Без слов.

На месте старого Города ничего не осталось. Мать Горхон-река вышла из берегов, напитала кровью живые побеги Степи, плеснула влаги в нутро гулких, опустевших Боен, где остались лишь голоса призраков. Загрубевшие пальцы невысокого худощавого мужчины скользят по обжигающим руки пушистым побегам твири. Солнце красным золотом рассыпает оплавленные жемчужины света в воду, и журчит где-то пьяный от горько-терпкого яда савьюра ручей. Мужчина проходит по заросшим тропкам, по кладбищу, где могилы расколоты корнями и травой. Он вдыхает едкий, словно горечь уже сделанного им необратимого выбора, воздух. Он мог бы написать ей последнее, единственное письмо, где объяснял бы, почему покидает новый, сияющий город - дитя Многогранника, выросшее в его изломанной тени. Город, которому даровало жизнь его же решение. А он покидает его, будто стыдясь - тихо, тайно и смиренно, как вечный странник, который идет от дома к дому, пока не найдет своей неведомой мечты. Как тот, кто со свечой во время дня, словно безумец, ищет истину бессмертия до сих пор. Но нет. Что письма? Что слова? Вот они, бумажные кораблики, что лениво плывут по стоячей воде мертвой армадой в неизвестность. Вот они, так легко уносимые ветром и сжигаемые словами. Пропитанная горьким запахом Степь смыкает нехоженую тропу за спиной столичного ученого. Ее глаза - глаза древней богини, старше людей и всего этого мира, недвижно смотрят ему в спину с болью и осуждением. Щерится между плотных, диких стеблей - белоснежный бычий череп. "Зачем ты разрушил город? Зачем предал нас забвению? Дети Бодхо проклянут твое имя, ученый, и потерявшие дом Невесты прольют черные, полные гнева слезы во имя твоих неудач. Мы духи Степи. Мы не оставим тебя и когтями разорвем твою совесть, чтобы ты никогда не смог забыть наши убитые души, наши потерянные алтари, оскверненные и расколотые взрывами и ударами снарядов". Бакалавр Данковский бездумно, будто отыскивая ту единственную, способную удержать его здесь нить - ходит по разрушенному им старому городу, не задумываясь, что здесь все еще могут витать в воздухе ядовитые бактерии Песочной Грязи. Он заходит под своды Боен. Трое матерей - мать-Степь, мать-Земля и мать-Река, как трое Хозяек, напитали их стены семенами, живой подземной кровью и водой, покрыли невиданными до этого светящимися тавро. В знак о том, что они все еще живы, даже если сейчас Город поет хвалу творению рук сумасшедшего городского архитектора и Алой Нины. Он стоит во тьме, озаренной лишь тонкими корнями цепкого, источающего ледяной свет мха. Не будет писем, не будет слов. Не будет объяснений. Письма - прах. Слова ничего не скажут. Бумажные кораблики плывут по Горхон-реке и тонут в ее водоворотах, разбиваются на ее порогах. Марии не до его писем - она далека от всего живущего мира. Ее дух парит над новым Городом, словно комета - подобная великой драгоценности путеводная звезда, предвещающая горькую беду. Дикой, древней, обладающей собственным голосом, Степи - его письма не нужны тем более. ...но может быть, много лет спустя, много десятилетий вперед - когда Власти будут забыты и за старые игрушки примутся дети их детей, забывшие ужас Песочной Грязи - кто-то сделает его память свободной от воспоминаний о том, как его рукой, привыкшей лечить, а не убивать, был уничтожен целый город. Может быть, они придумают новые правила игры. Может быть, в этой истории даже мать Бодхо не станет ему врагом, и позволят его духу лететь черной птицей, свернуться на теплых камнях у земли мудрой змеей. Но сейчас есть лишь бумажные кораблики и память о грохоте чудовищных взрывов. Плывут кораблики, плывут по жилам Горхон-реки, и поглощает их черная вода.