разошлись? — пьяно нахмурилась Изабелла. — Странно. Я думала, Дианна ушла от тебя из-за того, что ты бил её.       Я возмутился той бесцеремонности, которую позволяла себе избранница Джеймса, и смерил её холодным взглядом. Мысленно я пообещал себе поговорить с Маслоу на эту тему. Неужели он не видит границы, за которые нельзя переходить в разговоре со своей девушкой? Мои отношения с Дианной — это личное, и я не считал, что Джеймс был вправе говорить об этом с Изабеллой.       В ту минуту мне пришла мысль: а может, рассказать Маслоу о Санни? Да, плевать, пусть он думает об Изабелле как угодно плохо, ведь она заслужила это вполне! Спасти счастье друга — это не главное. Главное — раскрыть ему глаза, рассказать правду. В конце концов, каким я буду другом, если скрою от Джеймса всё это?       — А как по-французски будет «Не суйся туда, куда не просят»? — спросил я дрожащим от напряжения голосом.       Изабелла засмеялась, запрокинув голову назад, и её смех внезапно прервался кашлем.       — Всё-таки из-за этого, да? — улыбнулась она.       Глубоко вздохнув, я задержал дыхание и попытался взять себя в руки. Мне не хотелось отвечать грубостью на беспардонность.       — Нет-нет, Логан, не сдерживай эмоции, это вредно. Ну? Давай. Ударишь меня?       — Хватит, — ледяным тоном выговорил я. — Чего ты добиваешься?       Ничего не ответив, она расплылась в улыбке наслаждения.       — А что тебя раздражает больше всего? — спросила «молодая женщина».       — Как много вопросов… — сквозь зубы процедил я, с раздражением закатив глаза.       — Нет, и всё-таки. Что?       — Глупые вопросы! Меня раздражают глупые вопросы!       — То есть я тебя сейчас раздражаю, верно?       Я успел тысячу раз пожалеть о том, что согласился помочь Джеймсу. Не надо было приезжать сюда, не надо было разговаривать с Изабеллой… Лучше бы я остался у Блэков, рядом с Эвелин.       — Подняв руку на женщину, навсегда лишаешься статуса мужчины, знаешь об этом?       Я сжал кулаки и до боли стиснул зубы.       — А в каком случае женщина лишается своего статуса? — спросил я, испепеляя собеседницу взглядом.       — А ты будто не знаешь? Или хочешь, чтобы я тебе наглядно показала, в каких случаях это происходит?       Не собираясь отвечать на последний вопрос, я встал и, переполненный злостью, молча пошёл к выходу. Избранница Маслоу вскочила на ноги, в одно мгновение очутилась рядом со мной и схватила меня за плечи.       — Стой, стой. — Она внимательно посмотрела в мои глаза. — Куда же ты убегаешь? Ты даже не собираешься затыкать мне рот? Но я ведь так раздражаю тебя!..       Она взяла мою руку за запястье и подняла её на уровень своего лица.       — Что за бред? — нахмурился я и вызволил свою руку из плена её пальцев. — Что это, твою мать, за бредятина?       — Мне просто интересно, ударишь ты меня или нет. Ну? Ударишь?       Вместо ответа я почему-то вдался в бессмысленные размышления: а смог бы я когда-нибудь ударить Эвелин?.. Представив эту ужасающую картину, я постарался отогнать эти мысли в сторону. «Бесполезно обманывать себя, — сразу же пронеслось в голове. — Неужели ты когда-нибудь думал о том, что сможешь ударить Чарис? А теперь вспомни, где она, и вспомни, где последний год проходили ваши с ней встречи».       Услышав шум с правой стороны, мы с Изабеллой одновременно повернули головы. В дверном проёме стоял Джеймс; его левая бровь была изогнута в недоумении. Мне сейчас же пришли в голову мысли о Санни и о моём намерении рассказать Джеймсу всю правду. Теперь, посмотрев на него и оценив то, каким он становился в присутствии Изабеллы, я твёрдо для себя решил: ему о Санни знать не нужно.       — Oh, mon mignon («Ох, мой милый». (фр.) — прим. автора.), — засияла Изабелла.       — Я убрал спальню, — сказал Маслоу ничего не выражающим тоном и перевёл взгляд на меня. — Теперь там нет того тошнотворного запаха, и там вполне можно спокойно спать.       — Спать, — повторила его избранница и, подойдя к нему, положила руку ему на плечо. — Да, спать, конечно… — И, нежно чмокнув Джеймса в шею, Изабелла ушла; складки её тёмно-зелёной велюровой юбки переливались в ярком свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь окна.       — Что это было, чёрт возьми? — нахмурившись, развёл руки в стороны хозяин дома.       Подняв на друга рассерженный взгляд, я медленно двинулся в сторону прихожей и вполголоса проговорил:       — Спасибо. Теперь я тоже ненавижу пьяных девушек.        — В последнее время я чувствую что-то неописуемое, — делилась со мной мыслями и чувствами Эвелин. — Я просыпаюсь по утрам с той мыслью, что зайду в её спальню, увижу её там и, как обычно, найду в ней своё утешение… Но потом родители либо моя тетрадь напоминают мне, что Уитни нет, что она уехала… И тогда моя душа наполняется очень странными чувствами. Я ощущаю, будто Уитни была моим другом в далёком-далёком прошлом, будто её уход даже не задел меня… Не знаю. Раньше я хотела ненавидеть её, я и ненавидела её за то, что она покинула всех нас. Но теперь я думаю, я думаю… Мои воспоминания о ней постепенно умирают. Мне кажется, я её забываю.       Мы сидели в её спальне, и это был один из тех драгоценных вечеров, которые я проводил в доме Блэков. На самом деле, помимо моей необходимости быть рядом с Эвелин, была ещё одна веская причина моего сегодняшнего визита в этот дом. Завтра утром я шёл на приём к неврологу, и поддержка со стороны предмета моего восхищения была мне очень нужна. Меня вдохновляло стремление Эвелин избавиться от своего недуга, и я надеялся почерпнуть силы из неиссякаемого источника её стойкости. Мне нужна была смелость, чтобы войти завтра в кабинет невролога.       — Забвение близких — это не хорошо, — сказал я, глядя на Эвелин. — Это грустно.       — А я думала, что отпускать людей и оставлять их в прошлом разумно…       — Людей, которые обманули тебя, — да. А родную сестру так просто не забудешь.       Я разозлился на себя из-за того, что ляпнул не подумав. Но Эвелин, кажется, не приняла эту мою фразу во внимание.       — Поступок Уитни ты не считаешь обманом? — спросила она полушёпотом. — Она обещала, что не оставит меня, а нарушение обещания — это и есть обман.       Немного подумав, я всё же согласился с собеседницей.       — Но это не значит, что тебе обязательно нужно забывать её, — сказал я. — Иногда можно понять человека и снова принять его, каким бы ужасным ни был его поступок. Прощение — это благородство, помнишь, ты сама говорила?       Эвелин покивала головой, задумчиво глядя в пол.       — А повторное прощение, — начала она, — это благородство или глупость?       Я не успел ответить: дверь спальни Эвелин отворилась без стука, и в комнату заглянула миссис Блэк.       — Эвелин, — позвала Дженна дочь, взявшись дрожавшей рукой за дверь, — милая, спустись, пожалуйста… Там… там Уитни приехала.       Мы с Эвелин настороженно переглянулись.       — Чертовщина, — почти беззвучно прошептал я.       С первого этажа послышались возмущённые крики мистера Блэка, голос которого трещал от негодования, да и миссис Блэк не выглядела спокойной. Я понимал, что там, внизу, намечалась сцена семейных разборок, а значит, делать здесь мне было больше нечего.       Эвелин молча смотрела на меня, будто спрашивала, можно ли ей спуститься. Я грустно улыбнулся ей и, взяв с кровати свой рюкзак, сказал:       — Иди.       — Не уезжай. — Она вцепилась в мою руку мёртвой хваткой и посмотрела мне в глаза с отчаянной просьбой. — Идём со мной.       Бросив растерянный взгляд на миссис Блэк, нетерпеливо дожидавшуюся дочь в дверях, я произнёс:       — Тебя ждёт твоя семья, поэтому…       — Но ты ведь тоже почти член нашей семьи, — убедительным тоном сказала она.       — Вовсе нет, Эвелин…       — Да. Ты моя семья. Не уезжай.       Слова Эвелин тронули меня, и я, тепло улыбнувшись ей, понял, что отпираться было бесполезно.       Уитни ждала внизу не одна: рядом с ней, держа её под руку, стоял Дейв, на лице которого красовалась совсем не уместная усмешка. Мистер Блэк, сдвинув брови, выговаривал дочери и её избраннику всё то, что копилось у него долгие недели. Они слушали его молча: Уитни — стыдливо опустив взгляд, Дейв — глядя мистеру Блэку прямо в глаза.       Но все слова, сказанные Джонни, потеряли смысл для Уитни, когда та увидела Эвелин. Стыд во взгляде Уитни изменился на восторг, и она, оставив позади своего избранника, рванулась в объятия Эвелин.       Но моя избранница, в отличие от своей сестры, не выразила радости, приятного удивления или любви. Она стояла, озадаченно глядя перед собой, и даже не обнимала Уитни в ответ. Та отстранилась. На щеках старшей из сестёр блестели слёзы.       — Эвелин… — удивлённо проговорила Уитни, глядя в глаза сестре. — Я думала, ты соскучилась по мне…       Эвелин, совершенно равнодушно отреагировав на слёзы близкого человека, подошла ко мне и, обняв, прижалась к моей груди. Уитни смотрела на неё с изумлением и одновременно оскорблением во взгляде; а я, не менее удивлённый и тронутый до глубины души, стоял словно парализованный. Эвелин старалась показать Уитни, что я стал для неё ближе, чем родная сестра, с которой она прожила бок о бок всю жизнь… Этот поступок точнее слов определял отношение Эвелин ко мне.       — Я тоже думала, что ты скучала, — сказала моя избранница дрожавшим голосом. Чтобы сделать хоть что-то, я нежно погладил Эвелин по волосам.       Уитни закусила нижнюю губу, чтобы скрыть судорогу.       — Я скучала, — прошептала старшая из сестёр, пожав плечами.       — Ты даже ни разу не позвонила мне, — отвечала Эвелин, не отстраняясь от меня. — Ни разу. Думаешь, я верю тому, что ты говоришь?       — Девочки, — вмешалась миссис Блэк, со строгостью сведя брови. — Что вы позволяете себе при гостях? Где ваши манеры?       Уитни посмотрела на меня полными слёз глазами, словно только сейчас заметила меня. Глядя на неё, я крепче прижимал к себе Эвелин и гладил её по плечу. Своим холодным взглядом Уитни будто бы говорила: «А ты здесь с какой стати? Тебе тут совсем, совсем не место».       — Да, Эв, — вмешался Дейв, которому, как мне казалось, тут тоже было не место. — Уитни вообще-то действительно скучала по тебе. А ты, моя девочка, проявляешь неуважение, говоря ей всё это.       Моё и без того неприязненное отношение к Дейву только ухудшилось после его слов. Мне казалось невыносимым терпеть такое отношение к Эвелин, казалось невозможным, чтобы кто-то с такой небрежностью говорил ей «моя девочка». Я смерил Дейва уничтожающим взглядом и уже готов был сказать ему что-нибудь в ответ, но решил, что полезнее будет взять себя в руки и остудить свой пыл. «Не вмешивайся, — говорил голос внутри меня. — Дейв с тобой не разговаривал, и ты с ним не говори. Не хватало ещё лишиться авторитета в глазах мистера и миссис Блэк!"       — Я тысячу раз просила тебя не называть меня Эв, — произнесла моя избранница дрожавшим голоском. — Ты проявил не больше уважения, украв у нас Уитни! Если бы не ты, наша семья не трещала бы сейчас по швам!       — Тш-ш-ш, — прижал я к себе Эвелин. — Тише.       Уитни вытерла тыльной стороной ладони мокрую от пробежавшей слезы щёку и, покачав головой, прошептала:       — Не могу поверить, что слышу от тебя это.       — Ну не надо, хорошая, — обнял её Дейв и чмокнул в висок, — ты же всё знаешь… Не надо. Не плачь.       Побледневшая миссис Блэк судорожно хватанула ртом воздух и, пошатнувшись, двинулась в сторону кухни.       — Дорогая? — обеспокоенно позвал её мистер Блэк.       — Водички надо попить, — прозвучал её сухой голос. — Сейчас вернусь.       Когда Дженна ушла, Джонни удостоил нас четверых пылающим от злости взглядом.       — Чокнутые, — гневно прошептал он, — хотите мамины нервы совсем на нет свести?       — Папа, — всхлипнула Уитни, — давай оставим эмоции на время? Мы приехали с новостями, вообще-то… И я хотела извиниться за те мои слова о том, что…       — Я помню, — прервал её мистер Блэк. — По справедливости, я тоже виноват. Так что и я хотел бы извиниться.       Примерно через минуту конфликт между отцом и дочерью был разрешён, причины её побега определены и обговорены. К тому моменту, когда Уитни в знак примирения обняла своего отца, миссис Блэк уже вернулась в гостиную.       — Мы определились с датой свадьбы, — сказала Уитни, взглянув на родителей, и сжала руку своего избранника. — Она будет в середине июня. А последние несколько недель мы с Дейвом просто пытались понять, каково это — жить вместе… Свои трудности в этом, конечно, есть, но мы уже начинаем привыкать. К тому же нам это теперь необходимо.       — И что это, — хмыкнул мистер Блэк, — вы приехали, чтобы снова уехать?       — Грубо говоря, да, — кивнул Дейв и, улыбнувшись, посмотрел на свою невесту. — Но новость по поводу свадьбы — это ещё не всё. У нас с Уитни будет малыш.       И он обнял Уитни, прижав ладонь к её животу.       После слов, произнесённых Дейвом, наступила кратковременная тишина, очень быстро прервавшаяся радостным всхлипом миссис Блэк. Мистер Блэк удивлённо и в то же время обрадовано захохотал.       — О боже, — проговорила Дженна, прижимая ладонь к губам, — боже… Моя дочечка… Поздравляю, Уитни, поздравляю, Дейв, я так рада, так рада…       Пока они обменивались поздравлениями, благодарностями, счастливыми объятиями, я наблюдал за Эвелин. Моя избранница молча смотрела на свою семью, во взгляде Эвелин читались разочарование и как будто даже страх.       — Ну, а ты что стоишь? — улыбнулся Дейв, обернувшись и взглянув на Эвелин. — Ничего не хочешь сказать нам с Уитни? Идём к нам.       Я почувствовал себя чужим в этом доме, никому не нужным, никому не принадлежавшим. Дженна, Джонни, Уитни, Эвелин и даже Дейв — все они семья. А я кто?       Эвелин, ответив на приглашение Дейва презрительным взглядом, молча рванулась к ступенькам. Мгновение — и она уже скрылась за лестничным пролётом.       — Эвелин, — с отчаянием выговорил я, пытаясь остановить её, но она меня уже не слышала.       Радость семьи Блэков переросла в удивление; все, кроме меня, озадаченно смотрели на пустую лестницу.       — Мои поздравления, — притворно улыбнулся я Уитни с Дейвом и, оставив их наедине со своей неземной радостью, побежал вверх по лестнице.       Эвелин сидела на кровати, согнув ноги в коленях и прижав их к груди. Она бросила на меня ни о чём не говорящий взгляд и отвернулась.       — Что не так? — спросил я, подойдя ближе.       — Что не так? Да на кого Уитни собирается меня оставить? На родителей, которые и так делают мне огромное одолжение, ежедневно разговаривая со мной, готовя для меня еду и отвозя меня на сеансы к неврологу?       Я присел на кровать и, чтобы немного утешить свою избранницу, положил руку на её ладонь.       — Ты за неё не рада?       — Я не знаю…       — Но ты ведь не думала, что Уитни всегда будет с тобой? — спросил я. — У неё теперь будет семья, и это здорово.       — Семья, — грустно подтвердила Эвелин. — Другая семья, не я. Теперь у неё будет ребёнок, которому она посвятит свою жизнь, а я… Я просто стану никчёмным элементом её прошлого.       Я невесело усмехнулся и опустил голову.       — Вот, что расстроило тебя больше всего, — сказал я. — Новость о свадьбе — это не то, что заставило тебя убежать наверх. Больше всего тебя расстроила новость о ребёнке.       Собеседница не смотрела на меня, её взгляд был устремлён в пол.       — Всю свою жизнь ты фактически была ребёнком Уитни, — продолжал я, глядя на Эвелин, — в конце концов, она сама говорила, что заменила тебе мать. А теперь у неё будет родной ребёнок, и это не может тебя не расстраивать, потому что ты чувствуешь, что тебе нашли замену... Но это не так, совершенно. В тебе говорить ревность первого ребёнка, который узнал, что у него будет братик или сестричка, только и всего.       "Всё равно ты сущий ребёнок", — мысленно добавил я. .       Эвелин не поднимала на меня взгляда. Когда я замолчал, её губы начали дрожать, и я, улыбнувшись, обнял её. Она заплакала.       — Я не хочу, не хочу, не хочу, чтобы она уезжала, — проговорила моя избранница, обнимая меня и всхлипывая. — Что со мной будет? Я же не вынесу, я не вынесу!..       — Она не насовсем уходит из твоей жизни. Вы будете видеться.       — Но всё на свои прежние места никогда не вернётся.       — Может, это и хорошо, — задумчиво сказал я, поглаживая Эвелин по волосам. — Перемены не всегда означают только плохое, ты в этом ещё убедишься.       Она отстранилась, вытерла слёзы и положила голову на мои колени.       — Главное, чтобы ты от меня никуда не делся, — тихо сказала Эвелин. — Этого мне точно не пережить.       — С чего ты взяла, что я вообще когда-нибудь смогу покинуть тебя?       Она посмотрела на меня.       — Но однажды ты ведь уже делал это, — вполголоса проговорила Эвелин. — Когда встретил Дианну.       Я, как обычно, насторожился от упоминания этого имени, и хмуро взглянул на собеседницу. Ну зачем, зачем она говорила о Дианне? Почему вообще девушки так любят упоминать чужие женские имена в разговоре с парнями? Или им так нравится мучить себя, придумывать причины споров и обвинять парней во всём, в чём только можно?       — В итоге ведь я всё равно вернулся сюда, — угрюмо сказал я.       — Да дело даже не в том. Правда в том, что я в твоей жизни не первая… И поэтому ты никогда не научишься по-настоящему ценить во мне то, что любишь. А ты в моей жизни — первый, единственный. И для меня это действительно много значит.       Я взял её за руку.       — Думаешь, для меня наши отношения значат меньше только из-за того, что до тебя в моей жизни уже были девушки? — Поймав на себе грустный взгляд Эвелин, я тепло улыбнулся. — Всё не так, как ты себе это представляешь… Наши с тобой отношения я ценю выше всех прочих вместе взятых, потому что раньше я не встречал таких, как ты. И никакие мои отношения с другими девушками не были похожи на наши с тобой. Никакие другие мои отношения никогда не будут похожи на наши хотя бы немного.       Она ничего не ответила, и я даже не видел, улыбнулась ли она, потому что не видел её лица.       — А что, если ты решишь уйти мне назло? — спросила Эвелин, и я с удивлением взглянул на неё, — решишь уйти, только чтобы заставить меня страдать, как это и было с Дианной?       — Что это значит? — не понял я. — Что значит назло?       — Ты же не любил Дианну, — с жёсткостью выговорила Эвелин, приподнявшись. — А встречался с ней, встречался долгие месяцы, в то время как…       Я затаил дыхание, готовясь услышать окончание фразы. Но его не прозвучало: Эвелин замолчала и теперь выжидающе глядела на меня.       — Я делал это не назло тебе… — растерянно выдал я.       — А для чего ещё? К чему была эта бессмысленность? Ты замучил и меня, и Дианну, и самого себя… Неужели это всё не имело никакой цели?       Я опустил глаза, не зная, что и сказать. Слова Эвелин вернули меня к уже давно забытым мыслям и обострили моё чувство вины.       — Я никогда не стал бы намеренно заставлять тебя страдать, — сказал я, посмотрев Эвелин в глаза, — никогда…       — Да, — дрожащим голосом прервала меня моя избранница и, обняв меня за шею, зашептала: — Да, конечно, ты не такой… Прости, прости, я просто не подумала…       — Лучше всегда говори то, о чём думаешь, — тихо сказал я, — даже если не думаешь, что это нужно говорить… Главное — не молчи.       И я почему-то поцеловал её в щёку, хотя вовсе и не собирался делать этого. Эвелин посмотрела мне в глаза, улыбнулась и снова легла на мои колени. А я, прерывисто вздохнув, попытался представить свою жизнь без неё. Ничего бы не было, ничего — только зияющая пустота, бесцветная дыра. Без Эвелин нет красок жизни, без Эвелин нет жизни.       Но что она хотела сказать? Что имела в виду, когда оборвала себя на полуслове? Неужели она хотела сказать, что я встречался с Дианной, в то время как Эвелин… любила меня?..       В голову ударила мысль спросить её об этом. «А что тут такого? — размышлял я, глядя на неё. — Не понятно — спроси. Лучше знать твёрдую правду, чем строить неуверенные догадки».       Я уже открыл рот, чтобы задать Эвелин вопрос, но вдруг понял, что моя избранница спит. Я сидел неподвижно, боясь любым неловким движением нарушить сон Эвелин, и начал думать о том, что случилось там, внизу, несколько минут назад. Я уже долгое время пытался понять, что представляли из себя мистер и миссис Блэк. Оснований не верить словам Эвелин у меня не было, но и при мне Дженна и Джонни никогда не подтверждали эти слова. Для меня они были заботливыми родителями, искренне беспокоившимися за своих детей; да и состояние миссис Блэк в сегодняшний вечер лишний раз подтвердило мои мысли.       Когда в спальню постучали, я вздрогнул, но не ответил на стук.       Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Уитни. Её лицо было заплаканным. Молча глядя на неё, я приложил указательный палец к губам.       — Она злится на меня? — шёпотом спросила Уитни.       — Ей сейчас непросто.       Сестра Эвелин опустила взгляд.       — Я хотела с ней поговорить.       — Лучше в другой раз, — прошептал я, невесело улыбнувшись. — Пусть она поспит.       — Да… Лучше…       И, бросив взгляд на свою сестру, Уитни медленно закрыла дверь. Мы с Эвелин снова остались вдвоём.       Неконфликтное отношение Уитни ко мне было непривычным, но думаю, я смог бы привыкнуть. Я уже и забыл те времена, когда она принимала меня в штыки и запрещала Эвелин видеться со мной… Почему-то теперь это вызывало у меня улыбку. Теперь, думая о том, что было раньше, и о том, что происходит теперь, я понимал, что был обязан быть рядом с Эвелин. Нет, я никогда в жизни не смог бы оставить её…       Не знаю, сколько времени я просидел неподвижно, думая обо всём на свете. Минут через тридцать, наверное, в спальню заглянул Дейв.       — Ой, — улыбнулся он, переводя взгляд то на меня, то на Эвелин.       — Что ты хотел?       — Хотел попросить помощи… Надо перенести чемоданы Уитни в машину. Но если ты занят, я справлюсь один.       — Да нет, я помогу. — Взглянув на спящую Эвелин, я сказал: — Будь добр, дай подушку.       Дейв дал мне белую, как снег, подушку, и я аккуратно переложил на неё голову Эвелин. Моя избранница всё так же беззаботно спала.       — У вас с Эвелин всё так серьёзно? — спросил меня Дейв, когда мы спускались по лестнице. — Признаться, она очень изменилась с момента последней нашей встречи.       — Это хорошие изменения?       — Не могу знать. Но Эв стала более решительной, и это, если рассудить, хорошее изменение.       Я улыбнулся. Да, думать о том, что я смог изменить Эвелин, что наши отношения переросли во что-то очень большое и серьёзное, — это было более, чем просто приятно.       Последний чемодан в машину загрузил мистер Блэк, вызвавшийся помочь нам с Дейвом. Я окинул взглядом пустой автомобиль, затем посмотрел на окна спальни Эвелин и спросил:       — А где Уитни?       — Она уехала, — засмеялся Дейв, — ещё два часа назад.       — Два часа? — с удивлением переспросил я. Время, которое я провёл в спальне Эвелин за размышлениями, пролетело одним мгновеньем.       Захлопнув дверцу машины, Джонни вздохнул и задумчиво сказал:       — Не верится как-то, что Уитни от нас навсегда уезжает…       — Да, — согласился я. — Тяжело смотреть, как рушится семья.       — Ничего не рушится, — замотал головой Дейв, — просто Уитни — давно оперившийся птенчик, которому уже законом природы предначертано вылететь из гнезда. Кажется, и Эвелин скоро выпорхнет, да? — И, улыбнувшись, он дружески пихнул меня в бок. Я только улыбнулся в ответ.       Потом Дейв пожал нам с мистером Блэком руки и, прыгнув в машину, уехал.       — Останешься на ужин? — спросил меня Джонни, проводив грустными глазами зятя.       Сначала я хотел отказаться, но потом вспомнил состояние миссис Блэк, представил, какой непростой период сейчас переживает эта семья, и согласился. Дженна была на кухне, когда мы с мистером Блэком пришли туда. Она постелила новую белоснежную скатерть и уже расставляла на столе тарелки.       — Эвелин не вставала? — спросила она и натянуто мне улыбнулась.       — Ещё нет.       — Пусть детка поспит, дорогая, — сказал мистер Блэк и подошёл к плите, на которой жарилось мясо. — Логан, будь добр, достань столовые приборы.       Я принялся выбирать из ящика ножи, вилки и ложки, как вдруг мы с мистером Блэком услышали резкий вскрик миссис Блэк. Обернувшись, мы увидели её стоящей у стола и держащей в дрожавших руках банку с томатной пастой. На белоснежной скатерти красовалось пятно от пасты.       — Ну, дорогая, — заботливо выговорил Джонни и, подойдя к супруге, забрал из её рук банку. — Может, тебе лучше прилечь?       — Нет, нет, — тихо сказала она и, свернув скатерть, добавила: — Сейчас я постелю новую, а эту застираю. Всё нормально.       Она ушла, а я бросил сочувствующий взгляд на мистера Блэка. Он добродушно улыбнулся и произнёс:       — Выспится и успокоится.       Какое-то время в кухне была тишина, слышно было лишь шипение жарившегося мяса.       — Слушай, я хотел спросить, — прочистив горло, начал Джонни. — У вас с Эвелин… что-то было?       Не ожидая услышать такой вопрос, я выронил из рук вилки и ножи и покраснел; столовые приборы отвратительно зазвенели.       — Вы имеете в виду… — неуверенно проговорил я.       — Да, — прервал меня мистер Блэк и выжидающе на меня уставился.       Не глядя на него, я отрицательно покачал головой.       — Не нужно смущаться, — засмеялся собеседник. — Я же отец. Я должен знать.       — Я п-понимаю… Просто хочу, чтобы вы знали, между мной и Эвелин нет ничего… такого…       — Нет? А я думал… Кхм. Но ты очень изменил её, ты знаешь об этом? Я никогда её прежде такой не видел.       — Какой — такой?       — Мечтательной. В последнее время она всё чаще забывается, летает где-то в облаках, улыбается… На неё такую смотреть приятно.       Я смущённо улыбнулся и опустил голову. Думать о влюблённой в меня Эвелин было непривычно, как-то даже страшно, а потому я постарался думать об этом как можно меньше. А лучше было бы переключиться на что-нибудь другое и вообще об этом не думать.       В то утро, когда мне был назначен приём у невролога, я проснулся с плохим настроением. Ехать в больницу не хотелось, и я настраивал себя на поездку как мог. «Это как приём у стоматолога, — думал я, готовя завтрак. — Да, будет неприятно, но стоит потерпеть. Этот приём пойдёт тебе на пользу. Просто надо немного потерпеть».       Я никому не рассказал про своё намерение посетить невролога, сам не знаю почему. Может быть, мне и самому не слишком верилось в то, что я делал, к тому же я не хотел, чтобы близкие проявляли излишнее внимание к моему недугу. Это раздражало, и я, оповестив всех близких о приёме и обнадёжив их, мог в последний момент струсить и подвести их.       За руль я сесть не смог из-за головной боли, поэтому до больницы доехал на такси. Перед кабинетом я долго стоял в нерешительности, пока какой-то мужчина, сердито сдвинув брови, не спросил меня: «Ты заходишь или нет?»       Чтобы набраться смелости, я подумал об Эвелин и, улыбнувшись, вошёл в кабинет.       — Доброе утро, — поздоровался я не слишком радостно.       Невролог, мистер Дэниелс, посмотрел на меня и, кивнув, указал на кресло у стола.       — Доброе. Присаживайтесь.       На негнущихся ногах я прошёл к креслу и сел в него. Я чувствовал, что моё лицо было бледнее лунного света.       — Логан, — полувопросительно проговорил невролог и посмотрел на меня, — мистер Хендерсон, верно?       — Верно.       — Вы впервые у меня на приёме, но я думаю, что наше общение будет эффективно влиять на нас обоих. Всё, что требуется от вас сейчас, это честно отвечать на мои вопросы.       Я молча смотрел на него, не зная, что сказать. Внутри у меня будто что-то долго и мучительно растягивалось; мне казалось, что сейчас мистер Дэниелс начнёт задавать глупые вопросы, искать в моих ответах и действиях признаки необоснованной агрессии, начнёт цепляться к каждому моему слову… И, в конце концов, я всё ещё с неприязнью вспоминал своей первый поход к неврологу.       Какое-то время мистер Дэниелс молча заполнял бумаги, после чего снял очки и с добродушной улыбкой взглянул на меня.       — Поделитесь со мной вот чем, — начал он, не прерывая нашего зрительного контакта, — что вас беспокоит в данный момент?       — Я… — растеряно проговорил я, — я ощущаю некую… тревогу.       — С чем это связано?       Я пожал плечами и ответил:       — С моим пребыванием в этом кабинете.       — Вот как. А скажите, мистер Хендерсон, в данный момент вы испытываете какую-либо физическую боль?       В ответ на этот вопрос у меня больно кольнуло в затылке, и я, поморщившись, сказал:       — У меня голова болит. В области затылка.       — Как сильно? По шкале от одного до десяти.       — Восемь, наверное... Где-то так.       — И часто это у вас? — продолжал задавать вопросы мистер Дэниелс таким образом, будто эти вопросы, как и все возможные варианты моих ответов, были приготовлены и продуманы им заранее.       — Раза два в неделю…       — А ваша работа отнимает много физических сил?       — Достаточно, — ответил я, кивнув. — Вечерами, после работы, случается такое, что у меня болит голова, причём очень сильно. А ещё боль настигает меня утром, после бессонной ночи.       — Это всё переутомление, — утешающим тоном проговорил невролог. — Чтобы избавиться от боли, я советую вам выделять больше часов для сна. Спите хотя бы на пару часов больше того времени, что проводите за работой. Переутомление может привести к более серьёзным расстройствам. А теперь могу ли я вас попросить пройтись по кабинету на пятках? Лучше будет, если вы снимете обувь.       Я удивился, но постарался не выдать этого своей мимикой и послушно выполнил просьбу доктора. Он внимательно наблюдал за мной, после чего вновь пригласил меня присесть.       — Переутомление — это единственная ваша жалоба, мистер Хендерсон? — продолжил задавать вопросы мистер Дэниелс.       — На самом деле нет, — вздохнул я. — Я пришёл сюда вовсе не из-за этого.       И кое-как, перескакивая с одного на другое, я рассказал ему о своём расстройстве, о моём первом и на долгое время последнем посещении невролога, о том, как я вёл себя во время вспышек ярости. Всё это время мистер Дэниелс очень внимательно слушал меня.       — А что заставило вас обратиться за помощью врача?       Я немного подумал, прежде чем ответить.       — Хочу расстаться с угнетающими мыслями и дурными предчувствиями, — произнёс я, с доверием и большой надеждой глядя на доктора, — не хочу, чтобы мои отношения с людьми зависели от моего настроения.       — Добровольное желание — это очень хорошо. В таком случае успехи в лечении вам гарантированы.       — То есть лечение возможно?       — Ну а как же? — улыбнулся мистер Дэниелс. — Повторюсь, всё, что от вас требуется, это честность. И, пожалуй, желание. Вот увидите, вы способны на очень многое.       Невролог сделал какие-то записи в своём ежедневнике, после чего снова занялся допросом.       — Скажите, а при вспышках ярости вы ощущаете, что вы — это вы? Вы помните, что с вами происходит?       — Чаще всего да. Но иногда, когда я прихожу в себя, семья или друзья напоминают мне, как я себя вёл во время вспышки, и… Я себя не узнаю. Я не помню, как произносил те или иные слова, и просто не понимаю, как я мог их произнести.       — А ваши близкие замечали какие-либо судороги? Может, у вас при вспышках начинают произвольно сокращаться мышцы?       Я задумчиво покачал головой.       — Нет, они мне ни о чём таком не рассказывали…       — Хорошо. Теперь, мистер Хендерсон, расскажите мне, лечились ли вы самостоятельно?       Я печально вздохнул.       — В моей жизни был такой момент, — начал я, — когда я просто не мог позволить себе выйти из себя… И я начал принимать кое-какие лекарства, которые позволяли мне в относительной степени контролировать свои эмоции.       Мистер Дэниелс спросил меня о названии лекарства, и я сказал ему.       — Как долго вы принимали эти таблетки?       — Около двух месяцев, наверное… Но к концу приёма лекарство уже перестало помогать мне, к тому же из-за таблеток у меня начал болеть желудок.       — Так, — произнёс врач, опустив глаза, — с этого момента вы без моего назначения никаких лекарств больше не принимаете. Договорились?       Я молча кивнул.       — Теперь давайте я осмотрю вас, и, думаю, уже можно будет написать заключение, — сказал невролог и снова надел очки. — На кушетку, пожалуйста.       После осмотра мистер Дэниелс написал заключение. В графе «диагноз» было выведено: «Не установлен». Я вопросительно взглянул на доктора.       — Не думаю, что мы скоро с вами расстанемся, — ответил на мой не прозвучавший вопрос он, — после первого сеанса крайне тяжело поставить точный диагноз. Поэтому, если вы не против, я назначу вам ещё один приём и, думаю, подключу к своей работе психолога. Не смотрите так, мистер Хендерсон, нам ведь нужно понять, что с вами происходит. Может, это не расстройство вовсе, а… скажем, нетипичные проявления затянувшейся депрессии. Мне нужно немного понаблюдать за вами.       Мистер Дэниелс дал мне направление на следующий приём, который должен был состояться в субботу, через два дня. Попрощавшись с доктором, я вышел из кабинета и какое-то время простоял у двери, бессмысленно глядя на направление. Кажется, в приёме не оказалось ничего страшного… Делиться со специалистом тем, что тебя беспокоит, это даже… приятно. Я почти физически почувствовал, как с моих плеч свалился тяжёлый груз, когда я переложил свои проблемы с больной головы на здоровую. Да, приёмы у невролога определённо пойдут мне на пользу; единственное, что раздражает, это бесконечный поток вопросов… Так стоило ли идти на второй приём? Конечно, стоило! Терпеть вопросы проще, чем терпеть проявления болезни. Хочу я избавиться от того, что мучает меня всю мою сознательную жизнь, или не хочу?       Я медленно побрёл вдоль коридора, наполненного людьми. Слова мистера Дэниелса о том, что моё расстройство, может, и не расстройство вовсе, заставили меня глубоко задуматься. Как бы я жил дальше, если бы узнал, что на самом деле никакого расстройства никогда и не было?.. Оно ведь шло со мной нога в ногу всю мою жизнь, а признать, что его нет, означало бы взять на себя ответственность за все поступки, совершённые мною во время так называемых вспышек гнева. Значит, все резкие слова, когда-либо вырывавшиеся у меня, были настоящими. Значит, и то, что я сделал с Чарис, — это я, это не моя болезнь. Подобные размышления породили вполне логичный вопрос: а готов ли я признать, что расстройства нет?       За размышлениями я отвлёкся и, не заметив, что дверь одного из кабинетов отворилась, ударился об неё.       — Ой! — с сожалением пискнул чей-то мужской голос, — прошу прощения… С вами всё в порядке?       Я посмотрел на того, кому принадлежал голос, и, с удивлением сдвинув брови, как-то неосознанно проговорил:       — Всё нормально…       Передо мной стоял очень знакомый молодой человек; в руках он держал коробку, наполненную разным хламом. Получше разглядев меня, он, видимо, меня узнал, отшатнулся и несколько побледнел.       — О, Логан… — задыхаясь и всё больше бледнея, проговорил парень. — Не ожидал встретиться здесь с тобой…       У него было до боли знакомое лицо, но кто это, с кем я разговаривал? Ему определённо чего-то не хватало, только чего?.. Внезапно поняв, чего недостаёт моему собеседнику, я вздрогнул и почувствовал, как злость заклокотала где-то у меня внутри. Этому ублюдку не хватало медицинского халата — передо мной стоял Дейл О’Коннор, бывший лечащий врач Чарис и её нынешний... кто он ей там? Жених?       Я видел, что он был несколько испуган встречей со мной. Что касается меня, я был скорее неприятно удивлён, чем расстроен.       — Я тоже не ожидал такого, — довольно спокойно выговорил я, рассматривая собеседника.       — Что ты здесь делаешь?       — Мои личные дела тебя не касаются. А ты почему не в Германии?       Дейл отчего-то улыбнулся и радостно потряс в воздухе коробкой, которую держал в руках.       — Прилетел в Эл-Эй на день, чтобы написать заявление об увольнении, — объяснил он. — Вот, забрал вещи со старой работы.       — А. А я подумал, вы с Чарис уже расстались, раз ты здесь...       Дейл опять улыбнулся, но на этот раз как-то удивлённо и напугано. Наверное, он не ожидал, что я заговорю о Чарис. Вообще-то, признаться, я и сам этого не планировал…       — Мне некогда говорить с тобой, — сказал я, желая избежать бесплодного разговора, который мог бы занять много моего времени, и поспешил дальше.       — Она часто вспоминает о тебе, — ударили мне в спину слова Дейла, и я, невольно остановившись, обернулся. — Да, правда.       — Мне это неинтересно, — сказал я.       — На прошлой неделе она даже расплакалась, — продолжал Дейл с глупой улыбкой на губах, будто вовсе не слыша моих слов, — говорила: «Логану, наверное, до сих пор непросто, я так безжалостно обошлась с ним, так больно ему сделала»… Хотела даже позвонить тебе, но я её отговорил. Ну, знаешь, седьмой месяц беременности, ей порой в голову и не такие мысли приходят. Гормоны, ничего не поделаешь.       Я смотрел на него, удивлённо приоткрыв рот. К чему всё это было? Зачем он рассказывал мне про Чарис, упоминая при этом ещё и её беременность?       — Я ведь уже сказал, — сквозь зубы выговорил я, — мне это абсолютно неинтересно.       — И даже про успехи в её лечении?       Этот вопрос застал меня врасплох. Вообще-то Чарис и не пришлось бы лечиться, если бы не я, а потому вопрос об её лечении всегда казался для меня чем-то очень важным…       — Не может быть такого, — сказал Дейл, не дождавшись от меня ответа, — нельзя же полностью остыть… нельзя полностью разлюбить свой предмет обожания... Или я не прав?       — Прав, — ответил я. — Но мне всё равно неинтересно, потому что Чарис я, к счастью, не люблю. Да и, наверное, не любил никогда…       Эти слова оказались неожиданными даже для меня, и, произнеся их, я почему-то поверил в их правдивость.       — Мне это ей и передать, когда я буду рассказывать о нашей встрече? — спросил Дейл, опустив глаза.       — Лучше вообще о нашей встрече не рассказывай.       И я двинулся дальше по коридору, на этот раз не собираясь оборачиваться и останавливаться.       — Но ей уже намного лучше, — бросил мне вслед О’Коннор. — Это я так, к сведению…        Ничего не ответив и не обернувшись, я дошёл до выхода. Моя голова пустовала всё то время, что я добирался до улицы, затем — до дороги. Мыслями она наполнилась только после того, как я сел в такси и поехал в студию.       В кухне было пусто. На столе стояло несколько тарелок с только что приготовленным ужином. Я недавно вернулся с работы и всю поездку домой только и делал, что предвкушал встречу со своей Чарис, рядом с которой, как обычно, надеялся обрести покой и отдохнуть. Но, раз кухня пустовала, значит, Чарис была в спальне. С улыбкой глядя на приготовленный ужин, я думал о ней и о том, как мы проведём сегодняшний вечер. Но когда я заметил на тумбе букет цветов, поставленный в вазу, моё хорошее настроение сразу же куда-то исчезло.       Я схватил этот букет и, сердито сжимая зубы, поднялся наверх.       — О, дорогой, ты уже вернулся? — улыбнулась Чарис и, встав с кресла, подошла ко мне. Вместо того, чтобы поцеловать, я оттолкнул её от себя и со злостью на неё уставился. Она удивлённо и вопросительно нахмурила бровки.       — Что это?— спросил я, подняв букет на уровень своего лица.       Чарис слабо улыбнулась и хотела забрать у меня букет, но я, крепче сжав его, поднял руку выше.       — Эти цветы принесли мне сегодня на работу, — объяснила она, стараясь успокоить меня улыбкой. — Не могла же я оставить их там.       Я сердито сузил глаза, нисколько не смягчаясь от её улыбки.       — От Маверика? — спросил я холодным тоном.       Чарис смотрела на меня и молчала.       — От него? — повторил я свой вопрос, и моя возлюбленная неуверенно кивнула. — Да какого чёрта?! — И я, бросив букет на пол, притоптал его ногами.       — Логан! — с отчаянием выкрикнула Чарис, наклонившись к букету. — Это же денег стоит! Маверик хотел сделать мне приятно!       — А ты, наверное, хотела сделать неприятно мне? — Я сердито швырнул цветы в открытое окно. — Я же тысячу раз просил тебя больше не принимать от него подарки! Я сказал, хватит делать это! Хватит!       Чарис опустила глаза.       — Но я не могу отказать ему, — дрожавшим голосом сказала она, прижав руку ко лбу. — Он же… он же так любит меня, и я думаю… это меньшее, что я могу сделать. Мне правда жаль его.       — А мне нет, — сквозь зубы процедил я. — И знаешь, что я сделаю с ним, когда встречу?       — Ну Логан, — бросилась ко мне моя возлюбленная и, обняв, погладила меня по затылку, — не надо, милый, не надо… Разве ты не помнишь, что вы сделали друг с другом в прошлый раз? Я не хочу, чтобы это всё повторилось, не хочу…       Я устало выдохнул и, обняв Чарис, закрыл глаза.       — Прости, — прошептал я, прижимая её к себе, — я так глупо веду себя…       — Да, ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — сказала она, улыбнувшись. — Ты же знаешь, что я только тебя люблю?       — Знаю…       — Зачем тогда изводишь себя и меня ревностью? Мне это тоже неприятно, Логан, пойми.       — Да, да, да, прости, любимая… Знала бы ты, как я хочу избавиться от этого чувства, оно у меня у самого уже в печёнках сидит.       — Есть такие вещи, которые мы не можем изменить, и остаётся только смириться. Я примирилась с тем обстоятельством, что в моей жизни есть Маверик, но и ты прими это как факт. Мы же не можем позволить ему встать у нас на пути, верно?       «Какая грязная ложь, — пронеслось у меня в голове, когда я вспомнил подробности того вечера, — и каждое, каждое её слово — сплошная, всеобъемлющая ложь. И интересно, как долго она смогла бы меня обманывать? Сколько лет мне ещё предстояло бы вертеться в этой лжи?»       Встреча с Дейлом послужила для меня своеобразной машиной времени, и я, едя в такси, только и делал, что вспоминал свою жизнь рядом с Чарис. Какой глупостью казались мне теперь годы, проведённые рядом с ней! Был ли я счастлив? Нет! Я ни минуты не был счастлив!       Глупая больница, глупый Дейл, глупый факт, что место встречи изменить нельзя! Ну почему, почему я встретился с О’Коннором именно сейчас, когда был безгранично счастлив рядом с Эвелин? Да чёрт возьми, сколько уже можно держаться обеими руками за прошлое? Какой дурак сказал, что без прошлого нет будущего? Чушь! Будущее без прошлого есть, оно даже лучше, чем будущее, напрямую вышедшее из прошлого! Его не приходится ни с чем сравнивать, а потому оно прекрасно. Верно, прекраснее него ничего быть не может.       Когда я приехал, все парни были уже на месте. Мне казалось, что мы с ними не виделись уже целую вечность, а потому был очень рад видеть их теперь, особенно после сеансе у невролога. Парни тоже были в хорошем настроении, и я уже предвкушал продуктивную работу… пока не вспомнил о Санни.       Глядя на улыбающегося, сияющего изнутри Джеймса, я мучительно размышлял: рассказать ему о дочери Изабеллы или нет? Всё-таки это был один из лучших периодов его жизни, и я не хотел всё испортить… Но с другой стороны, когда Джеймс узнает обо всём без моей помощи (а тайное рано или поздно становится явным, можно в этом не сомневаться), он больше не захочет со мной разговаривать. Я рисковал потерять лучшего друга, и, получается, на чашах весов лежал одинаковый по тяжести груз: и в одной и в другой ситуации я не окажусь в выигрыше.       — Извините, — заглянул в помещение Эдвард, один из тех работников нашего здания под красным фонарём, которые обычно сидели у входа, — сильно не хочу вас отвлекать, но к вам тут девушка, говорит, что у неё что-то срочное.       — Интересно, — хмыкнул Мик и, пройдясь по комнате, окинул нас четверых взглядом, — к кому из вас подружка приехала, а?       — Не факт, что она к кому-то из нас, — ответил Джеймс, обнажив зубы. — Пусть зайдёт — и споров меньше.       Эдвард пригласил гостью в студию, и мы с парнями увидели невысокую светловолосую девушку, на губах которой цвела довольная улыбка. В руках у неё был какой-то пакет.       — Мерилин? — привстал Кендалл, и я, Карлос, Джеймс и Мик одновременно посмотрели на него. — Ты… ты что тут делаешь?       «Мерилин, — мысленно повторил я её имя, — Мерилин, Мерилин… Кажется, это соседка Кендалла, день рождения которой он собирался посетить».       Девушка улыбнулась и, подойдя ближе к Шмидту, протянула ему пакет.       — Ты не позавтракал, — сказала она, — и я решила, что горячий домашний завтрак придётся тебе по душе. Это всё же лучше, чем бездушная уличная еда?       — Да, — неуверенно и как-то смущённо улыбнулся немец и принял из рук девушки пакет. Джеймс нарочно громко прокашлялся, и Кендалл, обернувшись, сказал: — О, кстати, познакомься, это мои друзья. Логан, Карлос, Джеймс и Мик. Парни, это… это Мерилин.       Она дружелюбно кивнула нам, и мы сделали то же.       — Ну, до вечера? — снова улыбнулась немцу Мерилин.       — Ага…       — Удачного дня, Кендалл.       — С-спасибо… Спасибо, Мерилин.       Когда она ушла, мы с парнями восторженно загудели. Шмидт с упрёком и в то же время с улыбкой смотрел на нас.       — Новая подружка? — спросил Карлос.       — Откуда ей вообще знать, что ты не позавтракал? — задал ещё один вопрос Джеймс.       — Мы… — проговорил Кендалл, почёсывая затылок, — мы ночь провели вместе…       Я, как, впрочем, и все остальные, с удивлением уставился на немца.       — Вы переспали? — спросил я, нахмурившись.       — Да. Я не знаю, как всё это получилось. Она приглашала меня на свой день рождения, я в ту ночь не пил и даже не думал о Мерилин в… в этом плане. А вчера она пришла ко мне, принесла вино, мы выпили… И я даже удивился, что не видел в ней девушку до сих пор!       — То есть вы теперь вместе, что ли? — неуверенно задал вопрос я.       — Я не знаю. Правда. Посмотрим, как дальше пойдёт…       — Она нравится тебе? — поинтересовался Мик, глядя на дверь.       — Да… Да, она милая.       — Милая? — злобно усмехнувшись, переспросил наш менеджер. — Да она сопливая! Ты спрашивал, сколько ей лет?       — Как-то не интересовался…       — А вот возьми и поинтересуйся. А то того гляди, окажешься по другую сторону решётки.       Когда мы приступили к работе, я смотрел на Кендалла и мысленно за него радовался. Да, я был счастлив осознавать, что в жизни друга кто-то появился, что он не зацикливался на Эвелин и не пытался найти ответ на свои чувства в алкоголе и сигаретах, например. Может быть, он уже освободился от своих чувств и давно отпустил Эвелин… Может быть, меня совсем скоро покинет гнетущее, не отпускающее чувство вины.       Интересно, был ли Кендалл счастлив? В его взгляде сверкали изумруды, с лица почти не сходила улыбка, но я старался не поддаваться внешнему облику, он часто бывал обманчив. Кто знает, что творится в самых глубинах немецкой души? Может, на языке у него одно, а в мыслях совсем другое? Шмидт умел прятать свои истинные чувства, я хорошо знал это, но…       Хватит! Сколько можно думать об этом? Как вообще можно думать о чужом счастье, когда я, кажется, обрёл своё, настоящее?..