Умершее воспоминание

Я не замeтил, как она ушла. Не мог пoверить, что нe вoзвpатитcя. Ho cтала замиpать моя душа Oт мыcли, что и бeз меня ей cпится. Копиться стали кружки на столе И в дoме сталo неуютнo сpазу. Я чаще стал пpокручивать в умe Еe когда-тo сказанную фpазу: «Я, знаeшь, oчень вeдь тeбя люблю! И вce твoи прoблeмы пoнимаю, И вcю ceбя тебe я oтдаю. Взамен жe - ничегo не получаю. Я – жeнщина. Мнe хочeтcя тeпла, Улыбoк по-вeсеннему счаcтливых. Мнe хочетcя, чтоб я была нужна Как воздуx, чтoб была нeoбходима. A ты не замечаeшь ничегo. И я не удивлюcь, еcли oднажды Уйду, и нe замeтишь ты того, Что уxoдить нe xoчeтся мнe даже». И сеpдцe пepеполнило винoй, И я вдруг оcoзнал – oна пpава. Oна была мнe cамой дорoгой, A я вeдь нe замeтил, как ушла… Цeните теx, кто дeлит c Bами жизнь. Умeйтe cлышать, пoнимать любимыx. Teряя близких, мы теряем cмыcл, И это иногда нeпoпpавимо. Маpия Куткар

      На пути к прощению есть всего пять шагов. Казалось бы, всего пять, что может быть проще? Но трудность в том, что каждый шаг — это огромное испытание. Ты проходишь его и понимаешь, что сердце, нервы и рассудок вот-вот не выдержат, и уже готовишься сойти с дистанции, однако яркий и тёплый свет впереди манит тебя. Знаете, что это за свет? Это свобода. Простить не так просто, как кажется с первого взгляда, и я не спорю, что для этого нужно много сил. Но оно того стоит: за прощением следует невесомая свобода души, свобода сердца и совести.       Меня тоже манил этот свет, и я шёл к нему. Конечно, на пути меня настигали ветры сомнения, бессильной ярости и отчаяния и рвали мою душу на части, но я только крепче сжимал зубы и продолжал идти. Моя цель была мне ясна. Моя цель была прощение.       И первым шагом на этом пути являлось признание того, что мне причинили боль.       Как оказалось, даже этот шаг не был простым. Свыкнуться с мыслью о самом бесчестном в жизни предательстве, поверить ей — вот что было первым испытанием. Я принимал эту мысль почти две недели. Мне понадобилось тринадцать дней для того, чтобы я наконец осознал, что Эвелин мне изменила.       — Помнишь, ты недавно упрекала меня за безделье? — спросил я свою невесту, когда мы вдвоём завтракали в далласском кафе на самой окраине города. Это было утро второго дня нашего пребывания здесь.       Эвелин поставила на стол чашку с кофе и качнула головой.       — Я ни в чём тебя не упрекала, Логан.       — Как бы там ни было, — улыбнулся я, — на меня твои слова подействовали. Я решил взяться за новый альбом.       Она подарила мне искреннюю улыбку и сказала:       — Я очень рада слышать это.       — У меня даже готовы стихи для первой песни. Правда, они ещё очень сырые, их надо доработать, но я хочу, чтобы ты это прочитала.       Я протянул ей слегка помятый тетрадный лист, и она неуверенно взяла его в руку. Я наблюдал за своей избранницей с глупой улыбкой.       Эвелин долго вчитывалась в строки, которые я торопливо набросал на бумаге ещё несколько дней назад, и я видел, как дрожали при этом её пальцы. Дочитав, она подняла на меня слегка напуганные глаза и медленно положила листок на стол.       — Что скажешь? — спросил я, не снимая с лица застывшей улыбки.       — Очень мрачно, — как будто задыхаясь, ответила моя невеста. — Раньше ты не писал тяжёлых песен… Ищешь новый стиль?       — Можно и так сказать.       Я забрал листок и с почти злой усмешкой перечитал то, что на нём было написано. И что Эвелин так напугало?       «Во мне билась любовь, а в тебе — просто страх.       Мой горячий огонь превратил сердце в прах.       Не любовь там сгорела, там нету тепла,       Просто вера убита. Просто ты солгала.       И я должен поверить, что любишь меня?       Я не верю. Но это не даст мне ни дня       пережить.       Может, тело живёт, но внутри я мертвец...       Отпустить?       Я не смог: очень горек у правды конец.       Может, слишком я низок, может, просто дурак,       И я должен проститься с тобою, но как?       Слишком слаб для разрыва и горд для "простить".       Пусть обманут тобой, но нет сил отпустить.       Если ты солгала, значит, нету любви,       Меня нету, и нас нет: мы оба мертвы.       Мне бы надо смириться? Я буду смирён.       Но я буду любить до скончанья времён».       — Так тебе понравилось или как? —не давал я покоя Эвелин.       — Д-да… Стихи хорошие. Ты пишешь редко, но всегда очень хорошо.       — Потому что от сердца, — с наслаждением улыбнулся я и внимательно посмотрел на свою спутницу. Она прятала глаза, стараясь на меня не смотреть. — Знаешь, за последние три года я посвящал песни только тебе.       Я надеялся, что эта фраза окажет на неё сумасшедшее влияние, что Эвелин тут же разрыдается, скажет, что виновата, попросит прощения и мы обо всём поговорим. Но моя невеста угрюмо молчала и пялилась на стол, точно этот разговор должен был начать я, а не она, точно это я был в всём виноват, а не она! Эвелин предала моё доверие, солгала мне, осмелилась смотреть мне в глаза после того, что сделала, — разумеется, всем этим она причинила мне боль, нанесла мне смертельную рану. Разумеется, она была виновата!       Эти стихи в чём-то мне помогли. Возможно, благодаря им я и сделал этот первый шаг. Начинать всегда трудно, а я уже начинал с трудности.       — Когда вернёмся домой, — снова заговорил я, вызывая Эвелин к новому разговору, — нам нужно будет посетить один ресторан японской кухни. Он открылся несколько недель назад на нашей улице, видела? — Она покачала головой, и я добавил: — Завтра вечером мы уже будем в Лос-Анджелесе. Может, поужинаем в этом ресторане?       Моя возлюбленная прерывисто вздохнула и тихо ответила:       — Ты же знаешь, у меня работа… И я не особо люблю японскую кухню. Сходи один.       — Какого чёрта я буду делать там один? — спросил я, с недовольством отвернувшись.       — Не хочешь один — позови кого-нибудь с собой.       — О, верно. Недавно у меня появился новый друг… Вернее, это хорошо забытый старый друг, но это уже не имеет никакого значения. Я приглашу Дианну.       Я увидел, как Эвелин изменилась в лице, и с тоской подумал, что мне снова придётся объяснять ей, кто такая Дианна и почему она стала мне новым другом. Но прежде, чем я успел открыть рот, моя невеста тихо сказала:       — Логан, я соврала тебе.       Моё сердце упало, когда я услышал это. Мои испуганные глаза неподвижно смотрели на её лицо, а мысли вихрем кружились в голове. Неужели она всё-таки решилась признаться мне во всём? Неужели мы сейчас обсудим… это?       — Соврала? — почти беззвучно переспросил я, почувствовав, как пересохло в горле.       — Да. Я соврала, когда сказала, что не помню Дианну. Я помню её и знаю, кто она такая.       От напряжения и одновременного облегчения я негромко рассмеялся; этот смех будто задрожал на моих нервах. Сразу два вопроса стремительно атаковали меня: когда она в конце концов осмелится мне признаться и почему она соврала?       — Зачем ты сказала неправду, Эвелин? — спросил я с улыбкой.       — Затем, чтобы не дать вам двоим поиздеваться надо мной!       Улыбка сползла с моего лица, и я нахмурился.       — Что?..       — Период, когда вы с ней встречались, был худшим в моей жизни. Ты был с ней, а не со мной, хотя мы так любили друг друга и ты прекрасно понимал, как сильно был мне нужен...       — Откуда мне было знать, что ты меня любила?       Эвелин замерла. Её щёки отчего-то покраснели.       — Ты очень боялся, что твоя любовь останется без ответа, — сказала она тихо, — и за этим страхом даже не замечал моих истинных чувств: всё какие-то намёки, пустые слова, казавшиеся тебе собственной паранойей… Да? — Я молчал. — Всё было так, я знаю, я тоже прошла через что-то подобное. Ты держался за Дианну как за последнее, что у тебя оставалось, и ни за что не хотел отпускать, потому что понимал, что если потеряешь её, то потеряешь всё. А ты представляешь, каково было мне? Я смотрела на то, как ты мучил себя рядом с ней, и понимала, что ничего не могу сделать, ничего! Всё мог изменить только ты. А что ты делал?       Я смотрел на неё нахмурившись и приоткрыв рот.       — Я и так довольно долго страдала, пока у тебя была Дианна… Очень долго. Сейчас я понимаю, что тогда мне просто не хватило смелости, но теперь я стала намного смелее, Логан. Я не дам тебе снова впустить её в свою жизнь, не дам, и ты можешь называть это как хочешь!       — Ревнуешь, — прошептал я, с непонятным восторгом глядя на неё. — Я ещё никогда тебя такой не видел, милая.       — Пусть так. На самом деле в ревности нет ничего плохо, но ты не привык так думать.       — Нет ничего плохого? Да она тебя почти в зверя превратила, Эвелин, посмотри, какая ты стала злая!       — Я злюсь не из-за ревности, — проговорила она, сморщив нос, — меня злит твой «новый друг», неужели ты не понимаешь? Нельзя позволить прошлому просочиться в настоящее, Логан. Прежде ты и Дианна были вместе, и я знаю, что она меня дико ненавидела. Возможно, её чувства не изменились и теперь, я видела, как она смотрела на меня во время нашей последней встречи… Но опомнись, теперь вместе ты и я! И это я выхожу за тебя замуж, я, я, я!       Я посмотрел на неё с испуганным удивлением и покачал головой.       — Надеюсь, что всё, что было между нами, — сказал я, — это не твой хитроумный план. Надеюсь, ты выходишь за меня не просто назло Дианне.       Она устало взглянула на меня.       — Я даже не вспоминала о ней все эти годы, боже, Логан… А ты, видимо, делал это не раз: каким-то образом ты ведь понял, что скучаешь по ней.       Я опустил голову и пару раз хохотнул.       — Что смешного? — не поняла Эвелин, нахмурившись.       — Просто мне очень непривычна твоя ревность. Оказывается, ты ревновала меня к Дианне столько лет… Вот, привыкаю.       Я знал, чем можно было объяснить этот яростный всплеск её ревности. Когда ребёнок съедает конфеты, которые ему есть было строго запрещено, он отказывается признавать собственную вину, а потому начинает тыкать пальцем на других. Он пытается обвинить в обжорстве маму, папу, сестру, да кого угодно! Главное, чтобы на него никто не подумал. И согласитесь, в каждом из нас живёт такой ребёнок.       Моя невеста беспокойно заёрзала на сидении и начала оглядываться по сторонам, точно ей вдруг стало очень неуютно. Она слегка нахмурилась и почти шёпотом попросила:       — Пожалуйста, давай оставим эту тему. Мне становится неприятно говорить об этом.       — Как пожелаешь, моя милая. — Мы помолчали примерно с минуту, потом я слабо улыбнулся и спросил: — Интересно, а ты когда-нибудь ещё врала мне?       Эвелин побледнела, глубоко вздохнула и отвела глаза. Я внимательно и с улыбкой наблюдал за ней. Она ничего не ответила, а я не нашёл в себе сил продолжить разговор. Возможно, я ещё сам был не готов к нему… В конце концов, мне до моей цели оставалось ещё целых четыре шага. Я был ещё очень-очень далеко.       — Может, ты и права, — сказал я, пожав плечами, и допил свой кофе. — Ложь в мелочах. Если даже подобное когда-либо и случалось, мне всё же лучше об этом не знать.       «Моё сердце — это любовь, и оно огромно, как океан, — думал я, всё ещё глядя на свою спутницу, — и я всегда очень боялся утонуть в своей любви. Но всё так и вышло. Я потерялся. Перед тобой, Эвелин, сидит уже не твой Логан. Нет-нет, это уже не я…»       Я понятия не имею, что творилось с моей головой, но следующим вечером, когда моя невеста уехала на работу, я всё-таки позвонил Дианне и пригласил её поужинать в ресторане. Сначала она решила, что мы будем ужинать вчетвером, то есть я, Эвелин, Дианна и Роберт. Но я сказал, что хочу видеть её одну, и моя бывшая девушка, удивлённо помолчав, всё же тихо согласилась.       Да, с моей стороны это было совершенно низко и бесчестно. Я не прислушался к просьбе Эвелин и тайно, не предупредив её, поехал на ужин к Дианне. Что я творил? Получается, я врал своей избраннице. По сути, я занимался тем же самым, чем и три с лишним года назад, только теперь Дианна и Эвелин поменялись местами. Какая глупость! Какой же я дурак!       Уже подъехав к ресторану, я утешил себя собственными мыслями. Что плохого в том, что я собрался поддерживать тёплые дружеские отношения со своей бывшей девушкой? В конце концов, она сама захотела этого: Дианна ведь сказала мне, что ей меня не хватало. Однако справедливости ради надо признать, что на этот ужин меня подталкивало не столько желание видеть Дианну, сколько побуждение моей гордости. Она была глубоко задета и потому, как мне казалось, вся звенела.       Как бы там ни было, о нашей сегодняшней встрече с Дианной мне не пришлось пожалеть. Она совершенно странным образом направила меня ко второму шагу на моём тяжёлом пути. А вторым шагом было понимание мотивов человека, нанёсшего мне обиду.       После ужина я и Дианна сидели на скамейке в парке прямо напротив моего дома. Весь вечер мы общались как-то непринуждённо, будто между нами не было этой большой временной пропасти. Только временами, касаясь в разговоре темы наших прежних отношений, мы начинали осторожничать и аккуратно обходили эту тему стороной.       — Роберт знает, что ты со мной? — спросил я, движимый любопытством.       — Он знает только то, что сегодня я ужинала со своим другом. Не волнуйся, он у меня не ревнивый.       — Я не волнуюсь. Просто спросил. — Подняв глаза к небу, я вздохнул и сказал: — Помнишь, как это было странно? Я тоже часто ужинал со своим другом, только ты почему-то дико ревновала.       Дианна улыбнулась и опустила голову. Я очень неосторожно коснулся этой нелёгкой для нас темы.       — Да, — подтвердила она, — но теперь ты на этом друге женишься.       — Женюсь, — почти шёпотом повторил я, не глядя на свою собеседницу. — Женюсь. — Я немного помолчал. — Только она мне изменила.       Дианна почти ахнула, услышав это, и с неподдельным изумлением в глазах уставилась на меня. Я посмотрел на неё и усмехнулся.       — В каком смысле?.. — дрожавшим голосом спросила она. Я видел, как на неё подействовало моё признание, и это отчего-то разозлило меня.       — Не уверен, что эта фраза настолько двусмысленна, чтобы нужно было её ещё растолковывать. В Эвелин не оказалось преданности, которой я от неё ждал. Она меня предала, не оправдала того доверия, которое я ей выказывал. Ну, знаешь, она просто взяла и переспала с другим… Теперь понимаешь?       Моя собеседница смотрела на меня как на сумасшедшего.       — Но у вас ведь скоро свадьба, — прошептала Дианна с испугом в глазах. — Ты простил её?       Я злобно засмеялся.       — Боже, Дианна, неужели я действительно похож на того, кто сумел бы простить измену?       — Но… — Она замолчала, точно слова застряли у неё в горле. Дианна немного подумала над тем, что хотела сказать, и тихо произнесла: — Я сожалею об этом, Логан. Мне так жаль, что тебе снова пришлось пройти через это…       Её слова будто ужалили меня, и я, вскочив на ноги, обошёл скамейку и упёрся обеими руками в её спинку.       — Должно быть, ты сейчас чувствуешь себя на высоте, — сказал я с кривой улыбкой. — Однажды из вас двоих я выбрал её и теперь так больно обжёгся об эти отношения, а ты сейчас счастлива в браке с человеком, который явно в тебе души не чает! Вот твой внутренний голос сейчас кричит от радости, просто ликует! Да, правда?       Дианна нахмурилась и медленно покачала головой.       — Это не так…       — Мне кажется, ты сейчас еле сдерживаешься, чтобы не рассмеяться мне прямо в лицо. Так тебе и надо, Логан, ты сделал выбор и теперь пожинай плоды!       — Это не так! — упорно настаивала на своём Дианна. — Я ничего подобного не чувствую!       В эту минуту силы покинули меня, и я, снова сделав круг вокруг скамейки, тяжело рухнул на неё рядом со своей спутницей. Она грустно смотрела на меня, глаза её были полны сожаления. Прелестная Дианна не во многом изменилась за эти годы: она по-прежнему чутко чувствовала чужую боль. Особенно мою.       — Ты говорила, что всё это время тебе не хватало такого человека, как я, — сказал я, глядя на небо. — Ты скучала по мне?       Дианна молча покивала.       — Во время прошлой нашей встречи, — продолжал я, — ты взяла у меня телефон. То есть ты хочешь, чтобы мы поддерживали общение и сейчас, хотя в прошлом нас связывали такие близкие отношения... Скажи, это всё потому, что ты до сих пор любишь меня?       Она явно не ожидала такого вопроса. Дианна открыла рот, замерла на мгновенье и прошептала:       — У меня есть муж, Логан…       — Чёрт возьми, при чём тут муж? Разве замужество каким-то образом освобождает сердце от любви?       Моя собеседница молча смотрела на меня. В её глазах блестели слёзы, но Дианна не плакала. Вокруг было настолько тихо, что я очень хорошо мог слышать её неровное дыхание.       — Я не стану называть это любовью, — покачала головой девушка и закусила нижнюю губу. — Три с лишним года назад мы встретились неожиданно, даже почти случайно, и я очень неосторожно пустила тебя в своё сердце. А выгнать… выгнать тебя оттуда оказалась просто невозможным. Мне не так уж легко признавать это, но ты всё ещё там, Логан. Когда я снова увидела тебя спустя столько лет, я поняла, что моё сердце будто всё время чувствовало твоё, они всегда бились как одно. Между нами есть такая связь, какой нет даже между мной и Робертом… Но, когда я думаю об этом, мне становится очень тяжело.       Я повернул голову и, посмотрев ей прямо в глаза, невесело усмехнулся.       — Тогда, кажется, очень глупо не называть это любовью, — вполголоса проговорил я.       Мы смотрели друг на друга, и я понимал, что так близко её лицо я не видел уже тысячу лет. Слова Дианны были полны искренности и ласки, и это пробудило в моей душе сострадание к ней. Но очень скоро это сострадание сменилось нежностью, которой моё сердце наполнилось до краёв. Я вдруг осознал, что данное мгновение, когда наши лица были так близко и когда мы так нежно смотрели друг на друга, было просто идеальным для поцелуя. Тогда эта мысль не показалась мне безумием, и я, совершенно ни о чём не думая, медленно наклонился к Дианне.       Она слегка вздрогнула, очевидно, поначалу испугавшись, и замерла, с трепетом ожидая момента, когда наши губы встретятся. Я уже чувствовал её горячее и осторожное дыхание; моё сердце колотилось так бешено, что каждый его удар можно было услышать с расстояния в километр. Но в то мгновение, когда Дианна уже сама с нетерпением поддалась мне навстречу, я резко отстранился и отвернулся в сторону.       — Я не хочу кружить тебе голову, Дианна, — сказал я с сожалением в голосе. — Мне есть, за что мстить Эвелин, но тебе и Роберту мне мстить не за что… Я не хочу и не буду портить ваши отношения, я не стану так нагло влезать в них. Ты совсем не заслуживаешь этого...       «Я не смог, — подумал я, — не смог поцеловать чужую жену, хотя я даже не знаю Роберта и нисколько не дорожу его чувствами… А Кендалл? Он почему-то смог. Хотя раньше мы с ним были лучшими друзьями…»       Девушка смотрела на меня глазами, полными горечи и отчаяния. Мне вдруг стало стыдно за то, что я обманул Эвелин, что позвал Дианну на ужин, что чуть не поцеловал её… Боже, да зачем я её мучил?       — Мне так жаль, — прошептала она, дрожа всем телом, — так жаль, что месяц назад я случайно встретила Кендалла и он так живо напомнил мне о тебе… Моей тоске было уже некуда деваться. Если бы тогда ты не пришёл ко мне домой, клянусь, я бы сама нашла тебя, я так хотела тебя видеть... Я уже миллион раз представляла нашу встречу и то, что я тебе скажу, но только теперь я, кажется, понимаю, как это всё бессмысленно! С чего я вообще взяла, что мы сможем общаться как друзья?       В этих словах я разглядел намёк на её всё ещё не остывшие чувства, и меня снова накрыло волной необъяснимого стыда.       — Люди знают, о чём говорят: прошлого действительно не вернуть, — грустно сказала Дианна, опустив глаза. — Я не верила этому… до сегодняшнего вечера.       — Прости, — прошептал я.       — Я сама должна была об этом подумать. Я понимаю, ты не хотел меня обидеть, просто… Я понимаю.       — Ты только делаешь вид, что понимаешь, — холодно выдал я, не глядя на собеседницу. — Ты не поймёшь, пока не переживёшь этого сама, но я всем сердцем желаю, чтобы ты с этим никогда в жизни не столкнулась.       Дианна хотела взять мою руку, полагая, что я нуждаюсь в её поддержке, но я мягко отодвинулся от неё.       — Ты знаешь его? — многозначительным шёпотом спросила она, совсем не обидевшись на то, что я отверг её поддержку.       Я вздохнул.       — Думал, что знал. Но теперь знать не хочу.       Дианна смотрела на меня, с сочувствием приподняв брови, и из осторожности ничего не спрашивала, очевидно, понимая, что я говорил об одном из своих друзей. Я, сидя на этой скамейке в тусклом свете фонаря, кажется, только теперь полностью осознал то, что Дианна меня любила. Любила, когда мы были вместе, любила, когда наши пути уже разошлись, любила и теперь, когда сама она была замужем, а я готовился жениться на девушке, которой всецело принадлежало моё сердце.       — Все люди проходят через трудности, — шёпотом сказала она. — Кто-то сразу опускает руки, не надеясь на собственные силы, но я верю, что ты всё выдержишь, Логан. Особенно когда ты женишься, я обещаю, семья станет для тебя бесконечным источником сил. Всё плохое забудется, вот увидишь.       Её слова закрались в моё сердце и словно заискрили его. Почему-то мне захотелось поверить в то, что у меня действительно всё будет хорошо, пусть не сейчас, но очень-очень скоро. Улыбнувшись, я взял руку Дианны и нежно поцеловал её.       — Я так рад, что я сегодня здесь, — высказал я свои мысли, — думаю, я действительно скучал по тебе, очень сильно.       Этот вечер заставил меня понять кое-что очень важное. Вернее, я понял это уже ночью, когда лежал в темноте один и обдумывал всё, что произошло между мной и Дианной.       Тем, какой я сейчас, я был обязан только своему прошлому. Именно оно сделало меня таким, и этого уже было не изменить. Но главным событием, в корне изменившим всю мою жизнь, было моё расставание с Чарис. Её измена сделала из меня совсем другого человека, и именно благодаря ей я узнал, каково на вкус предательство. С тех пор разговоры и даже мысли о верности и измене стали для меня самым слабым местом, и поэтому удар, нанесённый мне Эвелин, оказался таким сокрушительным. Но что, если представить, что Чарис не было? Что, если представить, что с изменой я столкнулся впервые в жизни?       С того момента, как я узнал о поступке Эвелин, я только и делал, что осуждал её; я не могу спорить, что её поступок не достоин осуждения. Но почему я не старался понять её? Нет, конечно, я попытался сделать это в тот вечер, когда обо всём узнал, но в своём понимании я не зашёл слишком далеко. Очевидно, глубоко в душе я всё же осознавал, что везде была моя вина.       Боже, да разве не я сам дал ей повод? Разве это не я изводил её своими мыслями, бессмысленной ревностью и невыносимым поведением? И, наконец, разве не я обвинил её в нелюбви ко мне? Для Эвелин это стало последней каплей, как и то, что я решил оставить её одну в переломный для нас момент. Она не могла этого выдержать. Я задел её за живое, ударил по самому ценному, и она, конечно, захотела сделать ещё больнее мне в ответ. В этом поступке легко угадывалась её натура: после нашей ссоры Эвелин была слишком горяча, и эмоции, среди которых было неконтролируемое желание мести, сами понесли её в «Погоню». В тот вечер она не была беспомощна, как думал об этом Кендалл. Она вполне осознавала, что делала, а делала она именно смертельное оружие для моего сердца.       Эвелин знала, что Кендалл любил её, знала, что когда-то он был моим лучшим другом. Она хорошо понимала, что он не сможет ей ни в чём отказать, и потому придумала идеальный план мести. Она использовала Кендалла в качестве детали, необходимой для работы большого механизма. Я понятия не имел, испытывала ли она к нему жалость или ещё что-нибудь, но Шмидт на фоне всех этих обстоятельств выглядел просто жалким. Возможно, он с отчаянием отдался первой возможности стать ближе к своему объекту обожания, напрочь позабыв о дружбе со мной и о здравом смысле. А возможно, он осознанно пошёл на это, желая отомстить мне за все прошлые обиды и заодно поддержать образ холодного ловеласа, который он сам себе придумал. Но, как бы там ни было, в итоге он всего этого не выдержал и признался мне, совершенно не подумав о том, что будет дальше.       Но что Эвелин? Что она собиралась делать дальше? Я предполагал, что она в конечном счёте собиралась рассказать мне обо всём, в противном случае её смелый поступок был бы бессмысленным. Но возможно и другое: может быть, она хорошо понимала слабость Кендалла и ждала, что он не выдержит и сам во всём мне сознается, а ей даже не придётся себя утруждать. И она была права: узнать об этом не от неё мне было в разы больнее… Но если она всё же сама планировала рассказать мне, то почему она до сих пор молчала? Я видел её мучения и понимал, из-за чего она страдала, но её молчание было мне непонятно. Эвелин лгала мне, и не столько измена, сколько ложь — именно эта ложь так глубоко меня уязвляла.       И, может быть, сегодня вечером мне захотелось сделать что-то Эвелин в отместку. Это желание было безумным и чисто инстинктивным, потому что оно выходило из старого, как мир, закона «око за око». Я обманул её, поужинал с чужой женой, зачем-то открыл этой чужой жене тайну, связывающую только меня и Эвелин, а потом чуть её не поцеловал…       Но не поцеловал. Почему? Я ведь так хорошо помнил своё стремление показать Эвелин, каково это — узнавать о неверности, страдать от ревности и обманываться в собственном доверии… Почему? Ответ был прост. Всё потому, что я не ненавидел Эвелин. Ещё несколько лет назад я услышал от своего отца очень мудрое выражение, которое запомнил, кажется, на всю жизнь: «Мужчины изменяют из ненависти, женщины — из любви». А я слишком, слишком любил её...       Бесконечная ночь, которую я провёл в размышлениях, блуждая среди своих безумных мыслей, сменилась долгожданным утром. Я лежал в своей постели, глядя в потолок, и чувствовал, что во мне не оставалось сил даже для того, чтобы просто закрыть глаза. Но эта усталость была даже приятной: я всё-таки преодолел второй шаг, а это значило, что я стал ещё ближе к своей цели. Пусть я не смог понять Эвелин до конца и всё ещё злился на неё за её обман, но всё же я был несказанно рад видеть её, когда она приехала домой в седьмом часу утра.       — Ты уже не спишь? — спросила моя невеста с усталой улыбкой. Я видел, что она очень устала, но Эвелин всегда старалась скрыть это за хорошим настроением.       — Ещё даже не ложился. Тебя ждал.       — Меня? — с удивлением переспросила моя избранница, расстёгивая пуговицы на блузке. — Зачем?       Я не ответил и осторожно погладил Эвелин по волосам; она наблюдала за мной, в изумлении приподняв одну бровь.       — Хочешь, я приготовлю что-нибудь? — спросил я.       — Нет, ты же знаешь, я стараюсь не есть перед сном. Ты сам уже завтракал?       — Я же сказал, я ждал тебя. Значит, ляжешь спать?       Она, удивлённо глядя на меня, покивала.       — Я тоже лягу, — почти шёпотом проговорил я. — Только давай сначала поговорим кое о чём?       — Логан, — покачала головой моя возлюбленная, на секунду прикрыв глаза, — почему ты такой странный? Что-то случилось?       — Да.       Эвелин стала такой бледной, что сначала мне даже показалось, что она упадёт в обморок. Моя невеста набрала в лёгкие побольше воздуха и всё же устояла на ногах. Она была испугана и вместе с тем взволнованна. Чего же ты так испугалась, милая?       Когда мы сели на постель, я вздохнул и, закрыв глаза, сказал:       — Этим вечером я виделся с Дианной.       Я не видел реакции Эвелин, но точно знал, что в её душе смешались все чувства: она была одновременно рассержена на меня, но в то же время невероятно рада тому, что я заговорил не об этом.       — Ты сказал, что весь вечер будешь дома, — проговорила она.       — Я знаю…       — Зачем тебе было так делать? — повысила голос моя возлюбленная, и я почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, стоящим перед рассерженной мамой. — Зачем ты это сделал? Особенно после того, как я сказала тебе... как рассказала тебе обо всём!       — Может быть, мне слишком понравилась твоя ревность? — усмехнулся я, но Эвелин даже не улыбнулась. Она, нахмурившись, смотрела вниз и часто дышала.       — Я ведь попросила тебя… Я попросила, а ты специально сделал всё наоборот, к тому же солгал. Ты совсем не уважаешь моих чувств, Логан!       — Возможно, у меня и было в мыслях немного подразнить тебя, но Эвелин, теперь я так жалею об этом…       Она тяжело вздохнула и отвернулась от меня. Слегка приобняв её, я подвинулся ближе и, нахмурившись, проговорил ей на ухо:       — Это ещё не всё.       Эвелин отстранилась и посмотрела на меня; в её глазах я видел и испуг, и укор, и обиду.       — Мы почти, — начал я, затаив дыхание и чувствуя, что не могу смотреть в эти глаза, — почти-и-и… Мы почти поцеловались.       Из груди моей невесты вырвался всхлип; она резко встала на ноги. Я виновато опустил голову.       — Зачем ты делаешь это, Логан? — почти в истерике спрашивала она, указывая на меня пальцем и заставляя ещё больше чувствовать свою вину. — За что ты так меня мучаешь, за что? Что я тебе сделала?!       — Ты просто не видела её, любимая… Дианна сказала мне, что всё ещё любит меня, а мне захотелось просто пожалеть её и утешить хоть чем-то. Это так тяжело объяснить… Я думаю, ты должна понять, неужели ты никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к Кендаллу?       Мой вопрос мгновенное остудил и успокоил её. Эвелин замерла и, остановив на мне свой виноватый взгляд, молча вытерла слезу. Её глаза словно упрашивали больше не истязать её и прямо рассказать обо всём том, что мне было известно. «Не так быстро, — отвечал я на её безмолвную мольбу. — Боль за боль. Тебе придётся немного потерпеть».       — Для чего ты мне всё это рассказываешь? — прошептала она.       — А лучше было бы молчать? — почти рассмеявшись, спросил я. — Прости меня за это, но я думал, ты должна знать о таком. Я правда сожалею, что всё так получилось.       Какое-то время моя избранница стояла ко мне спиной, всхлипывая и стараясь успокоиться. Я наблюдал за ней, ни о чём не думая, и даже не пытался её утешить. Помнится, несколько лет назад я ни за что не хотел оправдываться перед Дианной, когда она допрашивала, где и с кем я был… Однако перед Эвелин я оправдывался всегда. Даже если она ещё не знала о том, что я сделал, я уже лежал у её ног и просил прощения. Как это называть: моей слабостью или силой любви?       Уже через несколько минут мы с Эвелин снова лежали рядом; я обнимал её, а она молча прижималась ко мне.       — Злишься? — спросил я, виновато сморщив нос.       — Не буду врать, что не злюсь… Но могу понять. — Эвелин посмотрела на меня, её глаза блестели. — Только я хочу, чтобы ты…       — Я больше никогда не позвоню ей, — оборвал я свою невесту. — Я знаю, это глупо. Тем более, я сильно сомневаюсь в том, что она сама захочет когда-либо со мной встретиться… Всё вышло слишком неловко.       Она медленно приблизилась ко мне и поцеловала в щёку.       — Спасибо, что рассказал, дорогой, — прошептала она. — Честность важнее желания сохранить отношения молчанием.       — Честность вообще важнее всего. Скажи, если однажды ты меня разлюбишь, ты мне в этом признаешься?       Эвелин грустно улыбнулась и сказала:       — Разлюбить невозможно. Моя любовь умрёт только вместе со мной.       — А мне кажется, что я уже мёртв, но моя любовь всё ещё живёт. Только она и заставляет меня дышать, хотя я чувствую, что она меня и убила… — Немного помолчав, я вздохнул и сказал: — Так что любовь вместе с человеком не умирает. По крайней мере, не всегда.       Она какое-то время молчала, потом тихо спросила:       — Если ты мёртв, то что внутри тебя?       — Ничего. Я уже не человек, а… одно воспоминание.       — Как это?       — Я жив только в памяти других людей… ну и, может быть, в памяти Интернета. В остальном меня просто не существует.       — Если так, — произнесла моя избранница, — тогда ты никогда не умрёшь, и твоя любовь будет жить вечно. Я верю в нашу бесконечность.       Она подняла голову, улыбнулась и поцеловала меня. Я ощутил уже порядком позабытый мною душевный покой, словно я и Эвелин снова были только вдвоём, словно между нами никто не стоял, а всё, что происходило с нами последние несколько недель, оказалось долгим ночным кошмаром. Как бы я хотел проснуться и понять, что всё это было страшным сном!       Тишину, воцарившуюся в нашей спальне, нарушил звук уведомления: мне пришло сообщение. Я бросил ленивый взгляд на загоревшийся дисплей телефона, прошептал:       — Плевать…       И снова поцеловал Эвелин. Но когда сообщение пришло и ей, она отстранилась и с испугом схватила свой телефон.       — Наверное, что-то случилось… — шёпотом сказала она.       Я лежал неподвижно и внимательно наблюдал за ней. Её тревога мне не передалась, а потому я лежал спокойный, как слон, и только думал: «Почему я не просыпаюсь? Почему не просыпаюсь, почему?»       Когда Эвелин прочитала сообщение, она прижала ладонь ко рту и, рассмеявшись, вдруг заплакала.       — Что? — Я рывком сел на постели и взял возлюбленную за руку. Теперь непонятный страх охватил и меня тоже. — Милая, ты плачешь, ты… Что случилось?       Она с счастливой улыбкой показала мне сообщение от Карлоса и тихо сказала:       — Они будут родителями.       Беременность Алексы стала тем радостным событием, которым семья ПенаВега хотела поделиться со всеми. Поэтому уже в субботу будущие родители собрали в своём доме самых близких друзей, в круг которых, конечно, входили и мы с парнями. Нельзя сказать, что я горел желанием видеть Кендалла, но наша встреча была неминуема. Всё, что мне оставалось, это только терпеть.       В качестве подарка я и Эвелин купили огромного плюшевого медведя, и ехать с ним в такси оказалось не совсем удобным. Данный вид транспорта я выбрал потому, что этим вечером решил выпить стаканчик-другой. Я сразу предупредил об этом свою возлюбленную, однако она негативно восприняла моё желание.       — Скажу честно, — ответила она, — я не хочу, чтобы ты пил. В последнее время ты и так ведёшь себя довольно… странно. Я боюсь... Что будет, когда ты выпьешь? Прошу, Логан…       — Ты ещё о чём-то меня просишь? — перебил её я, рассердившись. — Я хочу выпить и выпью, так что очень сомневаюсь, что твоя просьба меня остановит.       В дом ПенаВега было приглашено около двадцати человек, в число которых входили и мы вчетвером со своими дамами. Кендалл, к моему большому удивлению, приехал сюда с Мэрилин. Когда наши с ним взгляды впервые встретились, я отвёл глаза, сделав вид, что мне совсем не интересно, и даже не поздоровался. Но, подгадав момент, когда я остался один, Шмидт сам подошёл ко мне и сказал: «Привет». Я только молча кивнул.       — Я по-настоящему обрадовался, когда узнал эту новость, — с некоторым смущением сказал немец. — Вот уже трое из нас стали отцами. Три из пяти: Мик, Джеймс, Карлос… Остались только ты и я.       Я угрюмо молчал, с тоской глядя на Эвелин. Она говорила с Алексой и, насколько я понимал, не переставала её поздравлять. «Зачем он говорит со мной? — кипя внутри от ярости, думал я. — Неужели он может вести себя так непринуждённо после того, что было? Неужели он не понимает, что я не хочу его видеть?»       — И вот вы с Эвелин скоро поженитесь, — продолжил Кендалл, и его голос задрожал. — Поженитесь… и тоже станете родителями. А я…       Он обернулся и посмотрел в ту сторону, где была Мэрилин. Они с Изабеллой о чём-то мило болтали.       — Я вернулся к ней, — вполголоса сказал Шмидт, глупо улыбнувшись. — Сейчас мне определённо нужно, чтобы кто-то был рядом, а с Мэрилин мне всегда было проще простого. В конце концов, я уже устал метаться туда-сюда.       Я вздохнул и, не поворачивая головы, спросил:       — Зачем ты мне это всё рассказываешь?       Немец растерянно пожал плечами.       — У меня не осталось друзей ближе тебя…       — Спешу тебя огорчить, но у тебя, похоже, вовсе не осталось друзей, потому что я не твой друг. — Кендалл, зажмурившись, опустил голову, и я продолжил: — Я думал, ты тоже давно перестал быть моим другом.       — Может, в это трудно поверить, но я всё ещё сохраняю к тебе дружескую любовь. Знал бы ты, как сильно я желаю вернуть время…       — Хватит, — сквозь стиснутые зубы проговорил я и во второй раз за вечер посмотрел ему в глаза. Те были красные, и я, заметив это, злобно усмехнулся. — О, вижу, ты вернулся не только к Мэрилин, но и к травке тоже?       Кендалл улыбнулся.       — Эта слабость оказалась сильнее меня, — виновато пожал плечами он. — К тому же для меня очень трудно отказать Мэрилин... Надеюсь, ты не сильно осуждаешь меня за это.       — В последнее время мне настолько на всё плевать, что я вовсе не думаю о том, что с тобой происходит. Можешь курить до одури.       Эвелин заметила, что я говорил со Шмидтом, поэтому старалась как можно больше времени провести за разговором с Алексой: ей очень не хотелось ко мне возвращаться.       Стоя рядом с немцем, я не мог избавиться от навязчивых мыслей ударить его прямо в лицо. Я очень ясно представлял, как бил его кулаком в самый нос или как его голова проходила сквозь оконное стекло… Представляя всё это, я злобно сжимал кулаки и думал: «Нет, сегодня мне точно нужно напиться. Однозначно мне нужно напиться».       Однако позже моя идея не показалась мне такой уж блестящей. Несколько стаканов виски — и я полностью потерял над собой контроль.       Не помню, каким образом, но общий абстрактный разговор плавно перетёк в разговор о нашей с Эвелин свадьбе. Многие из друзей ПенаВега узнали об этом только сейчас, а потому мне и моей спутнице в очередной раз пришлось выслушивать поздравления с помолвкой. Когда мне всё это надоело, я сказал:       — Некоторые спрашивают: зачем жениться? Вы ведь ещё не всё друг о друге знаете, уверены ли вы, что уже через год не разбежитесь, как это со многими происходит? На самом деле я не знаю, что смогло бы заставить нас развестись. Разве что… измена?       Я намеренно не посмотрел в этот момент на Эвелин и потому даже не знал, как она отреагировала. Но я заметил, что Кендалл, услышав мои слова, залпом выпил стакан виски и безучастно отвернулся.       — Да ну, — с улыбкой отозвалась Изабелла, — многие семейные пары не допускают того, чтобы какая-то нелепая и несерьёзная интрижка на стороне сумела бы разрушить семью. Они просто учатся прощать и живут дальше.       — Да, — немного подумав, поддержала Мэрилин. — Если бы неверность хотя бы одного из супругов означала развод, то в мире почти не осталось бы семей.       Я наконец осмелился взглянуть на свою невесту. Она сидела бледная и с трудом впихивала в себя еду.       — Статистика говорит, — с лёгкой улыбкой продолжил я, — что в каждой пятой паре хотя бы один из партнёров изменяет. Или изменил.       — Если мы возьмём сто пар, — задумчиво сказал Квентин, один из приглашённых друзей ПенаВега, — то получится, что двадцать из них уже знают, что такое неверность.       — Да, — согласился я и внимательно оглядел весь стол. — А если мы возьмём нашу компанию, то… Раз, два, три, четыре, пять. — Посчитав пары, сидевшие за столом, я остановился на семье Маслоу и улыбнулся во всю ширь. — То получится, что Джеймс и Изабелла уже знают, что такое неверность.       Миссис Маслоу рассмеялась, не приняв мои слова всерьёз, а Джеймс сурово сдвинул брови.       — Лучше следи за языком, — проговорил он, в упор глядя на меня, — а не за чужими семьями.       — Ладно тебе, я ведь рассуждаю очень утрированно, — усмехнулся я. — По-моему, это поняли все, кроме тебя. А что, с твоим прошлым образом жизни это предположение могло бы быть…       — Логан, — оборвала меня Эвелин, положив руку на моё запястье, — может, тебе действительно лучше… замолчать?       — И ты туда же, любимая? — разозлился я, но попытался обратить свою злость в шутку. — Боже, да если вы все так остро реагируете на мои слова о Джеймсе, то так и быть, могу сказать что-нибудь об Изабелле.       Миссис Маслоу с улыбкой глядела на меня, очевидно, с интересом ожидая, что я скажу. Однако её супруг не дал мне даже рта раскрыть: он яростно отодвинул свой стул и, встав на ноги, сказал:       — Мне уже надоело молча слушать бред, который ты несёшь на пьяную голову. Почему я должен всё время тебя прощать?       — Джеймс, Джеймс, Джеймс, — забормотал Карлос и натянуто рассмеялся, пытаясь показать всем остальным гостям, что беспокоиться было не о чем. — Может, вы не будете превращать этот вечер в выяснение ваших отношений?       — Да, дорогой, — присоединилась к хозяину дома Изабелла, явно смущённая поведением мужа. — Просто успокойся и сядь, не стоит принимать его слова всерьёз.       — Ты всегда так говоришь, — злобно бросил он ей и стиснул зубы, — но ты не понимаешь, что я не могу не воспринимать его слова всерьёз! Разве ты не видишь, что он откровенно над нами издевается? Он говорит, что шутит, но это ни черта не так! У Логана есть привычка обращать правду в невинную шутку. И в конце концов, почему именно я должен успокаиваться? Всё это начал не я!       — Хочешь, чтобы я успокоился? — улыбнулся я и, тоже встав, начал медленно обходить стол, чтобы поближе подобраться к Маслоу. Эвелин попыталась заставить меня сесть обратно, но я нетерпеливо оттолкнул её руку. — Но я ведь спокоен, как слон.       — Лучше заткнись, Логан, — устало выговорил Джеймс, когда я подошёл к нему. Все гости смотрели на нас широко распахнутыми глазами. — Потому что сейчас ты снова наговоришь кучу неприятных вещей, а потом попытаешься свалить всё на свою… непредсказуемость. Или на алкоголь: так ведь проще простого. Мне это уже надоело, признаюсь честно.       — Надоело? — переспросил я, чувствуя, что теряю терпение. — Ладно, тогда сейчас я могу сказать тебе кучу неприятных вещей, а потом взять вину полностью на себя, а не переложить её на свою… непредсказуемость.       — Перестань! — раздражённо махнул рукой Маслоу. — Мы с тобой оба знаем, что такого никогда не случится. Ты не способен контролировать то, что происходит с твоей больной головой.       — Дже-е-еймс… — услышал я укорительный шёпот Изабеллы, и она, вздохнув, опустила голову и прижала ладонь ко лбу.       — Не буду говорить, что ты не прав, — хмыкнул я, пожав плечами. Весь гнев, вся ярость, что долгое время я безмолвно носил в себе, комом собрались у меня в груди. Я почувствовал, что грудную клетку будто что-то сдавило изнутри. — Я абсолютно себя не контролирую!       И, сказав это, я зачем-то со всего маху ударил друга по лицу. Его реакция последовала мгновенно... А в следующую секунду мы вдвоём уже лежали на полу, вцепившись в друг друга.       Я почти не видел его лица и смутно слышал голоса парней, которые пытались нас разнять. Я знал только одно: внутри меня была боль, и я должен был с кем-то разделить её, пусть даже таким жестоким и насильственным способом. Мною владел гнев, а за ним я не видел и не слышал ничего.       Но наступило мгновение, когда я услышал голос Эвелин, как будто пробившийся сквозь туман. Я не мог различить слов, однако точно знал, что она отчаянно просила меня остановиться. Мог ли я остановиться? Нет. В тот момент весь мир сомкнулся на мне одном, я был центром всего мира, и любой, кто смел вторгаться в этот мир, вызывал мою агрессию. Каким-то образом поняв, что Эвелин была рядом, я с яростью оттолкнул её в сторону. В то мгновение я даже не успел осознать, что это была Эвелин, что я не должен был обращаться с ней так жестоко и что я слишком не рассчитал той силы, с которой оттолкнул её... Я просто знал, что она мне мешала.       Следующие минуты плавали в каком-то неразборчивом тумане, и я даже не помнил, что со мной в это время происходило. В себя я пришёл только тогда, когда Мик плеснул мне в лицо холодную воду. Начав бешено ловить ртом воздух, я огляделся и увидел рядом с собой Джеймса и Кендалла. Лицо Маслоу так же, как и у меня, было мокрым; все мы стояли на кухне.       — Господи, я знаю вас уже девять лет, — сердито выговорил Мик, глядя то на меня, то на Джеймса, — а вы за это время не изменились: остались всё теми же глупыми мальчишками! Подумать только, а ведь ты, Джеймс, уже муж и отец, да и ты, Логан, давно перестал быть наивным и ветреным, скоро женишься! Что вы там устроили, придурки? А? Вы хотя бы помните, где и по какому поводу вы находитесь?       — Я не жалею, — выпалил муж Изабеллы, сверкнув глазами, — мне давно следовало показать зубы. Логану пора смириться с тем, что он не всегда может говорить то, что ему хочется. Ну как? Не маловато тебе было, а?       Я только сейчас заметил, что из уголка моего рта струилась кровь. Я вытер её тыльной стороной ладони и сказал:       — Долговато ты терпел, дружище. А прежде что? Смелости не хватало?       — Зато теперь у меня её знаешь сколько?       Джеймс дёрнулся в мою сторону, но Мик остановил его одним движением руки.       — Ладно Логан пьяный, но ты-то! — продолжал возмущаться наш старший друг. — Будь серьёзнее и терпеливее, Джеймс. В конце концов, давайте подумаем о гостях, которые остались в соседней комнате.       Внезапно я вспомнил о том, как в порыве ярости оттолкнул от себя свою невесту, и обеспокоенно воскликнул:       — Эвелин!       Джеймс, Мик и Кендалл одновременно на меня посмотрели.       — Я её толкнул… — бессвязно забормотал я и быстро пошёл в сторону гостиной. Я испытывал странное чувство удовольствия, когда вспоминал о том, как толкнул её, и это меня пугало. — Я просто… Не знаю, я так сильно её оттолкнул, так сильно…       — Стой, стой, стой, — остановил меня Мик и, схватив за плечи, подтолкнул в сторону раковины. — Не считаешь же ты хорошей идеей вернуться туда?       — Но Эвелин…       — Она в порядке, — мрачно выговорил Шмидт, пялясь в пол. — Немного ударилась головой о стену, но всё в порядке, правда.       Я смерил его холодным, полным ненависти взглядом, будто спрашивая им: «И ты ещё смеешь говорить о ней?»       — Я не собираюсь ждать, пока вы двое помиритесь, — устало выдал наш бывший менеджер, — поэтому сделаем вот как. Мы втроём вернёмся к остальным, а тебе, Логан, я советую поспать или… или вовсе уехать. Так лучше будет. Давайте не станем огорчать наших друзей, у них ведь в семье такое радостное событие! А между собой уже позже разберётесь, по рукам?       Ничего не ответив, Джеймс хмыкнул и, демонстративно развернувшись, ушёл из кухни.       — Надеюсь, ты меня понял, — негромко сказал мне Мик. Я молча пялился на него вместо ответа. — Действительно будет лучше, если ты немного поспишь.       Когда наш старший друг тоже покинул кухню, я и Кендалл остались в ней вдвоём.       — Ну, чё стоишь? — злобно спросил я и, выдвинув стул, тяжело упал на него. — Сваливай к остальным, там вас ждут. А меня нет, потому что мало ли что я ещё натворю!       Я подпёр голову руками и глубоко вздохнул. В висках больно пульсировало, и я, жмурясь, пытался прогнать эту боль.       — Когда будет время, — тихо произнёс Шмидт, — приезжай ко мне в «Погоню». Нам есть что обсудить.       Я проигнорировал это предложение и лишь сердито ему усмехнулся. Когда немец собрался уходить, я поднял голову и спросил:       — Эвелин точно в порядке?       Кендалл печально улыбнулся.       — Я же говорю, она несильно ударилась. Всё нормально.       Он ушёл тоже, и я, тяжело вздохнув, лёг на стол. Этим вечером со мной случилось то, чего не происходило уже долгое время: я исчез в своей ослепительной вспышке гнева. Что вызвало этот гнев? Опять же — то, чего не происходило уже долгое время: Джеймс назвал меня больным. Наверное, это слово, реакция на которое у меня всегда была резкой и которое я не слышал уже давно, оказало на меня бешеное влияние. И причина была мне более, чем понятна. Глубоко внутри я чувствовал свою вину за то, кем я являлся по сей день, потому что очень хорошо понимал, что ответственность за всё это лежала исключительно на моих плечах. Эта вина представлялась мне червяком, сосущим кровь из моего сердца. Я признавал свою вину, признавал свои ошибки, вытекающие из моего тёмного страха, от которого я всё никак не мог избавиться. Я признавал вину, — но простить себя не представлялось мне возможным.       Это и было третьим шагом на моём пути — прощение самого себя. Теперь мне казалось очевидным, что третий шаг есть сложнейший из всех, но мне предстояло убедить себя в том, что это — всего лишь шаг, это ещё не моя цель. И потому прощение самого себя, тяжёлое и чуть ли не невозможное, являлось для меня необходимостью. Не сделай я этого маленького шажочка — и мост, ведущий меня к моей цели, безвозвратно рухнет. А я должен достичь её! Потому что за ней счастье, за ней лёгкость, за ней невесомость и свобода.       Как глупо было обвинять в своём несчастье людей, находящихся рядом! Как глупо было тратить свои нервы на бессмысленную и бесполезную злобу! Неужели только теперь я действительно понял, что кругом я был сам виноват? Как столько времени я смог продержать себя в неведении?       Теперь мне казалось очень низким винить в измене Эвелин только её и Кендалла. Прежде всего был виноват я сам — это осознание пришло ко мне ещё несколько дней назад, но окрепло оно в моей воспалённой от мыслей голове только теперь. Конечно, я не исключаю их вины: они оба необъятно-сильно виноваты в том, что случилось! Но первоначальный, самый главный корень проблемы — я, я, я! И для того, чтобы простить Эвелин, я должен был простить себя.       Но как это сделать? Наверное, мне нужно было понять одну важную вещь: того, что случилось, уже не вернуть и не исправить. Да, в прошлом я сделал много ошибок, но ведь в том-то и дело, что они остались в прошлом! Впереди у меня будущее — светлое, безоблачное, счастливое и, главное, ещё не запятнанное. Неужели ради него я не готов отпустить то, что тяжёлым грузом тянуло меня вниз, вниз, вниз, вниз?..       — Чувак, — услышал я голос, словно лучом света пробившийся из темноты. Он будто вытолкнул меня наверх.       Подняв голову, я с трудом открыл глаза. Я сидел за столом в кухне ПенаВега, за окном уже было темно. Моя голова болела так, что даже переводить взгляд с одного предмета на другой было для меня невыносимой пыткой. Осторожно повернув голову, я увидел Джеймса. В руках у него были ключи от машины, глаза смотрели устало и будто с упрёком.       — Вставай, — бросил он мне и сделал шаг в сторону прихожей. В голосе Маслоу, вопреки его недовольному взгляду, звучало сожаление. — Уже поздно. Я отвезу вас с Эвелин домой.       Он ушёл, и я, заглянув в прихожую, увидел свою избранницу. Она поймала мой взгляд, но ничего не сказала и даже не улыбнулась. Возникло ощущение, что все в этом мире были на меня обижены и что я теперь должен был у всех просить прощения.       Но первыми людьми, перед которым я собирался извиниться, были, конечно, Карлос и Алекса. Я нашёл их в прихожей и сразу же попросил прощения за то, что так ужасно повёл себя и испортил им этот день. ПенаВега с улыбками сказали, что я ничего не испортил, и я, не упустив возможность, ещё раз поздравил их с исполнением их общей прекрасной мечты.       В машине Джеймса мы ехали молча. Изабелла спала на переднем сиденье, я и Эвелин сидели сзади, и каждый отрешённо пялился в своё окно. Когда молчание показалось мне слишком затянувшимся, я подвинулся ближе к своей невесте и тихо сказал:       — Прости.       Она молча на меня посмотрела.       — Надо было тебя послушать, — прошептал я и обнял её одной рукой за талию, но Эвелин мягко отстранилась. — Я уже не знаю, как для меня лучше… В последнее время я творю столько разных глупостей, что просто не понимаю, как у тебя хватает на них терпения. Прости за то, что всё-таки выпил, что так некрасиво вёл себя перед остальными и… что толкнул, тоже прости. Тебе было больно?       — Меньше всего — физически, — ответила она, не глядя на меня, и я с сожалением зажмурился.       — О, любимая… — Я взял руку возлюбленной и поцеловал её, а потом у меня почему-то вырвалось: — Я просто испытываю твоё терпение, откровенно над тобой издеваюсь…       Эвелин взглянула на меня несколько испуганно, но ничего не ответила.       — Вы не возражаете, если сначала мы заедем к нам домой? — спросил Джеймс, обращаясь преимущественно к моей избраннице, а не ко мне. — Наш дом ближе. Изабелле нужно поспать, а когда она спит сидя, то неправильно дышит. Я только завезу её домой, и мы…       — Не переживай, — оборвала его Эвелин, — сделай всё так, как нужно, мы не возражаем.       Маслоу улыбнулся и, кивнув, широко зевнул.       — Ты устал, Джеймс, — сказала моя невеста заботливым тоном, к которому я даже начал ревновать, — может, тебе будет лучше лечь спать с Изабеллой?       — А вы с Логаном поедете домой на такси? Да я лучше…       — Пусть Эвелин и Логан останутся на ночь у нас, — сказала миссис Маслоу, повернув голову и сонно посмотрев на мужа. — Завтра вы всё равно хотели вместе обсудить список гостей для мальчишника, помнишь?       — О, Изабелла… Наверное, я должен был говорить тише. Мы тебя разбудили?       — Я не спала. Переднее сиденье слишком удобно для того, чтобы спать в нём.       Мой взгляд встретился со взглядом Джеймса в зеркале заднего вида.       — Если у вас не было планов на эту ночь… — сухо начал он.       — По-моему, это хорошая идея, — слабо улыбнулась моя спутница, не дав мне ничего сказать. Мне оставалось разве что только кивнуть.       Эвелин и Изабелла уснули почти сразу после того, как мы приехали, а я и Джеймс ещё некоторое время сидели на кухне. Мы почти не разговаривали и ещё ни слова не сказали о том, что произошло у ПенаВега. После долгого молчания первым заговорил он. Взяв листок и ручку, Маслоу сел напротив меня и принялся что-то записывать.       — Я думаю, список нужно начать с тебя, — сказал он, не поднимая головы. — Это будет разумно.       Я молча наблюдал за его действиями и грел руки о бокал с горячим чаем.       — На втором месте запишу себя, надеюсь, тебя это устроит. — Написав своё имя, Джеймс поднял на меня печальные глаза. — Третий Кендалл? Или Карлос?       Я медленно отвёл взгляд и тихо сказал:       — Кендалл не приглашён.       Маслоу вздохнул и, положив на стол ручку, потёр двумя пальцами переносицу.       — Я не знаю, что между вами двумя творится, — сказал он, — и, может, я лезу не в своё дело, но мне кажется, что старые обиды должны остаться в прошлом. Потому что…       — Он переспал с Эвелин, — оборвал я друга с таким невозмутимым видом, точно говорил о погоде.       Вспыхнувший взгляд Джеймса остановился на мне. Он нахмурился, и его челюсть поползла вниз.       — Лучше скажи, что это неправда, — тихо попросил он, — что ты просто хочешь, чтобы я ненавидел Кендалла так же, как и ты, и потому ты придумал такой весомый…       — Это правда, — сказал я.       Маслоу сердито швырнул листок на пол и вскочил на ноги.       — Я убью этого подонка! — закричал он, видимо, совсем забывшись, но потом опомнился и понизил голос. — Поверить не могу, что Кендалл так низко пал. Мало ему было всяких Мэрилин и Скарлетт, так теперь он ещё и… Чёрт, чёрт, чёрт, клянусь, когда я его увижу, я возьму и…       — Твоя злоба бесполезна, — покачал головой я. — Бессмысленно искать для Кендалла наказание, я думаю, его совесть уже достаточно над ним поиздевалась.       — Но ты ведь не собираешься всё вот так оставить, да?       — Я уже сделал с ним то, что мог.       И я пересказал Джеймсу наш с Кендаллом разговор, почти дословно передав его признание и не упустив из виду то, что произошло после. Разумеется, я опустил некоторые подробности, касающиеся нашей с Эвелин ссоры. Нет-нет, для Маслоу всё должно выглядеть несколько иначе…       — Чёрт, вот ведь падла, — проговорил друг, схватившись за голову. — Я никогда бы и подумать не мог, что он сумеет… Мы столько лет считали его лучшим другом, а оказалось, что мы просто грели гадёныша на груди! И он укусил так внезапно и так поразительно больно…       Я молча смотрел на свои руки и чувствовал, что из меня будто вытянули все силы, так что их не оставалось даже на разговоры.       — И бедняга Эвелин, — добавил Джеймс с сожалением, — ангелы вроде неё обычно и попадают в лапы таких демонов, как он.       «Или как я», — договорило моё сознание.       — У него нет души, — продолжал Маслоу, не в силах прийти в себя от услышанного. — Я могу понять его чувства к Эвелин, от них никуда не деться, и это больно, но то, что он сделал… очень низко. И очень жалко. Бедная Эвелин, бедная… Он ею воспользовался, а она была так беспомощна… Слушай, он… он её изнасиловал?       Я мрачно посмотрел на друга.       — Не знаю, — тихо ответил я. — Всё может быть.       Тяжело вздохнув, Джеймс сжал голову обеими руками и зажмурился.       — Вы с ней не говорили об этом, правда?       — Я не могу заговорить с ней о таком, — резко сказал я. — Она этого не помнит, ты можешь хотя бы представить, как её шокирует это, если я расскажу? Я боюсь говорить об этом… и думать тоже. Именно поэтому мы всё ещё вместе, именно поэтому свадьба всё же будет. Я не протяну без неё, ни дня не протяну. Но я ещё так далёк от того, чтобы простить её…       Мне было непросто скрывать от Маслоу истинную правду, но он должен был знать хотя бы малую её часть.       — Зараза Кендалл, — сквозь зубы процедил он и сердито ударил кулаком по столу, — ублюдок! Что он наделал, безумец, что он наделал… Я больше никогда не заговорю с ним, даже в его сторону не посмотрю. — Задержав на мне внимательный взгляд, Джеймс добавил: — Не представляю, каково это — каждый день видеть Эвелин и знать, что…       — Да, это тяжело, — оборвал его я. — Каждый раз, когда смотрю на неё, я вижу, как он имеет её в этом проклятом баре… Ничего не могу поделать, хоть застрелись!       — Логан, — серьёзно проговорил он, глядя мне прямо в глаза, — это не выход.       — Не выход, — согласился я, улыбнувшись, — знаю, что не выход. Я лучше убью Кендалла.       Лицо Маслоу приняло испуганное выражение.       — Ты это серьёзно?       — Чем дольше мы с тобой говорим, тем больше я убеждаюсь в том, что он этого вполне заслуживает. Ну да, а что такого? За ошибки нужно отвечать, тем более за такие чудовищные. Я ему никогда этого не прощу.       — Логан, если ты убьёшь его, я тебе этого никогда не прощу!       — Но ты ведь сам сказал мне, что убьёшь его, помнишь?       — Господи, да ты что, принял мои слова всерьёз? Я же просто… я же…       — Не нервничай, — спокойно сказал я, слегка качнув головой. — Пока что я здесь, сижу рядом с тобой. И я никого не убью. Не-е-ет… После убийства мне прямая дорога за решётку. А боль моя никуда не денется.       Он не сводил с меня испуганного и в то же время презрительного взгляда.       — Но я очень беспокоюсь за твоё состояние, Логан, — сказал друг. — Трудно представить, как в таком дурдоме можно не сойти с ума… А ты так спокойно говоришь об этом, так что, скажу честно, я напуган.       Я усмехнулся.       — События последних недель вытянули из меня все эмоции. Всё, что мне теперь остаётся, это спокойно улыбаться.       Джеймс поднял с пола листок и молча записал третьим в списке Карлоса.       — И да, ты прости меня за эту сцену у ПенаВега, — устало произнёс я. — Мои действия совсем неожиданно вышли из-под контроля… Примерно после третьего стакана.       — Боже, я только сейчас действительно понял, о чём ты говорил, — прижав ладонь к губам, проговорил он. — Чёрт… Не представляю, что ты чувствуешь… Так что это ты меня прости, дружище. — Немного помолчав, он горько усмехнулся и добавил: — А ведь Кендалл тоже слышал твои слова. И у него на лице ни один мускул не дрогнул!       Джеймс был прав, когда сказал, что в этом дурдоме трудно было не сойти с ума, а именно дурдомом можно было назвать мою теперешнюю жизнь. Возможно, именно мои попытки сохранить остатки собственного рассудка привели меня к не совсем здоровому пристрастию к алкоголю. Только сейчас я начал действительно понимать Маслоу: в былые времена он литрами пил бренди, чтобы раствориться в алкогольном дыму и забыть то, что резало его по самому сердцу. Как глупо выходило! Прежде я осуждал то, что любую свою проблему он заливал алкоголем, а теперь я делал то же самое. Последнее время я всё чаще брал в руку стакан, потому что желал уйти от воспоминаний о нашем с Эвелин прошлом, о признании Кендалла и от мыслей о предстоящей свадьбе. В конце концов, пьяным мне было легче смотреть своей избраннице в глаза, хотя в подобном состоянии я позволял себе творить такие вещи, которые потом ещё долго не мог себе простить.       Однажды, в один из осенних вечеров, я и Эвелин сидели в ресторане и пытались решить вопрос со свадебным банкетом. Пока моя избранница листала меню, принесённое учтивым официантом, я сидел, облокотившись на спинку стула, и наблюдал за ней, неторопливо попивая ром. К тому, что я начал выпивать, она относилась резко негативно и даже истерично, так что мы очень часто ссорились по этому поводу. Но, несмотря на все слёзы и крики, я не собирался уступать ей и почти каждый вечер выпивал хотя бы один стакан. Она ничего не могла с этим сделать: всё-таки я был намного сильнее.       — Небольшой выбор горячих блюд, — сказала Эвелин, не поднимая на меня глаз. — Зато с закусками дела обстоят лучше, чем в том ресторане, в который мы ходили на прошлой неделе. Что скажешь?       — Я полностью тебе доверяюсь, — ответил я, сделав глоток рома. — Всё будет так, как решишь ты.       Вздохнув, моя невеста закрыла меню и забрала из моих рук стакан с ромом.       — Тогда для чего ты здесь? — спросила она, проникновенно глядя мне в глаза. — Для того, чтобы пить эту гадость и действовать мне на нервы? Я думала, это наша свадьба, а не моя. С таким же успехом я могла бы определиться с меню сама, без твоей помощи.       — Да, чем ближе свадьба, тем больше нервов, — с усмешкой сказал я, опустив глаза. — Ладно, милая, давай не будем затевать ещё одну ссору: в последнее время у нас их и так было очень много. — Улыбнувшись, я подвинул свой стул ближе к ней и положил руку на её колено. — Я знаю, какой танец мы с тобой будем танцевать на нашей свадьбе.       Эвелин приподняла одну бровь и вопросительно на меня посмотрела.       — Танго, — с прежней улыбкой ответил я и взял свой стакан.       — Танго? — переспросила моя невеста, снова забрав у меня ром и поставив стакан подальше от меня. — Почему ты остановил свой выбор именно на нём?       — Ну, я подумал, что нам не выбрать более страстного танца. Только он сумеет рассказать всем о том, насколько сильно мы любим друг друга. Мы ведь очень любим друг друга.       Она опустила глаза и помолчала.       — Ты хотя бы представляешь, какое платье мне нужно для танго?       — Ты можешь купить любое платье, Эвелин! Я уверен, оно нисколько не испортит наш танец.       — Но… я никогда танго не танцевала.       Я засмеялся и, поцеловав любимую в щёку, спросил:       — Думаешь, я когда-то его танцевал? Не пускайся в бессмысленные переживания: впереди у нас ещё почти два месяца для того, чтобы научиться. Всё получится.       Танго — это не просто танец, не просто движения. Танго — это язык страсти и любви, на котором общаются между собой два человека, и только они способны понять его. Танго — это ещё один способ признаться любимому человеку в своих горячих и пылких чувствах.       Тот момент, когда мы с Эвелин впервые слились в этом танце воедино, стал определяющим: он перевернул всю мою жизнь вверх дном. Благодаря танго, что так сильно нас сблизил, я осознал то, насколько сильно нас друг к другу тянуло. В последнее время, может быть, с нами и случалось мало хорошего, но теперь я верил в то, что любовь была способна разбить любую преграду на нашем пути. Я верил в будущее, верил, что наша свадьба не будет бессмысленной, а Кендалл был лишь очередным препятствием, которое вскорости мы легко преодолеем. В конце концов, кто не свободен от совершения досадных ошибок, кто не свободен от опрометчивых решений и безумных поступков?       Каждый раз, когда я, отдаваясь танцу, брал Эвелин за талию, когда она элегантно подбрасывала ножку, когда наши лица были очень близки и мы чувствовали горячее дыхание друг друга, — каждый раз я убеждался, что сильнее, чем мы, любить не может никто. Я убеждался, что никто и никогда не сможет встать у нас на пути, и тогда поступок Кендалла казался мне смешным и просто жалким. Чего он добивался? Если в мыслях у него было разрушить наш союз, то у него ничего не вышло: меня и Эвелин уже давно не существовало по отдельности. Если он желал разбить мне сердце, то опять же его планы не сбылись: со временем любые раны затягиваются, и моя не исключение. В любом случае мне станет легче, а Кендаллу с этим придётся жить всю жизнь.       «У него нет ничего, а у меня есть Эвелин, — думал я. — Значит, у меня есть всё. К чему мне тратить свои нервы на эту бессмыслицу? Эвелин со мной. В конечном итоге она осталась со мной, со мной — не с ним. А всё то, что было между ними, — очень большая ошибка. Это было всего один раз и впредь не повторится, потому что она не чувствует к нему ничего, кроме, может быть, жалости. А от жалости до ненависти один шаг… Возможно, она уже его ненавидит. Да, да, всё это было ошибкой. Она так дорого стоила, но всё же так мало значила…»       Этой безупречной жизнью мы с Эвелин жили уже около трёх недель. Я чувствовал, что моё сердце было переполнено бесконечной любовью, и дышал только огромной благодарностью за то, что я всё-таки дожил до этого момента. Ради него стоило преодолеть все прочие неудачи. Моя жизнь казалась мне теперь лучшей из всех, что можно было бы когда-либо прожить: я любил, был любим, а значит, мне больше нечего было просить. За эти три недели я отвык от алкоголя так же стремительно, как привык к нему, ввиду чего ссоры между мной и моей невестой стали редким явлением. Я стал чаще видеть её улыбку, мы стали много танцевать — с музыкой и без, и, в конце концов, я почувствовал себя счастливым.       Таким образом, я преодолел четвёртый шаг на своём пути к прощению: перестал страдать. Мне уже казалось, что я вполне понимал Эвелин и готов был простить её, однако впереди меня ждал пятый, последний шаг. Но он был впереди, а пока я наслаждался своей жизнью и тем, что было в ней. Моё счастье омрачало только одно: я ещё помнил просьбу Кендалла заехать к нему в «Погоню», чтобы кое-что обсудить, но до сих пор не решался сделать этого. Я знал, что это абсолютно всё испортит. И я был прав. Пока что я ещё не осознавал того, что радоваться мне оставалось очень недолго.       Редко когда мы с Эвелин, репетируя дома, доводили свой танец до конца: обычно он ещё чуть ли не в самом начале прерывался поцелуем, и в конце концов всё заканчивалось постелью. Так случилось и одной декабрьской ночью, когда до нашей свадьбы оставался ровно месяц.       Часы показывали три утра, когда мы, уставшие, но довольные друг другом, лежали в кровати и пялились в потолок. В полвосьмого утра у нас была запланирована встреча с дизайнером, на которой мы собирались обсудить последние детали оформления свадьбы. Вставать нужно было уже через три часа, поэтому мы с моей избранницей решили вовсе не ложиться.       Сделав себе крепкий кофе, мы поднялись на крышу: вход на неё был открыт. Из-за ограждений, наставленных здесь властями по понятным причинам, было плоховато видно город, но мы довольствовались и тем, что имели. Важнее было видеть не город, а великолепное высокое небо и светящиеся глаза любимого человека.       — Знаешь, что в жизни самое главное? — спросила моя возлюбленная, посмотрев мне в глаза, и её губ коснулась лёгкая улыбка.       — Знаю, — улыбнулся я в ответ. — Семья.       Эвелин молча покивала и осторожно сделала глоток горячего кофе.       — Семью связывает не кровь, — вновь заговорила она, — и не свидетельство о браке, а только настоящая любовь. Это большое счастье — обрести семью.       — И я очень рад, что мне довелось его испытать, — прошептал я, приблизившись к ней, и поцеловал её в лоб. — И знаешь, милая, мне так хочется, чтобы однажды наша с тобой семья стала немного шире…       Она как-то смущённо улыбнулась, поняв, о чём я говорил, и опустила глаза.       — Свадьба через месяц, — почти шёпотом проговорила она, будто бы этим отвечая на мои слова, — уже очень близко.       — Разве многое изменится с того момента, когда ты на законной основе сможешь называть меня своим мужем?       — Вообще-то, — снова улыбнулась моя избранница, — я уже давно называю тебя своим мужем... В душе. И незнакомым людям иногда говорю, что замужем. Я делаю это как-то неосмысленно, неосознанно.       — Да, — усмехнулся я и обнял её за талию, — я примерял к твоему имени свою фамилию ещё с тех пор, когда мы только начали жить вместе. — Она засмеялась, и я, широко улыбнувшись, тихо сказал: — Миссис Хендерсон.       Когда кофе кончился, мы сварили ещё. Солнце уже поднялось над горизонтом и осветило своими золотистыми лучами наши улыбающиеся лица. Эта крыша была чем-то вроде нашего с Эвелин личного убежища: мы всегда проводили здесь время только вдвоём, вдали от всех; на этой крыше мы встретили вместе уже не один рассвет.       — Люблю, что здесь так тихо, — сказала моя невеста, глядя в небо.       — Тихо, — шёпотом подтвердил я, будто прислушиваясь к биению собственного сердца. Я осознавал, что тихо и спокойно было не только на улице, но и у меня в душе. — Знаешь, я всё ждал, когда судьба оставит нас в покое, оставит все эти испытания и просто даст нам пожить спокойной жизнью… Думаю, я наконец дождался.       — Ожидание и терпение обычно щедро вознаграждаются, — ответила она и ненадолго замолчала. — Вчера я была у своего невролога… Мистер Чейз сказал, что нам больше нет необходимости так часто видеться. На следующей неделе у меня будет последний сеанс.       Широко распахнув глаза, я посмотрел на неё.       — Последний сеанс? — переспросил я, и моя возлюбленная закивала. — Эвелин, милая… Милая, это так прекрасно! Я так счастлив слышать это!       Крепко обхватив её талию руками, я приподнял Эвелин и принялся её кружить. Она, весело смеясь, упиралась ручками в мои плечи.       — Если бы несколько лет назад мне сказали, что этот день когда-нибудь наступит, я ни за что не поверила бы, — призналась она.       — Ты заслуживаешь этого, заслуживаешь, — проговорил я и, снова поставив её на пол, поцеловал в обе щеки. — Столько лет страданий и упорства… Этот день обязан был настать.       Искренне радуясь за любимую, глубоко внутри я всё же чувствовал необъяснимую горечь. Эвелин была здорова, а я за все эти годы так и не расстался со своим расстройством... Вину за это обстоятельство я скорее списывал на собственный эгоизм, нежели на отсутствие стимула — какой стимул может быть сильнее любви? За всю жизнь я уже научился жить с этим расстройством, но беда заключалась в том, что остальные не обязаны были с ним мириться. Моё лечение являлось необходимостью прежде всего для других, и, может быть, именно поэтому я так долго его откладывал...       — Кендалл отказался от нашего приглашения, — сказал я, когда мы вернулись в свою квартиру.       Эвелин замерла, услышав это, и, побледнев, переспросила:       — Отказался?       — Да. По-моему, по-свински получилось, не находишь?       Каждый раз с воспоминанием о Кендалле ко мне приходило воспоминание о его признании. Я относился к нему всё так же резко и болезненно, только теперь мне казалось, что всё произошедшее было легко преодолимо. Эвелин же постоянно вздрагивала, когда я говорил о Шмидте или самым деликатным образом намекал на то, что произошло между ними двумя. Я видел, что её терзания со временем не уменьшились ни на унцию.       — Может быть, у него возникли дела, — предположила моя возлюбленная, пожав плечами. — Мы не знаем.       — Всё мы знаем, — резко сказал я, но тут же осёкся и побоялся продолжения этого разговора. Он грозился вывести нас на очень и очень опасную тропу…       Но моя невеста, к счастью, не продолжила его и через пару минут заговорила об оформлении свадьбы. Я поддержал разговор, но мрачные, тяжёлые мысли, к которым я не возвращался уже долгое время, наводнили мою голову и больше меня не покинули.       «Всё мы знаем», — эта фраза, небрежно брошенная мной, не прошла над нами бесследно. Я понимал, что она задела что-то внутри моей избранницы, что-то очень больное и грозящее опасностью, хотя внешне Эвелин этого не показала. И, так или иначе, эта фраза подвела меня к последнему шагу на моём пути. Пятый шаг казался самым простым, но именно он стал самым губительным для меня. Он всё погубил.       Вечером того же дня на Лос-Анджелес резко обрушился дождь. Плохая погода испортила настроение Эвелин: ей хотелось этим вечером немного погулять по городу, но теперь она вынуждена была закрыться дома. Сделав себе какао, моя невеста села на балконе и отрешённо уставилась на стекло, по которому неистово колотили тяжёлые капли. Я с грустью наблюдал за ней. Если Эвелин по какой-либо причине одолевала печаль, то эта печаль немедленно передавалась и мне. Поэтому, почувствовав, как тоска сдавила моё сердце, я присел рядом с любимой и молча посмотрел на тёмное небо.       — Мы ведь оба знаем причину, по которой Кендалл отказался от приглашения, так? — тихо спросила Эвелин, не глядя на меня.       Я почувствовал, как ускорилось моё сердцебиение, когда я услышал это. Затаив дыхание и не зная, что ответить, я молчал.       — Я устала от молчания, — призналась она дрогнувшим голосом, — а ты вовсе делаешь вид, что тебе всё равно. Но хватит притворяться, прошу, перестань истязать меня! Твоё равнодушие хуже ненависти, как ты не понимаешь? Ты просто убиваешь меня, Логан!.. Лучше ударь меня и скажи, что ненавидишь, потому что я знаю: это так.       — За что мне тебя ненавидеть? — шёпотом спросил я, сидя неподвижно, как изваяние. Мне сложно было поверить в то, что это происходило на самом деле. Мог ли я подумать, что этот день, так легко и счастливо начавшийся, закончится так горько и плачевно?..       Молния, ударившая где-то высоко над городом, на мгновенье осветила наши угрюмые лица.       — За то, что я сделала, — тихо ответила Эвелин, и по её щекам быстро, словно наперегонки, покатились слёзы. Чашка с какао задрожала в её руках.       Я ошарашено смотрел на любимую и испуганно хлопал глазами. Я, все эти долгие недели обвинявший свою избранницу в молчании, в неготовности завести серьёзный разговор, я, много раз его себе представлявший и хорошо знавший, что буду ей говорить, — я внезапно понял, что был не готов. Как можно найти в себе силы, чтобы заговорить об этом с Эвелин? Как можно говорить об этом с ней — ангелом, попавшим в лапы злого, хитрого демона, ангелом, который был обманут в своём доверии и не по своей воле предался страшному греху?       Рывком встав на ноги, я покачал головой.       — Не ты это сделала, — твёрдо выговорил я, полностью уверенный в своих словах.       Эвелин подняла голову и с недоумением на меня посмотрела. Очевидно, она хотела что-то сказать, что-то спросить, но я не дождался этого и, схватив зонтик, почти выбежал из нашей квартиры. Мой путь лежал к «Погоне».       Я добирался туда пешком около получаса и промок, как собака. С каждой минутой, проведённой мной в пути, мои напряжение и злость только нарастали. Я прекрасно знал, что скажу Кендаллу, знал, что сделаю с ним. Он заслуживал этого, заслуживал, заслуживал! Мне было необходимо сделать пятый шаг — мне было необходимо выпустить из себя демона, то есть гнев, скопившийся во мне за эти долгие недели!       Войдя в помещение бара, я удивлённо замер на месте. Людей здесь не было, хотя часы показывали десять — самый разгар работы этого заведения. Стулья стояли на столах вверх ножками, барная стойка пустовала. Музыки тоже не было, а всё помещение наполнял собою не едкий, но очень неприятный дым. Лишь за нашим любимым дальним столом сидела одинокая фигура.       — О, Логан, — пробился сквозь дым смеявшийся голос Кендалла. — Ты очень-очень вовремя, я как раз хотел закрываться.       — Сейчас только десять, — сказал я, стараясь издали рассмотреть собеседника, лицо которого расплывалось в висевшей здесь дымке.       — Знаю. Сегодня у меня какое-то особенное настроение, поэтому я закрыл «Погоню» часа два назад… Там табличка висит, разве ты её не видел?       Я рассеянно оглянулся назад, поняв, что действительно не заметил табличку.       — Я рад, что ты всё-таки приехал, — сказал Шмидт, и по его интонации я понял, что он улыбнулся. Встав из-за стола, немец медленно пошёл или, можно даже сказать, поплыл к бару. — Одному мне здесь было как-то не по себе.       Я стоял в дверях, как статуя, и не решался сделать ни шагу. Язык мой словно прилип к нёбу: я не мог ничего сказать.       — Ну, что стоишь? — с усмешкой спросил Кендалл, загремев стаканами. — Идём, садись. Я тебя чем-нибудь угощу. — Бросив на меня быстрый взгляд, он добавил: — О, да ты весь мокрый…       На нетвёрдых ногах пройдя к барной стойке, я медленно опустился на стул. Шмидт стоял ко мне спиной и что-то наливал в стаканы. Я, до боли в челюстях сжимая зубы, пялился на его затылок. Всё, что я собирался сказать ему, в одно мгновение вылетело у меня из головы.       — Пожалуйста, шотландский виски, — с улыбкой произнёс он и поставил передо мной стакан. Движения его были плавными или, сказать точнее, тягучими. Его красные глаза, которые словно заволокло невидимым дымом, смотрели подозрительно весело и беззаботно. Я сразу понял, в чём было дело.       — Я сюда не пить приехал, — отчего-то осипшим голосом проговорил я.       — Понимаю. Но не на сухую ведь мы с тобой будем разговаривать?       Кендалл сделал первый глоток, а я, даже не коснувшись своего стакана, сказал:       — Ты говорил, нам есть что обсудить.       Поперхнувшись виски, он закашлялся, а потом рассмеялся.       — Да это я ещё когда говорил, — с улыбкой произнёс он и пожал плечами. — Но вообще да. Есть что обсудить. — Я выжидающе смотрел на него. Шмидт, будто испытывая моё терпение, молчал и никуда не торопился. — Делай что хочешь, — внезапно заговорил он, — но мне на вас двоих уже невыносимо смотреть, прямо как ножом по сердцу. Так что я решил больше этого не делать.       — Что, глаза себе выколешь?       — Смешно, смешно, — улыбнулся немец, — остроумно. — Сделав ещё один глоток, он нахмурился и сказал: — Уеду я. Обратно в Канзас. Теперь буду жить там.       В моей душе произошёл странный переворот, и я не мог понять: радоваться мне следовало или огорчаться. Но, в конце концов радостно улыбнувшись, я осторожно подумал: «Неужели мою жизнь покидает моя самая большая ошибка?»       — А Лос-Анджелес? — спросил я.       — Оставляю его тебе. Понятное дело: нам вдвоём в одном городе никак не ужиться.       — Очень жаль, — вздохнул я, — очень жаль, что ты понял это так поздно.       Услышав это, Кендалл прикрыл глаза и блаженно улыбнулся.       — «Погоню» вот придётся оставить, — сказал он и погладил барную стойку так, точно она была живая. — Жалко. Мэрилин больше не увижу, Скарлетт тоже… Даже с Мэри Джейн, верно, придётся распрощаться. Она маме не понравится.       «Мэри Джейн» — так Кендалл называл марихуану. Шифруясь таким образом, они с Мэрилин часто говорили о травке на людях.       — Ты убегаешь с руин разрушенного тобой города, — сказал я, мрачно пялясь на свой полный стакан. — Ты разбил чужие жизни и не нашёл счастья в собственной...       — И что я должен сказать? — резко спросил Шмидт, сжав кулак и ударив им по стойке. — Что мне жаль? Что я ненавижу свою жизнь? Ты и так всё это прекрасно знаешь! Поэтому я и валю отсюда подальше, пусть ты, Джеймс, Карлос и Мик меня поскорее забудете, вам же лучше будет. У вас у всех семьи, вы будете счастливы. А я обречён на страдания в одиночестве… Ну, и по заслугам!       Я не собирался возражать ему: когда Кендалл уедет, нам всем действительно станет лучше, в этом я даже не сомневался.       — Только… — прищурив глаза, снова заговорил Кендалл. Эмоции оставили его, и теперь он опять говорил медленно и слегка улыбаясь, — не прими моё желание за издевательство, но перед отъездом я хотел бы увидеть Эвелин.       Услышав это, я с удивлением поднял брови и рассмеялся.       — Ты рехнулся, что ли? — со смехом спросил я. — Зачем ты спрашиваешь об этом, если заранее знаешь, что я отвечу?       Глаза немца потускнели.       — Мне хочется сказать ей прощай, — шёпотом проговорил он. — Разве я много прошу?..       — Ты просишь непозволительно много! Тебе не нужно с ней прощаться: просто молча сваливай отсюда.       Он закусил губу, от чего на его щеках выступили ямочки, и тяжело вздохнул. Примерно с минуту он о чём-то думал, потом усмехнулся и сказал:       — Конечно, я и представить не могу, как выживу там без неё… Ну, думаю, моя родня и старые друзья составят мне достаточно хорошую компанию для того, чтобы я даже не вспоминал о ней впредь.       — Как хорошо, что она прекрасно выживет без тебя, — произнёс я с некоторой издёвкой в голосе. — Не представляю, как она обрадуется, когда я расскажу ей…       — Угу, — промычал он с глупой улыбкой, — теперь у вас будет много поводов для радости.       Кендалл допил свой виски и, повернувшись ко мне спиной, снова принялся наполнять стакан. Я лихорадочно вспоминал свою прежнюю злость и те слова, что собирался сказать ему. Далёкий грохот грома, наполнивший звуками тихое помещение бара, словно подтолкнул меня вперёд, и я вдруг сказал:       — Она тебя ненавидит, Кендалл.       На мгновение Шмидт замер, потом с улыбкой посмотрел на меня через плечо и хмыкнул.       — Ненавидит? — переспросил он, всё ещё стоя ко мне спиной. — Хм, интересно. Просто в ту ночь она явно без ненависти раздвигала передо мной ножки.       Услышав это, я озверел и, схватив свой стакан с виски, всё ещё полный, запустил им прямо в шкаф с бутылками, рядом с которым стоял мой собеседник. Немец даже не вздрогнул: он лишь невозмутимо посмотрел на лужицу, растёкшуюся возле барной стойки.       — Ты сукин сын, Кендалл! — не своим голосом выговорил я. Моя грудь высоко поднималась каждый раз, когда я делал вдох; воздух больно обжигал горло.       — Ну, тем легче тебе станет, когда я уеду, верно? — засмеялся он.       Не помня себя от ярости, ослепившей меня, я сделал несколько шагов назад. Сначала мне хотелось наброситься на Шмидта прямо сейчас и, как зверю, растерзать его. Но другая мысль стремительно вытеснила предыдущую, и от неё всё внутри меня загорелось.       — Жди меня здесь, — прошептал я, в упор глядя на смеющегося Кендалла.       — Ждать?       — Жди меня здесь! — криком повторил я и, совсем забыв о зонтике, убежал из «Погони».       Мысли в голове мешались и путались, сменяя друг друга с невообразимой скоростью. Я не чувствовал холодного дождя, не понимал, куда шёл, но точно знал одно: я убью Кендалла.       Я убью Кендалла. Но для этого мне нужен был пистолет. Он был у меня дома, а до дома — минут двадцать пути… Неважно! Время не имеет значения! Через сорок минут, через пятьдесят, через час или полтора — время не имеет значения, я всё равно убью Кендалла.       Ворвавшись в нашу квартиру, я остановился посреди прихожей и замер на месте. Откуда-то играла музыка, кажется, из нашей спальни, — та самая музыка, под которую мы с Эвелин собирались танцевать танго. Мысли мои более-менее пришли в порядок, и я, движимый огнём, горевшим внутри меня, медленно двинулся в нашу спальню.       Эвелин сидела на кровати и грустно смотрела в пол. Услышав мои шаги, она поднялась на ноги и то ли обрадовано, то ли испуганно проговорила:       — Логан…       Я улыбнулся, подошёл к ней и, обняв за талию, с силой прижал к себе. Меня абсолютно не волновало то, что я был мокрый и холодный, а она — сухая и тёплая.       — Где ты был? — тихо спросила она, почему-то не обнимая меня в ответ. Голос Эвелин дрожал, точно она вот-вот готовилась разрыдаться.       — Я очень люблю эту песню, — сказал я, не ответив на её вопрос, и подошёл к колонкам. — Давай сделаем погромче?       Я прибавил музыку и, похотливо улыбнувшись, снова приблизился к своей невесте. Она смотрела на меня молча и очень испуганно. Вновь обняв её, я начал танцевать, и Эвелин, как-то неосознанно покорившись моим движениям, затанцевала тоже. Хотя я улыбался и внешне выглядел спокойным, внутри я чувствовал, что находился на грани срыва.       — М-м-м, — промычал я ей на ухо, — знала бы ты, как меня одна только эта музыка заводит…       Не прерывая движений, я поцеловал её в шею, и Эвелин откинула голову назад.       — Но ты так и не сказал мне, где ты был, — растерянно проговорила она, надавливая руками на мои плечи.       — Давай позже? Тебя я хочу сильнее, чем рассказывать, где я был.       Я не собирался долго её уговаривать, потому совсем скоро мы оказались в постели. Сегодня ночью я почему-то был очень резок и груб с Эвелин, так что несколько раз ей даже пришлось кричать от боли. Я тут же извинялся, но не становился ласковее: движения мои были всё такими же резкими и отрывистыми, руки всё так же быстро блуждали по её спине и с силой хватали её волосы. Я не знал, почему я так вёл себя, но чувствовал, что, причиняя боль своей невесте, я доставлял себе своеобразное удовольствие. В конце концов, мне всё ещё было специфически приятно воспоминание о том, с какой силой я оттолкнул от себя Эвелин во время драки с Джеймсом…       Когда мы без сил опустились на подушки, я закрыл глаза и до боли закусил нижнюю губу. Собираясь выпустить из себя демона, я намеревался сорвать злость на Кендалле. Я никак не ожидал, что под руку мне попадётся Эвелин…       Кендалл! Чёрт возьми, я ведь вернулся домой затем, чтобы взять пистолет и… Теперь мои намерения показались мне жуткими и абсолютно бесчеловечными. Мы с Джеймсом только недавно обсуждали это, и я сказал, что не убью Шмидта, потому что после убийства меня ждёт тюрьма, а она не спасёт от боли… Что теперь? Что мне даст убийство Кендалла? Конечно, я хотел бы отомстить ему за его низкий поступок, но не ценой собственной свободы…       Повернув голову, я взглянул на Эвелин. Она лежала на подушке с закрытыми глазами и ровно дышала. Осторожно выбравшись из постели, я оделся и на цыпочках двинулся к выходу.       — Логан… — устало пробормотала моя невеста, приподняв голову с подушки, — куда ты?       — Тш-ш-ш, моя милая, — прошептал я. — Поспи. Я никуда не ухожу.       Удостоверившись, что она легла, я прикрыл дверь в спальню и пошёл на кухню. Оглядевшись по сторонам так, точно находился в незнакомом помещении, я прошёл к холодильнику и достал с него давно начатую мной бутылку коньяка. Я с горечью вспомнил о последних трёх неделях, в течение которых я чувствовал себя вполне счастливым и даже не ощущал необходимости в алкоголе. Мне кажется, я только сейчас действительно понял, что те недели были чем-то вроде затишья перед бурей. На самом деле моя жизнь не менялась в лучшую сторону. На самом деле в моей жизни было не так много хорошего, как я себе представлял.       Сев за стол, я налил себе первый бокал и почти залпом выпил его. В висках с силой закололо, но что значила эта боль по сравнению с той, что я чувствовал внутри?..       Нет, к Кендаллу я больше не поеду. Каким бы сильным ни было моё желание отомстить ему, всё же мне надо думать головой. У меня впереди свадьба, счастливая семейная жизнь, а где будет моё будущее, если я всё-таки позволю себе взять пистолет и вернуться в «Погоню»?       Но пятый шаг я ведь всё-таки сделал… Ведь сделал? Я выпустил пар, пусть не совсем так, как собирался, но всё же… А если я прошёл через все пять этапов, значит, теперь я мог простить Эвелин. Я мог простить Эвелин! Разве я не думал об этом в течение трёх этих недель? Разве я не чувствовал, что наконец могу сделать это?       Однако теперь моя уверенность была уже не такой сильной. Почему? Наверное, потому, что в глубине души я всё же понимал, что пятый шаг я ещё не преодолел. А мне нужно было сделать его, нужно было!       Чем дольше я думал об этом, тем больше пил и тем сильнее осознавал, что мой путь к прощению ещё не был окончен. Чтобы завершить его, мне необходимо было только немного смелости…       И я её набрался. После целой бутылки коньяка.       В моей голове перемешались все мысли, я мало что соображал и понимал. Поднявшись из-за стола, я, пошатываясь, побрёл к спальне. Прежде, чем я ушёл в «Погоню», Эвелин о чём-то хотела поговорить со мной… Так о чём? Сейчас, кажется, было самое время для серьёзного разговора.       — Эвелин, милая, — еле шевеля языком, позвал я свою невесту. Открыв дверь в спальню, я включил свет. Моя возлюбленная спала, укутавшись в одеяло. — Вставай, миссис Хендерсон.       Она не отзывалась. Вздохнув, я подошёл к кровати, склонился над ней и ласково погладил любимую по волосам. Почувствовав моё прикосновение, Эвелин вздрогнула и открыла глаза. Я улыбнулся.       — Ты ведь хотела поговорить со мной, дорогая, — тихо проговорил я. — Вставай. Давай поговорим.       Она посмотрела на меня так, словно я был сумасшедшим.       — Боже, уже второй час ночи, давай лучше…       — Я же сказал, вставай! — озверел я и, схватив Эвелин за волосы, грубо стащил её с кровати на пол. Она закричала от невыносимой боли и вцепилась в мою руку.       — Пусти, Логан, пусти меня, пусти! — визжала она и билась ногами, но я только сильнее наматывал её волосы на свой кулак. Не выдержав, она заплакала. — Ах, как же больно! Логан, пожалуйста, прошу тебя…       Её мольба натолкнула меня на болезненные воспоминания. Когда-то давно, будто даже не в этой жизни, Чарис точно так же умоляла меня остановиться…       Я как будто обжёгся об это воспоминание и, вздрогнув, резко отпустил волосы Эвелин. Она, истерически всхлипывая, схватилась за голову обеими руками и поползла в угол.       — Вечером я побоялся сказать тебе, — проговорил я, стоя на месте и, как хищник, наблюдая за своей беспомощной жертвой, — но теперь я подтверждаю твои слова. Да, действительно, мы оба знаем, по какой причине Кендалл отказался от нашего приглашения!       Она сидела, забившись в угол, дрожала и прижимала руки к голове. В глазах её читался страх, которого я прежде не видел.       — Я хочу обсудить это тогда, когда ты б-будешь трезвым… — пробормотала моя невеста сквозь всхлипы, — а сейчас ты пьян и…       — И совсем не понимаю, что творю, — злобно стиснув зубы, закончил за неё я и широкими шагами двинулся к ней. Вскрикнув, Эвелин вжалась в стену. — Я прекрасно знаю, что ты думаешь обо мне сейчас, но я отдаю себе отчёт в том, что делаю, и поверь, я хочу этого! Так что, раз я уже начал, позволь мне и закончить.       Опустившись рядом с ней на корточки, я взялся одной рукой за её шею и заставил свою избранницу посмотреть на меня. Её всю колотило от истерических всхлипов, волосы прилипли к её мокрому от слёз лицу.       — Если ты хочешь поговорить, — шёпотом сказала она, бесстрашно глядя мне прямо в глаза, — то говори, Л-логан… Тебе не обязательно делать мне больно…       — Думаешь, не обязательно? — усмехнулся я и сильнее сжал её горло. Эвелин резко хватанула ртом воздух и, схватившись за мою руку, забила по полу ногами. — Тогда почему тебе было обязательно делать больно мне? А?!       — Я т-только… — сипела она, впиваясь пальцами в мою руку, — я только хотела показать тебе…       — Что? — закричал я и тряхнул свою невесту так, что затылком она ударилась об стену. — Что ты знаешь, с какой стороны я наиболее уязвим? Или что имеешь власть надо мной? Почему ты молчишь, м? Я просто теряюсь в догадках, милая!       Увидев, что Эвелин начала синеть, я убрал руку, толкнул свою невесту на пол и поднялся на ноги. Она, дыша как рыба, выброшенная на берег, медленно поползла на животе в сторону двери.       — Наверное, вот оно — женское коварство, — со злобной улыбкой сказал я и, в два счёта обогнав свою избранницу, закрыл дверь на замок, — так лестно принимать любовь сразу от двоих и играть с ними двумя, как кошке с мышами!       Она без сил лежала на полу и тяжело дышала.       — Ты ведь знаешь, я никогда не собиралась принимать его любовь, — проговорила Эвелин, не глядя на меня.       — Но ты сделала как раз это!       — Потому что не сумела по-другому! — повысила она голос в ответ и медленно, держась за комод, поднялась на ноги. — Когда кто-то внушает тебе, что ты не любишь, ты невольно сам начинаешь верить в это.       Я, не ожидая такого услышать, совсем растерялся и, открыв рот, ничего не понимающим взглядом уставился на свою возлюбленную. Наверное, я был готов услышать от неё что угодно, но только не это, только не это!       — Я никогда не врала тебе насчёт своих чувств, — быстро проговорила Эвелин, заметив мой испуг, — я любила тебя… и сейчас люблю.       — Хватит, — сквозь зубы процедил я, почти полностью уничтоженный её предыдущей фразой, — перестань, мне уже хватило твоей лжи с избытком…       — Но я не вру, — в истерике закричала она, подойдя ко мне и максимально сократив расстояние между нашими лицами, — я на самом деле люблю тебя, люблю, люблю, люблю!       — Да заткнись! — не выдержал я и влепил ей пощёчину. Это был первый раз за всю жизнь, когда я её ударил.       Эвелин упала на пол и, закрыв лицо ладонями, громко заплакала. Я отвернулся от неё, закусил губу и с силой зажмурился. Мне с трудом удавалось сдерживать слёзы.       — Как такое случается, Логан? — шёпотом спросила она. — Ещё несколько минут назад ты любил меня, а теперь готов избить до потери сознания, чтобы живого места на мне не осталось…       — Глупее всего то, что твоё предательство не уничтожило моих чувств, — проговорил я, с досадой сморщив нос. — Так что я всё ещё…       — Любишь, — сказала она, не дав мне договорить, и слабо рассмеялась. — Любишь, мой дорогой…       Бросив на неё сердитый взгляд, я обошёл её и присел на корточки. Взявшись за волосы своей избранницы, я поднял её голову и посмотрел ей в глаза.       — Я жалею, что однажды признался тебе в любви, — сказал я, — жалею, правда. Потому что ты невероятно жестока ко всем тем, кто тебя любит.       — Но если… — начала Эвелин, тоже глядя мне в глаза, — если ты любишь… почему ты так груб со мной?       — А я хочу, чтобы ты страдала, — жёстким тоном выговорил я и отпустил её волосы, — если не мной, то от меня!       В моей голове одна за другой рисовались картины той ночи, что Эвелин и Кендалл провели вместе. Я видел их очень ясно, точно они были моим живым воспоминанием. Посмотрев на свою рыдающую возлюбленную, я сжал кулаки и по чувствовал, как во мне проснулся гнев.       — Я совсем не так представлял твои объяснения! — яростно проговорил я, подняв её с пола, и буквально бросил ею, как вещью, в большое и широкое зеркало в шкафу. Моя невеста закричала, но через мгновение этот крик растворился в звоне бьющегося стекла.       Тяжело дыша, я смотрел на Эвелин. Она, вся в крови, лежала среди осколков и, беспомощно протягивая окровавленную руку в сторону, жалобно стонала.       — Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что это избавит тебя от страданий, — прошептала она и приподнялась, но поскользнулась на собственной крови. Моя избранница неуклюже шлёпнулась на лопатки, и осколки, видимо, впились ей в спину. Она тихо вскрикнула; по её щекам быстро побежали слёзы. — Моя боль не уменьшит… не уменьшит твою собственную. Остановись сейчас, пока не начал жалеть об этом…       — Остановиться? — переспросил я, нисколько не смягчаясь от её очевидных страданий. — Ещё чего! Теперь я всё, всё буду делать в противоположность тому, что просишь ты! Прежде я просил тебя только о любви и честности, а ты…       Мой голос сорвался, и я разозлился на Эвелин за то, что она в очередной раз сумела вызвать мои слёзы. Крепче стиснув зубы, я решил выразить любимой всю свою злость: схватив её за руку, я потащил её в сторону окна. Моя избранница уже почти не сопротивлялась, она лишь тихо стонала и вяло билась ногами.       — Хуже измены могло быть только то, — начал я, отпустив Эвелин, — что я о ней мог вовсе ничего не узнать. Бл…, это странно, но я так благодарен Кендаллу за его жрущую заживо совесть!       — Логан, — рыдая, она подползла ко мне и обняла мои ноги, испачкав при этом кровью мои джинсы, — Логан… Логан, знал бы ты, как мне жаль… Прости меня, прошу, прости, прости, прости!..       Она напомнила мне Шмидта: тем вечером он точно так же прижимался к моим ногам и умолял о прощении. Это сравнение точно ножом прошло сквозь меня, и я с остервенением пнул Эвелин под рёбра. Она закричала и сложилась пополам от боли.       — Мне не подобрать других слов, — истерически всхлипывая, говорила она и каталась по полу, — но я ненавижу всё то, что… привело меня к тому поступку… Это была не я, это был дьявол внутри меня! Сама бы я на такое бесчестье не решилась, ни за что, ни за что…       — Чему из этого я должен верить? — злобно спросил я и ещё раз пнул её, попав прямо в область желудка. Эвелин отвернулась от меня и, схватившись обеими руками за живот, закашлялась. — Может быть, на такое бесчестье ты сама и не решилась бы. Но всё это время молчала ты, а не дьявол! Неужели ты думала, что я ни о чём не узнаю?       Она молча кашляла и не смотрела на меня.       — Неужели ты хотела до конца жизни меня обманывать? — криком спрашивал я, стараясь заглянуть ей в глаза. — Да как бы ты жила с этой ложью, Эвелин, как, как, как?!       Моя избранница медленно повернула голову, и наши взгляды встретились.       — Эти недели я как-то протянула, — прохрипела она, — а теперь чувствую, что со всем этим жить дальше не хочу и просто не могу.       Мой рот искривился в жестокой усмешке, и я, схватив Эвелин за волосы, потащил обратно к осколкам зеркала. Теперь она сопротивлялась активнее, а кричала ещё громче, чем прежде.       — Не хочешь? — Я навис над Эвелин и, упёршись предплечьем в её ключицы, взял с пола большой осколок. Она со страхом наблюдала за моими действиями, её челюсть мелко дрожала. — Ладно, любимая, хорошо, хорошо… Любой каприз. Я на всё готов.       И, сжав осколок так, что на ладони выступила кровь, я приложил острый его конец к горлу своей невесты. Она зажмурилась и подняла руки, чтобы помешать мне, но я свободной рукой схватил её сразу за два запястья. Моя избранница тихо пискнула, а потом зарыдала.       Я, улыбаясь, по-прежнему нависал над нею и не шевелился.       — Врёшь, — прошептал я, медленно убирая осколок от её шеи, — опять ты врёшь, Эвелин. Тебе страшно. Ты не хочешь умирать.       Я бросил осколок в сторону и встал на ноги. Моя возлюбленная всё ещё лежала на спине, её грудь высоко поднималась от разрывающих её всхлипов.       — А почему мы должны бояться смерти? — спрашивал я, шагая вокруг неё. — Тому, кто знает, в чём смысл жизни, просто глупо бояться смерти! В конце концов, в ней ведь тоже есть свой скрытый смысл, я не прав?       Эвелин не смотрела на меня, но я, даже не видя её глаз, чувствовал, как сильно она меня ненавидела.       — У нас свадьба уже через месяц, — со вздохом сказал я, присев на корточки рядом с ней, и погладил её по волосам окровавленной рукой, — и мы собираемся навеки довериться друг другу… Ты и представить себе не можешь, как это непросто после тех предательств, которые я пережил. Кстати, я узнал обо всём как раз в ту ночь, когда сделал тебе предложение. Сначала я хотел собрать вещи и уехать… Но позже понял, что мы друг без друга никто.       Она молча смотрела на меня, её глаза о чём-то умоляли, а подбородок всё так же дрожал. Я продолжал гладить её свалявшиеся в крови волосы.       — Странно, — проговорил я, — но только теперь, глядя на тебя, такую жалкую и беспомощную, я понимаю, насколько сильно я всё-таки люблю тебя. Даже со всеми твоими бл…ми недостатками.       Она закусила нижнюю губу, зажмурилась и заплакала. Левой рукой она начала искать мою ладонь.       — Прости меня, — прошептала она с закрытыми глазами.       Оттолкнув её руку, я встал на ноги и отошёл от неё на пару шагов. Эвелин не шевелилась и, держась одной рукой за бок, хрипло дышала. Мысленно я предположил, что у неё было сломано ребро.       — Я никогда не думал, что подобное будет происходить, — сказал я, задумчиво потирая переносицу. — И я сейчас не о себе говорю, а о тебе.       Моя невеста не отвечала и лежала всё в том же положении.       — О твоём поступке, который стоил очень дорого для нас обоих, — продолжал я, чувствуя, как злость снова закипает у меня в груди, — и о твоей лжи, в которой ты заживо сгорала всё это время! А я заодно с тобой!       Я не вынес давления, обрушившегося на меня, и, развернувшись, со всего маху пнул Эвелин по животу. Мне кажется, её отчаянный крик я не смог бы никогда забыть. Она, стеная от боли, перевернулась на бок и выплюнула кровь изо рта. Я смотрел на неё с ожесточением и даже нисколько не жалел её. Моя боль от раны, нанесённой ею, ещё никогда не была такой сильной, как сегодня.       — Сегодня утром я вполне верил в то, что впереди у нас счастливая жизнь, — проговорил я, отвернувшись от Эвелин, — но я не знаю, смогу ли верить в это теперь с прежней силой. Милая моя, ты… ты убила во мне нежного мечтателя.       Я резко повернулся и ещё раз ударил её под рёбра. Эвелин, захлёбываясь в крови, громко всхлипнула и затихла.       Отвернувшись от неё, я скрестил руки «замком» на затылке и медленно побрёл к выходу. Дверь была заперта. Быстро, дрожавшими руками отперев её, я вышел в коридор и бешено захлопнул дверь за собой. Мои нервы были на пределе.       Подойдя к окну, я распахнул его и закричал, что было мочи. Кулаками я стучал по стенам и подоконнику, оставляя после ударов кровавые следы. Мне хотелось зарыдать, чтобы выпустить из груди то, что собралось там, но я держался до последнего. Я не плакал, но меня всего трясло.       Очевидно, теперь я с уверенностью мог сказать, что пятый шаг был пройден… Я выразил свою злость на Кендалле ещё в день признания, а сегодня удар на себя приняла и Эвелин. Но мне ведь должно было полегчать после этого, ведь должно? Где же ожидаемая мной лёгкость, где это воздушное и невесомое чувство?..       Бешеный стыд не давал мне вполне ощутить свободу совести, сердца и души, которую я так хорошо представлял себе раньше. Что за зверь теперь был я?.. Я смотрел на свои руки и джинсы, испачканные в крови, и не мог поверить: то, что произошло в нашей спальне только что, случилось на самом деле! Неужели это не сон? Неужели я впервые за столько лет сумел ударить свою милую, свою любимую Эвелин? Не просто ударить, а…       Нет! Нет! Нет! Нет! Поддавшись эмоциям, я повторил самый ужасный поступок в своей жизни и сделал с Эвелин то же самое, что когда-то сделал с Чарис! С бывшей я расстался сразу после этого, но оставить свою будущую жену казалось мне просто невозможным. Как я могу остаться один после всего того, что произошло, но с другой стороны, как я могу после этого остаться вместе с ней? Я ведь больше не смогу посмотреть ей в глаза… Эвелин, пусть и любит меня, должна любить себя тоже. Она не простит мне того, что я сделал, не станет терпеть, она уйдёт, уйдёт… А я без неё не выдержу! Да, решено: если она сейчас встанет и объявит мне, что уходит, я не стану возражать и отпущу её. А когда она уйдёт, я просто возьму пистолет и застрелюсь.       Я снова ворвался в спальню и окинул комнату беглым взглядом. Эвелин была на том же месте, где я её оставил, и не шевелилась. Впервые за эту ночь мне стало жаль её. Она лежала в луже собственной крови, вся изрезанная осколками зеркала, со спутавшимися волосами — о, моя Эвелин!.. Я почувствовал, как горло сдавило рыдание, но всё-таки сдержался и медленно, неуверенными шагами двинулся к ней.       — Родная, — прошептал я, глядя на её закрытые глаза, — прости меня, прости, прости… Как я мог сделать такое с тобой?..       Она не шевелилась. Я сел на колени рядом с ней, совсем испачкав в крови одежду, и погладил её по голове.       — Ничтожество, — тихо сказал я сам себе, — почему я не послушал тебя? Мы могли просто поговорить…       Я провёл пальцами по её шее и вдруг побледнел так, что почувствовал холод на лице. У Эвелин не было пульса.       — Чёрт… — вырвалось у меня, и я отскочил от любимой, как от огня. Моё сердце с нечеловеческой скоростью колотилось в груди, в висках пульсировало, руки и ноги дрожали от волнения. Теперь я смотрел на неё совсем по-другому, и взгляд мой был полон уже не сожаления, а бешеного отчаяния.       Я сидел неподвижно очень-очень долго, словно пытался принять новую, ещё не знакомую мне, но так сильно ранящую мысль. Наконец я понял, почему у неё не было пульса, и, встав на колени, закричал изо всех сил.       Я ползал по полу рядом с Эвелин, стучал по нему кулаками, рыдал и орал что-то несвязное. Грудь сдавило от тоски, досады, сожаления, отчаяния и ненависти. В душе теснилась буря чувств, и я выражал их все в своих бешеных криках.       — Эвелин, Эвелин, Эвелин! — кричал я, прижимая к груди окровавленное тело. — О Эвелин, любимая, пожалуйста, открой глаза!.. Посмотри на меня, это же я… это твой Логан, любимая… Пожалуйста… Мы ведь скоро поженимся, мы любим друг друга… Как ты можешь меня оставить?       Но она не отвечала на мои крики и просьбы, не сжимала мою руку, когда я сжимал её, не целовала меня, когда я касался её губ своими. Она просто лежала на моих коленях и медленно остывала.       — Что мне делать, моя родная? — спрашивал я, покачиваясь на месте. Слёзы градом лились из моих глаз, грудь разрывало на части от истеричных всхлипов. Я целовал Эвелин в макушку, совсем не заботясь о том, что её окровавленные волосы пачкали мне лицо. — Боги, это же всё я сделал, я, я! Мой невинный ангел, ты не заслужила этого, не заслужила смерти в таких муках… Посмотри на меня! Я тебя простил, простил, я готов ещё миллион раз простить тебя, только вернись, прошу!.. Пожалуйста... Что мне делать? Как жить без тебя?.. О, прости меня, прости, прости, прости…       «В Эвелин моя жизнь, — думал я, вспоминая время, когда только-только признался себе в неземной любви к ней. — Без Эвелин нет жизни, нет смысла, нет мира, ничего нет! Кто я без неё? Что есть у меня, если у меня нет её?!»       Ответ на вопрос, что мне делать, нашёлся сам собой. С трудом отстранив от себя Эвелин, я пополз к комоду и, вывалив из него кучу вещей, достал пистолет… Да, моё сердце, я прошу тебя о самом страшном: перестань биться. Я собирался сделать это ещё в тот вечер, когда узнал обо всём… но что-то меня остановило. Я знал: это всё Эвелин. Она не заслуживала жизни без меня, как и я без неё. А теперь… теперь её не было.       Не было… Зарыдав с ещё большим отчаянием, я зарядил пистолет и снял его с предохранителя. Лучше я тысячу раз умру в нестерпимых муках, чем буду жить без неё! Лучше я буду гореть в аду, а она — нежиться в раю, пусть мы будем порознь, но только бы ни дня не прожить без неё! Только бы ни разу не проснуться с мыслью о том, что её больше нет!       Я подполз обратно к Эвелин и убрал с её лица прилипшие волосы. Застывшее выражение её лица почему-то вызвало у меня улыбку, и я, взяв её холодную руку, вложил в неё тяжёлый пистолет.       — Я так и не понял, что такое мужество, — вполголоса проговорил я, глядя на неё, — то ли смелость поднять руку на любимую, то ли готовность принять всю силу удара на себя… Не знаю. Но смотри, моя милая, сейчас я совершу, наверное, самый мужественный поступок в своей жизни.       Взяв её указательный пальчик, я положил его на курок и заставил Эвелин поудобнее взять пистолет. Руки мои сильно дрожали, поэтому не каждое моё движение было чётким и точным.       — Давай, — прошептал я и лёг рядом с ней, — разбей мне сердце. — Я нацелил дуло пистолета на свою левую грудь. — Разбей снова, только теперь по-настоящему.       Пальчик Эвелин спустил курок. Выстрел оглушил меня, а потом наступила темнота.       Боль в груди была невыносимой. Я боялся пошевелиться, потому что знал, что любое движение принесёт мне целый океан неприятных ощущений. Дышать было невероятно трудно. Я лежал на спине неподвижно и видел только темноту. В голове царила пустота, точно кто-то забрал все мои мысли и все воспоминания.       Но я что-то слышал. Сначала звуки были мало разборчивы и непонятны, но с каждым мгновением они обрисовывались отчётливее. Прошло, наверное, около двух минут, и я ясно услышал чьи-то яростные всхлипы.       Открыть глаза мне удалось с трудом, яркий свет сразу резанул по ним. Я зажмурился, издал стон и сразу почувствовал, как заныло в груди. На мою грудь будто давило что-то тёплое, липкое и тяжёлое.       Собрав в кулак последние силы, я открыл глаза и поднял голову. Терпя невыносимую боль, я оглядывался вокруг и совершенно не понимал того, что происходило.       Я лежал весь в крови, она уже порядком запеклась. Яркий солнечный свет пробивался в комнату, освещая довольно знакомые мне предметы, но я, кажется, не мог вспомнить названия ни одного из них. Футболка на мне была насквозь пропитана кровью. Метрах в трёх от меня сидели два человека. Один парень, вторая — девушка. Он обнимал её и беспрерывно плакал, а она была неподвижна, как кукла. Лица обоих были очень и очень мне знакомы, но я никак не мог вспомнить имён…       — Ты сумасшедший! — кричал парень, почему-то глядя на меня. Он не мог успокоиться, его всего колотило в истерике. — Дурак! Я говорил тебе, я говорил, а ты… Ты всё-таки погубил её! Всё-таки убил! Убил бедную Эвелин… О Эвелин…       «Эвелин», — пронеслась в моей голове первая достаточно ясная мысль. Прижав ладонь к левой груди, я с трудом поднялся на ноги. Голова была тяжёлой, затылок будто тянуло вниз.       — Почему я не мёртв? — спросил я, холодно глядя на парня. Мой голос шёл как будто не из меня, а откуда-то снизу.       Он поднял на меня полные горечи зелёные глаза и молча поцеловал Эвелин в лоб. Я, шатаясь, выжидающе смотрел на него.       — Поверить не могу, что столько лет дружил с самоубийцей, — вполголоса проговорил парень. Его подбородок дрожал так сильно, что парень говорил, слегка заикаясь.       Я посмотрел на пол. Возле Эвелин лежал пистолет, вымазанный в крови.       — Люди решаются на самоубийство не из глупости, — тихо ответил я и зажмурился от боли, пронзившей мою грудь. — Ты… не понимаешь. Они делают это только из мудрости.       — Нет! — закричал он и сильнее прижал к себе Эвелин. — Они решаются на это из бесконечной слабости… слабости и жалости к самим себе! — Он зарыдал и спрятал лицо в волосах девушки. — Может, ты и хотел уйти из этого мира, но причём тут Эвелин? Чем она заслужила такое, чем, чем?! Неужели ты решил, что вправе забрать её жизнь? Ей было только двадцать четыре...       Я растерянно смотрел на него. В голове был один туман, из чувств осталась только тупая боль.       — О, если бы я только мог приехать немного раньше, — бормотал парень, не отпуская от себя Эвелин, — ты бы ещё была жива, милая, я бы ещё мог посмотреть в твои глаза, Эвелин…       Отвернувшись от них, я медленно побрёл к окну. На подоконнике стоял горшок с каким-то растением, но я не думая столкнул его на пол.       — Логан… — послышался сзади испуганный мужской голос, — что ты…       — Для меня другого выхода из этой комнаты не существует, — оборвал его я и, открыв окно, не без усилий забрался на подоконник.       — Только подумай, что ты делаешь!.. Давай поговорим, всё ещё можно исправить…       Я посмотрел вниз. Очень высоко. Кажется, мы жили на двадцать четвёртом этаже… Подняв глаза, я увидел звезду. Она была единственной — единственная и самая яркая звезда на целом небе. Взявшись за раму, я медленно повернулся и взглянул на парня. На его лице изображались его душевные муки. Очевидно, его разрывало на части: он не хотел отпускать Эвелин, но в то же время не мог позволить мне сделать это.       — Только ты знаешь правду, — тихо сказал я, и он, всё-таки оставив Эвелин, испуганно поднялся на ноги. — Сам реши, расскажешь ты её остальным или придумаешь свою собственную… может, менее жестокую.       — Нет-нет, Логан, нет же, нет…       Уже не слушая его, я бросил на свою любимую последний в этой жизни взгляд, отвернулся и сделал шаг — тоже последний.       Дурак… И всё-таки убил!