Умершее воспоминание

Считаешь, забота о других ведёт к смерти? Я думаю, она заставляет жить. Оливер Куин ("Стрела")

      Меня не покидало неприятное ощущение — ощущение, будто кто-то внимательно на меня смотрит, будто кто-то непоколебимо не спускает с меня пристального взгляда. Это ощущение, собственно говоря, и заставило меня проснуться.        Медленно открыв глаза, я увидел Уитни. Лучи яркого солнца, стремительно пробивающиеся сквозь не занавешенное окно, ударяли в спину девушки, и из-за этого казалось, что её силуэт источает свет, приобретая при этом какие-то небесные черты. Но, несмотря на эту воздушность и лёгкость, что придавали ей сверкающие лучи, Уитни не выглядела радостной или счастливой. Между бровями девушки обозначилась глубокая морщина, лоб был напряжён, казалось, до предела, руки — скрещены на груди.        Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что сегодня ночью я спал в одной кровати с Эвелин. Спросонья я почти ничего не соображал, и это обстоятельство заставило меня насторожиться.        Заслонив глаза от яркого света, я с недоумением взглянул на Уитни.        — Ты безмозглый кретин, Логан, — тихо проговорила девушка, но затем повысила тон: — Ты просто самая последняя сволочь!        — Заткнись, Уитни, — сердито прошипел я, всё ещё не до конца осознавая, что здесь происходит, и вовсе не пытаясь себя контролировать. — Ты разбудишь Эвелин.        Эвелин отвернулась от меня и поджала колени к груди. Пока я со слабой улыбкой любовался ею, Уитни схватила меня за руку и силой вытащила из спальни.        — Грубость, которую ты себе позволяешь, переходит все границы! — закричала она, плотно закрыв дверь в спальню Эвелин.        Я смотрел на Уитни, сонно прищурившись, и понимал, что от её небесно-воздушного образа не осталось и следа. Она выглядела как человек, только что обманувшийся в своих надеждах, или как человек, готовый испепелить любого одним только взглядом.        — Удивительно, — вяло произнёс я, — но тебе мне хочется сказать то же самое.        Лицо Уитни вытянулось, стало ещё худее, приобрело какой-то землистый цвет, и она злобно проговорила:        — Я просто, чёрт возьми, не понимаю, как мужчина смеет называть себя мужчиной, если он не держит данного им слова.        — Что, прости? — не понимал я. — У вас с Дейвом снова проблемы, или…        — С какой стати ты решил, что можешь касаться в разговоре наших с ним отношений?        Равнодушно взглянув на Уитни, я вздохнул и сказал:        — Или. — Затем крепко зажмурился, надеясь стряхнуть с себя последние остатки сна, и добавил: — Как бы ты ни была зла, как бы ни сердилась и что бы мужчина не натворил плохого, никогда, слышишь, никогда не принижай его чувство мужского достоинства. Особенно при нём самом, потому что нас это сильно оскорбляет. Надеюсь, в следующий раз, Уитни, ты будешь умнее и сначала пошевелишь мозгами, а уже потом поработаешь языком.        Собеседница не изменилась в лице, и тогда я произнёс:        — Теперь вопрос. С какой стати я не могу называть себя мужчиной?        Уитни подошла ко мне почти вплотную, и я нахмурился, смотря в её пылающие серые глаза.        — Однажды, Логан, мы говорили с тобой насчёт Эвелин, и ты, чёрт возьми, пообещал мне, что в отношениях с ней не зайдёшь дальше дружеской близости. Ты говорил, что Эвелин для тебя просто друг, ты говорил это! Говорил! Говорил!        — Говорил, — удивлённо произнёс я, — так оно и есть, Уитни. Объясни мне наконец причину своей агрессии!        — А ты сам ничего не понимаешь? Или для тебя это стало таким обыденным, что ты даже перестал замечать это, а? Господи, как же я тебя ненавижу!        Она ударила меня по лицу, и я, схватившись за щёку, удивлённо уставился на Уитни. Да, этот удар заставил меня, наконец, проснуться, и вдруг все кусочки пазла сами собой встали на свои места, и вся картина явилась передо мной так ясно, как если бы я в действительности увидел её перед собой.        — Да ты с ума сошла! — закричал я, уже не беспокоясь о том, что Эвелин может проснуться, и яростно, с непреодолимым гневом вдруг схватил Уитни за горло двумя руками. — Мы с Эвелин спали, просто спали, чёрт побери! Между нами ничего не было!        Она смотрела на меня как на предателя, и я, читая во взгляде все её мысли, ещё сильнее сжимал её горло. Девушка корчила гримасы от боли, её глаза блестели, хотя и смотрели испуганно; из горла вырывались непонятные хрипы.        — Отпусти! — разобрал я слова среди её прерывистых хрипов. — Отпусти меня, Логан! Мне больно!         Я, только сейчас опомнившись, разжал пальцы, и Уитни отошла от меня на несколько шагов. Она дышала глубоко и часто, прижимая руку к покрасневшей шее, и смотрела на меня ненавидящим взглядом.        — А я тебе не верю, — сказала она тихо, но затем повысила тон. — Я не верю ни одному твоему паршивому слову!        — О, дьявол! Не веришь мне — спроси об этом у Эвелин!        — Может, ты забыл, но Эвелин б… — У Уитни чуть не вырвалось это слово, но она вовремя себя остановила. — Эвелин может попросту этого не вспомнить. А я не переживу, если ты причинил боль моей сестре! Я просто не вынесу!        — Мне плевать на это, Уитни, мне абсолютно всё равно. Я не вру, и я знаю это, правду не доказывают. А то, что ты думаешь, не трогает меня ни в одном месте. Мы говорили с Эвелин — говорили весь вечер, и я, как и обещал, не переступал обусловленную нами черту! У меня даже в мыслях этого не было, нет и сейчас!        Уитни заправила за уши волосы, выбившиеся из наспех сделанной причёски, и глубоко вздохнула.        — Убирайся, Логан. Я однажды уже сказала тебе не возвращаться сюда и сделала огромную ошибку, вновь разрешив тебе появиться здесь. Теперь же я хочу, чтобы ты ушёл — раз и навсегда.        — Но Эвелин этого не хочет.        — Да кто ты такой? — продолжала горячиться Уитни. — Ты знаешь её без году неделю, а я была рядом с ней всю её жизнь и прекрасно знаю, чего она хочет, а чего нет! А ты плохой друг, плохой человек, просто ужасный во всех отношениях! Твои мысли пошлые, намерения — самые дурные, а про твои поступки мне даже говорить не хочется! Ты просто дьявол рядом с ней, ты не достоин Эвелин, и вам обоим это известно!        — Хватит уже! — сердито закричал я и с силой схватил Уитни за руку. — Хватит, хватит, хватит, Уитни! Хватит прятать её от этого мира. Хватит думать, что она не способна жить среди других людей, дружить с ними, хватит воображать, что Эвелин навсегда останется здесь и будет жить под твоим чутким присмотром! Перестань контролировать каждый её шаг, иначе скоро Эвелин просто возненавидит тебя за это. И тебе не кажется, что она прекрасно знает о своих желаниях сама?        Она долго смотрела мне в глаза, словно понимала, что я прав, но ни за что на свете не хотела этого признать.        — А тебе не кажется, что ты уже слишком задержался здесь?        Я сделал прерывистый вздох и почувствовал, как нервы внутри натянулись будто на невидимую, медленно вертящуюся катушку.        — Я нужен ей, — тихо сказал я, и эта фраза показалась мне чрезвычайно правдивой, когда я произнёс её вслух.        — Ложь.        — Нет! Правда! И ты не можешь просто взять и прервать наши с ней отношения, потому что Эвелин этого не переживёт!        — Забудь, — повысила голос Уитни, явно разозлившись от моих слов, — забудь об этих отношениях! И катись отсюда на все четыре стороны!        Я больше не стал ничего ей говорить, это было бессмысленно и просто глупо. К тому же я боялся, что мои действия выйдут из-под контроля, ведь Уитни действительно не следила за тем, что говорила.        Сердито оттолкнув девушку в сторону, я спустился вниз. Стоит ли уточнять, что я покинул дом Блэков просто в отвратительном, не поддающемся никакому описанию состоянии? Гнев разрывал душу на части, что-то сжимало моё горло мёртвой хваткой. Я не знал, я просто понятия не имел, чем мог бы вытеснить эти ужасные мысли и чувства, и начинал понимать, что та искра неприязни, проскочившая между мной и Уитни в первый день нашего с ней знакомства, превратилась в неугомонный пожар лютой ненависти.        В Сочельник я был дома у Джеймса. Он собирался устроить у себя большую рождественскую вечеринку, которую называл «последним чудом этого года», а я, Карлос и Кендалл помогали ему осуществить его задумку. Дом был украшен, еда приготовлена, музыка настроена, и теперь мы вчетвером ходили по дому, наполненному рождественским духом, и делали последние приготовления к вечеринке.        Я рассеяно расставлял на большом праздничном столе, накрытом скатертью тёмно-зелёного цвета, бутылки с газировкой, вином, виски, ромом и прочими напитками. Я любил Рождество, но в этот раз мысли мои были заняты совсем другим. Я вспоминал ссору с Уитни, и эти воспоминания жгли мою душу огнём бесконечной ненависти, потому я сразу же принимался вспоминать наш с Эвелин вечер, когда мы в совершенно непринуждённой обстановке говорили обо всём и ни о чём одновременно. Сейчас я жалел лишь об одном: у меня по-прежнему не было номера Эвелин. Я не мог сейчас же позвонить ей или написать ей сообщение в любое время суток, чтобы вообразить, как она улыбнётся. Всё, что мне оставалось, это думать о ней, рисовать в голове её образ и ждать, бесконечно ждать наступления «последнего чуда этого года». Да, где-то далеко, в одном из тёмных углов моей души, всё же спряталась маленькая несмелая надежда на то, что сегодня Эвелин приедет сюда и я смогу увидеть её в этот чудесный праздник.        Ещё до того, как темнота разделила нас с Эвелин в тот вечер, я сказал ей, что мои друзья выказали желание познакомиться с ней. Осторожно поинтересовавшись, желает ли она этого сама, в ответ я получил лишь неопределённый и растерянный взгляд. Я понял, что означает этот взгляд: Эвелин боялась. Она боялась новых людей, нового общества, новых знакомств. Я знал, что было причиной этого страха (вернее сказать, кто), но снова вспоминать об этом человеке мне не хотелось.        На моё приглашение на вечеринку Джеймса Эвелин нашла простой ответ:        — Я очень люблю Рождество, Логан, и я очень хотела бы провести его рядом с тобой. Но это — праздник, который я привыкла встречать в кругу своей семьи, ведь нет ничего светлее и искреннее, чем близость родных в Рождество.        — Ты можешь побыть с нами всего пару часов, — не отступался я, — а потом вернёшься домой, к семье. — Сумев понять состояние её души по одному только взгляду, я добавил: — Не стоит бояться. Я всё время буду рядом с тобой, и никто тебя не обидит.        — Дело не в моём страхе, а в самой атмосфере этого праздника. Я боюсь выпустить из рук нить, тянущуюся из моего прошлого и связывающую меня с моими близкими.        — Я буду держать эту нить вместе с тобой. Рассчитывай на меня. Вместе мы её не потеряем.        После моих слов Эвелин всерьёз задумалась, и я улыбнулся, осознав, что первый шаг на пути её знакомства с совершенно другим миром — миром, который пока что являлся для Эвелин одной огромной неразгаданной загадкой, — уже сделан.        — Я подъеду к твоему дому ровно в девять вечера, — сказал я, не желая ставить Эвелин перед прямым фактом, тем самым в чём-то её ограничивая, — и буду ждать. Если ты всё же решишься познакомиться с моими друзьями и поедешь на эту вечеринку, то мы сможем вместе провести вечер Сочельника и вместе встретить Рождество. А если нет… если нет, то ты явно дашь мне знать: всё, что было до этого, бессмысленно. А всё, что будет после, горько и безотрадно для нас обоих.        Конечно, если она всё же не решится войти в новый для неё мир, всё, что было между нами, не станет в одно мгновенье бессмысленным. Но я надеялся, что мои слова смогли повлиять на решение Эвелин, я надеялся, что наши отношения так же дороги для неё, как они дороги для меня.        Вечеринка Джеймса начиналась в десять вечера, так что у меня было достаточно времени для того, чтобы подъехать к дому Блэков в девять, подождать Эвелин около двадцати минут и благополучно вернуться назад к самому началу мероприятия. Я с нетерпением ждал наступление девяти часов, ждал, чтобы узнать решение Эвелин, и именно из-за этого напряжённого нетерпения у меня страшно дрожали руки.        — Вы верите в рождественское чудо? — спросил нас Джеймс, когда мы вчетвером собрались на кухне, где головокружительный запах жареного гуся заставлял с томлением кусать губы.        — Рождественское чудо придумали люди, — начал Кендалл, — которые страстно мечтали о чём-то, но были слишком ленивы и неповоротливы для того, чтобы воплотить свою мечту в реальность. Они возложили всю надежду на чудо, искренне веря, что оно сможет исполнить все их желания. А если оно не исполнится, в этом уже никто не виноват.        — А я верю в рождественское чудо, — высказался Карлос, наливая в стакан ромовый пунш. — Я, конечно, не надеюсь, что оно сумеет сделать за меня всю работу и претворить мои мечты в реальность, но если не верить в чудо, то его не будет. А люди должны во что-то верить, потому что вера — основа порядка.        — Я тоже верю, — согласился с другом ловелас. — Если Вселенная захочет, то я и Изабелла будем вместе в это Рождество. Как думаете, это оно?        — Оно, — сказал я, не отрывая взгляда от часов; минутная стрелка медленно подползала к одиннадцати: было без пяти восемь. — Ты пригласил Изабеллу на своё «последнее чудо»?        — Да.        — И как? Она слёту согласилась прийти?        На лице Джеймса изобразилась тоска, и я сразу получил ответ на свой вопрос.        — Если она придёт, — тихо сказал Маслоу, — это будет значить для меня очень многое. Я готов отдать весь мир взамен ночи — одной только ночи, проведённой с Изабеллой.        — Изабелла понимает это, — решил поддержать друга ПенаВега, — и, конечно, она придёт, о чём вообще может идти речь? — Затем испанец обратил внимание на меня и спросил: — И я надеюсь, в эту ночь мы наконец увидим Эвелин, о которой до этого могли только слышать?        — Я тоже, — бросил я Карлосу, фальшиво улыбнувшись.        На часах было уже десять минут десятого, когда я, весь на нервах, сидел в салоне своего автомобиля и ждал появления Эвелин. По крайней мере, я надеялся, что она придёт. Дом Блэков выглядел очень занятым, полностью поглощённым предпраздничной суетой. Стены этого здания из красного кирпича были украшены гирляндой белых огней, деревья тоже стояли охваченные этим ослепительным огнём. У ворот было припарковано множество автомобилей, за окнами, свет из которых ударял по тёмному неосязаемому пространству, полностью побеждая его, суетились люди. Людей было много, и каждый занимался своим делом; наблюдение за домом Блэков прибавило мне рождественского настроения, и я почувствовал, как в душе разлилось приятное, отрадное чувство. Но томительное ожидание и безграничное сожаление загоняли это приятное чувство в самый дальний угол моей души, и из-за этого на меня находила тоска.        Но я сразу забыл обо всём, о чём только что думал, когда увидел Эвелин. Она не спеша шагала от крыльца своего дома прямо к моему автомобилю и иногда боязливо оглядывалась, словно боялась быть пойманной. Сердце сначала замерло, затем воодушевлённо подпрыгнуло, и я покинул салон автомобиля и встал, положив локоть на крышу «Кармы». Увидев меня, Эвелин быстро улыбнулась, но улыбка сейчас же исчезла с её лица.        — Честно говоря, я уже думал уезжать, — сказал я, когда Эвелин подошла так близко, что я смог увидеть её лицо. Она взглянула на меня, и я вдруг растерялся, будто меня только что спросили о чём-то неприличном.        — Я бы не вынесла, если бы выглянула из окна своей спальни и не увидела твоего автомобиля. — Она обняла меня, с трепетом прижавшись к моей груди, и я без уверенности обнял её за плечи. — Поедем, Логан. Поедем, пожалуйста.        Я по-джентльменски открыл дверцу автомобиля, чтобы Эвелин смогла сесть, и она поблагодарила меня слабой, но очень красивой улыбкой. Затем я сел за руль и, перед тем как тронуться с места, уставился на рулевое колесо и над чем-то задумался.        — Ты… — неуверенно начал я, не смея оторвать взгляда от руля и взглянуть на Эвелин, — выглядишь просто прелестно.        — Ты тоже. Эта прелесть у тебя внутри, в твоём голосе и в твоём поведении, поэтому не имеет значения, как ты выглядишь или как ты одет. — Эвелин посмотрела на меня и с улыбкой добавила: — Но ты выглядишь прекрасно.        «Карма» тронулась с места, и я наконец посмел взглянуть на девушку. Сегодня она выглядела совсем по-другому: её лицо утратило своё обычно детское выражение и стало вдруг таким взрослым и серьёзным... До этого момента я видел Эвелин девочкой, но теперь я будто взглянул на неё с другой стороны: со мной в машине ехала уже не та девушка, только что пережившая переходный возраст, а молодая женщина с сосредоточенным взглядом, напряжённо, но не без уверенности смотрящая вперёд.        Когда мы отъехали от дома Блэков на приличное расстояние, я заметил, как с лица моей спутницы сошло напряжение.        — По-моему, тебя что-то беспокоит, — озабоченно произнёс я.        Сначала Эвелин молчала.        — Врать людям бессмысленно, — тихо сказала она. — И верить в ложь тоже бессмысленно. Но люди не могут жить без этого, да? А как же тогда я смогу после этого поверить сама себе? Как люди смогут поверить мне?        Я начал кое-что понимать.        — Ты сбежала из дома, Эвелин?        На её лице изобразились её душевные муки, но это было лишь мгновение. Вскоре лицо молодой женщины вновь выражало сосредоточенность, но взгляд уже не был таким уверенным.        — Мне нужно было это, — шёпотом призналась она, словно рассказывала мне какой-то секрет. — Ещё бы пара часов, пара дней, пара недель — неважно; ещё бы немного, и я сошла бы с ума.        — Это из-за меня? Ты сбежала из дома из-за тех моих слов? Господи, Эвелин, не нужно было принимать их всерьёз…        — Нет, — сердито прервала она меня, — нет, твои слова здесь не при чём. Это было полностью моё решение. Я уехала — уехала с тобой, не спросив ни у кого позволения. И я не жалею об этом.        Мне было не по себе. В душе затаилось странное чувство стыда: у меня возникало ощущение, что я увёл из дома чужого ребёнка, и теперь я чувствовал свою вину. Я представлял, что скажет Уитни, когда узнает, что этот вечер Эвелин провела со мной, и от этого в груди у меня неприятно щемило.        Но потом я вспомнил замученные глаза Эвелин, вспомнил её слова о её необходимости покинуть дом, и тогда чувство стыда растворилось в воздухе. Я с улыбкой смотрел на свою спутницу и понимал, что всё правильно. Эвелин не ребёнок, она молодая женщина и вправе сама распоряжаться своей жизнью. Тем более я был рядом с ней. Я был рядом с ней, а это означало, что ничего страшного с Эвелин не приключится.        Когда «Карма» остановилась у дома Джеймса, я снова посмотрел на свою спутницу и заметил какое-то смятение в её глазах.        — Всё нормально? — поинтересовался я, уже двести раз пожалев о том, что подтолкнул Эвелин на такой нечестный поступок. — Не хочешь вернуться домой?        — Вовсе нет.        И тогда мы вышли из автомобиля, но меня всё ещё не покидало чувство вины; оно сжимало моё сердце мёртвой хваткой, и мне было тяжело смотреть на Эвелин. Мне казалось, что она врёт о своём хорошем состоянии, казалось, что она тоже чувствует свою и, главное, мою вину, но молчит об этом. Я смутно представлял, как Эвелин — тихая и домашняя Эвелин — будет выглядеть на вечеринке. Иногда я начинал даже сомневаться в своём решении пригласить её сюда, и это сомнение накрывало меня волной бесконечного стыда.        Оказавшись у самого входа, мы услышали глухо играющую музыку. Кажется, вечеринка уже шла вовсю.        В прихожей мы увидели много народа, и некоторые из них, заметив меня, с шумом начали меня приветствовать. Я улыбался и пожимал им руки; Эвелин смотрела на моих знакомых со слабой улыбкой и уверенностью в глазах, но пряталась за моей спиной, как запуганное животное. Я представил, насколько непривычно ей общество незнакомых людей, и взял её под руку, чтобы придать своей спутнице уверенности. Она улыбнулась, посмотрев мне в глаза, и крепче обвила мою руку, словно хотела найти во мне защиту от незнакомых людей.        — Пойдём, — тихо сказал я ей. — Нет смысла здесь задерживаться.        Мы вошли в гостиную, где уже сгустился народ, и музыка ударила нам по ушам. Я почувствовал, что Эвелин ещё крепче сжала мою руку, и приобнял её за плечи, словно старался защитить её от внешнего мира и доказать, что рядом со мной ей ничего не угрожает.        — Это всё твои друзья? — спросила она, с интересом рассматривая собравшуюся толпу, уже совсем позабыв про свою непоколебимую уверенность, что до этого исходила от неё.        — Нет. Если честно, половину из этих людей я просто терпеть не могу.        — Зачем же ты тогда с такой искренностью здороваешься с ними?        — Не знаю. Так принято.        — Странное правило. Зачем прятать свои настоящие чувства?        У меня не нашлось ответа на её вопрос, и я промолчал, действительно осознав всю бессмысленность своего поведения с этими людьми. И я заметил, что уже не в первый раз Эвелин заставляет меня переосмыслить некоторые вещи.        Наконец я заметил в толпе родные лица и, слегка наклонившись к уху Эвелин, сказал:        — Вот и мои друзья. Сейчас я вас представлю.        Когда мы подошли к Джеймсу, Кендаллу и Карлосу, они пили виски и громко ржали над какой-то шуткой. Я вдруг покраснел и почувствовал необыкновенный стыд перед Эвелин за поведение своих друзей, но, взглянув на неё, не увидел никакого страха и смятения в её глазах. Моя спутница даже улыбалась, смотря на этих коней, и иногда с абсолютной искренностью усмехалась.        — Парни, — громко произнёс я, желая привлечь внимание своих друзей, и они одновременно посмотрели на меня. — Удивительно: стоило мне только на полчаса отлучиться, как дом уже до отказа набился гостями.        Джеймс, Карлос и Кендалл переглянулись со слабыми улыбками и сделали шаг нам с Эвелин навстречу.        — Ну, скажем, не до отказа, — произнёс ловелас, заинтересованно рассматривая мою спутницу, — это ещё не все. Вечеринка только-только начинается.        Эвелин, заметив его дикий взгляд, смущённо отвернулась, и я крепче прижал её к себе, стараясь защитить от этого хищника.        — Может, представишь нас этой очаровательной девушке? — спросил Маслоу, подняв на меня глаза.        — Представлю. — Я взглянул на свою спутницу и негромко сказал: — Эвелин, знакомься: мои лучшие друзья. Джеймс, любвеобильный мартовский кот, Карлос, очень азартный, но уже женатый испанец, и Кендалл, американец с немецкими корнями и немецкими повадками.        — Логан, — с фальшивым упрёком в голосе обратился ко мне ПенаВега, — ты обещал познакомить нас с Эвелин, а не опозорить нас перед ней.        — Он вовсе вас не опозорил, — с улыбкой сказала девушка. — Логан наоборот только раскалил мой интерес к вам.        Шмидт взял руку Эвелин и, медленно поднеся её к своим губам, поцеловал тыльную сторону её ладони.        — Тогда смею пообещать тебе утолить твой интерес, — сказал немец. — Теперь я понимаю, Логан, почему ты так долго скрывал от нас это сокровище.        — Конечно! — согласился хозяин «последнего чуда». — Когда человек находит клад, он не спешит делиться им с остальными.        Я чувствовал, что слова парней могут смутить Эвелин, но она всё так же улыбалась, совершенно позабыв о своей застенчивости, которая возникла у неё, как только мы вошли в этот дом. Я даже почувствовал слабый укол ревности, увидев, как заинтересованно Эвелин смотрит на них.        — Жаль, рядом нет моей жены, — сказал Карлос, оглядывая людей вокруг себя, — я бы вас представил. Но она словно сквозь землю провалилась!        — Ничего, — вежливо махнула рукой Эвелин. — Я уверена, у нас будет ещё много времени для того, чтобы познакомиться.        — Да, — вмешался в разговор я, — ты не голодна? Можем поесть, если хочешь.        — Пойдём.        Мы оставили Карлоса, Кендалла и Джеймса и подошли к столу с закусками.        — Надеюсь, ты не пользовалась моим методом фальшивых чувств? — с усмешкой сказал я, когда мы с Эвелин принялись накладывать еду в свои тарелки.        — Зачем? Твои друзья милые и смешные. Мне нравится, как они улыбаются.        — Они уже пьяные, поэтому и улыбаются.        — Не имеет значения. Их улыбки не стали менее красивыми от этого.        — Можем пойти на кухню, — предложил я, — там тихо и можно спокойно поесть.        Эвелин приняла моё предложение, и мы просидели на кухне около получаса, ужиная и разговаривая о разных вещах. Теперь, находясь в компании меня одного, она вела себя свободнее, но я всё же замечал, что напряжение так её и не покинуло.        — Ты не жалеешь, что приехала сюда? — спросил я, не зная, что больше хочу услышать в ответ. — Может, хочешь домой?        — Нет, мне нравится здесь. И я хочу вернуться к твоим друзьям.        — О, уверен, они тоже ждут твоего возвращения.        Потом мы вернулись в гостиную. Народа заметно прибавилось, здесь стало теснее, музыка начала играть громче. Я не приглашал Эвелин на танец, но сам не знал, почему. Наверное, мне было всё же непривычно видеть её в этом обществе, в этом бесконечном шуме, в этом нескончаемом потоке разноцветных огней. Мы стояли в компании Джеймса и Кендалла, и Эвелин была полностью поглощена вниманием этих двоих пьяных кобелей. Но она ни на минуту не отпускала мою руку, словно боялась потеряться, словно она была моей маленькой дочерью.        Джеймс улыбался, говоря с моей спутницей, но всё же с тоской посматривал в сторону прихожей, ожидая чьего-то прихода. Я прекрасно знал, кого он ждал, но спрашивать об этом посчитал неприличным, ведь перед началом вечеринки мы оба с ним ждали своих спутниц, но теперь здесь была только моя Эвелин. А Изабелла так и не приехала.        — Прошу прощения, — сказал ловелас, не отрывая замученного взгляда от прихожей, — мне нужно на минутку отлучиться.        Было видно, что его интерес к Эвелин был не так силён, как его прежний интерес к другим девушкам. Признаюсь, сначала я не верил, что этот неисправимый Дон Жуан способен измениться, но со временем все мои сомнения рассеялись в воздухе. С тех пор, как Джеймс полюбил Изабеллу, он полностью изменил своё отношение к другим девушкам. Да, он мог сделать им пару комплиментов, мог пофлиртовать с ними, но сердце его неизменно принадлежало Изабелле.        Я увидел, что Маслоу направился к столу с алкоголем, и мне стало необъяснимо жаль его. Но я не успел подумать об этом: Эвелин обратилась ко мне сразу же после ухода Джеймса:        — Логан, можем мы уехать отсюда?        Я взглянул на неё с некоторой опаской и спросил:        — Что случилось?        — Я неуютно чувствую себя здесь. У меня такое ощущение, что всё это — совсем другой мир, к которому я не имею никакого отношения.        — Отвезти тебя домой?        — Нет! — Эвелин схватила меня за руку. — Только не домой. Но оставаться здесь я тоже не хочу.        Пока мы шагали к прихожей, она опять же не отпускала моей руки, и мне было приятно осознавать, что Эвелин искала во мне защиты, мне было приятно чувствовать себя нужным ей. Уже покидая гостиную, я заметил Джеймса. Он пил виски взахлёб, и я с сочувствием поднял брови, наблюдая за другом.        Мы приехали на набережную. Здесь тоже было немало народа, но они по крайней мере не уделяли нам с Эвелин столько внимания, сколько уделяли нам внимания гости на вечеринке Джеймса. Пока мы ехали сюда, я чувствовал, что сон подбирался ко мне со всех сторон, глаза закрывались, хотя на часах ещё не было полуночи. Вся суть заключалась в моём лекарстве, которое я обещал не принимать Карлосу. Но сегодня был особенный день, и я не хотел, чтобы Эвелин в случае чего узнала о моём самом большом недостатке. По этой же причине, к слову сказать, я не выпил ни стакана на вечеринке Джеймса.        Мы стояли у мраморных ограждений, облокотившись на них, и наблюдали за беспрерывным движением необъятного океана. Иногда на нас налетал ветер, выбивал волосы из причёски Эвелин, колыхал подол её платья. Я снял с себя пиджак и осторожно накинул его на свою спутницу, с трепетом задержав руки на её плечах. Она поблагодарила меня улыбкой.        — Какой он большой, — с восхищением проговорила Эвелин, плотнее кутаясь в мой пиджак.        — Ты про океан?        — Да. Он такой большой и такой старый. Как думаешь, сколько людей он помнит?        — Невообразимо много. Людям этого никогда не узнать.        — А сколько он помнит детей? — дрожащим голосом продолжала задавать вопросы Эвелин. — Сколько молодых людей? Это так страшно, что для океана они навсегда остались маленькими, совсем юными, что они уже никогда не вырастут и не увидят этого мира, а океан остался… Он остался и останется навсегда. Эти воспоминания причиняют ему боль, и ему никуда уже от неё не деться.        — Он забывает обо всём со временем, — произнёс я, но тут же зажмурился, осознав, что я только что сказал.        — Ты думаешь?        — Конечно. Невозможно запомнить всех. Но с другой стороны, может, это даже хорошо, навсегда остаться молодым. Пусть даже в памяти океана.        — А что, если и нас он видит молодыми в последний раз? Никто не знает, что будет с этой жизнью завтра.        — Ты права, никто, — грустно вздохнул я. — Не знаю, высохнет ли когда-нибудь океан, но мы только что увековечили память о себе. Океан будет помнить нас, а значит, и эта планета о нас не забудет.        — А если он всё же высохнет? — тихо спросила Эвелин, заворожено уставившись в одну точку. — Воспоминания о нас умрут? Они умрут вместе с океаном?        — Я не знаю.        Какое-то время мы стояли молча. Я с непонятным страхом думал над нашим разговором. Мимо проходили люди, и до моего слуха долетали обрывки их, казалось бы, таких беззаботных, житейских разговоров: семейный праздник… новая кофейня на Родео-драйв… приезд вредного кузена…        Эвелин обернулась, посмотрела куда-то и, улыбнувшись, сказала:        — Вот и Рождество, Логан.        Я тоже улыбнулся ей и с ужасом вспомнил, что даже не приготовил для Эвелин никакого подарка. Как глупо. Я собрался встретить с ней Рождество, но не подумал о рождественском подарке.        Моя спутница прижалась к моей груди и положила голову мне на плечо. Я обнял её одной рукой и нахмурился, всматриваясь вдаль. В душе царили усталость и покой, и я наслаждался этой минутой, такой тихой и беззаботной.        — Вот и Рождество, — шёпотом повторила она. — Моё первое Рождество, проведённое вдали от близких.        Затем Эвелин на мгновенье замолчала и прошептала:        — Это всё я. Это всё моя вина.        — О чём ты?        — Об Уитни, о её женихе Дейве. Это из-за меня они в третий раз переносят свадьбу.        — Не правда. Ты в этом не виновата.        — Если ты не считаешь меня виноватой, то ты очень сильно ошибаешься, Логан. Ты не знаешь, какая я обуза для неё.        — Уитни любит тебя и не считает тебя обузой, — сказал я. Эта фраза была правдивой лишь наполовину: Уитни действительно без памяти любила свою сестру, но во время нашей последней встречи она сама сказала, что Эвелин виновата в их с Дейвом ссоре.        — Ты прав, — дрожащим голосом сказала моя спутница и сильнее прижалась ко мне, — господи, Логан! Она ведь так любит меня! А я сбежала от неё, я так бесчестно предала её любовь!        — Иногда можно позволить себе небольшую глупость. Особенно после того, как ты долго — очень долго терпела. Не вини себя, я уверен, Уитни всё поймёт.        — Она ничего не поймёт, — с грустной усмешкой сказала Эвелин. — Она хочет защитить меня, однако её защита приносит мне только вред. Да, она заботится обо мне, но как сказать ей, что я уже давно не нуждаюсь в этой заботе?        — Скажи прямо.        — Не хочу её обижать. Как ты делаешь это, Логан? Ты ведь тоже заботишься обо мне, защищаешь меня, но твоя защита не приносит вреда. Рядом с тобой я чувствую себя увереннее. Ты понимаешь меня. А Уитни – нет.        Мне было приятно слышать эти слова от Эвелин, но я совершенно не знал, как помочь ей с её бедой.        — Именно поэтому я сейчас с тобой, — продолжала она, и я чувствовал, что Эвелин прижимается ко мне всё сильнее и сильнее. — Не хочу возвращаться домой, зная, что ждёт меня там.        — Уитни не маленькая, она должна всё понять. Вам просто надо поговорить.        Моя спутница больше ничего не ответила, и мы снова замолчали на несколько минут. Я чувствовал тепло от объятий с Эвелин и осознавал, насколько прекрасно это мгновение. Хотелось навсегда сохранить память об этой ночи, хотелось вспоминать это Рождество и улыбаться, как от тёплых воспоминаний при просмотре старых фотографий.        Не знаю, о чём думала Эвелин в тот момент, но я без конца размышлял над её словами. Меня лишний раз удивляла её способность так глубоко мыслить, и я убеждался, что в это молодое тело заключена мудрая, уже порядком измученная душа. Эвелин говорила то, о чём думала, а эта способность, увы, присуща не каждому из людей, и её слова действительно заставляли меня бесконечно размышлять и многое переосмысливать.        Я оторвался от своих мыслей, когда моя спутница подняла на меня испуганный взгляд и спросила:        — Долго мы здесь стоим, Логан?        Я растерянно пожал плечами.        — Минут двадцать, наверное. А что?        — Я не помню. Не помню, как мы пришли сюда, и совершенно не помню, о чём мы только что говорили. Как будто я только что очнулась ото сна. Господи, Логан… мне так страшно…        Я обнял её, чтобы немного успокоить, но это мало чем помогло. Плечи Эвелин дрожали.        — Мы говорили о тебе и твоих близких, — сказал я, прижимая к себе эту несчастную девушку, — об океане и о том, что ему тяжело помнить всех людей, которых он когда-либо видел. Вспоминаешь?        Она отрицательно покачала головой, и я с сочувствием поднял брови.        — А моих друзей помнишь? Джеймса, Кендалла, Карлоса?        — Помню.        — И как мы на вечеринке были, тоже помнишь?        — Не помню, как мы оттуда уехали, — тихо сказала она.        Я вздохнул и на какое-то время закрыл глаза.        — Часто с тобой такое случается?        — В последнее время всё чаще.        — Не бойся. В твоих силах всё изменить.        — Это не от меня зависит, Логан…        — Нет, от тебя. От твоего желания и твоей веры.        И мы снова замолчали. Я ни на минуту не отпускал Эвелин от себя.        — Утром у меня самолёт, — неожиданно сказал я.        — Что? — Эвелин отстранилась и посмотрела на меня. – Нет, пожалуйста, нет, нет… Не улетай, Логан. Не оставляй меня снова одну. Не оставляй…        — Это всего на два дня, Эвелин. Я должен улететь. Меня убивает разлука со своей семьёй, и я просто должен их увидеть, понимаешь?        Её взгляд вызывал жалость в моей душе, но я ничего не мог сделать, чтобы помочь ей.        — Утром я улечу в Техас, — продолжил я, коснувшись руки Эвелин. — А вернусь уже послезавтра ночью. Видишь? Это ненадолго.        — Техас? — переспросила она, и её серо-голубые глаза растерянно забегали. — Можно с тобой?        — Что? Эвелин, ты не шутишь?        — Я больше не выживу без тебя ни дня, — произнесла она чуть ли не со слезами на глазах. — И я не хочу возвращаться к своей семье. Можно я полечу в Техас с тобой, Логан? — Затем она снова с силой прижалась ко мне. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Просто скажи да, Логан. Пожалуйста, скажи да.        — Подумай, что будет с твоими близкими! Думаешь, они сильно обрадуются, когда заметят твоё исчезновение?        — Ты ведь сам сказал, что это ненадолго.        — Да, но… Я просто не хочу, чтобы ты поссорилась с семьёй. Врать людям бессмысленно, да?        — Абсолютно бессмысленно. Но я не совру. Мы вернёмся, и я расскажу им всю правду, обещаю. Так что ты скажешь, Логан?        Я отвёл глаза и задумался над её словами.        — Когда мы вернёмся, — тихо начал я, — мы скажем всю правду вместе. И вместе примем последствия, ладно?        Эвелин искренне улыбнулась, и я улыбнулся ей в ответ. Теперь я даже представить боялся, какова будет реакция Уитни, когда она узнает, что во всём этом виноват я один. Плевать. Эвелин действительно хочет этого, а значит, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы исполнить её желание. Даже перед Уитни.        — Но я надеялся заехать к Джеймсу перед отлётом, хотел помочь ему убраться после вечеринки. Заезжать домой в мои планы не входило.        — Правда? Но я буду не против снова увидеть твоих друзей, Логан.        «Они тебя тоже», — подумал я, но вслух ничего не произнёс.        Когда мы вернулись в дом Джеймса, на улице уже рассвело. Я чувствовал себя убитым и просто валился с ног от усталости. В отдельные моменты я боялся взглянуть на Эвелин, боялся увидеть её состояние. Я прекрасно представлял, насколько тяжёлой выдалась для неё сегодняшняя ночь, представлял, как зверски она устала и чего ей стоило улыбаться, когда я говорил с ней. Я смотрел на эту девушку с искренним сожалением и совсем забывал о своей усталости, даже не думая о том, что могу в мгновенье потерять сознание, как только коснусь головой подушки.        Из дома Джеймса уже разъехались все гости, лишь на диване с блаженной улыбкой на лице спал Кендалл, а рядом, в кресле, ютились Карлос и Алекса. Этим двоим было явно тесно в кресле, но они оба мирно посапывали, словно не замечая этой тесноты.        Маслоу я нашёл на кухне. Он лежал на столе, вытянув одну руку вперёд, и без остановки пил виски. Я попросил Эвелин подождать меня в гостиной, на что она ответила испуганным, замученным взглядом. Я не хотел оставлять её одну ни на мгновенье, но сделать это всё же пришлось.        — Джеймс, — с упрёком произнёс я, отобрав у друга почти пустую бутылку. — Сколько ты в себя уже влил?        Маслоу посмотрел на отобранную мною бутылку взглядом ребёнка, у которого забрали бутылочку с молоком.        — Не п-помню, — сказал он, с трудом выговаривая слова, и положил голову на стол. — И то я себе последнюю успел в-выхватить… эти свиньи неблагодарные всё выхлестали.        Я сел напротив Джеймса и, вздохнув, посмотрел на него.        — Она не приехала?        — Ес-сли бы она приехала, — начал ловелас, печально подняв брови, — я бы сейчас был с ней.        — Она, наверное, не смогла, — попытался обнадёжить друга я и принялся искать его мобильный. — Слушай, давай позвоним ей. Давай спросим, почему она не пришла?        Я протянул Джеймсу его телефон, но он сердито оттолкнул мою руку.        — Хватит, — простонал Маслоу, подперев кулаком свой подбородок, — перестань думать, что ещё не в-всё потеряно…        — Так и есть. Ещё не всё потеряно, Джеймс!        — Да не нужна мне поддержка! — закричал он, вскочив на ноги. — Не приехала, и чёрт с ней!        Я смотрел на него грустным взглядом. Не сумев удержать равновесия, Джеймс рухнул на стул.        — Ты выпил столько, что не можешь устоять на ногах, — тихо сказал я. — Тебе не всё равно.        — Да, не всё равно, — подтвердил он, приняв смирённый вид, и потянулся за бутылкой. — Но я не б-буду тратить своё время на бесполезные мечты, которым не суждено исполниться.        — А тратить своё время на бесполезное поглощение виски ты будешь, да?        — Надо смириться, — со вздохом сказал Маслоу и, сморщив нос, покачал головой. — А виски — это в-вещь… в-вещь, которая помогает забыться.        Он осушил бутылку и, взглянув на меня, улыбнулся одними глазами.        — Ты счастливчик, — сказал друг, с грустью глядя на пустую бутылку. – Нет, правда, Логс, ты счастливчик. Всё это время я думал о вас с Эвелин и, честно говоря, з-завидовал тебе. Эвелин, она такая…        Я взмолился, чтобы Джеймс не продолжил свою фразу, и кто-то наверху услышал мои молитвы: друг замолчал.        — Но вы быстро уехали, — продолжил он через какое-то время. — Я даже не успел толком пообщаться с ней, не успел узнать её…        — Тебе ещё представится такой шанс. Эвелин здесь.        — Правда? — прошептал Джеймс и посмотрел на стену, за которой была гостиная.        — Правда. Она не хотела ехать домой, и я привёз её сюда. Гостевая свободна?        — Конечно. Можете лечь там, я не против.        — Нет, Эвелин ляжет там одна. Я буду спать отдельно.        — А, — тупо выговорил Джеймс, устремив свой не соображающий взгляд в стену, — конечно… не стоит торопиться…        — Джеймс, слушай, не нужно бесконечно размышлять об Изабелле. Она слишком многое о себе думает.        Он безмолвно кивал, соглашаясь с моими словами. Но, когда я замолчал, Маслоу не переставал кивать, и я понял, что он уже ничего не соображает.        Устало выдохнув, я сказал:        — Ложись спать, Джеймс. Уже рассвет.        — Я не хочу проспать всё Рождество. Не хочу… проспать…        Он закрыл глаза и сделал глубокий томный вздох. Потом он положил голову на стол, и вскоре я услышал, как друг засопел.        Когда я вернулся в гостиную, Эвелин стояла у окна.        — Ты сильно устала?        Она повернулась, и я заметил, что её глаза стали красными. Сначала мне показалось, что она плакала, но потом я подумал, что это всё из-за сонливости и усталости, и не стал ни о чём спрашивать.        — Не сильно, — ответила Эвелин и бросила взгляд на кресло, в котором ютилась семья ПенаВега. — Это жена Карлоса?        Я утвердительно кивнул.        — Они чудесно смотрятся, подходят друг другу, как два кусочка пазла.        — Да, находят же люди друг друга. — Я начал подниматься по лестнице. — Пойдём, Эвелин, нам надо поспать. Через четыре с половиной часа самолёт.        Я привёл её в спальню для гостей и заботливо расстелил для неё постель. Она стояла, облокотившись на стену, и наблюдала за мной. Эвелин выглядела совершенно разбито, было видно, как сильно она устала.        — Ложись, — шёпотом сказал я, указав на кровать, и двинулся к выходу. — Ванная, если нужно, — вторая дверь налево. Кухня внизу. Если в чём-то будешь нуждаться, просто позови.        Как только я коснулся ручки двери, Эвелин спросила:        — Когда ты придёшь?        — Не скоро, — сказал я, не поворачиваясь к собеседнице, и мучительно вздохнул. — Пойду помогу Джеймсу. Надо прибраться.        — Не заставляй себя делать то, чего не хочется. Отдохни, Логан, я ведь вижу твоё состояние и понимаю, как ты себя чувствуешь. Ты устал. Ты даже улыбнуться без усилия не можешь.        — Я в порядке.        Не желая больше продолжать разговор, я вышел из гостевой и плотно закрыл за собой дверь. Какое-то время я стоял здесь, бесцельно исследуя океан своих мыслей, после чего зашёл в спальню Джеймса и бросился на кровать. Сон тут же затянул меня в другой мир, и я больше не чувствовал усталость. На смену ей пришло глупое бессилие.        Рождественский ужин, собравший мою семью за одним столом немного с опозданием, прошёл, вопреки моим ожиданиям, совсем не плохо. Я думал, что во время беседы над столом будут висеть неловкие паузы, что придётся искать новые темы для обсуждения, цепляясь за самые примитивные: погоду, новости и кризис. Но этих тем мы даже не коснулись, разговор клеился как-то сам, и это не могло меня не радовать. Эвелин пришлась по душе моим родителям и сестре, а это было самое главное. Стоит лишь сказать, что мои близкие подумали, будто я привёз Эвелин в Даллас в качестве своей новой возлюбленной и уже собрался знакомить её со своей роднёй. После того, как я представил семье Эвелин, мама даже сказала со свойственной ей насмешливой ухмылкой:        — Наконец-то и на нашу улицу пришёл праздник! Мы с отцом уж думали, что раньше выдадим замуж нашу младшенькую, чем женим старшенького.        Эвелин смущённо улыбнулась, и тогда мне пришлось выруливать сложившуюся ситуацию в другую сторону и объяснять, что мы с Эвелин вовсе не влюблены, что нас связывают искренне дружеские отношения. Затем я вспомнил стихотворения своей спутницы, её скрытые признания и подумал, что мои слова, опровергающие наши с ней платонически-любовные отношения, причинили ей боль. Но, взглянув на Эвелин, я понял, что это не так.        Ужинали мы за большим столом в большой компании, и Пресли, моя младшая сестра, и мама с папой никак не могли дать Эвелин минуту покоя. Они говорили с ней вежливо, как с собственной дочерью, и папа иногда отпускал шутки, над которыми дружно хохотал весь стол. Пресли же без устали рассказывала Эвелин про меня и про то, как она любит, когда к ним в гости приезжают мои подружки. Это была правда: Пресли просто жить не могла без периодических походов по магазинам и, когда её подруги по каким-то причинам не могли пойти шопиться вместе с ней (причин этих часто просто не существовало: Пресли лишь придумывала эти отговорки), сестра звала с собой моих подруг, и они никогда ей не отказывали. Теперь Пресли говорила с Эвелин об одежде, украшениях, всевозможных заколках, браслетах и кольцах и уже планировала их будущий поход по магазинам.        Единственное, что вывело меня из себя и почему-то заставило покраснеть, это то, что Пресли очень часто упоминала Чарис в своём разговоре. При этом сестра говорила: «бывшая девушка Логана», «предыдущая подружка моего брата», «возлюбленная из его прошлого» и всё тому подобное. Это заставило меня со злобой взглянуть на Пресли, и она, заметив мой сердитый взгляд, покраснела и больше не рассказывала Эвелин про Чарис. Я никогда не говорил своему новоиспечённому другу о бывшей возлюбленной, считал это недостойной темой для наших разговоров. К тому же, благодаря Эвелин, я начал чувствовать этот мир по-иному, по-новому, и мне не хотелось в своей новой, не похожей на прежнюю жизни ворошить прошлое и вспоминать свои ошибки. Я подумал, что эта тема смогла смутить и расстроить Эвелин, но, посмотрев на свою спутницу, не увидел никакой боли в её взгляде. Она продолжала улыбаться и вежливо отвечать на бесконечные вопросы.        В общем, за весь вечер мне не удалось сказать Эвелин ни одного слова, разве что когда я просил её передать мне соль. Зато после ужина у нас был вагон времени друг для друга, и, несмотря на всю мою любовь к семье, я с нетерпением ждал окончания этого рождественского ужина.        Когда половина приглашённых гостей разъехалась по домам, а другая половина разошлась по гостевым спальням, я привёл Эвелин в свою комнату и предложил отдохнуть, если она устала.        — Извини моих родных, — с усмешкой сказал я, расправляя постель, — они обычно ведут себя гораздо спокойнее, просто твоё появление застало их врасплох. Надеюсь, они не сильно тебя утомили?        — Нет, — с правдивой искренностью в глазах ответила Эвелин, — миссис Хендерсон очень красивая и вежливая, мне было приятно говорить с ней, а твой папа, мистер Хендерсон, понравился мне своей… жизнерадостностью. Редко встретишь человека с хорошим чувством юмора, способного пошутить и посмеяться даже над самим собой. Самоирония свойственна людям, не имеющим раздутого самолюбия, а это очень хорошее качество, Логан.        — Я передам им твои слова, если они будут спрашивать о тебе, а они будут спрашивать. — Я улыбнулся. — Ты любишь ходить по магазинам? Если нет, боюсь, Пресли этого не переживёт.        Эвелин рассмеялась, но как-то по-особенному, будто что-то у неё внутри, натянутое, как туго сплетённый канат, не позволяло ей расслабиться и посмеяться от души.        — На улице уже стемнело, — сказал я, бросив рассеянный взгляд в окно. — Скоро гости лягут спать и всё стихнет, полностью подчинившись наступлению темноты. Наверное, тебе после такого ужина просто необходимы тишина и отдых.        — Наверное. Но я хотела бы, чтобы ты показал мне свой родной город, Логан. Под покровом темноты будет даже лучше: так я сохраню в своём сердце самые хорошие воспоминания о Далласе.        Я знал, что под «своим сердцем» она имела в виду тетрадь воспоминаний, с которой почти не разлучалась. Эвелин часто перечитывала свои записи и, испуганно вскидывая брови, говорила: «Это писала не я…» Иногда она зачёркивала строчки, порой вырывала даже целые страницы, на отказ не веря, что эти записи, сделанные её же рукой, подлинны. Но затем в тетради появлялись новые, вклеенные листы с чисто переписанными заметками. За всё время нашего пребывания в Далласе Эвелин не забыла ничего важного, ни разу не спросила, как она оказалась в такой дали от дома, и это зажигало в моей душе слабенький огонёк надежды. Записи в тетради воспоминаний приходилось делать реже, но я всё-таки до дрожи боялся, что однажды Эвелин проснётся и не вспомнит кое-что очень важное…        — С удовольствием покажу тебе Даллас, — сказал я с улыбкой, — но позже. Тебе нужно отдохнуть. Зайду через два часа, ладно?        Эвелин легла в постель, и я оставил свою спутницу, решив не нарушать её сладкие минуты одиночества своим присутствием.        Сегодня она уже не чувствовала себя так неуверенно в обществе незнакомых людей, как это было на вчерашней вечеринке, но время от времени ближе двигалась ко мне и молчаливо глядела на меня, словно черпала силу из какого-то невидимого источника. Я улыбался с самой тёплой искренностью, на которую только был способен, желая придать Эвелин непоколебимую уверенность в себе. Во время ужина моя спутница ещё чувствовала себя твёрдо, но под конец, когда гости начали уезжать и расходиться, Эвелин жалась ко мне, как испуганная собачонка, затравленная уличными хулиганами. Я крепко обнимал её за талию, безмолвно утверждая, что с ней, пока я рядом, ничего не случится. Поэтому мне было всё же непросто оставлять её в своей спальне совсем одну, но даже самые крошечные минуты отдыха Эвелин я ценил выше всяческих предубеждений.        Не зная, куда податься, я пришёл в кабинет отца.        Он сидел за своим высоким кожаным креслом и перебирал какие-то бумаги. Папа приходил в свой кабинет при каждом удобном случае и принимался за бумаги, в которых я, честно признаться, ничего не понимал. Он занимал должность директора в фирме, перешедшей ему по наследству от его отца, и придавал столько значения этой должности, что, сидя за своим столом, просто весь раздувался от важности.        — О, заходи, сынок, — сказал папа, заметив меня, но не перестал со значением рассматривать бумаги. — Садись.        Я молча опустился в кожаное кресло, что стояло напротив большого письменного стола.        — Ни на минуту не хочешь расстаться с этими дурацкими бумажками, — сказал я, облокотившись на спинку кресла и с плохо скрываемым недовольством прищурившись. — Занимаешься ими даже после семейного рождественского ужина.        На моё замечание папа лишь весело улыбнулся.        — Ты пришёл, чтобы упрекнуть меня в том, что я занимаюсь своим делом? — спросил он без всякой злобы и облизнул указательный палец, чтобы перевернуть страницу. — Или по важному делу?        — Не то и не другое. Просто мне некуда было деть себя: Эвелин легла спать, мама уже убрала со стола, и до меня в этом доме никому не осталось никакого дела.        Папа наконец оставил свои бумаги в покое и, опустив свои очки на переносицу, с улыбкой взглянул на меня.        — К слову об Эвелин, — начал он, сняв очки. — Интересная тут картина получается, сынок. Раньше ты привозил сюда подружек, с которыми уже состоял в отношениях, а сегодня вдруг с тобой приехала «просто подруга». Без приглашения, без предварительного предупреждения… Нет, я ничего не имею против, но приезд Эвелин стал для меня и матери настоящей спонтанностью.        — Я не собирался везти её сюда. Так распорядились обстоятельства.        Папа выжидающе смотрел на меня.        — Сперва, — произнёс я, прищурив один глаз, — я хочу, чтобы ты кое о чём узнал. Но пообещай, что никогда в жизни не заговоришь об этом с Эвелин.        Отец молчал.        — Пообещай, — настойчиво повторил я.        — Господи, я не думал, что в разговорах с людьми бывают настолько запрещённые темы. Ладно, обещаю.        — Я не хочу, чтобы это открылось во время твоего разговора с Эвелин, поэтому говорю об этом здесь и сейчас. — Я вздохнул. — Эвелин, она… она нездорова. Она больна. Амнезией. Эвелин может периодически забывать некоторые вещи. Например, она может проснуться в моей спальне через два часа и не вспомнить, что она здесь делает, как тут оказалась. Она может не вспомнить даже меня. Поэтому, папа, я очень рискнул, привезя её сюда. Я до смерти боюсь напугать её, не хочу, чтобы вещи, ушедшие из её памяти, смогли отрицательно повлиять на её воображение. Но оставить Эвелин в Лос Анджелесе я тоже не мог. Она застряла в своём доме, как муха в липкой паутине, и ей никуда оттуда не деться. Просто я жалею Эвелин от всей души, мы правда хорошие друзья, и я на самом деле хочу ей помочь.        Папа слушал меня, задумчиво уставившись на стену.        — Если у тебя есть вопросы по этому поводу, — сказал я уже тише, — спроси меня сейчас. Но, пожалуйста, ради всего святого, не спрашивай об этом у Эвелин.        — Всё на самом деле так страшно? — спросил отец. Вопрос, по всему видимому, был риторический, и я не посчитал нужным отвечать на него. — Давно ты с ней знаком? И давно она… больна?        — Мы знакомы чуть больше двух месяцев, но этого достаточно для того, чтобы хорошо узнать друг друга. Больна Эвелин с пяти лет, лечится больше четырёх. Но лечение пока не приносит успехов, болезнь осложняется чуть ли не с каждым днём.        Папа заинтересованно смотрел на меня и покусывал дужку своих очков.        — Откуда ты всё это знаешь? — спросил он меня. — Ты попросил меня не зарекаться о болезни в разговоре с Эвелин, а сам рассказываешь столько, сколько, наверное, не знает сама Эвелин. Это она тебе всё рассказала?        — Нет, я бы не позволил себе спросить у неё об этом. Я представляю, насколько это неприятно и оскорбительно, когда тебя спрашивают о твоей болезни...        — Тогда откуда ты всё это знаешь? — повторил свой вопрос папа.        — От старшей сестры Эвелин, Уитни. Мы с ней находимся не в самых лучших отношениях, но кое-что она мне всё-таки рассказала.        Собеседник издал протяжный вздох.        — Жаль мне её, — признался папа, — жаль не только из-за болезни, по правде говоря.        — Не понял?        — Краем уха я слышал её разговор с Пресли, когда мы сидели за столом. Я прекрасно слышал, что твоя сестра без устали говорила о Чарис, и, насколько я понял, Эвелин о ней ничего не знает, правда?        Я молча смотрел на отца.        — Ой, — вдруг опомнился он, — извини. Наверное, этот фрагмент безвозвратно утонул в её памяти…        — Нет. Я на самом деле не рассказывал ей о Чарис.        — Бедная моя, — вздохнул папа, покачав головой. — Не знаю, обратил ли ты внимание, но Эвелин слушала Пресли с таким видом, словно её только что лишили последней надежды или сказали, что Санта Клауса не существует.        Я ничего не говорил, задумчиво пялясь в окно.        — Уж не знаю, о какой дружбе ты твердишь нам с матерью, — продолжал отец, — но я явно увидел во взгляде твоей подружки что-то другое.        — А я не увидел, — сказал я, сменив тон на более холодный. — И я не жалею, что не рассказал Эвелин о Чарис. Я вообще не собирался делать этого. И не собираюсь.        — Без вопросов, не рассказывай. Но как бы ты себя ощущал, дорогой мой сын, если бы девушка, которая нравится тебе до дрожи в коленях, скрывала от тебя своего бывшего возлюбленного? Подчеркну, возлюбленного, к которому у неё были очень сильные и пылкие чувства?        — Я не скрываю Чарис от Эвелин, — раздражённо сказал я. — Я просто не хочу, чтобы она была знакома с этой жалкой меркантильной шл…        — Попрошу без резких высказываний.        — Ладно. К тому же не стоит ставить меня на место Эвелин. Я ей не нравлюсь в том смысле, в котором ты хочешь это понимать, ясно?        — Мне ясно. Сомневаться заставляют лишь воспоминания о замученном взгляде Эвелин, которым она смотрела на твою сестру.        — Как же я устал, — сказал я, скрестив руки на затылке, — как же я устал от разговоров об этих воспоминаниях. В печёнках уже сидят. Мне стало странно говорить о воспоминаниях после того, как я познакомился с Эвелин.        — Тогда давай не будем об этом.        Папа снова надел очки и посмотрел на бумаги, разложенные по всему столу.        — Скажу кое-что напоследок, — добавил я, встав с кресла. — Пусть то, о чём мы только что говорили, останется в этом кабинете, ладно? Нет, конечно, расскажи об этом маме, но больше никому. Не упоминай об этом при Эвелин. И маме передай.        — Конечно. Я понимаю, что это важно для тебя.        — Важно не только для меня, но и для Эвелин.        Я встал за кресло, облокотившись на его спинку, и принялся наблюдать за папой. Он читал бумаги, многозначительно подняв брови, переписывал что-то в свой ежедневник, складывал, умножал и вычитал числа на калькуляторе — одним словом, был занят по самое горло.        На глаза мне попался список сотрудников фирмы, их фамилии были строго распределены: эти работали в офисе, эти занимались рекламой, эти орудовали на складе; список соблюдал и алфавитный порядок. Мой взгляд замер, остановившись на довольно знакомом имени, и я настороженно нахмурился.        — Дейл О’Коннор? — вслух прочитал я и, рассердившись, громче повторил: — Дейл O’Коннор?!        — Зачем так кричать? — спросил отец, с недовольством прижав указательный палец к уху. — Чем тебе так не угодило это имя?        — Я просто слышать не хочу об этом имени! — со злостью выпалил я.        — Да господи, объясни в конце концов, что случилось.        Я без сил упал в кресло и сжал пальцами переносицу, стараясь взять себя в руки.        — Дейл работает на тебя, — тихо начал я. — А мне ты об этом не сказал ни слова.        Отец вопросительно глядел на меня, держа во рту дужку очков.        — Чарис беременна от него!        Тогда брови моего собеседника подпрыгнули вверх, и он с удивлением рассмеялся.        — Уволь его! — внезапно закричал я, прижав к столу несчастный листок со списком фамилий на нём. — Уволь его к чёртовой матери!        — Логан! — в ответ повысил голос папа. — Дейл — замечательный сотрудник, я не могу просто взять и уволить его!        Меня душили ярость и негодование. Где-то глубоко зародилось даже чувство ревности: я ревновал папу к О’Коннору.        — Не можешь? А ты знаешь, что твой замечательный сотрудник прохлаждается сейчас в Германии?        — Знаю. Дейл взял два месяца отпуска за свой счёт.        Я сердито ударил по столу обеими ладонями и встал с кресла.        — Не понимаю, что тебя больше раздражает, — тихо начал папа, — ещё не остывшее чувство ревности или горькое чувство поражения.        — Горькое? О, нет, папа, я на седьмом небе от счастья! Я рад, рад, чёрт возьми, что в итоге эта шлюха досталась не мне!        Отец строго стукнул кулаком по столу – так, что пустая кружка из-под чая, зазвенев, слегка подпрыгнула.        — Я ведь попросил, — сквозь зубы процедил он. — Я попросил, Логан: выбирай выражения.        Не желая терпеть нравственных поучений и уже не видя смысла контролировать себя, я с бесконечной злостью смахнул со стола целую кипу бумаг. Папа смерил меня ожесточённым взглядом и повелительно сказал:        — Немедленно сядь в кресло.        Всё ещё гневно сжимая зубы, я послушно бухнулся в кресло, попутно столкнув со стола и опустевшую кружку из-под чая.        — Медленно сосчитай до пяти, — ровным голосом произнёс отец. — На каждый счёт делай глубокий вдох.        Следуя отцовскому совету, я сделал пять глубоких вдохов, и вскоре руки перестали дрожать от негодования, а клубок нервов, связавшийся где-то в области груди, сам собой распутался.        — Люди имеют способность избавляться от ненужных вещей, — сказал папа, сняв очки и положив их на стол. — Просто берут пакет, складывают туда всё, что уже никогда не понадобятся, и несут на свалку. Там, конечно, эти вещи могут подобрать другие, и тогда эти вещи становятся уже их собственностью. А люди, сумевшие перебороть себя и расстаться с этими вещами, уже больше никогда о них не вспоминают. Они достались другим.        — Да я понимаю, — устало выдал я, — и я делал всё, чтобы вычеркнуть прошлое, но оно, как бумеранг, упрямо возвращается назад. Чем дальше я его забрасываю, тем быстрее оно возвращается и тем сильнее бьёт.        — Не получается избавиться таким образом — просто оставь этот бумеранг. Не трогай его, забудь о нём. И тогда-то он точно не сможет вернуться.        Я слабо улыбнулся и дрожащей рукой потрогал свой лоб.        — И всё-таки права была твоя мать, — со вздохом сказал отец, — когда говорила, что тебе рано уезжать из дома.        — Что? — насторожился я и слегка приподнялся в кресле. — Что ты имеешь в виду?        — Да посмотри, что ты творишь! Ты ведь выходишь из себя так часто, порой беспричинно, что я поневоле начинаю заранее продумывать каждое слово, чтобы оно не смогло тебя задеть!        Я сердито нахмурился.        — Почему ты отказался показаться врачу? — продолжал папа. — Мы могли бы найти тебе хорошего невролога, круг докторов не ограничивается тем единственным, к которому мы ходили два года назад.        — Мне не нужен доктор! — повысил голос я. — И вы не можете говорить, что я слишком рано уехал из дома, мне, чёрт возьми, двадцать пять! И я сам справляюсь со своей проблемой!        Указав на меня, папа виновато пожал плечами.        — Об этом-то я и говорю, сынок.        Я встал с кресла и пошёл к выходу.        — Куда ты идёшь? — врезались в спину слова отца.        — К себе.        — Там ведь спит Эвелин…        — Ничего. Я её не потесню.        В моей спальне свет не горел, и открытая мною дверь впустила в тёмное помещение широкую полосу света, льющегося из коридора. Я увидел Эвелин, она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и я сразу догадался, что она уже уснула. Боясь нарушить её сон, я на цыпочках пробрался к кровати и занял её свободную сторону. Ноги я поджал под себя и лёг на самый край, чтобы, в случае чего, не потеснить Эвелин. Я ничего не видел, но слышал её спокойное дыхание.        Слепо уставившись в непроглядную неосязаемую темноту, я с головой окунулся в свои мысли. Думалось сразу обо всём: об Эвелин, рождественской вечеринке, о нашей с ней прогулке по набережной, о её объятиях, о Джеймсе и Изабелле, о Кендалле и Кайли, Карлосе и Алексе. Я думал даже о маме с папой, о Далласе, приехав в который, я понял, что здесь моё место, и о Дейле с Чарис. Вспоминал Германию, Швецию и Австралию — вспоминал и совсем забывался, где я нахожусь сейчас. Эти воспоминания стали для меня своеобразной машиной времени: в темноте, как наяву, вставали образы людей и мест. Вернувшись из временного забытья, я с тоской посмотрел в ту сторону, откуда доносилось спокойное дыхание. Да, я мог бесконечно бороздить океан своих воспоминаний. Я мог — жаль, что Эвелин не могла.        Вдруг её дыхание участилось, и я, услышав это, испуганно приподнялся на локтях. Вдохи и выдохи становились чаще, вместе с ними из горла Эвелин вырывались хрипы, затем — тихие стоны. Меня обуял страх, и я молниеносно вскочил на кровати, чтобы зажечь светильник на стене. Когда тёмная комната озарилась мягким желтоватым светом, Эвелин уже кричала и ёрзала на кровати так, словно мучилась от нестерпимой физической боли.        — Эвелин! — испуганно выкрикнул я и попытался взять её за руки. — Эвелин, посмотри на меня!        Казалось, что она меня не слышала. Её глаза были всё ещё закрыты, Эвелин отбивалась от меня с такой силой, что мне казалось, будто от меня отбивается крепко сложенный мужчина, а не эта хрупкая девушка. Наверное, Эвелин увидела плохой сон, и события этого сна всё ещё стояли у неё перед глазами.        — Посмотри на меня, — повторил я, и мне удалось, наконец, схватить её за запястья. — Эвелин, открой глаза!        Её веки резко распахнулись. Серо-голубые глаза сначала уставились на потолок, потом напуганный донельзя взгляд медленно опустился на меня, и Эвелин порывисто отпрянула.        Она отползла к дальнему углу большой кровати, не спуская с меня затравленного взгляда. Я видел этот дикий страх, вселившийся в неё, и с ужасом понимал, что Эвелин меня не помнит. Худшие мои ожидания оправдались…        — Тихо, — прошептал я и показал девушке ладони, доказывая, что я не причиню ей никакого вреда, — тихо, Эвелин… Не бойся меня, всё хорошо…        Девушка прижалась спиной к изголовью кровати и, пытаясь защитить себя, выставила вперёд обе руки.        — Не приближайся, Логан!        Я изумлённо уставился на неё и покорно замер. Нет, Эвелин помнила меня, а значит, дело здесь было в чём-то другом…        — Ладно, — осторожно сказал я и сел. — Я не приближусь к тебе, если ты сама об этом не попросишь.        Испуганно дыша, Эвелин смотрела на меня и не убирала руки, выставленные вперёд в качестве защиты.        — Не бойся, — продолжал утешать её я, всё ещё оставаясь на месте. — Не бойся, Эвелин. Я с тобой. Всё в порядке.        Я аккуратно протянул руку в сторону девушки, и Эвелин отшатнулась от неё, как от огня.        — Да что с тобой такое?! — не выдержал я. Потом подумал, что лучше будет успокоиться: не хочу, чтобы Эвелин видела меня таким.        Какое-то время девушка смотрела на меня всё тем же диким взглядом, после чего устало выдохнула и легла на кровать лицом вниз. Её плечи задрожали.        — Эвелин… — мягко проговорил я и положил руку на её плечо.        — Логан, — сказала она со слезами на глазах и, сев на колени, обняла меня. — Господи, Логан… я видела такой плохой, такой ужасный сон…        Я тоже обнял её и прижал к себе, пытаясь успокоить. Эвелин не плакала, но её всю трясло от только что пережитого страха.        — Что тебе приснилось? — спросил я, гладя её по волосам.        Она молчала.        — Эвелин, — позвал её я, всё ещё не выпуская из объятий, — что ты видела во сне?        Она отстранилась и посмотрела на меня взглядом, пронизанным болью.        — Не хочу говорить об этом, — шёпотом сказала она, не отрывая от меня глаз, будто до сих пор не могла поверить, что это я.        — Точно?        Эвелин ничего не ответила. Она облокотилась на изголовье кровати и провела руками по волосам, будучи всё ещё не в состоянии отойти от своего жуткого сновидения. Я сел рядом с ней.        — Не знаю, что ты видела, — тихо начал я, — но ты страшно меня напугала.        — Прости, — коротко сказала Эвелин. — Я не хотела.        — Может, принести тебе воды? Чая?        — Спасибо, не надо. Долго я спала?        — Где-то полчаса. Хочешь ещё отдохнуть?        — Нет, — резко вырвалось у неё, — нет, не хочу. Поедем лучше в город, Логан.        Ночь была тёплая, можно даже сказать жаркая: термометр показывал больше двадцати градусов. После продолжительной прогулки по ночному Далласу я повёз Эвелин за город. Там мы разместились на ещё зелёной траве, я включил музыку в отцовской машине, и мы подняли головы, рассматривая бесчисленные звёзды. На востоке небо уже наїинало светлеть, поэтому эти маленькие сверкающие гвоздики, словно прибитые к синему небу, сияли только на западе.        — Скажи, Логан, ты всё ещё думаешь о ней? — тихо спросила Эвелин.        Я медленно повернул голову и удивлённо взглянул на свою спутницу.        — О ком? — не понял я.        — Ты знаешь. О Чарис.        Я растерялся и не сразу нашёлся, что можно ответить. Честно признать, я не ожидал, что Эвелин когда-нибудь спросит меня об этом.        — Последние несколько дней — нет, — ответил я вежливо, но без всякого желания. — Вернее, пытаюсь не думать.        Эвелин грустно улыбнулась, не отрывая заинтересованного взгляда от неба.        — Тебя это расстроило? — обеспокоенно спросил я.        — Нет.        — В этом ведь нет ничего такого, да? Ты не злишься, что узнала о Чарис не от меня?        Она отрицательно покачала головой, но её ответы меня не успокоили. Я вдруг почувствовал себя виноватым, хотя за несколько часов до этого, сидя в кабинете отца, я был твёрдо уверен в том, что поступаю правильно. Эта вина взялась не пойми откуда, и я не мог найти ей достойного объяснения, как и не знал, куда от неё деться.        — Ты её больше не любишь? — снова спросила Эвелин, даже не смотря в мою сторону.        — Нет. И, что самое ужасное, я слишком поздно понял это.        — Когда же ты понял это?        — Около полутора месяца назад, когда вновь узнал о её лжи. Однажды я уже был обманут ею, и повторное предательство сделало мне только больнее.        — Зачем она обманула?        — Я тоже хотел бы знать это, Эвелин.        — Но она попросила прощения?        — Прощение ошибок не избавит её от этого груза, — грустно сказал я. — Ни меня, ни её. Всё плохое, что было между нами, не исчезнет в один миг, если я прощу её.        — Нет, конечно, но прощение — это очень важно, Логан. Важно понять человека, понять, что он чувствует. Быть виноватым и осознавать свою вину куда труднее, чем быть обманутым.        — Да что ты об этом знаешь? — грубо спросил я, но тут же осёкся и взял себя в руки. — Нет. Говори, что хочешь, Эвелин, но я никогда не сумею простить её. Даже если я когда-нибудь в своей жизни скажу ей «Ты прощена», ничего это значить не будет.        Спутница с тоской опустила глаза.        — Ей тоже больно от этого, — тихо сказала Эвелин.        — Да ни черта! Она получила урок, но ничего полезного из него не усвоила! Я показал ей, как страшно то, что она сделала, но она не поняла! Она ничего не поняла!        Она сидела, испуганно нахмурившись и наклонив голову. Я понял, что только что накричал на Эвелин, и сказал:        — Прости. Давай пообещаем друг другу больше никогда не возвращаться к этому разговору. Он не способен заставить меня оставаться спокойным.        — Это я виновата, так что ты прости меня. Я не знала, что эта тема всё ещё является для тебя больной.        — Нет… Просто я до сих пор не справился со своей душевной раной.        Эвелин подвинулась ближе и накрыла мою ладонь своей рукой. Слегка улыбнувшись, я взглянул на неё.        — Я не доктор, — тихо сказала она, — но я сделаю так, что твоя рана затянется очень быстро и безболезненно.        — Лучше сделай так, чтобы новые раны больше никогда не появились.        По её лицу скользнула улыбка, и она прошептала:        — Боже упаси.        Услышав это от Эвелин, я решил задать ей один вопрос, а заодно увести разговор в другую сторону:        — Ты веришь в бога?        Она легла на спину и вытянула ножки. Я последовал её примеру.        — Я верю в то, — начала Эвелин, задумчиво глядя на небо, — что в мире есть что-то, недоступное для нашего понимания. Люди на этой планете не одни, есть что-то, помимо людей, распоряжающееся всем происходящим. Оно отвечает за судьбы, заставляет одних людей встречаться, а других — расходиться, создаёт трудности и помогает людям их преодолеть, учит плохих важным урокам, а хороших награждает за их терпение, стойкость и силу. Да, Логан… Что-то есть.        — Но в бога ты не веришь?        — Скажи мне, если бог есть и он одинаково любит всех своих созданий, то почему всё в мире настолько несправедливо? Почему одни люди рождаются здоровыми, а другие — больными?        — В этом нет вины нашего создателя, Эвелин. Всё дело в природе, в генетике.        — Но ведь кто-то всё-таки решает, каким человеку родиться? — более настойчиво спрашивала девушка. — Почему один человек красив и богат, а другой — уродлив и несчастлив?        — В богатстве нельзя найти счастья. Бог восполняет людские физические недостатки душевными достоинствами. Ты не замечала, что одинокие и несчастные люди — чаще всего самые добрые и отзывчивые?        — Ладно, бог — наш отец. А отец любит всех своих сыновей в равной степени, не так ли? Так почему одни должны страдать, работать, преодолевать сложности, а другие — беситься от жиру, бездельничать, но при этом получать всё, о чём только можно мечтать?        — Во многом судьба человека зависит от самого человека. Бог любит всех и помогает тоже всем. Просто порой человек не замечает этой незримой помощи и избирает неправильный путь.        — А если человек верит в бога, но не чувствует его помощи?        — Значит, он не верит в бога. Верить можно только в то, в чём уверен. А если человек посмел усомниться в божьем всемогуществе, то о какой вере может идти речь?        — Тогда я не верю, — шёпотом сказала Эвелин.        Я молчал.        — Верь в меня, — сказал я через какое-то время. — Даю слово, мою помощь и поддержку ты ощутишь в полной мере.        Я почувствовал, как мои пальцы переплелись с пальцами Эвелин, и улыбнулся. Она говорила, что она не доктор, но я уже чувствовал, как моя глубокая душевная рана безболезненно затягивается.        Скоро наступил рассвет, а мы с Эвелин уже спали, лёжа на изумрудной траве и отвернувшись от жадно палящего солнца.        — Когда думаешь об этом мире, — говорила Эвелин, вовремя того как моя «Карма» неслась по лос-анджелесской улице прямо по направлению к дому Блэков, — всем сердцем надеешься, что он не утратил хороших людей. Но как я могу надеяться на это, если я такая лживая и отвратительная?        Я бросил на спутницу короткий взгляд.        — Перестань, — сказал я ровным голосом, — ты не отвратительная. И солгала ты лишь единожды, ради себя. Ты когда-нибудь в своей жизни делала что-то исключительно ради себя?        Эвелин не ответила на мой вопрос. Я услышал её напряжённый вздох.        — Сути это не меняет, — тихо сказала она. — Я соврала, и теперь я чувствую такую грязь в своей душе, что возникает ощущение, будто я никогда не избавлюсь от этого гадкого чувства. Все люди добрые и честные по своей природе, лгать их учат остальные – те, кто уже делал это хотя бы единожды. А соврав один раз, во второй ты даже не задумаешься…        — Принятие проблемы — первый шаг на пути к её решению. Не кори себя, Эвелин. Всё будет в порядке.        Признаться честно, я сам чувствовал себя паршиво и просто не знал, что сейчас буду говорить Уитни. Хочется верить, что сестра Эвелин пустит меня на порог и мне удастся всё ей объяснить.        — Я предатель, — не умолкала моя спутница, но теперь она будто разговаривала сама с собой, — предатель. Я предала любовь и доверие Уитни. Предала…        — Перестань. Ты сама мне говорила, что тебе необходимо было освободиться от этих оков. Хотя бы на время.        — Я такое говорила?        Нахмурившись, я взглянул на Эвелин и сказал:        — Да… А ты не помнишь?        — Нет. — Девушка спрятала лицо в ладони и с шумом выдохнула. — Что же я за человек такой!..        «Карма» остановилась возле большого красного дома, и я, покинув салон автомобиля, по-джентльменски открыл дверцу Эвелин. Она выбралась на улицу и с мрачным видом сделала глоток свежего воздуха.        Вскоре мы уже стояли на крыльце, и Эвелин, бросив на меня взгляд, ожидающий одобрения, неуверенно коснулась пальцем кнопки звонка. По ту сторону двери послышался глухой звон, и ключ в скважине, молниеносно отреагировав на этот звон, активно зашевелился.        Через мгновенье перед нами выросла Уитни, и я ужаснулся, увидев её: глубокие тёмные круги под глазами, заметно обозначившиеся морщинки в уголках губ, строго сведённые вместе и чёрные, как уголь, брови… Уитни выглядела сейчас лет на сорок с лишним.        — Эвелин!.. — прозвучал её огрубевший голос, тёмные глаза на мгновение озарились светлым проблеском, и девушка дёрнула свою младшую сестру за руку. Эвелин оказалась за порогом.        — Как ты посмела!.. — отрывисто говорила Уитни, и моя спутница испуганно смотрела на сестру, боясь её и её реакции.        Меня Уитни, кажется, не замечала вовсе. Или делала вид, что не замечала…        — Немедленно к себе! — закричала старшая из сестёр срывающимся голосом. — Немедленно…        Она толкнула Эвелин, и та в несколько шажков оказалась у самой лестницы, ведущей на второй этаж. Уитни посмотрела на меня ледяным взглядом и сказала тихо, но с непередаваемой злобой:        — А ты... ты самое глупое, мерзкое и просто безобразное создание на земле. Пошёл вон!        Она уже хотела закрыть дверь, но я упрямо выставил руку и шагнул за порог. Уитни удивлённо и с вызовом на меня посмотрела.        — Я не хочу, — сказал я, — чтобы ты злилась и срывала зло на Эвелин. В том, что случилось, виноват я один. Это я надоумил её уйти из дома, и я очень хочу, чтоб ты знала, Уитни: эти три дня твоя сестра провела со мной.        Рассердившись, Уитни толкнула меня в плечи, и я сделал шаг назад. Эвелин стояла за спиной своей сестры и смотрела на меня со страхом, словно ждала, что я смогу защитить её и спасти от её же сестры.        — Я говорила тебе! — визгливо закричала Уитни, гневно сжимая зубы и не переставая бить меня по плечам. — Я говорила, чтобы ты ни на шаг не приближался к Эвелин! Я говорила, что ты самый плохой вариант для неё! Говорила! Говорила, что ты не достоин и её мизинца! Какого чёрта ты позволяешь себе вмешиваться в её жизнь после того, как я тебе запретила даже смотреть на неё? Отвечай!        — Уитни, — жалостливо позвала сестру Эвелин и подошла к нам, — Логан не плохой, и то, что ты говоришь о нём, — сплошная ложь!        — Не вмешивайся! — пуще прежнего закричала Уитни, яростно оттолкнув свою сестру в сторону. — Я старше тебя и знаю, чем плохой человек отличается от хорошего! А этот, — она метнула на меня пылающий взгляд, — плохой. Просто омерзительный!        Эвелин молча смотрела на сестру, одним взглядом говоря, что та не права.        — Ты сама виновата в том, что случилось, Уитни! — сказал я, снова вставая на защиту Эвелин. — Если бы не ты и не твой бесконечный контроль, твоё неутомимое желание видеть младшую сестру всегда рядом с собой, Эвелин не пришлось бы уходить из дома втайне! Перестань контролировать каждый её шаг, за своей заботой ты совсем не видишь, что Эвелин гибнет тут, под твоим присмотром!        Уитни смотрела на меня, презрительно прищурившись.        — Да что ты знаешь? — спросил меня её металлический голос. — Что ты, самолюбивый кретин, знаешь о наших с Эвелин жизнях? Какого чёрта ты вмешиваешься в её судьбу?        — Потому что я хочу изменить её жизнь! Потому что хочу показать, что мир не ограничивается четырьмя стенами её комнаты, из которой ты не выпускаешь Эвелин даже под страхом смерти!        Уитни помолчала и сделала несколько глубоких вздохов.        — Раньше я уже говорила тебе, — тихо начала она, — что отношения с Эвелин будут непростыми. Теперь же говорю, что о ваших с ней отношениях не может быть и речи!        — Ты не посмеешь, — с несерьёзной усмешкой сказал я.        — Уитни, — подступила к ней с другой стороны Эвелин, — я уже давно выросла и могу сама решить, с кем хочу общаться, а с кем нет. Позволь мне самой сделать выбор…        — Сделать выбор ты ещё успеешь, — непреклонным тоном сказала Уитни. — Жизнь длинная, представится тебе ещё такая возможность… А теперь иди к себе в спальню. Нам нужно поговорить. Наедине.        Я смотрел на Эвелин, с сожалением подняв брови и понимая, что Уитни никогда не покажет своего осознания моей правоты. Не покажет просто из принципа.        — Не буду я с тобой ни о чём разговаривать, — дрожащим голосом сказала Эвелин, и её глаза заблестели. Я с сожалением протянул к ней руку, но девушка этого не заметила. — Я больше никогда не буду с тобой разговаривать! Все эти три дня я только и думала о своём предательстве, а теперь поняла, что всё сделала правильно… Мне было хорошо рядом с Логаном, и ты ничего с этим не сделаешь! Мне нисколько не жаль, что так случилось. Я… я тебя ненавижу!        И она убежала вверх по ступеням, закрыв лицо ладонями. Моя грудь разрывалась от чувства жалости, мне хотелось сорваться с места и побежать за Эвелин, но… я понимал, что никакими словами её сейчас не утешить. К тому же у меня на пути стояла огромная преграда — огромная преграда по имени Уитни.        — Доволен? — спросила она всё тем же мрачным голосом. — Это ты хотел от неё услышать? Это?!        Я молча смотрел на неё. Лицо Уитни исказила гримаса боли, и девушка твёрдо сказала:        — Теперь убирайся. Убирайся к чёрту отсюда.        Оказавшись дома, я почувствовал себя невообразимо одиноким. Это одиночество не заполняли книги, музыка, телевизор. Я не мог избавиться от мыслей об Эвелин.        Кое-что всё-таки радовало: ещё в Далласе я догадался взять у Эвелин номер телефона, и теперь мог позвонить или написать ей в любое время. Этим я и занялся. Примерно через час после моего возвращения домой я позвонил Эвелин и спросил, как она. Её голос заметно дрожал, но она старалась говорить спокойно и ровно. С Уитни девушка не разговаривала, однако та и не пыталась с ней заговорить. Обе сестры были рассержены друг на друга, и никто из них не собирался делать шаг навстречу другой.        Единственное, что немного отвлекало от этих мыслей, — это всё те же анонимные подарки, о которых я вовсе перестал думать во время «Большого Тура». За два месяца моего отсутствия их накопилось немыслимое количество, но я даже не смотрел содержимое этих многочисленных разноцветных коробочек. Меня уже перестал мучить вопрос, кто же является этой загадочной анонимкой, щедро отсылающей мне подарки. Но ответ на этот вопрос нашёлся сам собой, я даже не приложил к этому никаких усилий.        Примерно через час моего бессмысленного убивания времени на диване звон домофона нарушил тишину во всём доме. Я лениво поднялся на ноги и, подойдя к монитору, прикреплённому к стене по правую сторону от двери, внимательно пригляделся. За воротами стояла девушка, и я, узнав её, удивлённо нахмурился. Ни слова не спросив, я впустил её и открыл входную дверь.        Она легко взбежала по бетонным ступеням крыльца и улыбнулась, увидев меня. Я неуверенно улыбнулся в ответ.        — Привет, Логан. Выглядишь слегка усталым. Что-то случилось?        Не ответив на заданный вопрос, я вздохнул и спросил:        — Что ты делаешь здесь, Эмили?         Да, это была Эмили — девушка, которая лечила меня, когда я заболел пневмонией. Девушка, с которой я хорошо общался чуть больше недели, совсем не зная, что она в это время встречалась с Джеймсом. Девушка, поначалу проявившая ко мне интерес, а потом забывшая меня не без помощи этого ловеласа.        Эмили взглянула на меня кокетливо-обиженным взглядом и сказала:        — Я думала, мои небольшие презенты сами натолкнут тебя на правильную мысль.        — Так они были от тебя?        — А ты только сейчас догадался? Я думала, ты поймёшь это хотя бы по воздушному зефиру, с которым мы пили чай почти каждое утро…        Я устало вздохнул и прижал ладонь ко лбу.        — Что тебе нужно, Эмили?        — Я помню, каким неприятным выдался наш разговор, — начала девушка, опустив голову, — в последний день твоего лечения. Мне не очень-то хотелось, чтобы у нас друг о друге остались такие мрачные воспоминания, и я решила попробовать начать сначала.        — Начать сначала? — переспросил я с насмешливой улыбкой. — Поздновато ты спохватилась.        — Я знаю, знаю, просто… мне нужно было время, чтобы осознать, что наши отношения не были для меня безразличны.        — Догадываюсь, когда ты это осознала.        — Что, прости?        — Говорю, — сердито начал я, — я не хочу быть запасным вариантом.        Эмили удивлённо на меня смотрела.        — Думаешь, я не знаю, что ты была с Джеймсом? Думаешь, я не догадался, что ты решила возобновить наши отношения сразу после того, как он тебя нагло бросил? Думаешь, мне приятно говорить с тобой, зная, что я всё это время хранился в дальнем тёмном ящике, как запасное колесо?        — Логан, я…        — И к чему были эти глупые, бессмысленные подарки? Ты знала, что твои слова на меня не подействуют, и решила подкрепить их моими любимыми безделушками? Если да, то грош — вот цена твоим поступкам.        Эмили смотрела на меня потухшим взглядом, не зная, что сказать. Мне тоже было больше нечего сказать ей.        — Лучше уходи, — тихо произнёс я, — уходи, пока ничего толкового не сказала. Ты, может быть, и знала, что ничего не получится, но…        Я не договорил.        — И не нужно больше никаких подарков, ладно? Пока.        Я закрыл дверь, даже не дождавшись, пока Эмили хотя бы развернётся, чтобы уйти. Этот разговор ничего не изменил в моей душе, и я впервые не почувствовал жалости к девушке, которой отказывал в отношениях. Это случилось впервые, но не вызвало у меня никаких новых ощущений.        Какое-то время я стоял у окна, смотря вслед уходящей Эмили, и снова думал о трёх минувших днях, которые я провёл с Эвелин. Эти воспоминания будили радость, временно уснувшую в моей душе, и воодушевляли после бестолковой встречи с Эмили.        Ближе к вечеру домофон снова зазвонил, и я спустился вниз, всем сердцем желая не увидеть в мониторе девушку — ни Эмили, ни Эвелин, ни кого-либо ещё. Я слишком устал от всего, что случилось недавно, и сейчас не хотел ни с кем видеться. Но, увидев в мониторе мужской силуэт, терпеливо ждавший, пока я впущу его, я улыбнулся и без лишних вопросов открыл ворота. Вскоре в моей прихожей стоял улыбающийся Кендалл, а рядом с ним — два чемодана вещей.        — Привет, дружище, — поздоровался он, закрывая за собой дверь.        — Привет. Вижу, ты не один.        — Да, слушай… — Немец задумчиво почесал затылок. — Наверное, с этого и стоило начать. Я решил уже давно, но сделал это только сегодня. Я ушёл от Кайли.        — Есть, с чем тебя поздравлять?        — Думаю, да. Я избавил своё сердце от мучений — не окончательно, конечно, но…        — Тогда поздравляю, — слабо улыбнулся я. — Вы с ней поговорили?        — Нет. Она мне ни слова не сказала с тех пор, как я вернулся из «Большого Тура». Да знаешь, чёрт с ней!        — Почему тогда ушёл ты, а не она? У неё на раздумья и принятие решения было целых два месяца…        — Тут дело в том, Логан, что мы вместе купили эту квартиру. Напополам. Квартира не её, но и не моя. Кайли, наверное, не смогла ничего решить сама. Вот я и помог ей.        — Так ты хотел спросить, можно ли тебе пожить у меня?        — Временно, — виновато улыбнулся Кендалл, — пока я не подыщу себе достойное жильё. Можно?        — Конечно. — Я обвёл рукой прихожую, показывая, что дом полностью в распоряжении друга. — Ты вовремя. Я как раз не знал, куда деться от одиночества.        — Я заметил, на тебе лица нет. В чём причина, дружище?        — Расскажу позже, ладно? Пока что помогу тебе разместиться.        Добрую половину вечера мы с Кендаллом разбирали его чемоданы, вешали рубашки, майки и свитера на вешалки, убирали бельё и носки в ящики, стелили чистую постель на кровать в гостевой. Когда вся работа была сделана, Шмидт упал на кровать и с наслаждением вздохнул.        — Не видно, что это расставание принесло тебе боль и страдания, — с усмешкой сказал я.        — Так оно и есть. Это чертовски здорово — снова чувствовать себя свободным.        Мы спустились вниз, и Кендалл, засуетившись, полез в рюкзак за бумажником.        — Что ты делаешь? — спросил я.        — Должен ведь я отплатить тебе за твою помощь.        — Рехнулся? Я денег не возьму.        — А я и не собирался давать тебе деньги, — сказал немец. — Хочу поехать в магазин, купить всяких вкусностей, может, пива возьму. Или виски. Поедешь?        — Нет, не хочется никуда ехать.        Взгляд Кендалла смягчился, и он сказал:        — Скажи хоть, что купить надо.        — Не знаю. Вроде всё есть.        Шмидт неодобрительно покачал головой и застегнул толстовку.        — Куплю тебе банановый торт, — сказал он, обуваясь. — Немного серотонина тебе не помешает.        Я усмехнулся и, когда друг уехал, снова встал у окна, вглядываясь в собственное отражение на стекле. Грустные мысли уже растворились в воздухе, и я думал о том, как хорошо, что мы молоды и живы и что океан помнит нас именно такими.