100 кредитов

Сколько времени прошло со дня его «смертной казни»? Полгода? Год? Два? Дмитрий не знал. Новые условия выматывали его, превращаясь в бесконечность одного дня. Он не видел ни солнечного света, ни часов. Ориентиры сменились другими: сигнал подъёма, сигнал приёма пищи, сигнал идти на занятия. Снова приём пищи. Возвращение на занятия. Еда. Сон. Сигналы подчиняли режиму его и других людей в чёрных комбинезонах, в масках. Даже справление нужды было не по зову организма, а по определённому ритму сигнала, призывающему идти к нужнику. Он не мог перестроиться с одной жизни на другую в один момент. Это стоило ему многих сил, и в большей степени — духовных. Теперь он вне Системы, но представитель её У Дмитрия забрали больше, чем жизнь: право на самостоятельные действия, его код удален из списка воспитанников Единства по факту смерти, забрали лицо и удалили голосовые связки, заменив привычную рутину будней на датчик в голове, оповещающий, когда и что ему делать. На первых порах он обучался новому из страха умереть нефиктивно. Газовая камера с едким газом была фальсификацией, но тем ярче воспоминания о ней. Он цеплялся за желание жить из страха очутиться в ней вновь, затем эти ощущения смазались, заменив их привычным выполнением задач по инерции. Сейчас все скатилось до отлаженного механизма: подъём, еда, занятия… Порой Дмитрий сам себе напоминал робота сквозь призму подсознательного. Свободного времени не оставалось даже на пространство для собственных мыслей. Сигналы отобрали и эту малость. Но что он имел, когда был жив официально? Ровным счетом ничего. Любовь? Отказники все равны перед Системой, получая только лишь необходимое для полноценного функционирования организма и дальнейшей жизни в Системе как ячейки общества. Любовь не входит в этот список. Надежда на будущее? Тесты на его предрасположенность к работе всё решили наперед. Комфорт? Достигши шестнадцати лет, он воспользовался правом распоряжаться ПФ по своему усмотрению, поддавшись искушению, делая бесполезные покупки. Страх быстро исправил этот недостаток, заставляя неделями обдумывать, стоит ли та или иная прихоть, чтобы её воплотить. Возможность к общению? Его не радовало окружение, и он не стремился к разговорам. Свобода воли? Так или иначе, все люди — рабы современного мира. Еда? Природная еда — дорогая роскошь. Не всегда каждому по карману. Здесь, в замкнутом пространстве, их кормили превосходно, но вкус терялся под гнётом усталости от физической подготовки, и Дмитрий проглатывал пищу просто оттого, что «так надо». Мысли? Они всегда были наполнены тревогами. Имя? Он никогда не имел его. «Дмитрий» — клеймо, показатель, что он отказник. Оно дано ему лишь для удобства окружающих. Код — вот его настоящее имя, но так угнетавшее его. Элис? Его надежды были напрасны. От отсутствия родительской любви, объятий в детстве, слов одобрения, душевного тепла понимание этого чувства исказилось. Да и что может искусственная душа? Только то, что включено в её программу. Он ничего не потерял. Одна безысходность заменилась другой. Пришло время, когда Система решила, что он готов к выполнению первой миссии. Громко сказано. Мелкое нарушение. Нарушитель не сопротивлялся, и задержанный был незамедлительно доставлен в зал Суда без предварительного заключения. На помосте была другая Судья. Лет двадцати, но с таким же бесстрастным выражением лица, как у предыдущей, если бы не взгляд… Дмитрий узнал его: беспокойный и в то же время расслабленный. На помосте Судьи была Элис, но в другом теле механика или с другой головой. Он и ещё один представитель Контроля подвёл и усадил нарушителя в кресло, в котором прежде он сам успел побывать. Когда автоматика сковала тело преступника ремнями, Дмитрий отошёл в положенное ему место к стене у дверей, как ему велел голос в голове. Пока Судья задавала вопросы нарушителю, Дмитрий улавливал, что это именно она, хотя никаких доказательств у него не было, только догадки. Всё, что ему внушала Система, оказалось ложью. Смертников не умерщвляли, Судья — не человек. Закон говорит устами механиков. И его любовь, Элис, уже не та, оказавшись на помосте. Предыдущая Судья делала оговорки, её заменили. До отвращения простое объяснение всему произошедшему с ним. Ему захотелось заявить об этом во всеуслышание, чтобы те, кто увидят процесс, узнали обо всем. Вот только отсутствие голосовых связок не поспособствовало этому, а фразы из списка вариантов, услужливо предоставленные Системой в качестве прибора на руке, не расскажут ни о чём. И поверили бы ему, если бы он смог донести это обществу? Захочет ли оно знать об этом? Да и что бы это изменило? Люди ведь «рабы Системы», так? Дмитрий осознал, что если восстание роботов и свершится, то именно люди будут теми роботами — бесчувственной машиной разрушения, а на помосте Судьи их будет ожидать механик. Мир — лживое болото, и люди увязли в нём, не делая попыток выбраться, принимая вязкую топь за мощёные дороги. Он был один из них. Сейчас его глаза открылись, но он продолжает быть очередным молчаливым винтиком в Системе, пока последняя капля не переполнит чашу терпения. Но есть ли предел у терпения? Терпение — привычка, воспитанная в людях с детства, как и страх — лучший способ управления толпой. Душа Дмитрия окончательно сломалась. Больше не осталось места ни для каких тревог. Не осталось места для надежд и желаний. Не осталось места для Элис. Только ожидание часа, когда мясорубка Системы перемелет его в прах. Но так ведь проще. Проще жить без любви, души и без веры в чудо освобождения.