Чужой

Нам порой легче сделать вид, что ничего не было, продолжая строить из себя гордых и независимых. Нам легче скрыть всю боль внутри, надевая при всех маску жизнерадостного человека. Мы чаще сдерживаем слезы, доказывая всем, что мы сильные, что нам никто не нужен. Нам легче сдаться, чем признать свою ошибку. Нам легче спрятать нос, чем наконец-то взять свою же жизнь в руки и научиться жить честно, открыто, без слез и боли, с заботой и любовью.

***

А она пыталась. Пыталась переступить через эту черту «должного», пыталась быть другой. Когда ей хотелось смеяться она – смеялась, когда на глазах подступали слезы она – плакала, не скрывая и не стыдясь своих слез. А сейчас? Сейчас, он изменил ее, научил обманывать, скрываться, надевать маску счастливой Пелагеи, когда внутри все разрывалось от бессилия, непонимания, от предательства. Когда она соглашалась на эти «отношения», когда она впервые доверилась ему, в голове и мысли не было что все это дойдет до любви, которая не нужна ему, которая убивает ее. Она знала что у него жена, сын, но думала, что кроме дружеской влюбленности это не во что не перерастет, она клялась себе что не позволит. В итоге, теперь она избегает того, кто совсем недавно был самым лучшим, которого она еще недавно называла своим лучшим другом.

***

- Поль, я думаю нам надо поговорить, - забегая за ней в лифт, он все-таки собрался со своими мыслями. Если раньше он хотел, чтобы она думала, что он сильнее ее, что он не умеет плакать, что она всегда может положиться на него. Он привык скрывать свои чувства, которые до последнего не пытался понять, от которых он так долго бежал. Он никогда не любил что-то менять в жизни, он никогда не говорил никому о своих чувствах, он никогда первым не признавался в любви. Нет, он пытался, но тогда он был совсем мал, да и девочка отвергла его чувства, выставив все это на публику, школьную публику. Потом над Витей долго смеялись одноклассники, которые, как тогда ему казались, слишком малы, чтобы понять весь вкус любви. А он большой, он понял, его - нет. Поэтому в этом плане, где-то там внутри него, застрял маленький Витя, который боится ошибиться, который до сих пор боится насмешек и невзаимности. Да-да, может это и глупо, но рассказывая о своих отношениях, он считает, что все это не взаимно и он обязательно облажается. Даже рассматривая их брак с Катей, в любви первой призналась Яна. Да-да, не он, как следовало бы, не она, а просто посторонний человек, который по вечерам выслушивал все Димины переживания, который в итоге не выдержал и открыл двоим глаза. Наверно, именно поэтому Рудковская была столь негативна к Пелагее. Наверное, именно поэтому она так полюбила Катю. Но сейчас у Димы нет того «помощника», который мог бы помочь, подсказать, посоветовать, да и он уже не маленький. Отец как-никак, обязан быть настойчивым, должен был научиться говорить «люблю», - Ты, наверное, не поверишь, но это слишком трудно, - начал он, переведя дыхания после своего короткого спринта за блондинкой. - Молчи, - одними губами прошептала Пелагея, отворачиваясь от него. Ей было легче его слышать, чем видеть глаза, которые теперь, не скрывая любви и надежды, смотрели на нее, прожигая насквозь ее тело. Он не услышал, но она поняла, поняла все о чем он так долго думал, поняла к чему была эта смертельная пауза, за которую она успела «наглядеться» на него за весь тот месяц разлуки. Кажется, еще вчера она мечтала, ей снилась встреча с ним! Что они неожиданно встреться в одном из коридоров здания, в буфете, на площадке, в гримерке Градского, черт возьми, в которой Аксюта давал им наставления. Мечтала, что они просто встретятся глазами, все поймут, а дальше все, как в прекрасной сказке, принц целует ее, она все прощает и в конце: «жили они долго и счастливо». Но нет, в жизни она более гордая, а он, почему-то за каких-то тридцать дней стал робким и неуверенным. Её женская гордость и его мужское самолюбие рушили все ее сны, а эти ненужные взгляды, стали дождем, смывающим все мечты и надежды, оставляя после себя всю ту же гордость, все то же самолюбие. - У меня было много времени, Поль, - обхватывая ее лицо своими руками, он наконец-то заглянул в ее глаза, он наконец-то заставил ее посмотреть на себя и молча, не произнося не слова, рассказать ему все. Он просто стоял, всматриваясь в эти серо-зеленые глаза, из которых вот-вот потекут слезы. Она стояла, затаив дыхание, в ожидании того самого поцелуя. Утверждения, которыми она «кормила» себя все эти дни – ушли куда-то далеко, теперь она лишь надеялась, что, быть может, теперь игра будет на ее стороне, может быть, он все же понял. Но нет, дверки лифта открылись, возвращая все утверждения, весь мозг и разум. - Не стоит, Дим, правда, - тихо проговорила она и, отпустив его руки, она лишь кротко взглянула на него и, переступив ужасное желание быть рядом с ним, она все-таки вышла из лифта, оставляя его одного. Конечно, ей легче переступить желание быть счастливой, чем гордость. - Черт! – как только Билан покинул лифт, не жалея ни себя, ни гримеров, которым придется замазывать ссадины, он со всей дури ударил о стену, не найдя лучшего варианта, чтобы хоть как-то успокоиться. Он хотел, он был готов, она хотела, она поверила, но какая-то нелепость, случайность, кажется, разрушила все, что только можно. Ведь он теперь не решиться, не сможет второй раз войти в эту реку, переступив детский страх. А она, как только услышала глухой стук, замерла на месте, вновь не решаясь обернуться. «Что же ты делаешь, Дурачок?» - мысленно спросила она его, понимая, что он все равно не услышит, он все равно не прекратит. - Что это с ним? – вдруг откуда-то к блондинке подскочил другой «лучший друг», за которого сейчас она была готова цепляться всему руками и ногами, которого она сейчас была готова молить нести хоть какую-то чушь, лишь бы он вновь отвлек ее, лишь бы он вновь стал ее димозаменителем. Хотя бы на время, пока не уйдет «оригинал», - Поль, привет говорю, - обжигающий поцелуй на ее щеке, заставил ее отвлечься, покинуть мир собственных раздумий и терзаний. - Только не сейчас, пожалуйста, - тихо прошептала она, глядя на своего до безумия влюбленного друга, пытаясь хоть краем глаза взглянуть на Билана, который, увы, воспринял все не так, который уже ушел. Сейчас всё смешалось в одну большую кучу проблем, которая вновь обрушилась на неё. С одной стороны – он. Такой родной и любимый, такой желанный, но чужой. А с другой – милый парнишка, который прожигает ее зелеными глазами, моля, показывая, что он любит, что он надеяться на то, что когда-нибудь лед внутри этой блондинки растает и она все-таки впустит в своей сердце. Да, только вот внутри у нее не лед, а грязь, оставленная другим. - Что, прости? – спросил Влад, пытаясь приобнять подругу, которая продолжала смотреть в его глаза, выискивая хоть каплю ненависти к себе, каплю отвращения. «Как ты можешь быть таким влюбленным?» - и вновь вопрос в некуда! Он постоянно звонит, постоянно рядом на репетициях или каких-то публичных появлениях, о них уже ходят слухи и сотни вопросов «кто это?», но она предпочитает делать вид, что ничего не понимает. Ведь она и сама не разобралась кто он для нее, и лишь вопрос: «А может дать ему шанс?» все чаще наталкивает ее на мысль, что он бы мог прекрасно стать заменой, заполнить пустоту внутри. - Говорю, пошли, а то опоздать можем, - сказала Пелагея и, вновь выбравшись из нежеланных объятий, она убежала к себе, вновь.

Ей, наверное, легче бежать, чем любить. Ему, наверное, легче сдаться, чем вновь признаться.