Умершее воспоминание

Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил?.. Михаил Лермонтов

      Я принимал это лекарство в течение долгих лет. Оно было универсально: лечило головную, сердечную и душевную боль. Да, оно обманчиво исцеляло меня ото всех болезней и заставляло думать, что его приём идёт мне только на пользу… Но всё это было одним большим обманом! Польза от лекарства оказалась фальшивой. На самом деле оно разъедало меня изнутри, сжигало внутренние органы, не позволяло дышать полной грудью — одним словом, убивало. Мне никто и никогда не сможет причинить больше вреда, чем это лекарство. Мой организм не вытерпит разрушительных действий, рано или поздно он просто не выдержит. Да… Он не выдержит…       Я не чувствовал своего сердцебиения, не чувствовал тепла и ничего не слышал. Единственным моим чувством был нескончаемый и нестерпимый душевный холод, который постепенно выливался в невиданную ранее жестокость. Я стоял над Кендаллом и со звериной злобой смотрел на его окровавленное лицо, тяжело поднимающуюся грудь и лужу крови на полу. Моя рука дрожала от той силы, с которой я сжимал нож. «Это всё я сделал, — носились в голове обрывочные, несвязные и будто чужие мысли, — это его кровь. Она на моих руках. И нож… Нож тоже у меня в руке».       Кендалл с трудом поднял голову и посмотрел на нож, который уже ходуном заходил в моей руке. Потом он сипло рассмеялся и, раскинув руки, сказал:       — Я готов. Давай. Бей вот сюда, прямо в грудь, чтобы наверняка.       Я с необыкновенной ясностью представил, как холодная сталь легко входит в его мягкое и тёплое тело, как он кричит от невыносимой боли, как струёй брызжет его кровь и пачкает моё лицо. Эта страшная картина, нарисовавшаяся в моей голове, чем-то меня очаровала, и я ужаснулся собственным хладнокровию и жестокости. Руки мои задрожали так, что я выронил нож. Из моей груди вырвался стон сожаления и отчаяния, и я, снова не сумев сдержать себя, надрывно зарыдал. Отвернувшись от Кендалла, я отошёл к окну. О, как бы мне хотелось, чтобы он всего этого не видел! Как бы мне хотелось, чтобы его не было, не было, не было!       Он посмотрел на меня с какой-то тоской и, держась за рёбра, осторожно сел. Он дышал страшно: тяжело и даже как будто с храпом. Меня колотило от рыданий, но я изо всех сил сжимал свои плечи, стараясь успокоиться. Кендалл какое-то время сидел молча, потом прижал тыльную сторону ладони к носу, и его плечи тоже задрожали.       — Давай же, Логан, — сквозь всхлипы проговорил он, — тебе смелости не хватило совсем чуточку… Давай, убей меня, убей, прошу… Я уже чувствую, что не смогу жить с этим дальше.       — Но ведь эти две недели ты как-то жил, — повысив голос, сказал я и бросил на него свирепый взгляд. — Проживёшь и дальше. Последним делом, которое я сделаю в своей жизни, будет твоё убийство!       «Это было бы так просто, — думал я, до боли сжимая зубы, — это было бы так просто… Для него не придумаешь более невыносимого мучения, чем провести всю оставшуюся жизнь в терзаниях совести! Он будет жить, он будет жить и страдать, страдать, страдать!»       — Прошу, Логан, — как маленький, захныкал Шмидт и, всхлипывая, пополз ко мне, — прошу, прошу, прошу! Пожалуйста! Уже дальше некуда, просто некуда… Лучше убей меня!       Он схватил меня за ногу и, обняв её, заплакал. Моё лицо приняло выражение такого отвращения, точно на меня только что вылилось ведро помоев. Кендалл был настолько жалок, что мне даже смотреть на него было невыносимо. Я небрежно оттолкнул его от себя, как бездомную собаку, почему-то принявшую меня за хозяина, и закричал:       — О «дальше некуда» раньше надо было думать! Понимаешь, раньше! Хотя бы две недели назад…       Я почувствовал, как внутри меня, в области груди, что-то будто загудело, и от этого чувства захотелось зарыдать ещё сильнее.       — Я не хочу видеть тебя, — выговорил я жёстко и снова зачем-то пнул Шмидта, — я не хочу о тебе слышать, не хочу, чтобы ты был здесь! Поднимайся и уходи. Сейчас же! Вали отсюда сейчас же!       Я с бешеной силой схватил его, поднял с пола и толкнул в сторону двери. Его ноги его не слушались; Кендалл рухнул на пол, ударившись коленями. Потом он, взявшись за край обеденного стола, неуверенно поднялся на ноги и посмотрел на меня красными от слёз глазами.       — Я не уеду, — прошептал он, — пока ты не пообещаешь, что с Эвелин всё будет в порядке. Не тронь её, Логан, не тронь её…       Услышав это, я не сумел сдержать истерического смеха. Новые мысли об Эвелин, которые до этого я старался избегать, накатили на меня неожиданной волной и ударили под дых. Я снова ощутил, как сердце нестерпимо заныло, и от этой бури смешанных чувств смех мой начал перекатываться от низкой интонации к высокой, от непринуждённости к насилию. Кендалл мрачно смотрел на меня и стоял на своих двоих так твёрдо, точно готов был оказать сопротивление, если бы я начал насильно выталкивать его из своей квартиры.       — Какой же ты глупый! — сказал я, когда приступ смеха оставил меня. — Немыслимо глупый! Считаешь, моё обещание изменит хоть что-нибудь? А?! Хоть что-нибудь?!       — Н-нет… нет. Уже ничего не изменить. Я просто хочу, чтобы она страдала хотя бы в половину меньше моего.       — А мне ты что прикажешь делать? По-твоему, что я должен сделать?!       Кендалл смотрел на меня сквозь слёзы и медленно мотал головой. Вздохнув, я вытер мокрые щёки и отошёл от него.       — Мне так жаль… — прошептал он, хныкая, — Логан, знал бы ты… Мне так жаль…       — Пошёл ты знаешь куда со своим сожалением? — резко сказал я и толкнул Кендалла в плечи. — Убирайся! Я сказал тебе, убирайся! Ты больше никогда сюда не явишься, а если и осмелишься, то клянусь, я спущу тебя с лестницы! — И, набрав в лёгкие побольше воздуха, я закричал: — Пошёл на х…, придурок!       Следующее, что я помнил, это наша с Эвелин спальня. Я лежал на полу, возле комода, и, с досадой сжимая кулаки, плакал, как ребёнок. Меня всего трясло и каждую минуту бросало из одной крайности в другую. Теперь, когда Кендалла, рядом со мной не было, я дал полную свободу своим мыслям, и они со всех ног понеслись в сторону Эвелин.       Всё время нашего знакомства я возвышал её над остальными женщинами и делал это почти неосознанно. Каждый её шаг, каждый поступок расценивались мной как что-то особенное, уникальное, единственное в своём роде. Я убеждал себя и заодно всех вокруг в том, что она не была ни на кого похожа, что она ангел, а все остальные — бездушные демоны. Я верил, что она другая, потому что кроме этой веры у меня не было ничего. Возможно, я выжил только благодаря этой вере. Только она защищала рану, которую нанесла мне Чарис… Чарис! Чем Эвелин оказалась лучше Чарис? Разве тем только, что объектом её внимания стал не мой соперник, а мой друг! Страшно думать, что для моего убийства она выбрала самое страшное оружие — оружие, которое поразило бы меня в любом случае и с абсолютной точностью. Она знала, что для меня не было ничего более жуткого, ужасного и просто невыносимого; знала и всё же сделала это! Вот до чего довела её жестокость, вот чем мы оба теперь должны за неё платить!..       Для чего же тогда были все эти обещания и клятвы? Для чего же она позволила мне полюбить её сильнее собственной жизни? Чтобы потом взять и в одно мгновение разрушить всё, что мы вместе создали? Для чего она говорила, что никогда не унизит Кендалла, пожалев его, а сама взяла и… пожалела?.. Нет-нет-нет, я отказываюсь верить в это! Эвелин не такая, она никогда не была такой! Я больше всего в своей жизни боялся думать о том, что она такая, а теперь мне предстояло принять это обстоятельство как неоспоримый факт… Нет! Кендалл соврал мне, он соврал, чтобы только заставить меня страдать. Я знаю, он так меня ненавидит… Он не мог смириться с тем, что Эвелин выбрала меня, и потому я стал объектом его ненависти. Он солгал, солгал, солгал, потому что всё это не может быть правдой! Я гораздо охотнее приму его слова за ложь, чем за чистую правду!       — Ты же знаешь, я только тебя люблю, — звучал в моей голове голос Эвелин, и я так ясно видел её лицо, точно глядел в него наяву. — Я никогда, никогда не сумела бы оставить тебя… — Ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — услышал я совсем другой, далёкий, но такой знакомый голос, — ты же знаешь, что я только тебя люблю?       Мог ли я когда-нибудь допустить мысль о том, что Эвелин так похожа на Чарис? Эта мысль была столь ужасна и невообразима, что от неё болезненно сжималось сердце. Нет ничего хуже, чем превращение самого крепкого и твёрдого убеждения в песок. Всё, что остаётся делать, это держать в руках этот песок и понимать, что придать ему прежнюю форму ни за что и никому не удастся. Чем, чем, чем я заслужил такое? За какие заслуги судьба дважды бросила меня в бушующее море, откуда выбраться не представляется почти никакой возможности? Была ли в этом моя личная неудача или все женщины коварны и жестоки в своей сущности?..       А если женское сердце на самом деле бьётся в этом жестоком ритме коварства, то что можно сказать о мужском? Что именно можно назвать мужеством? Я всегда думал, что для мужчины характерна стойкость, самоуважение, преданность, храбрость и… сила. А что я представляю из себя сейчас? Разве я стойкий, разве храбрый, разве я уважаю себя?.. Да и в конце концов, настолько ли я силён, чтобы позволить себе ударить женщину?       Внутри меня всё замерло в страхе, когда я вспомнил, как обошёлся с Чарис, узнав о её поступке. А что я должен делать теперь? Эвелин… Ударить её?.. Такого никогда не было, и я даже мысли не могу допустить, что когда-либо смогу сделать это! Это немыслимо, невообразимо! Но что мне делать? Я потеряю последнее уважение к самому себе, если позволю хотя бы замахнуться на неё! Сделать ей больно казалось для меня невозможным… Но чёрт побери, в конце концов, для неё моя боль оказалась очень даже возможной!       Как я называл Чарис? Ш… шл… У меня никогда, никогда не повернётся язык назвать так Эвелин! Это мерзкое слово никак не вяжется с её прелестными глазами, её лицом, волосами, руками… Однако надо помнить, что она всё-таки сделала это. В моей груди чувство ненависти необыкновенным образом смешивалось с чувством невыразимой любви, и я ясно понимал: любить и ненавидеть одновременно возможно. Возможно ненавидеть даже в большей степени, чем любить!       Я прижал обе руки к голове, которая разболелась из-за слёз и нескончаемого потока мыслей. Горло моё уже болело от криков и надрывных рыданий; слёз, казалось, больше не осталось. Я лежал на спине, сжимая пальцами виски, и часто и глубоко дышал. Возможным ли представлялось мне дальнейшее существование? Как можно жить с той мыслью, что человек, дороже и любимее которого у меня не было на всём свете, с такой лёгкостью сумел убить во мне жизнь? Как можно дальше жить в этом настоящем, несправедливом мире? Да, да, от моего прежнего выдуманного мира остались только осколки. А как в нём было прекрасно жить! В нём были честные друзья, настоящие чувства, преданность… Моя жизнь была идеальной две недели назад. Я жил в идеальном мире! Как жаль, что я понял это только теперь, когда вернуться обратно нет никакой возможности!..       Но этот мир такой жестокий… Такой жестокий, что в нём можно жить только ложью, фальшью, только выдавая себя за кого-то другого… А я так жить не могу. Я не могу жить, зная, что не к чему больше стремиться, некуда больше идти, некого больше уважать и любить. Такой жизни нет! Это не жизнь!       «От этого меня может избавить только одно, — выдал мне мысль мой воспалённый мозг, и я, перевернувшись на живот, пополз к комоду. — Только одно я могу сделать для своего спасения… Только одно, только одно…»       Выдвинув нижний ящик, я вытащил всю одежду, что лежала в нём, и взял в руку тяжёлый пистолет. Когда я посмотрел на него, у меня закружилась голова. Один шаг… Всего один только шаг…       Я зарядил пистолет с поразительным хладнокровием и с таким же хладнокровием снял его с предохранителя. Мне оставалось последнее. Одно движение — и нет этих страшных мыслей, нет жгучей боли в сердце, нет ничего, только темнота. Пустота вместо того, что был я. Пустота вместо воспоминаний — радостных и горьких, живых и умерших — вместо всех моих надежд, мечтаний, стремлений… Стоило ли копить их, если в конце концов им неизбежно суждено было сгинуть в небытие?       Я лёг на живот и, закрыв глаза, приставил дуло пистолета к своим губам. Хладнокровие, управлявшее мной до этого, в одно мгновение оставило меня. Теперь я ясно осознал то, что собрался сделать, и плечи мои задрожали от новых рыданий. Сейчас я есть, а в следующее мгновение меня уже не будет. Не будет… Не будет всего этого. Я больше никогда не увижу родных глаз, не почувствую тепло солнечных лучей, не услышу шум океана… Я навсегда останусь таким: молодым, но с разбитыми вдребезги сердцем! Таким меня запомнит этот мир, таким я уйду из него!       Я открыл рот и почувствовал, как дуло коснулось моих зубов. В голову вдруг ударила мысль: а что будет, когда Эвелин найдёт меня здесь? Я с непонятным наслаждением представил, как она будет убиваться, как будет винить себя, как будет себя ненавидеть… Она ляжет вот здесь, рядом, будет рыдать и обнимать меня… А что дальше? Женщина не может быть одна. Несомненно, спустя годы, если, конечно, горе не убьёт её, рядом с ней окажется другой человек. Может быть, она оправится и, возможно, будет даже счастлива, чего я и желал ей в тот роковой день, когда мы поссорились… Но кто возродит её к жизни? Не успел я задать себе этот вопрос, как в голове почему-то ясно обрисовался образ Кендалла…       Резко вскочив на колени, я отбросил пистолет в угол и дико посмотрел на него. Нет, нет, нет! Ни за что! Она будет только моей, моей, моей! Плевать, что она обманула меня, в конце концов, я всё ещё люблю её! Чёрта с два я оставлю её, чёрта с два позволю самой от меня уйти! Пусть я потеряю последнее уважение к себе, пусть буду чувствовать себя так низко, что терпеть это дальше уже не будет мочи, но я никогда не потеряю лица перед ней и перед Кендаллом. Ха-ха-ха! Ни за что!       Спрятав пистолет обратно, я прижался спиной к комоду и задрожал. Нет, я больше не плакал, но чувство необъяснимого страха не отпускало меня. Если возможность ухода из жизни так напугала меня, значит, что-то всё ещё держало меня здесь… Я просидел у комода неизвестно сколько времени, а потом с ужасом вспомнил, что Эвелин должна была скоро вернуться.       Когда она приехала, я уже был умытый и, как мне показалось, даже немного посвежевший. Увидев её, я почувствовал что-то необъяснимое. Не могли быть правдой слова Кендалла, не могли быть правдой мои сегодняшние жуткие мысли... Я смотрел на неё и понимал, что её улыбка и хорошее настроение выводили меня из себя. Хотелось сказать: «Улыбаешься? Ты счастлива? А я всё знаю», — но я сдержал себя и даже нашёл в себе силы поцеловать её в щёку при встрече.       — А что насчёт ужина? — спросила Эвелин, с улыбкой заглядывая в кухню.       — Я приготовил его… — неуверенно выговорил я, глядя будто сквозь неё. — Ешь. Я не буду.       «Почему любовь так беспощадна? — думал я, рассматривая свою избранницу с таким интересом, будто видел её впервые. — Я смотрю на неё и понимаю, что она держит меня за дурака, что я в её глазах опущен ниже некуда, но терплю это. Я всё ещё так сильно люблю её… Её — этого чужого человека».       — Не будешь? — настороженно переспросила Эвелин, и улыбка сползла с её лица. — Ты почему-то такой бледный… Не заболел?       Она протянула ко мне руку, очевидно, собираясь потрогать мой лоб, но я отпрянул от неё, как от огня. Взглянув на её руку, я явственно представил, как она обнимала Кендалла, как он обнимал её — так, как мог позволить себе только я. От этого мне стало необъяснимо дурно, и я даже ощутил тошноту.       — Да, мне плохо, — сказал я, взявшись за косяк. — Не трогай меня. Я немного полежу.       Я лежал в темноте один. Почему я не сказал Эвелин, что знаю обо всём? Я мог бы сказать — и что было бы дальше? Вероятно, она бы расплакалась, начала бы просить прощения, говорила бы, что ей очень жаль… А что должен был сделать я? Уйти? Ни за что! Я ни за что и никогда не допустил бы этого! Я никогда не позволил бы нашим дорогам разойтись, а расскажи я ей обо всём — и этому неизбежно суждено было бы случиться! Гораздо охотнее я приму страдания и унижения рядом с Эвелин, чем вдали от неё. Один я просто не выдержу. Да и, в конце концов, в самом сердце я лелеял зыбкую надежду на то, что она всё-таки кое-что забыла. Это обстоятельство оправдывало её в моих глазах, и потому я очень-очень верил в него.       Снова оставшись наедине со своими мыслями, я обдумал сложившуюся ситуацию с другой стороны. А что, если я сам во всём виноват? О, Эвелин, я так измучил её, так измучил… После всего того, что она сделала для меня, худшим оскорблением для неё было заявление о том, что она меня не любит. А я сказал ей это. Как же она плакала в тот самый вечер, который так сильно изменил нас обоих, каким страхом наполнились её глаза, когда она поняла, что я хочу лететь один… Разве она меня не предупреждала? Разве не высказывала мысль о том, что впоследствии я пожалею о содеянном? А я её не послушал. Я настолько глубоко был затянут в собственные страдания, что даже не понял того, что моя бедная Эвелин так нуждалась во мне… Вот, во что вылился мой эгоизм! Ты получил по заслугам!       Стоило мне только как следует обдумать новые мысли, и они тут же заменились прежними. Получил по заслугам? Да разве все мои ошибки в совокупности стоят одной этой чудовищной, непростительной ошибки? Нет, нет, нет! Пора перестать нести бремя вины на своих плечах. Это она виновата, она, она! Она врала, когда говорила, что любит меня: теперь я твёрдо был убеждён, что любил один только я, а Эвелин всего лишь принимала мою любовь, позволяла себя любить. Нет-нет, она не любит, потому что с любимым так поступить невозможно! Даже такой человек, как я, со всеми моими ошибками и недостатками, не заслуживает такого! Такого позора и предательства никто не заслуживает, никто!       Когда дверь в спальню осторожно приоткрылась, я лежал с закрытыми глазами. Я не хотел говорить с Эвелин, не хотел видеть её, поэтому притворялся спящим. Сердито сжимая зубы, я слушал, как она переодевалась и ложилась в постель. В тот момент я чувствовал необъяснимую злость на неё: как она могла по-прежнему спать со мной, как могла целовать меня, как могла с прежней нежностью смотреть мне в глаза? Неужели она такая холодная, такая жестокая? А если так, то почему прежде я не замечал в ней этого?       Моя злость, однако, была бессильной. Я мог бы сейчас же вскочить с кровати, обвинить возлюбленную в неверности, мог накричать на неё и уйти, не выдержав унижения… Но я лежал неподвижно. «Как же я слаб, — думал я с сожалением и досадой, — как слаб, просто чертовски слаб…»       Эвелин легла. Я ещё крепче стиснул зубы и мысленно загадал: «Если она сейчас обнимет меня, значит любит; если нет, то никогда не любила».       Минуты моего ожидания растянулись в часы. Я лежал с остановившимся сердцем и, почти дрожа от напряжения, прислушивался к каждому её движению. Но Эвелин не двигалась. Наступило мгновение моего полного отчаяния, и я почувствовал прилив тепла к глазам: в них снова собрались слёзы. «Я не вытерплю этого, — подумал я, сильно зажмурившись, и ощутил, как на мою подушку упали две горячие слезы. — Не выдержу… Когда она уснёт, я тихо встану, заберу свои вещи и уеду. Нет, даже вещей собирать не стану, просто уеду. Не важно куда, не важно… Я уеду».       В то же мгновение, когда эти страшные мысли пришли мне в голову, Эвелин прижалась ко мне, и я почувствовал тепло её рук на своей груди. Сердце моё колотилось так бешено, что сначала я даже испугался, что моя возлюбленная заметит это. «Любишь? Любишь? Любишь?» — спросил я то ли мысленно, то ли шёпотом. Но, как бы там ни было, ответа на этот вопрос мне никто не дал.       Через несколько минут, а может быть, и часов, я понял, что Эвелин уснула. Осторожно выбравшись из её объятий, я на цыпочках подошёл к шкафу с одеждой. Моё состояние напоминало мне лихорадку: моё тело пылало огнём, и я совсем не осознавал того, что делал. В голове было пусто, как будто кто-то намеренно вытянул из неё все мысли. Я открыл шкаф и неосознанно начал перебирать свои рубашки, брюки и футболки. Одну из рубашек я даже снял с вешалки, аккуратно сложил её и положил на стол. Зачем? Я понятия не имел! В те мгновения я не управлял собственным телом.       Наконец я как будто осознал бессмысленность своих действий и, закрыв шкаф, пошёл в кухню. На холодильнике, за фото-рамкой, я нашёл коробочку с кольцом — тем самым кольцом, которое, как я считал, увидело свет исключительно для того, чтобы Эвелин надела его на свой пальчик. Посмотрев на него в очередной раз, я почему-то рассмеялся. Потом я сжал коробочку в кулаке, и мои ноги сами понесли меня обратно в спальню. Подойдя к кровати, я опустился рядом с ней на колени и долго-долго наблюдал за своей спящей избранницей. Она спала тихо и спокойно, только веки её слегка дрожали.       — Эвелин, — прошептал я, как будто в глубине души надеясь, что она этого не услышит. — Эвелин…       Она не отзывалась. Я осторожно тронул её за плечо, а потом резко тряхнул её.       — Эвелин, — уже в голос повторил я, и моя возлюбленная распахнула глаза.       — Боже, Логан, что, что?.. — испуганно и сонно забормотала она. — Что случилось?..       Я достал кольцо из коробочки и показал его ей.       — Ты станешь моей женой, дорогая?       — Вы действительно собираетесь пожениться? — с восторженной улыбкой спросил Джеймс и после моего утвердительного ответа радостно засмеялся. — Ах, дружище, я так рад за тебя, так рад!       С той ночи, когда я сделал Эвелин предложение, прошло только четыре дня. О нашей помолвке, как мне казалось, было известно уже всему миру. Сегодня вечером я и моя невеста запланировали ужин у её родителей, и время до этого ужина я решил провести в гостях у Джеймса.       Жена и дочь вернулись к нему примерно два дня назад, но Изабелла по-прежнему была на него в обиде. Мольбы Джеймса о прощении и его уверения в том, что подобного больше никогда не повторится, никоим образом не действовали на Изабеллу. Она была холодна и неприступна, так что Маслоу предстоял очень нелёгкий путь к возвращению доверия его жены.       — А почему ты приехал один? — задал вопрос повеселевший Джеймс. — Разве жених и невеста не должны всюду ездить вместе?       — Наша помолвка не означает того, что теперь мы должны быть неразлучны, как облака и неба, — с улыбкой сказал я. — Сегодня вечером мы ужинаем с её семьёй. Я предлагал Эвелин поехать к тебе, но она предпочла лучше навестить Алексу.       — Так, я хочу всё знать. Вы уже определились с датой?       — Только приблизительно. Думаем сыграть свадьбу где-то в январе.       — Здесь?       — Да, лучше всего сделать здесь. Так контролировать всю подготовку к свадьбе будет удобнее.       — Если ты не позволишь мне заняться мальчишником, то можно считать, что свою жизнь я прожил зря.       — Конечно, мальчишник на тебе, — засмеялся я. — Я уверен, у тебя уже есть идеи.       — О, Логан, у меня куча идей!       Все эти четыре дня я как будто не жил. Всё, что я делал и говорил, происходило как-то по инерции, словно само собой. Я совершенно не понимал того, что творилось с моей головой. Временами я полностью осознавал своё несчастье, тонул в нём, но всё-таки отчего-то был рад собственному горю, доволен им. Временами я просто не вспоминал обо всём этом, и тогда жизнь вовсе казалась мне мёдом...       Но независимо от того, думал я о случившемся или не думал, на лице моём всё время цвела блаженная улыбка. Я не знал совершенно точно, с чем это было связано. Просто мои разочарование, отчаяние и боль спрятались под маску вечной улыбки; просто я настолько сильно хотел освободить сердце от мучений, что совсем перестал грустить. Мне хотелось обмануть всех вокруг и себя в первую очередь. Зачем? Я думал, что так легче справиться с горем, которое, казалось, невозможно было пережить в вечной тоске. В конце концов, когда заканчиваются слёзы, начинаются улыбки.       Когда мы с Джеймсом замолчали, я опустил голову и начал смеяться. Да, в последнее время я часто смеялся. Вот так просто, без какой-либо причины, в любом месте и в любое время. Бывало, я просто ухмылялся, иногда хихикал, но часто я смеялся почти до истерики.       — Ты чего? — с улыбкой спросил друг.       — Над собой смеюсь, — сказал я. — Я стал таким дураком...       Маслоу с недоумением нахмурился и склонил голову набок.       — Я безумен, — произнёс я, не снимая с лица глупой улыбки, — от этого каждая вещь, даже самая ничтожная, кажется мне просто верхом безумия!       Он молча пялился на меня и не мог понять сути моих слов.       — Не бери в голову, — махнул рукой я, — это я просто очень волнуюсь. Свадьба — такое ответственное событие, ты должен помнить!       Джеймс посчитал разумным промолчать в ответ, и уже через минуту мы сменили тему.       — Слушай, завтра у Кендалла день рождения, — сказал друг, глядя в пол. — Он приглашал тебя?       Во мне даже ничего не перевернулось, когда я услышал это имя, а потому я совершенно спокойно ответил:       — Не приглашал. Я думаю, он не будет праздновать.       — Но ведь что-то же дарить надо?       — Это без меня.       Маслоу посмотрел на меня с каким-то упрёком.       — Что у вас случилось? — устало спросил он. — Что вы опять не поделили?       — Что не поделили? — переспросил я и громко захохотал. — Да ничего. Это я так, всё старые обиды забыть не могу.       Он хотел что-то сказать, но не успел, потому что в комнату вошла Изабелла. Она с равнодушным видом показала мужу пустую пачку из-под хлопьев и с тем же равнодушием сказала:       — У Санни кончились её любимые хлопья. Надо купить ещё.       Маслоу, готовый идти в магазин, рывком поднялся на ноги и спросил:       — Только хлопья?       Изабелла ничего не ответила и, демонстративно повернувшись, ушла в кухню.       — Бл… — вздохнул Джеймс, опустив голову, — как же я уже устал от этого, как же устал!       — Ну, она ведь тебя терпела. Теперь ты потерпи.       — Логан, — возмутился друг, — когда это ты принял сторону моей жены?       — Тогда, когда ты стал невыносимым мужем.       «Я-то таким не буду, — со странным удовольствием подумал я. — О нет, нет, я буду идеальным мужем!»       — Ладно, поедешь в магазин со мной? — спросил Джеймс, посмотрев на меня через плечо.       — Туда надо ехать?       — Эти хлопья продаются только в одном магазине, и да, туда надо ехать.       Я лениво сморщил нос.       — Надеюсь, ты вернёшься скоро, — улыбнулся я. — Я подожду тебя здесь, до ужина ещё много времени.       Когда Маслоу оставил меня наедине со своими мыслями, я начал думать о нашей с Эвелин свадьбе. Выходит так, что я вступлю в брак обманутым человеком. Разве это справедливо? Разве в отношениях не важно равенство? Конечно, важно! Значит, Эвелин тоже должна вступить в брак со мной обманутым человеком.       Не обдумав свой вывод как следует, я пошёл на кухню. Изабелла делала чай для себя и Санни, которая сидела за столом и беззаботно болтала ножками.       — Папа уже уехал? — спросила у меня девочка, и я, сев напротив неё, с улыбкой кивнул. — Жалко. Я хотела поехать с ним.       — Солнышко, ты ещё не поела, — сказала Изабелла довольно твёрдо, но с заботой. Потом она посмотрела на меня и спросила: — Хочешь чай?       — Нет-нет. В последнее время питаю сильную нелюбовь к любым горячим напиткам.       Изабелла поставила две чашки с чаем на стол и сама села рядом с дочерью. Санни изучала меня любопытным взглядом какое-то время, потом улыбнулась и спросила:       — Почему у тебя нет своих детей?       — Санни, — возмущённо сказала Изабелла, как бы намекая своим тоном, что дочь задала неприличный вопрос.       Я засмеялся и пожал плечами.       — Наверное, потому что у меня ещё нет своей жены.       — А когда будет? — не оставлял расспросы ребёнок.       — Через пару месяцев.       — О, Логан, — улыбнулась Изабелла, будто опомнившись, — я слышала, что вы с Эвелин женитесь, поздравляю!       — Благодарю, — сказал я, слегка кивнув головой. — По-моему, в городе тяжело найти человека, который об этом не слышал.       Изабелла, как и её муж, расспрашивала меня о разных подробностях предстоящего события, и я, отвечая на них, понимал, что разговоры об этой свадьбе уже начинали выводить меня из себя. К счастью, Санни, попросив у мамы разрешения пойти поиграть во двор, отвлекла Изабеллу от этой темы, и мы к ней больше не вернулись.       — Ты целые дни на кухне проводишь? — спросил я, наблюдая за тем, как миссис Маслоу мыла посуду.       — Нет. Мы с мужем распределяем обязанности поровну.       — С мужем? — задумчиво переспросил я. — Видимо, ты очень сильно на него сердишься, раз даже не хочешь называть его имени.       Изабелла ничего не ответила, и я решил поддержать беседу сам.       — Значит, несмотря на всю эту работу по дому, у тебя ещё находится время для себя?       — Да, Логан, к чему ты клонишь? — нетерпеливо спросила она.       Я пожал плечами.       — Просто хотел сделать тебе комплимент. По-моему, ты довольно привлекательно выглядишь.       Изабелла бросила на меня быстрый взгляд и засмеялась.       — Ты что, пофлиртовать со мной решил? — с улыбкой спросила она.       Этот вопрос в одно мгновение отрезвил меня, и я понял, что именно хотел сделать. Рассердившись, я ударил обеими ладонями по столу и вскочил на ноги.       — Ты с ума сошла? — глубоко оскорблённым тоном задал вопрос я. — Я помолвлен, если ты не забыла!       И, решив не дожидаться возвращения Джеймса, я покинул этот дом. Какой же я дурак, какой дурак, дурак!..       Когда семейный ужин только начался, я уже понял, что весь вечер мне снова придётся терпеть разговоры о свадьбе. Ещё прежде, чем мы приступили к своей еде, Дженна с счастливой улыбкой сказала:       — Боже, сколько всего нам нужно обсудить! Я даже понятия не имею, с чего начать.       — Пожалуй, с места, — поддержал супругу Джонни и взглянул на меня. — Свадьба будет в Лос-Анджелесе, всё верно?       — А почему вы спрашиваете об этом только меня? — спросил я с полуулыбкой на губах, но в голосе моём прозвучала злоба. — Может, я, конечно, ошибаюсь, но, по-моему, я женюсь не на пустом месте.       Эвелин бросила на меня странный взгляд и сказала:       — Да, папа, в Лос-Анджелесе.       — То есть твои родители, Логан, не будут против того, что всей вашей семье придётся приехать сюда? Кстати, я хотел бы повидаться с твоими родителями. Если мне не изменяет память, мы не виделись ещё с Пасхи…       — О, да, — покивала миссис Блэк, — они ведь в курсе того, что у их сына намечается чуть ли не самое главное событие жизни?       — Будьте уверены, я обрадовал их ещё до того, как рассказал об этом всем остальным, — со сдержанной улыбкой ответил я.       — Вы уверены, что успеете до января? — спросила Уитни, подключившись к разговору. — Мы с Дейвом планировали свою свадьбу около десяти месяцев, и то у нас не всё вышло идеально.       — Секрет в том, что не нужно стремиться к идеалу, — сказал я. — Если у тебя нет никаких ожиданий, тогда не будет и разочарований.       — Ладно, а конкретно с местом вы уже определились? — перескакивал с одной темы на другую мистер Блэк. — С темой, оформлением?       Я с угрюмым видом сделал глоток воды. Эти вопросы действовали мне на нервы, и я всем своим видом пытался показать это.       Эвелин, заметив моё раздражение, тут же спохватилась и ответила:       — Пап, мы помолвлены только четыре дня. У нас было не так много времени на то, чтобы обсудить подобные вещи.       — Но я думал, в мечтах каждый из вас вынашивает хотя бы парочку идей, — пожал плечами Джонни. — В наше время, особенно если у тебя есть деньги, можно дать абсолютную волю фантазии и сделать такую свадьбу, что…       — Это уже Эвелин и Логан сами решат, какую свадьбу им хочется, — будто с виноватой улыбкой вмешался Дейв. — Это же всё-таки их свадьба, я не прав?       Мистер Блэк изобразил на своём лице подобие улыбки и кивнул.       — Ну а с подружками, дружками и шафером вы уже наверняка определились, — сказала Дженна, будучи не в состоянии отойти от этой темы. — Я думаю, с этим у женихов и невест редко бывают проблемы.       — Да, — подтвердила моя избранница, поняв, что я снова не собирался отвечать на вопрос, — но проблема в том, чтобы подобрать платья для подружек. Нужно будет учесть вкусы каждой и ни одну не обидеть.       Спустя несколько минут мою злобу как рукой сняло, и на лице у меня снова расцвела улыбка. Хотя вопросы о предстоящем событии не прекращались и наваливались на меня и мою невесту со всех сторон, я всё же не терял самообладания и отвечал на всё со спокойной улыбкой. Моё терпение кончилось совсем неожиданно для меня, и произошло это после ужина, когда мы вшестером пили кофе.       — Всё же это такое невообразимо волнительное событие, — сказал Дейв, и его глаза вспыхнули так, словно это он через два месяца женился, а не я. — Перед своей свадьбой я был настолько нервный, что даже успокоительное мне не помогало. А ты, Логан, выглядишь таким счастливым, что за этим счастьем вовсе не видно переживаний. Неужели ты не чувствуешь волнений?       Я поставил чашку с кофе на стол так резко, что несколько капель выплеснулись из неё. Эвелин, сидевшая возле меня, вздрогнула от неожиданности.       — Я чувствую, — начал я, медленно поднимаясь из-за стола, — что если кто-то спросит меня ещё хоть что-нибудь об этой свадьбе, то меня стошнит!       Над столом повисла тишина. Никто не знал, как реагировать на это, и потому все молча и испуганно на меня пялились. Не нарушив этой тишины словами, я с грохотом отодвинул свой стул и пошёл к выходу. Через минуту я уже сидел в машине.       Зачем я сделал Эвелин предложение? Ответов на этот вопрос у меня было несколько. Во-первых, моя гордость была глубоко уязвлена её бесчестным поступком, и я, можно сказать, предложил ей выйти за меня, руководствуясь только бесконечной жалостью к самому себе. Во-вторых, мне хотелось проверить, настолько ли сильно она любила меня (если вообще любила), что смогла бы погубить свою жизнь рядом со мной. И, наконец, в-третьих, я хотел навеки сделать её своей. Теперь Эвелин будет всецело и полностью принадлежать мне и никуда от меня не денется.       Но боже, разве я знал, что эта свадьба принесёт мне столько хлопот, что она вымотает мне все нервы? Почему нельзя было сыграть свадьбу без всей этой беготни и суеты? Я знал почему. Эвелин, как и многие девушки, мечтала о красивой свадьбе на лазурном берегу океана, мечтала надеть белое платье, сделать изящную причёску и протанцевать всю ночь со своим женихом. Но почему, почему я шёл на это? Почему я продолжал следовать её желаниям даже после того, как попался в её ловко расставленные сети и убедился в её коварности, жестокости и хладнокровии? Увы, на эти вопросы у меня ответов не было, и это невыносимо меня мучило.       Когда дверца моей машины открылась, я испугался и даже подпрыгнул на месте. Эвелин с сожалением взглянула на меня и села рядом со мной.       — Извини меня за мою выходку, — тихо сказал я, опустив глаза. — Я так веду себя, как будто только что из леса вышел.       — Ничего, дорогой, — произнесла моя невеста и погладила меня по колену, — остальные тебя тоже извинили. Они поняли твоё взвинченное состояние, в конце концов, такое давление кого угодно с ума сведёт.       «Поняли? — мысленно захохотал я. — Ничего они не поняли!»       — Я не хочу туда возвращаться, — сказал я. — Если хочешь, иди, но без меня. Я подожду тебя здесь.       — Я не пойду, — замотала головой Эвелин.       С улыбкой посмотрев на неё, я пристегнул ремень безопасности и спросил:       — Ну и куда же мы поедем, миссис Хендерсон?       Она как-то натянуто засмеялась, опустив голову, будто желая спрятать лицо, и ответила:       — Мне всё равно. Только давай пока не будем возвращаться домой.       — Давай не будем. — Мой автомобиль тронулся с места, и я, помолчав с минуту, спросил: — А когда у нас дети появятся, ты тоже будешь как можно дальше оттягивать возвращение домой?       Боковым зрением я заметил, что она посмотрела на меня, но головы не повернул.       — Дети? — с улыбкой переспросила она.       — Да. Сегодня Санни говорила со мной об этом. Только представь, вот мы поженимся, а уже года через два по полу нашей квартиры будут шлёпать маленькие босые ножки! Ты сколько детей хочешь? Двое? Трое?       Эвелин помолчала с мгновение, после чего вполголоса произнесла:       — Ты какой-то другой, Логан.       — Нет, любимая, я всё тот же.       «Это ты совсем чужая», — промелькнула в моей голове злобная мысль, однако вслух я её высказать не посчитал нужным. Моя избранница больше ничего мне не ответила, хотя мне показалось, что ей было, что сказать, и мы замолчали.       Когда мы выехали на широкую трассу, мои размышления умчались совсем в другую сторону. Кто бы посмотрел сейчас на нас со стороны! Я и Эвелин — жених и невеста, но мы оба так несчастливы. Разве похоже, что мы несказанно рады помолвке, предстоящей свадьбе? Разве похоже, что наша совместная жизнь — это сладкий мёд, что мы живём и дышим только друг другом?       Очевидно, что нет. Для чего тогда мы разыгрываем этот спектакль, для чего заставляем друг друга страдать? Не легче ли покончить со всем этим, а заодно и избавить своих близких от мучений? Конечно, так будет лучше, конечно, от этого нам полегчает…       Я вдавил педаль газа в пол и увереннее сжал руками руль. На нашей полосе, впереди, машин не было, зато они были на встречной полосе. Я перестроился ближе к ней и упёрся глазами в чёрный «Джип», несущийся нам навстречу.       «Как быстро мы едем, — мелькали в моей голове обрывистые мысли. — Это как раз то, что нужно. Да, очень быстро. Я покончу с этим сразу, сейчас же. Чтобы оба. И сразу насмерть».       — Логан! — услышал я испуганный голос своей невесты, будто пробившийся сквозь туман. — Опомнись, куда ты едешь!       Она коснулась моей руки, и я, мгновенно придя в себя, резко ударил по тормозам. Идущий сзади нас «Форд» со всей скорости впечатался в зад моей «Кармы», и нас с Эвелин с силой бросило вперёд. Водитель «Джипа», пронёсшегося совсем рядом, недовольно нам просигналил.       — Ты живая? — не помня себя от дикого страха, спросил я. Когда я посмотрел на свою избранницу, в голове у меня забилась только одна мысль: «Мы живы, мы живы, живы, живы!»       Эвелин, испуганно дыша, молча смотрела на меня. Из «Форда» вышел мужчина средних лет и, страшно ругаясь, принялся рассматривать повреждения своего автомобиля.       «Какой я дурак! — сокрушённо подумал я, схватив свою невесту за руку. — Там были другие люди, они тоже могли погибнуть… А они ни в чём не виноваты, ни в чём!»       — Прости… — прошептал я, целуя её руку, — прости, мой ангел, я чуть не убил нас…       — С тобой что-то происходит, — тоже шёпотом сказала Эвелин, глядя на меня широко распахнутыми глазами. — Я так обеспокоена твоим состоянием, Логан…       Как странно! То же самое я говорил ей на протяжении тех двух недель и ни разу не получил ответа на свои вопросы! Подумав об этом, я тихо засмеялся. Моя возлюбленная, с отчаянием подняв брови, потрогала мои щёки и лоб.       — Что с тобой? — спросила она. — Ты какой-то неестественный.       «А ты ещё лживее меня, моя невестушка!» — гневно подумал я и резко оттолкнул её руки от своего лица.       — Просто я всё принимаю очень близко к сердцу, — мрачно ответил я, через зеркало заднего вида глядя на негодующего водителя «Форда». — Разве ты ещё не заметила этого?       Эвелин молча смотрела на меня, возможно, глубоко в душе понимая, что я сказал не всё из того, что хотел. Но я ни слова больше не произнёс. «Ты молчала, — думал я, — теперь настал мой черёд. И можешь даже не ждать, что я заговорю: я буду нем, как рыба».       Ещё шесть дней назад я, отвечая на вопрос Эвелин о том, что было у меня в планах, говорил, что в голове у меня куча идей. У меня действительно было столько идей, что можно было взяться за любую и рассчитывать при этом на крупный успех. Только теперь во мне не было вдохновения, не было стимула стремиться к чему-то, чего-то добиваться… А зачем? Какой во всём этом смысл? Зачем мне делать что-то, если в конце концов это не будет иметь ни малейшего значения?       Поэтому, потеряв всякое желание и интерес к жизни, я проводил целыми днями дома. Когда моя невеста уезжала на работу или куда-либо ещё, я ложился на кровать лицом вниз и лежал так весь день. Голова моя чаще всего пустовала, но меня это совсем не волновало. Наоборот, я даже был рад отдохнуть от изматывающих размышлений и надоедливых мыслей. Только изредка я выходил из дома, чтобы встретиться с Джеймсом и Карлосом, или навестить Уитни и Дейва, или заехать к Блэкам на ужин. Почти каждый раз, отправляясь на встречу с парнями, я предлагал Эвелин ехать со мной, но она всегда отказывалась, ссылаясь на свои реальные или выдуманные планы, которые никак нельзя было отложить. Каждый раз я со смехом реагировал на её нелепые отмазки, а моя возлюбленная совсем не понимала моего веселья.       И вот в один из дней, которые я проводил в абсолютном безделье и праздности, в голову ко мне пришла невероятная мысль. Отчего-то я вспомнил слова Кендалла, когда он рассказывал о своей случайной встрече с Дианной. Под сердцем у меня приятно заныло, когда я подумал о ней. Наши с ней отношения казались мне теперь чем-то несерьёзным и будто даже наивным, а ведь тогда, почти три года назад, я так мучился ими, так страдал. Нельзя сказать, что наш разрыв принёс мне облегчение; даже наоборот, я думаю, я до сих пор чувствовал себя перед ней виноватым.       Но, как бы там ни было, воспоминания о Дианне всегда были дороги моему сердцу. Почему? Мне кажется, я начал понимать это только теперь. По всему видимому, Дианна была единственной девушкой, которая по-настоящему меня любила и которая никогда даже мысли не допускала о предательстве. Нет, она никогда не сумела бы меня обмануть! Прелестная Дианна! Кажется, именно так я её называл…       Я внезапно опомнился и понял, что стою у двери её квартиры. Осознав, что я в своих глубоких размышлениях добрался до самого её дома, я вдруг засмеялся. Что за бред? Зачем я пришёл сюда? Боже, неужели я действительно захотел встретиться с ней? Спустя столько лет… Нет, это будет слишком эгоистично — напомнить ей о себе теперь, когда она счастлива с другим. Хотя откуда такая уверенность? Чужая семья — потёмки, кому как не мне знать об этом?       Невзирая на мысли, наводнившие мою голову, я надавил на звонок. Я всё ещё не в полной мере осознавал то, что делал, а потому за свои действия точно ответить не смог бы. Ожидая ответа, я нисколько не волновался, точно собирался встретиться с лучшим другом, а не с бывшей девушкой, которую не видел почти три года. Только тогда, когда дверь открылась, я вдруг подумал: «А что, если она здесь уже не живёт?»       Но было поздно отступать: с порога на меня посмотрел высокий брюнет и вопросительно склонил голову.       — Чем могу помочь? — спросил он, внимательно изучая меня взглядом. Я молча смотрел на него. — Вы ко мне?       Не получив ответа, он торопливо продолжил:       — Или вам Дианна нужна?       Услышав это имя, я несколько оживился и закивал.       — Мне жаль, — с улыбкой пожал плечами брюнет, — но её нет дома.       — А к-когда будет? — заставил себя заговорить я.       — Она ближе к вечеру только вернётся… Как вас зовут? Я передаем ей, что вы заходили.       Я замотал головой и, развернувшись, задумчиво побрёл прочь.       — Скажи хотя бы, зачем приходил? — крикнул мне вслед брюнет, но не получил ответа и захлопнул дверь.       Зачем, зачем, зачем я пришёл сюда? Дианна была в моём прошлом, хотя она с большим трудом вошла туда. Да и я, чёрт возьми, оставался в её прошлом! Неужели мне так нужно было напомнить ей о себе? Моё сильное желание видеть её должно чем-то объясняться, но чем? Наверное, этого захотело именно моё сердце. Теперь, когда жизнь моя была будто затянута мраком, когда я понял, что не нашёл счастья рядом с человеком, который был единственным смыслом моей жизни, моё сердце понимало: с Дианной мне было хорошо. Пусть я не осознавал этого тогда, когда мы были вместе, пусть она дико ревновала меня и я сильно злился на неё из-за этого, зато сейчас она казалась мне лучом солнца, освещающим мой путь в кромешной тьме. О, прелестная Дианна, мой лучик света…       Когда я снова оказался у себя дома, мои действия и мысли испугали меня. Боже! Целых три года прошло, прежде чем я захотел снова увидеть Дианну; с чего я взял, что теперь её присутствие в моей жизни так мне необходимо, с чего я взял, что нужен ей? И как я мог так думать о Дианне, как вообще мог вспомнить о ней, когда у меня была Эвелин, на которой я собирался жениться? Да, это было глупо и низко, но я, хотя и знал о её ужасном обмане, продолжал любить её и оставался ей верен, даже мысленно.       Вечером, за ужином, я был неразговорчив и угрюм. Эвелин поначалу старалась меня ни о чём не спрашивать, но потом будто с осторожностью начала рассказывать о том, как прошёл её день. Я слушал её со вниманием, но всё так же молча.       — А что ты делал сегодня? — спросила моя избранница, с интересом приподняв брови.       — Лежал, — мрачно ответил я. — Пытался читать, но моя голова совершенно не хочет воспринимать какую-либо информацию.       Сказав это, я замолчал и покраснел. Что это? Почему я не рассказал Эвелин, что ходил к Дианне? Конечно, не было уверенности в том, что моя любовь помнила о ней, но всё же… Неужели я начинаю ей врать? Неужели этот этап предстоит пройти каждому, даже мне?       — Ты помнишь, что завтра к нам приедет Лорен? — спросила Эвелин, подняв на меня вопросительный взгляд.       Я тоже посмотрел на неё, но тут же отвёл глаза. Лорен была дизайнером, согласившимся помочь нам с выбором темы свадьбы. Это решение было очень важным, чуть ли не основным, поэтому мы с моей невестой хотели подойти к нему со всей серьёзностью и ответственностью.       — Да, любимая, — тихо ответил я, чувствуя себя виноватым перед ней. — Я помню.       — Я думаю, за обсуждением мы выпьем кофе… и, может быть, ты испечёшь печенье с шоколадной начинкой? Ты так давно его не готовил...       Я усмехнулся краем рта. Эвелин, по всему видимому, хотела вернуть меня к прежней жизни и пыталась сделать это любыми способами, надеясь, что хотя бы один из них сработает. «Как же это напрасно, моя милая, как же напрасно…»       — Как скажешь, — ответил я, пожав плечами. — Только мне для этого печенья не хватает одного секретного ингредиента.       — Он не такой уж и секретный, раз я знаю о нём, — улыбнулась моя невеста. — Надо купить кисло-сладкий соус, верно?       Я кивнул.       — Завтра я поеду в больницу, — сказала она, — отвезу Алексе сок и фрукты. Так что по пути домой я заеду за соусом.       Я снова молча покивал.       — Не хочешь съездить со мной? — тихо спросила Эвелин и поджала губы. — Ты уже давно не выходил из дома, к тому же Алекса нередко спрашивает о тебе…       — Нет, — замотал головой я, не дав ей возможности закончить реплику. — Не хочется никого видеть.       «Кроме неё», — договорило моё сознание, и я тряхнул головой, желая прогнать из неё эти бредовые мысли. Моя возлюбленная ничего не сказала и опустила глаза. Я смотрел на неё и думал: боже, что мы делаем? Зачем мы с ней обманываем друг друга? Почему мы понимаем, что лжём, но в то же время не желаем ничего менять? Может быть, именно это люди и называют любовью?..       На следующий день Эвелин уехала в больницу в пять часов вечера, и я, оставшись один, снова лёг на кровать. Мой бессмысленный взгляд упирался в стену, голова была полна мыслей, но ни на одной из них я не мог сосредоточить своё внимание. Мною овладели бессилие, лень и твёрдое осознание бессмысленности своего существования. Зачем я лежу здесь, зачем жду возвращения своей невесты, зачем мы с ней женимся? Кому это всё надо?       Я вздрогнул, когда услышал осторожный стук в дверь и последовавший тут же звонок. Я поднял голову с подушки и вопросительно нахмурился. Эвелин не могла так быстро вернуться… Или, может, она что-то забыла?       Без желания покинув спальню, я вышел в прихожую и сразу, даже не посмотрев в «глазок», открыл дверь. В следующее мгновение я оторопел и замер, как изваяние. Это была Дианна. Дианна стояла здесь, на пороге моей квартиры, это была она, она, она!       — Я не ошиблась, — произнесла она и как-то смущённо улыбнулась. — Привет, Логан.       Я молчал и хмуро смотрел на неё. Улыбка сползла с лица девушки, она протянула ко мне руку, но тут же её отдёрнула.       — Тебе плохо? — обеспокоенно спросила она. — Может, присядешь?       — Зачем ты здесь? — не отвечая, задал вопрос я холодным тоном.       Дианна вздохнула, опустив глаза, и слабо улыбнулась.       — Роберт сказал, что вчера ко мне заходил очень странный молодой человек, — ответила она, — как будто погружённый в свои мысли, рассеянный, молчаливый. Он описал внешность, и я сразу поняла, что это ты. — Заметив мой вопросительный взгляд, девушка спохватилась и добавила: — Ах, да, Роберт — мой муж. Это с ним ты вчера говорил…       — Как ты узнала, где я живу?       — Ну, про этот дом мне сказал Кендалл, когда мы с ним недавно столкнулись на улице… Уверена, ты знаешь об этой встрече. Этаж подсказал твой сосед, а квартиру я отыскала сама.       Выслушав Дианну, я искренне улыбнулся и распростёр руки для объятий. Когда я почувствовал знакомый до боли аромат духов и прижал к себе эту девушку, я тихо сказал:       — С ума сойти, сколько я тебя не видел…       Я не мог не пригласить прелестную Дианну в квартиру. Мы вошли в кухню, и она, увидев приготовленные для кофе чашки, спросила:       — Ты кого-то ждёшь?       Я почувствовал, как ностальгия сладко уколола меня в самое сердце, и с улыбкой ответил:       — Да.       Дианна больше ничего не спросила по этому поводу, а мне не пришлось вдаваться в бессмысленные подробности.       — Мы два с лишним года не виделись и даже не созванивались, — сказала она, внимательно глядя на меня, — и вчера ты вдруг захотел меня видеть. В чём причина?       Я засмеялся и, пожав плечами, сказал:       — Я тоже могу спросить тебя, в чём причина, потому что ты сейчас здесь.       Она тоже хохотнула.       — И всё-таки? — настаивала девушка. — Зачем ты вчера приезжал?       — Не знаю, — сознался я. — Просто вчера я очень много думал, и ноги как-то сами меня к тебе понесли… Наверное, я очень по тебе соскучился.       Дианна тепло улыбнулась. Очевидно, ей было приятно слышать это, но я отметил, что в ответ она не сказала, что тоже скучала по мне. Наверное, это всё её гордость. Гордость не позволила ей признаться в том, что она по мне скучала, а я уверен, это было именно так. Коснувшись кольца на безымянном пальце левой руки, моя гостья произнесла:       — Расскажи мне о себе, Логан. Как ты?       По её жесту я догадался, что она желала знать о моей личной жизни, а потому пожал плечами и спокойно ответил:       — Женюсь.       — О, — улыбнулась Дианна радостно, но как будто удивлённо, — о, Логан… Я очень рада за тебя.       Я весь напрягся, ожидая услышать от неё ещё один вопрос. Мне казалось, что она вот-вот спросит: «Ты женишься на Эвелин?» Мне казалось даже, что я очень сильно хотел этого. Но Дианна обвела глазами кухню и спросила что-то о моём переезде в эту квартиру. Я отвечал ей несвязно и, кажется, вовсе нёс полную чушь. Нет-нет, я ждал совсем не этот вопрос!       Около получаса мы с ней говорили на отвлечённые темы. Разговор получился настолько деликатным, что в нём мы ни разу не коснулись наших прежних болезненных отношений и их разрыва, а я даже ни разу не назвал имени своей невесты. Я удивлялся этому, но в то же время искренне радовался. Не верилось, что после всего того, что между нами было, мы могли разговаривать так легко и непринуждённо.       — Знаешь, было бы хорошо, — сказала Дианна, доставая из сумочки мобильный, — если бы ты поделился со мной своим номером.       — Он не изменился, — со слабой улыбкой глядя на неё, произнёс я.       — Не изменился, — повторила она, тоже улыбнувшись, — но я ведь удалила твой номер ещё тогда.       — Удалила? Да, да, я понимаю, зачем тебе нужно было хранить его…       Я продиктовал ей свой номер и с непонятной грустью вспомнил, что её мобильный всё ещё хранился в моём списке контактов.       — Сказать тебе мой? — спросила Дианна, водя пальцем по экрану телефона.       — Н-нет… Нет. Если только он не поменялся.       Девушка подняла на меня удивлённый взгляд и как будто с недоумением нахмурилась.       — Ладно, — слегка кивнула головой она. — Он не поменялся. — Немного помолчав, Дианна добавила: — Я только сейчас поняла, Логан, что все эти годы мне не хватало такого человека, как ты.       — Ты меня не знаешь, — покачал головой я, — я очень изменился с нашей последней встречи, Дианна.       — А по-моему, ты всё прежний. И я не знаю, чем это объяснить, но рядом с тобой мне почему-то очень уютно.       — Странно, — хмыкнул я, уставившись в одну точку на стене, — когда мы с тобой расставались, ты сыпала проклятиями и была так холодна со мной, а теперь я слышу от тебя такие слова… Я не ждал, что ты будешь так ко мне относиться. По-моему, я с тобой обошёлся как последняя сволочь.       Дианна странно улыбнулась тому, что я наконец-то коснулся темы наших с ней отношений в разговоре, и пожала плечами.       — Я не смогла бы с тобой не согласиться, Логан, но жизнь идёт дальше. Старые обиды со временем забываются, и я даже рада вспоминать наши с тобой отношения, пусть в них и было мало радости. Плохой опыт — это тоже опыт.       В течение всего нашего разговора в голове у меня вертелась одна очень упрямая мысль. «Интересно, ты всё ещё любишь меня? — думал я, глядя ей в глаза. — Могу ли я ошибаться? Мне кажется, что я всё ещё любим тобой, иначе ты бы так на меня не смотрела…»       Ещё немного, и я бы высказал собеседнице все свои мысли, сомнения и догадки, но меня остановило возвращение Эвелин. Она открыла дверь своим ключом, очевидно, думая, что я лёг спать, и появилась в кухне совершенно неожиданно. Дианна, увидев её, округлила глаза и слегка приподнялась с места. Готов поклясться, я видел, как в её взгляде промелькнула искра ревности! Как будто машина времени вернула меня на два года назад, в то время, когда я и Дианна были вместе и когда я, как мне казалось, безответно любил Эвелин. Ревность, которую испытывала ко мне девушка, пусть даже чужая, отчего-то меня развеселила.       — Ты уже вернулась, любимая? — спросил я, чмокнув свою невесту в губы. Она ответила на поцелуй и заинтересованно посмотрела на Дианну. Я не мог не заметить, что Эвелин не ревновала; она не ревновала, не ревновала ни капли!       — Я бы хотела, чтобы ты представил нас друг другу, — тихо сказала моя избранница, бросив на меня короткий взгляд. Дианна находилась в сильном смущении и холодно смотрела на Эвелин.       — Это… — замялся я, указывая рукой на Дианну, — это моя давняя знакомая. Её имя Дианна.       Мою бывшую девушку, насколько я мог заметить, не устроило то, как я представил её; но она промолчала и еле заметно кивнула головой.       — Если она давняя, то почему я впервые вижу её?       — Эвелин, вы… Вы виделись пару раз.       — Правда? — удивилась моя возлюбленная. — Тогда я рада снова видеть тебя, Дианна.       Гостья натянуто улыбнулась, видимо, будучи не в состоянии сказать то же самое, и заторопилась ехать домой. Почему-то мне не хотелось, чтобы она уезжала; если это было бы возможно, я растянул это мгновение в вечность и вечно им бы наслаждался.       Но Дианна уехала, и мы с Эвелин снова остались вдвоём. Моя невеста с оживлением разбирала покупки и рассказывала что-то об Алексе, но я совершенно её не слушал. Какое-то время я внимательно наблюдал за ней, потом не выдержал и спросил:       — Дорогая, ты меня ни капельки не ревнуешь?       Эвелин замерла с пакетом в руках, потом улыбнулась и взглянула на меня.       — К Дианне?       — К Дианне.       — Почему я должна ревновать? — спросила она таким тоном, как будто всеми силами сдерживала смех.       — Потому что это моя бывшая девушка. Когда мы встречались, она меня к тебе жутко ревновала.       Лицо Эвелин помрачнело, и она чуть не выронила пакет из рук. Я с огромным удовольствием заметил ревность, проскочившую в её глазах. О, я видел это, видел, видел!       — Я этого совсем не помню… — прошептала моя избранница, подняв на меня беспомощный взгляд.       — Это не удивительно: я расстался с Дианной почти три года назад.       — Но… что она тут делала?       — Пила кофе, надо полагать, — улыбнулся я и обезоруживающе взглянул на Эвелин. — Я очень сильно хотел с ней увидеться, да и она, я думаю, тоже.       Эвелин дрожавшими руками раскладывала купленные продукты по полкам. «Так вот ты какая, когда ревнуешь, — не без усмешки подумал я. — Никогда не видел».       — Вам обязательно было пить кофе в моё отсутствие? — спросила она, стараясь не потерять самообладания.       — В следующий раз я приглашу тебя тоже, если хочешь... О, не убирай соус, я думаю, я сейчас возьмусь за печенье.       Мою невесту разозлило моё поведение, я видел это и намеренно продолжал вести себя так. «Побесись, побесись немножко, — со злобой думал я. — Ты ещё не знаешь, насколько сильно можно ревновать».       Поставив уже приготовленное печенье в духовку, я вошёл в гостиную и увидел, что Эвелин была на балконе. Она часто стояла здесь, смотрела в открытое окно и дышала воздухом, который был немного чище того, что был внизу.       — Что ты? — ласково спросил я, желая проверить, злилась она на меня или нет.       Моя возлюбленная подарила мне холодный взгляд и снова задумчиво уставилась на небо.       — Думаю, — тихо сказала она.       Я, улыбаясь, подошёл к ней сзади и приобнял одной рукой за талию.       — О чём? — шёпотом спросил я её на ухо. Обычно Эвелин таяла от такого, но в этот раз она не обняла меня, не поцеловала и даже не посчитала нужным ответить на мой вопрос. В молчании мы простояли около двух минут, после чего я сказал будничным тоном: — Знаешь, у Кендалла сегодня день рождения.       Моя невеста бросила на меня быстрый взгляд и тут же отвела его. Я снова улыбнулся. В последнее время мне всё больше нравилось напоминать ей о Кендалле и следить за её такой предсказуемой реакцией. Временами я вообще полагал, что ей известно, что я знаю всю правду о них, и в такие моменты я получал от своего поведения просто бешеное удовольствие.       — Он решил не отмечать его? — спросила она тихо-тихо.       — Да чёрт его знает. Не собираешься ему ничего дарить?       Эвелин немного помолчала.       — Я не знаю, в чём он нуждается, — растерянно пожала плечами она. — Я не знаю, что ему можно подарить…       «О, ты уже подарила ему то, что могла! — с ожесточённой злобой подумал я, и от этого у меня заныло в груди. — Ты прекрасно знала, в чём он нуждался!» Мне казалось, что ещё мгновение — и я вылил бы все свои мысли на Эвелин. Но она не дала мне такой возможности: взглянув на свои наручные часы, моя избранница сказала:       — Лорен приедет уже через двадцать минут. Пойду сварю кофе, чтобы он был свежим и горячим.       Я сердитым взглядом провожал её до выхода, но она будто его не замечала. В дверном проёме она задержалась и, взявшись одной рукой за косяк, обернулась.       — Логан, — позвала она меня с сожалением в голосе, — я очень скучаю по прежнему тебе.       Я изменился в лице, когда услышал это. Глаза мои потускнели, а с губ сползла злорадная ухмылка. О, что со мной творилось все эти дни… Я был не в себе, я был не в себе!       Я молча пялился на неё, не зная, что ответить. Может быть, именно в моих силах было сейчас же вернуть всё на свои места, может быть, я мог всё изменить… Но я не сумел выговорить ни слова и без сил отвернулся к окну. Моя невеста тяжело вздохнула и ушла, а я с тоской подумал: «Знала бы ты, как я скучаю».       Утром я даже не встал, когда Эвелин уезжала в больницу, и весь день, ожидая её возвращения, пролежал у телевизора. Меня невыносимо раздражало то, во что я превратил свою жизнь, но начать чем-то заниматься было выше моих сил. Всё, что я собирался делать, это быть пассивным наблюдателем жизни всего мира и, может быть, иногда изображать из себя заинтересованного активиста, чтобы от меня отстали с вопросами о предстоящей свадьбе.       Эвелин вернулась домой уставшая. Когда она узнала, что я снова весь день провёл в совершенной праздности, её брови сердито сдвинулись вместе, и она сказала:       — Логан, я всё время пыталась понять тебя, пыталась понять, что для вдохновения тебе нужно какое-то время, пыталась принять, что ты целыми днями только и делаешь, что лежишь в постели и не хочешь шевелиться… Но теперь пришла твоя очередь пытаться понять меня! Посмотри, в кого ты превращаешься: ты будто теряешь интерес к жизни, ты начал бездельничать и даже перестал забирать меня с работы вечерами. А я работаю и, когда возвращаюсь, хочу видеть хотя бы готовый ужин, я уже не говорю о твоём хорошем настроении. А ты ведёшь себя так, как будто тебе все вокруг должны, и ты так не прав, так не прав…       Я выслушал её с удивлённым выражением лица и, когда она замолчала, тихо сказал:       — А мне казалось, ты станешь такой уже после свадьбы.       Когда я сказал это, моя невеста изменилась в лице, покраснела и, как мне показалось, готова была закипеть от ярости.       — Спасибо, что понял меня, — процедила она сквозь зубы и развернулась, чтобы уйти, но я в то же мгновение осознал свою вину и то, насколько жестокой выдалась моя неудачная шутка. Я бросился к своей избраннице и, схватив её за руку, развернул к себе лицом.       — Ну прости, милая, прости, — проговорил я, глядя ей в глаза. — Я понял тебя, давай не будем ссориться… Ты во всём права, тысячу раз права. И вообще, по правде говоря, я хотел пригласить тебя куда-нибудь поужинать.       И даже не узнав, что Эвелин думала по этому поводу, я просто взял и посадил её в свою машину.       По пути я принял спонтанное и довольно странное решение: я решил, что сегодня мы с Эвелин поужинаем в «Погоне» Шмидта. Сначала меня одолели сомнения, достаточно ли прилично везти свою невесту ужинать в бар, но потом они развеялись как-то сами собой. Ну, а почему бы и не в бар? Там есть хорошее вино, к тому же недавно меню «Погони» разнообразилось и горячими блюдами… Однако было одно-единственное «но»: я не виделся с Кендаллом ещё с того самого рокового вечера, и неизвестно, как пройдёт наша новая встреча.       Когда я остановился возле пункта назначения, моя возлюбленная испуганно и удивлённо уставилась на здание, в котором находился бар. Я с удовольствием заметил её испуг и, выйдя из машины и обойдя её, открыл дверь своей спутнице.       — Прошу, — элегантно улыбнулся я и сделал шаг в сторону, давая Эвелин дорогу.       Она молча посмотрела на меня и опустила глаза.       — Я не хочу, — тихо проговорила она.       — Как это не хочешь? Я думал, ты приехала с больницы голодная.       Она не отвечала и продолжала упрямо сидеть в машине. Я вздохнул и, облокотившись на открытую дверцу, сказал:       — Эвелин, если ты не поужинаешь здесь, ты не поужинаешь вообще.       — Почему именно здесь? — резко спросила она, подняв голову.       — А что тебя так пугает в этом месте? — в ответ повысил голос я. — Ах, извини, может быть, оно тебе не знакомо?.. Это бар моего приятеля Кендалла, помнишь его?       Вместо ответа Эвелин со злобой посмотрела на меня. «Чего же ты так боишься, дорогая? — издевательски думал я, хотя прекрасно знал ответ. — Но бойся, бойся, как же мне нравится этот страх!»       — Ну всё, хватит вредничать, — улыбнулся я, наклонившись к своей невесте, — в конце концов, я уже начинаю терять терпение.       Схватив её за руку, я вытащил её из машины и захлопнул дверцу, чтобы обратно в автомобиль моя спутница уже точно не села. С силой сжав плечи Эвелин, я начал толкать её в сторону бара.       — Перестань, Логан, отпусти меня! — визжала она, брыкаясь и вырываясь. Все прохожие с удивлением на нас смотрели. — Отпусти, отпусти, мне больно!       Когда она попыталась укусить меня за руку, я сердито оттолкнул её от себя и криком спросил:       — Тогда, может быть, ты соизволишь объяснить мне, почему ты так отчаянно сопротивляешься? М? В чём причина, любимая, а? В чём?!       Она долго-долго смотрела на меня виноватыми глазами, дыхание её взволнованно дрожало. Глядя на неё, я отчётливо понимал: она всё знала, знала, знала… Она знала, почему я так изменился в последнее время, почему я с такой издёвкой предлагал ей увидеться с моими друзьями и почему я привёз её сюда теперь. Но вот вопрос: скажет ли она мне сейчас обо всём? Скажет или нет? Промолчит или всё же скажет?       Но Эвелин молчала. Устало вздохнув, я сделал к ней шаг и хотел снова взять её за плечи, но она дёрнулась от меня в сторону и тихо сказала:       — Я пойду сама.       Мрачным взглядом я проводил её до входа. «Чёрт возьми, я превращаюсь в животное. Я превращаюсь в агрессивное и жестокое дикое животное».       Скарлетт, на которой был бар, сказала нам, что Кендалла нет и сегодня ещё не было. Это обстоятельство, как я мог заметить, очень обрадовало мою спутницу, так что она даже изменилась в лице.       — И что, его совсем сегодня не будет? — спросил я барменшу.       — Не знаю. График его работы отследить очень трудно. Он может приехать сейчас же, а может вовсе исчезнуть дня на три. Но мы с ним поспорили, так что на вашем месте я бы его подождала.       Расположившись за барной стойкой, мы с Эвелин заказали горячий ужин и бутылку вина на двоих. Пока мы ждали заказ, я решил оглядеться вокруг и заметил, что бар сегодня находился не в лучшем состоянии: здесь было как-то грязно, а в углу вовсе лежали сломанные стол и стулья.       — Что здесь произошло? — спросил я Скарлетт, взглядом указывая на весь этот бардак.       — Это Шмидт отметил свой день рождения, — ответила она с улыбкой. — Вчера он угощал всех подряд, а к концу вечера кто-то подрался. Вот и сломали нам мебель.       В начале ужина мы с моей невестой почти не говорили друг с другом, а если и делали это, то разговор выдавался очень сухим и холодным. Мы общались так, как будто были чужими, и мне кажется, что я гораздо дружелюбнее поговорил бы с любым другим посетителем этого бара, нежели с ней. Однако уже после того, как мы выпили полбутылки вина, разговор начал складываться сам собой.       Напротив стойки располагалось широкое зеркало, так что мы, сидя за ней, видели в отражении практически всё помещение бара. Эвелин долгое время задумчиво глядела на своё отражение, а потом сказала:       — Зеркало — интересная вещь. Там находится совсем другой мир, полностью противоположный нашему.       Я, тоже взглянув на своё отражение, спросил:       — И что мы делаем в том мире?       — Нас в нём нет. Там мир живёт в нас, а здесь наоборот.       — То есть здесь мы живём в мире, а там — мир живёт в нас?       Она грустно покивала и тихо произнесла:       — Как бы я хотела, чтобы и этот мир жил во мне…       — Я всегда думал, что так оно и есть.       — Нет-нет, Логан. Во мне нет никакого мира. Я пуста.       — И что же это значит?       Она с улыбкой взглянула на меня, и я увидел, что в её глазах стояли слёзы. Эвелин, пожав плечами, прошептала:       — Наверное, это значит, что я глубоко несчастна.       Я отвёл взгляд и замолчал. Ещё несколько лет назад я мог обидеться на подобную фразу и спросить нечто вроде: «Несчастна даже рядом со мной?» Но теперь я был даже в какой-то степени рад слышать от своей возлюбленной эту правду. Я уверен: если бы и я сказал Эвелин, что несчастен, она бы тоже не обиделась, а может быть, даже улыбнулась нашему совместному несчастью. А в итоге, зная, что оба несчастны, мы с ней всё равно не разошлись бы, потому что кроме нас у нас никого не было.       Да, можно сказать, что мы были откровенны друг с другом. Однако для полной откровенности нам обоим чуть-чуть не доставало храбрости. Совершенно неизвестно, кто первым из нас наберётся этой храбрости и кто первым прекратит всё это…       Эвелин отвернулась, очевидно, пряча от меня свои слёзы, и я, вздохнув, сказал:       — Знаешь, может быть, это и хорошо, что в нас нет мира. Так, по крайней мере, мы можем быть уверены, что принадлежим друг другу. На самом деле я боюсь людей, которые сумели найти в себе целый мир: они страшны, потому что им никто не нужен.       — Но ты думал, что я нашла в себе мир, — с лёгкой улыбкой произнесла она, — выходит, ты меня боялся?       Я засмеялся.       — Я боялся, боюсь и буду бояться всегда, что после нашей разлуки моё сердце разнесёт вдребезги, а твоё излечиться со временем… Я боюсь, что ты для меня весь мир, а я для тебя — только часть мира. Когда меня не будет в твоей жизни, твой мир не рухнет. Понимаешь?       По её щекам быстро катились слёзы, а выражение лица было каким-то напуганным.       — Зачем ты говоришь про разлуку? — шёпотом спросила Эвелин, нахмурившись. — Какая разлука? Мы ведь нужны друг другу.        Я с улыбкой покивал и, подняв глаза, вдруг увидел Кендалла в отражении. Он стоял в дверном проёме и с недоумением пялился на наши с Эвелин спины. Не заметив моего взгляда, Шмидт развернулся, собираясь, очевидно, уйти, пока мы его не увидели, но я улыбнулся ещё шире и сказал на весь бар:       — Кажется, в тебе нет ни капли приличия, Кендалл, раз ты отказываешься здороваться со старыми друзьями.       Кендалл медленно развернулся и, неискренне улыбнувшись моему отражению, не спеша двинулся к барной стойке. Эвелин вытерла тыльной стороной ладони правый глаз и через плечо взглянула на владельца «Погони»; я заметил, как она побледнела. Он приблизился к нам с застывшим выражением лица и еле заметно кивнул головой.       — Куда ты собрался уходить? — будничным тоном спросил я. — Ты ведь только что пришёл.       — Ну да, — сказал он, упрямо пялясь на меня и не позволяя себе даже краем глаза взглянуть на мою спутницу. — Просто я понял, что мне здесь нечего делать.       — Как это нечего? Здесь не помешает прибраться, по-моему. — Я указал на сломанные стол и стулья и усмехнулся. — Ну и как тебе, кстати, живётся двадцатисемилетним? Нравится?       — Пока что я не знаю, как двадцатисемилетние живут без головной боли.       — Милая, что с тобой? — спросил я наигранно-озабочено, коснувшись плеча Эвелин. — Тебе плохо?       Она, прикрыв глаза, поднялась на ноги и взялась за барную стойку.       — Немного, — проговорила моя невеста, не обращая никакого внимания на Кендалла. — Может быть, дело в вине… Я отлучусь на пару минут.       И, слегка пошатываясь, она побрела в дамскую комнату. Шмидт, убедившись, что она ушла, сердито ударил меня кулаком в плечо.       — Хватит, Логан! — выговорил он, с досадой сморщив нос. — Хватит, хватит над ней издеваться! Ты её медленно убиваешь!       От его удара я не разозлился, а наоборот, даже весело рассмеялся.       — Ты всё ещё думаешь, что она чего-то не помнит? — с улыбкой спросил я.       — Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, — глухо бормотал он, спрятав лицо в ладонях, — зачем я рассказал тебе всё? Лучше бы я мучился один, а теперь я обрёк на страдания ещё и её…       Внезапно я озверел и, яростно стиснув зубы, схватил немца за шею одной рукой.       — Знаешь, когда ты обрёк её на страдания? — прошипел я, глядя в его подлые глаза. — Когда трахал её на этой стойке! Или где ты это делал? За этим столом или вон там, у окна?       Кендалл испуганно смотрел на меня и впивался пальцами обеих рук в мою ладонь.       — Прошу, хватит, хватит, пожалуйста… — проговорил он, — не произноси таких слов, ты знаешь, это была чудовищная ошибка, Логан…       — Я совершил чудовищную ошибку, когда решил, что могу доверять тебе! Вам обоим!       — Говори мне всё что угодно, говори, я выдержу… Только…       — Только не трогай Эвелин, — со злобной усмешкой закончил за него я. — Да, я знаю! Как же я устал слушать одно и то же!       Я, не убирая руки с его шеи, сердито толкнул его. Кендалл впечатался в шкаф с бутылками, и три из них, сорвавшись с полок, с треском разбились об пол. Все те, кто был в баре, заинтересованно на нас уставились.       — Я знаю, что это очень тяжело простить, — прохрипел Шмидт, держась за шею, — а для тебя это вовсе невозможно, потому что Чарис ты не простил до сих пор… Я не прошу прощения за себя, Логан, я лишь прошу, чтобы ты простил Эвелин… Она заслуживает этого, поверь. Люди не свободны от совершения ошибок, и каждый из нас может на время лишиться здравого смысла…       — Я не верю этому, — замотал головой я, —это не ошибки, нет, это осознанный выбор. Так сильно не ошибаются!       — Один раз! — в отчаянии сказал немец. — Один раз все могут ошибиться, Логан! Ты должен это понять!       — А я не понимаю, — улыбнулся я и пожал плечами. — То ли не могу, то ли не хочу, но я ни черта не понимаю, ни черта!       И, опрокинув стул, на котором сидел несколько минут назад, я широкими яростными шагами покинул это место.       Сидя в машине, я нервно барабанил пальцами по рулю и бешено переводил глаза с одного предмета на другой. Всё, это было последней каплей — больше я не выдержу! Поездка в «Погоню» оказалась слишком плохой идеей, она будто обострила все мои чувства, мысли и намерения.       «Сейчас придёт Эвелин, и я покончу со всем этим, — решительно думал я. Голова моя как будто горела, и мой воспалённый мозг выдавал одну безумную мысль за другой. — Но как же я могу сделать это?.. Может быть, мне заблокировать все двери, чтобы Эвелин не смогла выйти, и просто взять и задушить её на заднем сиденье? Потом придётся объяснять её родным и друзьям, куда она так внезапно исчезла… А что потом? Потом я останусь один и буду до конца дней своих нести на плечах этот страшный груз. Ну уж нет! Смерть — это слишком простой выход для неё! Эвелин будет страдать рядом со мной, а я буду жить только ради того, чтобы видеть, как она страдает!»       Когда моя невеста села в машину, я уже был спокоен и даже улыбался. С лица Эвелин всё ещё не сходила бледность.       — Ну как, тебе полегчало? — ласково поинтересовался я, убрав с лица возлюбленной прядь волос.       — Д-да, — тихо ответила она, не глядя на меня.       Я завёл мотор и с тоской подумал: «Как же жаль, что мне не полегчало…»       — Ещё одно испытание, — сказал я с мрачным видом, но улыбаясь, и сел рядом с Эвелин. — Надо ещё немного потерпеть, и, может быть, после этого все от нас отстанут.       Я, моя невеста и оба её родителя летели в Даллас, к моей семье. Всё же до свадьбы оставалось два месяца, а множество вопросов ещё не было решено. Конечно, наши родители полагали, что в одиночку мы с Эвелин ни за что не справимся, поэтому решено было устроить что-то вроде семейного собрания Хендерсонов и Блэков.       Моя спутница обернулась, чтобы посмотреть на своих маму и папу, и тихо мне сказала:       — Мне кажется, что тебя уже давно начала раздражать свадьба, хотя до неё ещё так далеко…       — Нет, милая, о свадьбе мне думать приятно, — ответил я, улыбнувшись, — но разговоры о ней выводят меня из себя. Кажется, что каждый человек мира хочет знать, какое у тебя будет платье и какой мы закажем торт!       — Тебе следовало подумать об этом раньше, — усмехнулась Эвелин, — потому что это действительно большое событие. Ты мог бы догадаться, что к нам будет миллиард вопросов и что все захотят знать про платье и торт.       — Да, — вздохнул я, хмуро глядя в окно, — и обо всём этом нам предстоит поговорить ещё раз с моими родителями. Будь готова: мама спросит нас обо всём вплоть до цвета салфеток, которые будут на столах.       Это удивительно, но я впервые не был рад Далласу. С ним было связано много неприятных и болезненных воспоминаний, касающихся меня и Эвелин. Когда мы вдвоём посетили его впервые (это было Рождество), она узнала, кто такая Чарис. Следующий раз Эвелин побывала в этом городе уже в качестве моей возлюбленной, и в тот вечер мы с ней дважды поссорились. В итоге я даже решил увезти её и больше никогда не привезти сюда вновь. Ну, и в последний раз я был здесь на свой двадцать восьмой день рождения. Один. Наверное, бессмысленно причинять себе боль воспоминаниями о том, что случилось в тот день в Лос-Анджелесе. Ах, Даллас, когда ты успел превратиться в ненавистный мною город?..       Ужин начинался даже очень многообещающе. Наши родители, обрадованные свадьбой своих детей, были в наилучшем расположении духа. За столом звучало много шуток, смеха, на лицах сияли счастливые улыбки. Не улыбалась только Эвелин. Вообще весь ужин она сидела бледная, почти ничего не ела и ни с кем не говорила. Я намеренно не спрашивал свою невесту о её состоянии и, можно сказать, даже с ожесточённой злобой наслаждался им. В продолжение всего полёта я думал о том, как моя избранница будет вести себя с моими родителями. Если после того, что она сделала, она может по-прежнему нежно и бессовестно смотреть мне в глаза, то как она посмотрит в глаза им? Я с улыбкой наблюдал за тем, как Эвелин пыталась взять в рот хотя бы кусочек и не могла, и мысленно усмехался: «Страдай, моя милая, страдай. Ты этого заслуживаешь, заслуживаешь, мой небесный ангел... моя небесная стерва».       Наконец состояние моей возлюбленной стало заметно не мне одному. Мистер Блэк, вытерев рот салфеткой, негромко сказал:       — Эвелин, ты бы поела. Не собираешься ведь ты голодать весь день?       — Мне не хочется, — вполголоса произнесла она, уставившись в свою тарелку.       — Тебе не хорошо, дорогая? — забеспокоилась моя мама, тоже обратив внимание на бледность Эвелин. — Может быть, тебе лучше отдохнуть?       — Да, — вырвалось у моей избранницы, и она рывком поднялась из-за стола. — Если вы не против, я пойду прилягу.       — Конечно, конечно… Можешь лечь в бывшей спальне Логана. Тебя проводить?       — Не стоит, я не хочу отвлекать ваше внимание… Всё будет в порядке. Спасибо.       Я проводил её до прихожей насмешливым взглядом и отвернулся. Возможно, если бы подобная ситуация случилась со мной в доме Блэков, Эвелин обязательно пошла бы за мной в спальню и расспросила бы меня о том, что случилось, почему я так бледен, чем она может мне помочь. Возможно, я должен был сделать то же самое сейчас, но что-то внутри крепко сдерживало меня, заставляя неподвижно сидеть на месте. О, я знал, что это было... Это была моя задетая гордость.       — Логан, — тихо обратилась ко мне миссис Блэк, и я поднял на неё заинтересованный взгляд, — скажи, сегодня утром Эвелин не тошнило?       Я был несколько изумлён этим вопросом, а потому не смог ничего выговорить и лишь отрицательно покачал головой в ответ.       — Ну и хорошо, — с обрадованной улыбкой вздохнула Дженна. — Не хочу, чтобы она повторила судьбу своей старшей сестры.       На несколько минут общий разговор вернулся к теме свадьбы; я слушал его со сдержанной улыбкой и довольно терпеливо. Но потом моя мама, подняв глаза к потолку, сказала:       — Логги, я думаю, к Эвелин нужно подняться и узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.       И я не выдержал.       — Боже, да просто оставьте её в покое, — вспыльчиво ответил я, бросив вилку на стол, — дайте человеку отдохнуть!       — Но… дорогой, мне показалось, что ей плохо…       «Да, мне тоже плохо, — мрачно подумал я, — всем плохо. И чем мы сможем друг другу помочь?»       — Мам, ты слышала, что она сказала? Всё будет в порядке. Она немного поспит, и всё пройдёт. А ночью я отвезу её погулять, и тогда она станет совсем свежей.       Ночью я действительно отвёз Эвелин подальше от города, чтобы позволить нам обоим отдохнуть от изматывающей суеты и освежить мысли. Остановившись среди пустого и бескрайнего поля, мы вышли из машины, сели на капот и подняли головы к небу. Я вспомнил, что в последний раз мы с ней созерцали звёзды всего лишь несколько недель назад, на заброшенной ферме. Тогда я хотел утолить её глубокую печаль, которая на тот момент мне была ещё не известна.       Теперь же я хорошо знал причины печали моей возлюбленной и всё равно хотел утолить её. Почему? Я прекрасно понимал, что моя жестокость, моя бессердечность по отношению к Эвелин, мои попытки поиздеваться над ней и бешеное желание увидеть её слёзы — всё это было напускное. На самом деле я, вполне возможно, даже по-своему жалел её, мне хотелось знать и видеть, что она счастлива, а на её слёзы я по-прежнему не мог смотреть. Среди руин моего сердца, где-то под осколками, ещё яростно билось нечто маленькое, но горячее и крепкое, сильное и непобедимое. Это «нечто» оставалось для меня тем источником, из которого я черпал новые силы каждый день, источником, который поддерживал во мне жизнь. Это «нечто» я называл любовью.       — Я начинаю понимать, что каждую ночь вижу совсем другую вселенную, — сказала Эвелин, и я улыбнулся, осознав, что она возвращалась «в себя». — Вчера звёзды казались мне ледяными и мёртвыми, а сегодня я вижу в них бесконечный свет памяти.       — Вселенная всё та же, — ответил я, — это ты каждую ночь другая. Всё зависит от того, с какими мыслями ты обращаешься к вселенной.       — Я думаю, что звёзды очень мудрые. Они смотрят на Землю уже миллионы лет и знают всё, что здесь происходило, помнят всех, кто когда-либо жил здесь. А их свет — это свет памяти. Они будто светят для того, чтобы мы сегодня помнили о тех, кто был с нами вчера.       — Выходит, мудрые звёзды много знают?       — Они знают всё. Просто они одиноки и не могут поделиться с людьми своей мудростью.       — Как жаль, что люди не умеют разговаривать со звёздами, — вздохнул я, с прищуром глядя в небо. — Может быть, они рассказали бы мне, в чём смысл жизни.       Эвелин взглянула на меня со слабой улыбкой. Её глаза блестели тихой радостью.       — Жизнь имеет смысл только в самой себе, — сказала моя возлюбленная. — Посмотри на цветы, на реки, на горы — это тоже жизнь. Розы не спрашивают, для чего они живут, они просто наслаждаются своей красотой, своим ароматом и радостно цветут. Человек — часть природы, так зачем он спрашивает, для чего он живёт?       — А как же цели? — спросил я, пожав плечами. — Как же стремление к совершенству? Невозможно наслаждаться самим собой, если ты несовершенен.       — Ты очень сильно обижаешь природу, когда называешь её создание несовершенным. Человек уже рождается тем, кем должен быть. А стремясь к тому, чтобы стать кем-то, он теряет самого себя. Нам не нужны цели, Логан, мы просто можем быть счастливы тем, что живём и дышим. У нас есть всё, так что нам нечего желать. Желания делают людей несвободными, а жизнь — это свобода.       Я немного помолчал, раздумывая над её словами, после чего сказал:       — Получается, если мне нечего больше желать, я свободен. А если я свободен, выходит, я действительно живу. Не превращать свою жизнь в бесконечное следование от одной цели к другой — в этом, наверное, и есть её смысл. — Я снова помолчал и добавил: — Когда осознаёшь, в чём смысл жизни, не так уж и страшно умереть. Правда?       — В смерти, наверное, тоже есть свой смысл, — пожала плечами моя спутница. — Хотя живым он и недоступен, я думаю, что смерть — это ещё не конец. Я никогда не боялась умереть.       «Правда? — подумал я. — Странно. А я почему-то побоялся».       Я обнял Эвелин, чтобы ей было удобнее лежать, и она, положив голову на моё плечо, закрыла глаза. В тишине мы провели около пяти минут, после чего моя возлюбленная снова заговорила:       — Знаешь, а может, звёзды — это вовсе не память. Может, это символы разбитых сердец. Звёзды — это не исполнившиеся мечты, рухнувшие надежды, разочарования… Они на небе, очень высоко, потому что до них нельзя дотянуться. На них можно только смотреть и думать о том, что земля и небо никогда не сойдутся.       — Значит, у каждого разбитого сердца есть своя звезда, — ответил я. — А людей с разбитыми сердцами — миллиарды.       — И ты один из них, — шёпотом добавила Эвелин, может быть, полагая, что я этого не услышу.       Я долго и испытующе смотрел на неё, но она будто не замечала моего взгляда.       — Да, — тихо согласился я. — Моё сердце не может быть не разбито. В этом мире столько разных событий, столько разочарований, а сердце у меня всего лишь одно.       Я затаил дыхание, ожидая, что Эвелин сейчас же расскажет мне обо всём. Боже, в конце концов, она не железная леди! Она не может так долго молчать, это ведь так не похоже на мою милую, мою хорошую, мою любимую Эвелин! Но рассказать мне обо всём значило полностью разрушить всё, что мы с таким трудом воздвигли. А в эту ночь, лёжа в обнимку под россыпью серебряных звёзд, мы вдвоём были так счастливы, так счастливы… Неужели у неё хватит мужества всё это низвергнуть?       Моя невеста молчала, но я всё ещё ждал, что она заговорит со мной об этом. «Если она не расскажет, — мысленно загадывал я, — значит, очень меня любит. Если расскажет — значит, ненавидит».       В этой хрустальной тишине мы с ней засыпали. Я медленно погружался в сон и каждую секунду чувствовал, как обнимал Эвелин — мою любовь.       Любовь, которая навсегда стала моим врагом.