Выжить и жить, взлететь, не пасть, Суметь удержаться на лезвии слова, Тропою эпохи сквозь тысячелетнюю грязь, Потом по стерне да по иглам сосновым.
Ее любовь к пасмурным осенним вечерам всегда заставляла кутаться в плащ, прятать лицо под капюшоном и отправляться бродить по окрестностям, смотреть, как небо чернеет от тяжелых туч, а ветер терзает деревья, срывая с них пожелтевшую листву. И это в ней всегда вызывало какое-то странное извращенное удовольствие. И она сама давно заметила в себе страсть к довольно странным вещам, и некое отвращение к совершенно обычным. Ей говорили, что она чужая. Что она жестокая. Жестокая? Может быть, в некоторых случаях, а так – нет, нет. Совершенно. Просто инстинктивно всегда ставила блок. Невидимый, образный: глаза опускала, хмурила брови и сжимала кулаки, всем видом говоря: “Не тронь меня”. Ей твердили, что она никогда не знала человеческих чувств. В ответ на это она лишь едва заметно улыбалась краешками губ. Чувства? Какой вздор! Кто придумал эту сказку для малолетних девиц? Но она и не спорила. Для чего? Тратить свои силы на то, чтобы пытаться переубедить тех, кого не переубедишь? Зачем совершать бессмысленные поступки, просто убивая на них свои силы и время? По крайней мере, так всегда убеждала себя сама. “Никогда не проявлять слабость, никогда не впускать в свою душу никого и ничто, что могло бы хоть как-то повлиять на логическое мышление. Навсегда отказаться от любых проявлений чувств”. Это твердила себе с малых лет. Твердила и прислушивалась к внутреннему голосу.***
Идти - не дойти, и петь - не допеть На лютом ветру, на последнем пределе. Все лишнее прочь, ты обязан успеть Зажечь свой огонь в самом сердце метели.
Она могла часами сидеть у теплого очага в праздничном зале Йоррваскра и слушать вкрадчивый голос, рассудительные речи старого Кодлака. Украдкой любоваться, как языки пламени отражаются в светлых, уже потухших глазах, и от этого зрачки казались багрово-красными. А тот, кто вызывал непонятное чувство спокойствия и радости, сидел напротив и взирал своими добрыми, безмерно глубокими светло-серыми глазами, на всех, кто слушал. И, казалось, что полностью вникает в эти речи лишь он один. Возможно именно тогда, когда Фаркас бескорыстно прикрывал ее, принимая все удары драугров на себя, Йенна начала понимать, что пойдет за этим нордом хоть на край света и отдаст свою жизнь, только чтобы снова увидеть эту улыбку, действительно идущую от самого сердца. Фаркас был нордом, но только увидев его, в ней уже начало просыпаться что-то из того, что она отказывалась принимать. Потому что никто и никогда так на нее не смотрел – с ласковой заботой, никто и никогда ей так не улыбался (да ей никто толком и не улыбался) – добродушно и по-детски наивно. Но в это же время она боялась слишком увлечься (не понимая, что уже бесповоротно влипла) и в дальнейшем просто не суметь скрывать свои чувства. Иногда даже казалось, что все вокруг их замечают и тайно смеются, но, скорее всего это было лишь разыгравшееся воображение. А потом, спустя какой-то жалкий месяц, что-то внутри Йен засело крепко и навсегда, сделав ее рабом светло-серых глаз, властного голоса и такой светлой души. Каждый раз боялась посмотреть в его сторону, опасаясь выдать чем-то свое влечение. Потому что “любовь” Йен не могла произнести даже в мыслях. “Любви не существует – закон природы”. Или же просто прошлое, обрамленное жуткими воспоминаниями. Там любви не было. Рядом с Фаркасом сердце колотилось быстрее, но он этого совсем не замечал. Это, конечно, хорошо, вот только отчего в груди так больно сжималось? - Хочу быть хорошим воином. Если хочешь им быть – ты лишен права на любовь, - как-то вскользь заметила она, глотая, казалось, такой ненавистный нордский мед. Фаркас на это только улыбнулся, положил руку ей на плечо и сказал: - Если нет любви – нет смысла сражаться. А без этого нет и воина. Все внутри сжалось до острой боли. “Главное – не подавать вида”. И уже с задумчивой усмешкой: - Нет, Фаркас… когда-нибудь ты поймешь, что это только мешает жить… И снова добрая, но теперь почему-то опечаленная улыбка.***
Где ты теперь, мой товарищ и брат? Кто-то упал, а кто-то вышел до срока, И из тех, кто в пути, ни один не вернется назад, Мы встретимся там, куда всем нам дорога.
Когда-нибудь она забудет. Дорога лечит от подобных воспоминаний. В дороге прошлого не бывает, есть только сырой ветер, грязные тракты и вечная опасность. Она надеется, что благодаря своему путешествию то самое чувство, заставляющее сжиматься внутренности, канет в небытие и застынет где-то на затворах подсознания. Словно этого и не было. Забудет. Возможно. Когда-нибудь… А сейчас остаются лишь ветер, задувающий в плащ, и мелкая дрожь, пронизывающая тело насквозь, точно так, как когда-то его пронизывал взгляд теплых светло-серых глаз. И стоя у ворот этого города, не оглядывается назад - не дай Талос возникнет желание вернуться. Продолжать выживать и жить за стенами города. Суметь удержаться. Она – одиночка. Полагаться только на себя и не доверять. - Я не хочу, - тихо, с наворачивающимися на глаза слезами, чтоб самой было еле слышно. - И не надо. Что-то надевает на шею, улыбается. - Без любви воин – не воин. Амулет Мары.Странники, дети звезды, Вечная жажда у кромки бегущей воды. Странники, эхо миров, Летящие в воздухе искры небесных костров. Странники, в мире года, Мы пленники века, сказавшие вечности "да".(с)