Галактика в огне

— Дарт Малгус, — Серевин кивнул голограмме. Он остановился напротив стола и сложил руки за спиной, ожидая ответного приветствия. Разумеется, не дождался. — Я сказал, что свяжусь с тобой сам, — пророкотал Малгус недовольно. — Это зашифрованный канал. Я использую восский код, который еще не смогли взломать наши шпионы. Было бы кому — когда Темный Совет распустил Разведку. Малгус кивнул, показывая, что при таких условиях согласен на короткую беседу. — На меня было совершено покушение. Элитный стрелок, причем имперский, — Серевин поднял со столешницы генератор и подкинул в руке. Гнев на лице Малгуса читался даже в подрагивающей полупрозрачной голограмме. И тяжелая ладонь Темной стороны словно сдавила Серевина на расстоянии. Не горло, нет. Легла на плечи, желая прижать к полу. Малгус не пытался угрожать ему — но ярость всегда имеет воплощение. А Малгус был одним из сильнейших ситхов, и его гнев не считался с расстоянием. Серевин повел плечами, устраняя угрозу, как будто сбрасывая плащ. — Значит, ты сделал ошибку. — Исключено, — Серевин бросил взгляд на бегущую строку во встроенном в стол экране. Система вычисляла координаты Малгуса. Он тоже шифровал сигнал, но использовал имперские протоколы, а значит, шанс на успех был. — Никто не знает, почему мы медлим. Я не говорил ни с кем об этом, ни разу с тех пор, как вернулся. — Никто не задавал вопросов? Серевин сделал свой голос слегка оскорбленным. Как лидер их мятежа, Дарт Малгус был вправе спрашивать — но не допрашивать. Кажется, он не понимал разницу или нарочно делал вид, что не понимает. — Разве что Мистики. Я бы назвал это невероятным достижением — мы заставили воссов испытывать нетерпение… — он смолк, вдруг припомнив одну деталь, но счел ее незначительной. — Все остальные получали однозначный ответ: приказы ситхов не обсуждаются. — Вижу, ты о чем-то догадался, — Малгус чуть наклонился вперед, — Серевин. О, он был кем угодно, варваром, воином, убийцей, но только не дураком. Не обладая проницательностью, нельзя строить планы по захвату власти. — Мой ученик, — задумчиво откликнулся Серевин, не видя причин лгать. — Кто на этот раз? Ты меняешь их слишком часто. Что поделать, если стандарты слишком высоки. Серевин улыбнулся. Не может быть, чтобы Малгус не знал о своих союзниках все до последнего штриха. Что это, неужели, примитивная проверка? — Дарт Идао. Он эмиссар в колонии талзов, действует от моего имени, пока я нахожусь здесь. Он узнал, что я возвращался на Дромунд Каас, и счел это знаком своего освобождения от обязанностей. Я знаю, что он был в поместье, и, не найдя меня там, оказался разочарован, и только. Мы долго говорили, и он, в том числе, пытался узнать, что я делаю на Воссе. Но мои отношения с учениками не должны тебя беспокоить, Малгус. — Дарт Идао. Я разберусь. — Малгус! — вспыхнуло неистовство в ответ на небрежное вмешательство в чужое, личное дело. Серевин повысил тон. Несколько секунд висела напряженная тишина. — Мои люди проверят его, — неохотно пояснил Малгус, хмурясь. — Идао был в особняке, он мог заинтересоваться нашей с тобой встречей. Никто из нас не превращал ее в тайну, — темные лорды всегда ведут игры друг с другом, — но ему могло прийти в голову сунуть свой нос глубже. Ты привязан к своему ученику, Серевин? — Нет, — скривился тот, — но если ты убьешь его, я убью тебя. — Ты бы попытался меня убить за любую свою безделушку, — напряжение в глазах Малгуса погасло. — Что не делает ее полезной. Я сообщу тебе, что моим людям удастся узнать. Илум. Серевин второй раз пробежал глазами по координатам. Сигнал Малгуса идет с Илума. Когда он поднял взгляд, голограмма уже погасла.

***

Талса-ко никогда не оставалась с ним, ей было чуждо понятие «нежиться в постели», какой бы ни была постель, а тело будто теряло чувствительность к ласке, хотя несколько минут назад отзывалось на любое прикосновение. Сначала Серевин злился, потом удивлялся, а потом привык. В отличие от любовных ночей, церемониальное распитие чая или разжигание огня, прогулки по рощам могли длиться вечность. Вечность с Талса-ко была приятна. Она не уставала говорить, у нее всегда была восская притча или легенда в ответ на каждый рассказ Серевина. Можно было спросить ее об архитекторе того или иного здания или корнях ритуала, и она охотно поясняла. Галактика за пределами Восса казалась ей сумбурной и во многом недалекой. Одно она понимала идеально: как тяжело сражаться десятилетиями и не иметь возможности убить противника. — Мир с гормаками невозможен, — говорила она, опираясь на видения, которые Мистики, в своей ненависти к соседям по планете, столетиями считали истиной. — Так же для многих из нас невозможен мир с джедаями, — отвечал Серевин. — Но мы стремимся к тому, чтобы воплотить свои желания любой ценой. Однажды она сказала, что полюбила его потому, что он был как восс. Воином без жалости и сомнений, осознающим мудрость видений. «У тебя, — сказала она, — свои видения. Твоя Сила ведет тебя. Только порой ты играешь с ней, а мы — никогда не играем». Это был лучший комплимент, который Серевин когда-либо слышал. Раз возможности Силы интересовали Талса-ко, он мог бы устроить любое представление, но она не любила жестокость, по крайней мере, не получала от нее удовольствие. Поэтому Серевин старался держать ее подальше от мелкой рутины жизни ситского дипломата. Она знала, но не видела, как он казнит и пытает, как отправляет своих солдат и агентов на совершенно недипломатические задания против Республики. Мистики тоже своего рода политики. Возможно, она даже догадывалась, что ему приходилось отнимать жизни воссов. Он сам сожалел об этом, но уважение к народу не значило, что он был сентиментальным. Как только Малгус начнет действовать, ради блага Империи умрут тысячи имперских солдат. Жертвы всегда есть. Талса-ко стала его проводником не только в мире восской культуры и истории, она показала ему путь через пылающие золотом чертоги Силы, которую знала сама. Серевин, по ее словам, сам напоминал тень-призрака в ней, зловещего, охваченного красно-лиловым пламенем. Там, где открывалась истинная природа каждого, он был не дипломатом, а зверем-убийцей. Который любил ее. Совместные медитации были прекрасными и изнурительными. Именно во время них Серевин с аккуратностью, точностью, скоростью и решительностью хирурга вмешивался в ее восприятие. Вкладывал мысли о грядущей победе, о воссах, принявших имперское подданство, об уничтожении врагов обоих народов. Он часто спрашивал себя, что она сделает, если однажды раскроет обман. Что окажется сильнее, ее любовь к нему или долг Мистика? И сам отвечал: разумеется, долг. То, что роднит воссов с джедаями. Тогда придется убить ее. Сердце Серевина бешено колотилось, когда он представлял, как сжимает меч, чтобы подарить ей быструю смерть, а потом понимает: смерть Мистика от светового меча вызовет множество вопросов. И мысленно перекрывает течение крови по венам, останавливает биение сердца, смотрит, как она падает... И — боль. Его боль. У Серевина была причина вкладывать все свое мастерство в те инъекции лжи.