Кто-то

Лея проснулась от смутной тревоги, всколыхнувшей ее сон - так удар ногой нарушает покой мягкого ила на мелководье. Она села на кровати, прислушиваясь к себе. Пытаясь понять. Ураган образов понемногу оседал в голове, пока не остался один-единственный: не лицо и не имя, а нечто вроде символа, значение которого было понятно только ей. Отец. Девочка встала с кровати и надела удобные домашние туфли. Выйдя из комнаты, она без колебаний направилась в рабочий кабинет Его Величества. В спальне ему не снятся кошмары. Когда двери разъехались в стороны от ее прикосновения к настенной панели, Лея не стала включать свет. Заливавшее комнату лунное сияние и так позволяло ей без труда разглядеть короля, уснувшего прямо в кресле. Впрочем, если он и надеялся отдохнуть, не покидая рабочего места, расчеты его не оправдались. Бейл заметно дрожал, смуглые пальцы вцепились в подлокотники, лицо исказила гримаса старой боли. Подойдя ближе, Лея увидела, как шевелятся его губы. Он снова там. Принцесса осторожно положила руку на его плечо и встряхнула - вернее, попыталась встряхнуть, потому как для таких целей ее маленькой ладошки было явно недостаточно. Но разбудить его ей под силу. Только ей и Брехе. - Отец, - тихо позвала она. - Отец. Сильные мужские пальцы сомкнулись на ее запястье. Бейл Органа, коротко вскрикнув, раскрыл глаза и подался вперёд, словно пытаясь защитить кого-то, кому уже нельзя было помочь. Он тяжело дышал, на высоком лбу выступила испарина. Где-то на дне темных глаз светился ужас. Лея стояла рядом, не пытаясь высвободить руку, не мешая ему вернуться в реальность. Она знала, что нужно около пятнадцати секунд, чтобы он понял, где и когда находится. Торопить не имело смысла. - Что... Ох, нет, - проснувшись окончательно, выдохнул он и поспешно разжал пальцы. - Лея, это ты? - Ты снова заснул в кабинете, - девочка скрестила руки на груди. - Как же наш уговор? Органа коснулся лежавшего на столе светло-голубого шара, и тот взмыл над ними, загоревшись ровным бледным светом. Казалось, ему нужно было увидеть лицо дочери, чтобы поверить, что он действительно вернулся в реальность. - Я... - он посмотрел на разложенные на столе бумаги и сокрушенно покачал головой. - Прости, принцесса, сам не знаю, как это получилось. - А я знаю, - отрезала она. - Все от того, что кое-кто слишком много работает. Бейл улыбнулся и щелкнул дочь по маленькому носу. - А говорила, что не любишь эту сказку. - Мне не нравился эвок, - потирая нос, уточнила принцесса. - Он и вправду слишком много ел. Ей удалось вырвать у отца короткий смех, но глаза у него все еще были грустными. Она подняла ладони и положила их ему на виски. - Ты же знаешь, что ни в чем не виноват. Зачем так себя мучить? Содержание его кошмара было ей известно - он сам ей рассказал. В день, когда она родилась, сенатор Органа прилетел в Храм Джедаев. Он не догадывался, что происходило внутри, пока через заслон вышедших ему навстречу клонов не прорвался последний падаван. Он защищался до последнего, но на него было нацелено слишком много бластеров. Когда Лея смотрела на отца в минуты задумчивости, ей казалось, она видит в его глазах отражение вспышек и огонь светового меча - отголосок далекого, короткого и безнадежного боя между живой юной Силой и холодным, бездушным металлом. Бейл заставил себя улыбнуться. - Боюсь, когда-нибудь и тебе придется узнать, принцесса, - тихо сказал он, - что чувство вины селится в груди, не в голове. Лея поджала губы, не зная, что ответить. Король встал, охнул от боли в затекшей спине и от души потянулся. - Глуп тот, кто не слушает советов детей, - процитировал он одно из любимых своих изречений. Фраза принадлежала кому-то из его прошлого, из эпохи Старой Республики и Ордена Джедаев, но отец никогда не называл ей имени. - Мне уже четырнадцать, - с упреком заметила Лея. Бейл шутливо щелкнул ее по носу. - Успеешь еще состариться. А теперь иди спать, завтра принимаем больших гостей. Девочка с готовностью фыркнула. - Ты же это не серьёзно, да? - Увы, увы, - стараясь говорить небрежно, Органа приобнял дочь за плечи и неторопливо направился к выходу. - Политика, дщерь моя. Гранд-мофф, конечно, мерзавец и удивительно, как пол не прогибается под весом его эго, и я подозреваю, что он обо мне мнения не лучшего, но мы должны улыбаться друг другу. - Как долго? - порывисто спросила Лея, высвободившись из объятий, чтобы посмотреть ему в глаза. Они еще не дошли до двери, иначе таким разговорам не нашлось бы места: кабинет короля имел дополнительную защиту от прослушивания, которой не было в коридорах. - Как долго ты будешь метаться между Сенатом и повстанцами? И как долго мне ждать, прежде чем ты позволишь участвовать? Одного настольного светового шара не хватало, чтобы полностью осветить просторную комнату, и из сумрака выступали лишь черты лица Бейла. То, что они могли бы выразить, словно пряталось от света в глубоких тенях. - Я уже говорил тебе, как ты похожа на свою мать, принцесса? - после паузы тихо спросил он. Лея невольно отстранилась, чтобы и ее лицо не выдавало всего. - На этой неделе или вообще? - фыркнула она. - Да и не так уж сильно я на нее похожа. Она в четырнадцать управляла планетой, а я в игрушки играю. Органа только вздохнул. Не было смысла объяснять приемной дочери, что бластеры и книги по политической теории - это не совсем то, что можно назвать игрушками. Присутствие Падме где-то рядом ощущалось постоянно. Она мелькала в глазах Леи, в ее повадках, интонациях, даже в манере стрельбы. Она присутствовала в приватных разговорах девочки с приёмными родителями под кодовым словом "тётя" - потому что ни Дарт Вейдер, ни Император ни в коем случае не должны узнать, что мятежная сенатор оставила по себе ребёнка. По этой же причине никто не мог сказать, удастся ли Лее когда-нибудь навестить могилу родных на Набу. Однако если мать была рядом всегда, то о своем отце Лея знала только то, что он, наверное, был, а сейчас его точно нет. На все вопросы родители могли ответить только одно: сенатор Амидала держала свой брак и беременность в тайне, и имя мужа так и не было разглашено. В детстве Лее читали сказку о девушке в далекой-далекой Галактике, которая родила ребенка без отца. Со временем принцесса просто привыкла ставить свою мать на место сказочной героини, и этого ей хватало. По Падме она скучала, представляла свою встречу с ней и братом, писала ей письма, рисовала ее по памяти из своих давних снов, непременно уничтожая потом и письма, и рисунки. Падме была ее образцом, ее мученицей, личной святой. Лея была даже рада, что имя матери никогда не называется вслух - так оно казалось еще более священным. На фоне ореола, окутывавшего фигуру матери, отец казался бледной, условной тенью. Иногда Лея попросту забывала, что он когда-то существовал. Проводив короля до спальни, девочка вернулась к себе. Она уже знала, что до утра не заснет. До пробуждения ей снился хороший сон, а окончание разговора с отцом окончательно прогнали усталость. Заперев дверь, она села за стол, достала планшет, который использовала для текстовых записей, и положила ладонь на глянцевую черноту экрана, снимая блок своими отпечатками. Перед ней взмыло голографическое окно редактора. Бумагу во дворце не использовали, хотя Лея, при всей своей экологической сознательности, невольно восхищалась древним обычаем бумажной переписки: все эти конверты, марки, особенности почерка, сложности, с которыми письмо доставлялось от отправителя адресату - было в этом что-то трогательное, как и во всем древнем и забытом. Но, может быть, мертвые могут читать стертые электронные письма так же, как и бумажные, обращённые в пепел? Тонкие пальцы запорхали по клавиатуре. Лея не подбирала удачных выражений - она просто писала, что чувствовала. О своей тоске, о своих страхах, об отцовских кошмарах, о надеждах и последних событиях. Она писала обо всем, что, по ее мнению, было бы интересно узнать матери. Она передавала привет брату и в который раз спрашивала, почему он ей не снится. Она жаловалась на свои обиды, на надоедливых тетушек, глупых одноклассниц в школе мадам Весты и на саму школу. Она рассказывала о своих приемных родителях, о сводной сестре, внутренне удивляясь тому, что всякий раз ей удается вспомнить о них что-то новое. За окном уже забрезжил рассвет, когда принцесса закончила письмо. Она внимательно перечитала его, устраняя мелкие опечатки, подписалась, после чего приложила пальцы к губам и поднесла их к полупрозрачному экрану. Закрыв письмо, она коснулась его иконки пальцем и перетащила в папку, озаглавленную "Ï.Á.Í.". Она надеялась, что эта нехитрая кодировка ее собственного авторства защитит истинное предназначение папки от посторонних глаз. Письмо было готово к отправке. Лея замерла на несколько секунд, крепко стиснув зубы. Сидя спиной к окну, она чувствовала, как восходит солнце, и понимала, что надо торопиться. Совсем скоро рассеется спасительный сумрак ее спальни, и уже нельзя будет представить родную тень, притаившуюся по ту сторону полупрозрачного экрана. Сейчас это было легко: вон она, вечно молодая, вечно прекрасная, почти невидимая и почти осязаемая. Одного Лея понять не могла: почему, сколько бы она ни напрягала воображение, ей не удавалось представить рядом с матерью брата. Он не приходил к ней, и письма к нему не писались. Ее даже удивляло то, насколько сильно это ранит. Лея выдохнула, дважды коснулась пальцем папки и выбрала в ниспадающем меню функцию очищения. Письмо было безвозвратно удалено. А тем временем во дворце начинался новый день. Девочка чувствовала это по едва уловимым вибрациям, по тому, как изменилась, ускорилась циркуляция воздуха. Первыми встают слуги, потом секретарь отца, а королевская чета просыпается в шесть - то есть через полтора часа. Лея не так давно настояла, чтобы ее день начинался вместе с родительским, а не часом позже. Встав из-за стола, она юркнула под одеяло, чтобы немного подремать до прихода слуг. Пока глаза были открыты, она смотрела в дальний угол комнаты, куда в последнюю очередь добиралось рассветное солнце. Вот тень отступила к самой стене, вот побледнела от прикосновения розоватых лучей, вскинула прозрачные, дымчатые руки, словно прощаясь. И вот она исчезла, будто ее и не было. Люк редко злился. Уже проклюнувшееся подростковое тщеславие подсказывало ему, что он не из тех парней, которым к лицу гнев. Да и внутренней склонности к этому не было: мечтательный и эмоциональный, он мог досадовать, обижаться или просто обернуть все в шутку, но не злился по-настоящему. За исключением разве что совсем особых случаев. Гаечный ключ с размаху полетел в стену комнаты. - Это несправедливо! - крикнул мальчик, чувствуя, что должен кричать, иначе заплачет. - Какое он имеет право так обращаться со мной?! Тетя Беру глубоко вздохнула. "Неведомые силы, - подумалось ей, - когда я говорила, что в этом доме кое-чего могло бы быть и побольше, речь шла о деньгах, а не мужчинах с нежным самолюбием". Вслух же она сказала: - Люк, ты живешь под его крышей, под его покровительством... - Я не просил о покровительстве, не просил принимать меня! Вы не можете требовать с меня платы за то, чего я не просил! Что-то подсказывало ему, что тройное повторение одного и того же слова немного портит драматичность момента, но Люку было плевать. - То есть ты предпочел бы, чтобы тебя младенцем оставили в пустыне на растерзание хищникам? - мягко улыбнувшись, спросила тетя, и мальчик, не успев совладать с собой, решительно выпалил: - Да! В комнате стало тихо. Беру опустила глаза - ей не хотелось, чтобы племянник видел, как они влажно заблестели. Этим женским оружием она никогда не пользовалась. Люк тяжело дышал, словно только что с кем-то подрался. Гнев, как лихорадка, достигшая своего пика, медленно шел на убыль, оставляя по себе кислое послевкусие стыда. Он не чувствовал ни гордости, ни радости от осознания своей правоты. Ему уже было неловко за то, что сорвался на тете, которая вообще ни при чем, и наговорил столько жутких, злых глупостей. И неизвестно, сколько еще наговорит до конца разговора. - Если твой дядя хочет, чтобы ты оставался здесь до конца дня и не летал еще две недели, значит, так тому и быть, - спокойно сказала Беру, давая понять, что разговор движется к завершению. - Я попрошу его поговорить с тобой, когда вы оба немного остынете. - Не о чем разговаривать. Он даже не совсем мой дядя и уж точно не может быть мне вместо отца, - вырвалась у Люка мысль, которая уже пару часов зудела у него в голове, не давая покоя. "Заткнись, заткнись!". Он ничего не мог с собой поделать: его устами словно говорило что-то темное, засевшее внутри и не желавшее повиноваться. Он стыдился этого, но все равно не смог заткнуть себя прежде, чем вывалил эти злые слова на свою добрую тетю. Беру как будто даже отшатнулась. Ее мягкое лицо на секунду дрогнуло. Какое-то время оба молчали. Мальчик смотрел в пол, отчаянно соображая, как загнать сказанное обратно себе в глотку и подавиться им. - А я, Люк? - тихо спросила женщина. - Я тоже не могу быть тебе вместо матери? Лицо молодого Скайуокера горело огнем, но тут он набрался храбрости возразить: - Ты - другое. - Отчего же? - резонно спросила она. - Оуэн брат твоего отца, пусть и сводный, а я вообще не состою с тобой в родстве. Вообще-то родство дяди и отца казалось Люку фактом весьма относительным, учитывая, как мало они общались, но он решил, что и так уже наговорил достаточно. - Все равно. Люк подошел к своей пристенной кровати, лег и повернулся лицом к стене, ясно давая понять, что больше ни слова не скажет. Подавив еще один вздох, Беру вышла. Ее задели слова племянника, но зла она на него не держала. В конце концов, он не сказал ничего неожиданного. Когда ее шаги затихли на лестнице, ведущей наверх, Люк повернулся на спину и, заложив руки за голову, задумался. И почему он так сказал? Ясно, почему: для дяди он - подсобный рабочий. Родной отец не запрещал бы ему полеты за то, что случайно врезался в этот дурацкий влагоуловитель. Родной отец не запрещал бы готовиться поступать в Академию. Родной отец не талдычил бы с утра до ночи: не пялься на небо, урожай растет на земле, хватит витать в облаках... Нет, отец позволил бы ему самому выбирать. И тетя Беру позволила бы, будь она в этом доме главной. И вообще, она добрая, заступается за него и никогда не попрекает всем, что для него делает. Настоящая мать. Не то что этот... Он закрыл глаза и, по своему обыкновению, принялся мечтать: вот он вырастает, сбегает из этой пустыни, встречает чудом выжившего отца и они вместе творят какие-нибудь великие дела - возглавляют ряды повстанцев, спасают прекрасных мятежниц (от чего и зачем, Люк пока не знал, но сама перспектива вдохновляла), свергают Дарта Вейдера и самого Императора, а потом колесят по Галактике на своем боевом корабле, а люди на торговых флагманах шепчутся, провожая их благоговейными взглядами: "Это те самые отец и сын Скайуокеры". Правда, отец его не был военным, но вряд ли ему бы понравилось то, что творят имперцы. Он вздохнул. Вот ведь дурак. Правду Бигс говорит, если бы человек мог питаться мечтами, Люку вообще еда бы не понадобилась. Кого он обманывает? К тому моменту, как он сможет сам за себя решать, он будет уже слишком стар, чтобы годиться на что-то путное. Люк никогда не задумывался, почему в его грезах не находилось места для матери. Всего один раз в жизни - лет пять назад, когда ему приснился очень странный и очень грустный сон, - он попросил Беру рассказать ему об Аме - так звали его родную мать. Тетя долго молчала, прежде чем ответить: - Что я могу сказать? Они навещали нас всего раз, на похороны твоей бабушки. Я удивилась тому, какой Ама была красивой - такой, знаешь, словно родилась в бутоне цветка, как та девочка из сказки. "Слишком красивая", - так сказал мой свекор. Она держалась очень сдержанно, старалась не отходить от твоего отца - тот был убит горем. После этого они покинули Татуин, и я не слышала о них, пока не узнала, что они погибли. Вот и все. Он ничего не знал о том, кто были ее родители, где она встретила Энакина Скайуокера, есть ли у него, Люка, где-то родственники по материнской линии - только простое имя из трех букв и описание: "красивая, как дочь цветов". Этого было слишком мало, чтобы почувствовать связь с женщиной, что привела его на свет. И потом - почему она ушла? Умерла от горя? Неужели единственного сына на руках было недостаточно, чтобы справиться с потрясением внезапного вдовства? Неужели она так любила его отца, что на него самого любви просто не осталось? Другое дело - Беру. Она будила его по утрам, читала сказки на ночь, когда он был маленьким, ухаживала, если ему случалось заболеть. Когда Оуэн взъедался на него за что-то, Беру всегда вступалась. Она лучше самого Люка помнила дату его дня рождения, знала, что он любит из еды и какой починки требует его одежда. Она не надоедала с расспросами, если он хотел уйти по делам, и никогда не злилась, если возвращался поздно. Она всегда была рядом. Разве не это делает женщину матерью? На этом фоне первый и последний подарок Амы - сама жизнь - конечно, не терял значимости, и Люк чувствовал вину за то, что не тосковал по ней. Если бы она хоть что-то по себе оставила, хоть одно воспоминание - он ощущал бы, что она действительно когда-то жила. Его героем был отец: живой, настоящий, отражавшийся в его глазах, повадках и желаниях. Как Люк ни пытался, как ни корил себя, он не мог уравнять родителей ни в своих мыслях, ни в сердце. За занавесом, отделявшим его комнату от общего двора, раздались шаги. Люк решил, что это тетя несет ему ужин, но пришла не она. Одной сильной рукой удерживая поднос, Оуэн приподнял тяжелую завесу и опустил ее, войдя. Он выглядел как-то странно. Не сразу Люк осознал, что не помнит, когда дядя заходил к нему в последний раз. - Ну, это, - с непривычной робостью сказал он и бросил взгляд на поднос, словно боялся, что племянник его не заметил, - я принес тебе ужин. - Не пришлось бы, не запри ты меня здесь, - спокойно заметил Люк. Как ни странно, дядя не разозлился. - Ты можешь дуться, если хочешь, - он поставил еду на стол, - но нечего думать, будто это я из-за влагоуловителя, ясно? Его починить - два часа работы, завтра этим займемся. Люк нахмурился. Оуэн стоял к нему спиной, запустив пальцы в седеющие волосы, словно не зная, как еще объяснить причину своего гнева. Слова ему никогда легко не давались. Наконец он обернулся и тихо спросил, глядя куда-то мимо него: - Ты даже не понял, что мог умереть, да? Этот спидер дышит на ладан, ты потерял управление. Просто чудо, что не слетел с него на полном ходу или в стену гаража не врезался. - У меня все было под контролем, - упрямо возразил Люк, но голос у него дрогнул. Он действительно не думал, что его опекун сначала испугался, а уже потом разозлился. Тот только покачал головой. - Сам ведь знаешь, что несешь чушь. Пока не научишься думать о последствиях, про полеты можешь забыть. А теперь - ужинать и спать, молодой человек. Уже на пороге он обернулся и посмотрел на племянника - таким странным взглядом, который Люк ловил на себе очень редко и никак не мог понять его значения. Но, когда дядя наконец ушел, его накрыла новая волна обиды, на сей раз - совершенно нового свойства. Как это несправедливо, подумалось ему. Как несправедливо, что у них нет своих детей.