Останься со мной

Правда или ложь? Это становится нашим с Питом развлечением. Возможно, это глупо, но, похоже, Пит становится счастливее, когда мы снова и снова затеваем эту игру. Она напоминает ему о семье. Я знаю, что родители и братья никогда не любили его, так, как любят меня Прим или мама, но Пит любил их. И меня греет мысль о том, что со мной он становится не таким одиноким. Я хожу по острию ножа. Колючие взгляды Хеймитча не устают напоминать об этом, да я и сама это знаю. Если вдруг однажды Пит спросит о чём-то, чего ему не нужно знать, я всё равно не смогу солгать ему. Таковы правила. Мы задаём друг другу сотни вопросов в столовой, между тренировками и – шёпотом – на совещаниях в Штабе. Мы узнаём друг о друге десятки мелких подробностей, которые не удосужились узнать во время Голодных Игр или Тура Победителей, но никогда не говорим об Играх. Но однажды Пит останавливает меня после тренировки и, внимательно глядя своими голубыми глазами, спрашивает: - Ты целовала меня на Арене. Правда или ложь? Задыхаюсь от неожиданности, а он всё смотрит, смотрит, прожигая своим взглядом моё сердце. Мне хватает пары секунд, чтобы понять смысл сказанного. Пары секунд, чтобы страх затуманил разум. И всё же я не могу солгать ему. - Правда, - выдавливаю из себя, разворачиваюсь и убегаю. Я несусь по серым бетонным лабиринтам, не разбирая дороги. Страх подстёгивает меня. Ожидаю звуков погони, но ничего не происходит. Влетаю в отсек Хеймитча и захлопываю дверь, прижимаясь к ней всем телом, как к последнему своему спасению. В коридоре по-прежнему царит мёртвая тишина, и я стараюсь не думать о Пите. Ментор поднимает голову от каких-то записей и с удивлением смотрит на меня. - Пит помнит, что мы целовались на Арене. С минуту мужчина недоумённо хмурится, а затем его взгляд гаснет. - Ты никогда не подчиняешься приказам, правда, солнышко? – устало спрашивает он, потирая переносицу. Это я виновата. Моё эгоистичное желание быть ближе к Питу вышло боком для нас обоих. Теперь с ним сделают – что? Изолируют? Убьют? Сведут с ума окончательно? А я буду казнить себя до конца своих дней. Кто-то однажды уже сказал так про меня. Кто? Когда? Почему? Я пытаюсь вспомнить, но не могу. Я могу думать только о Пите. О нас. Но нас нет. Есть я. Есть Пит. И есть переродок, жаждущий моей крови. И в этом мире есть место только для двоих из нас. Хеймитч окидывает меня странным взглядом, смысл которого я не желаю понимать, и выходит из комнаты. Проходит, кажется, много часов прежде, чем ментор возвращается. На его лице усталость и что-то похожее на скорбь. - Ты где был? – спрашиваю я, поднимая на него взгляд. - В больнице. Мои брови удивлённо взлетают вверх. Я боюсь того, что скажет Хеймитч в следующую минуту, но мне нужно это услышать. - Питу вводили лекарство, - сев рядом со мной, произносит он. - Каким-то образом отдельные воспоминания о тебе начали возвращаться к нему. Никто не знает, почему это случилось. Никто не знает, какие бы последствия это принесло. Кажется, - голос ментора немного теплеет, на его лице появляется грустная полуулыбка, - он даже не понял, почему ты сбежала. Он всё ещё ждал твоего ответа, когда пришёл я. Подавляю желание зажать уши руками, потому что слова Хеймитча причиняют мне почти физическую боль. Того, что он сказал, вполне достаточно, чтобы расплакаться, и я чувствую, как горячие слёзы катятся по моим щекам. Того, что он сказал, с лихвой хватит для того, чтобы я себя возненавидела. И я уже ненавижу себя. - Зачем ты сказал им? – хочу накричать на него, но из моего горла вырывается лишь шёпот. - Я должен обезопасить вас. Каждого из вас. Я больше не могу выбирать между вами, Китнисс. И самый лучший способ сделать это – сказать правду. Правда или ложь. Даже такая безобидная игра может перевернуть мою жизнь. Игры никогда не закончатся. Какое-то время мы молчим. Я плачу, изредка слыша в тишине собственные всхлипы. Хеймитч не пытается успокоить меня, и я понимаю, что сама виновата в этом. И в том, что случилось с Питом. Я приношу зло. Ничего, кроме зла. - Что теперь будет? –еле слышно лепечу я. - Ничего не будет, Китнисс, - теперь в его голосе не просьба, а сталь. Он больше не намерен упрашивать меня, а затем успокаивать, когда я разрушаю всё, поступая по-своему. И, наверное, Хеймитч прав. – Я же просил тебя… Тем лекарством, что дают Питу, нельзя злоупотреблять! Это экспериментальный препарат, он до конца не изучен, и его последствия тоже. Но мы не можем допустить, чтобы он сорвался и погубил и тебя, и себя. Это в твоих силах, Китнисс. Я всё понимаю: ты хочешь быть с ним, но… Если ты хочешь помочь Питу, ты, прежде всего, должна слушать меня! Он хочет сказать что-то ещё, но я жестом останавливаю его. - Я всё поняла, - слёз больше нет, я сглатываю комок в горле и поднимаюсь. – Я больше не допущу такого. Хеймитч протягивает ко мне руку, но я уворачиваюсь от его прикосновений. Мне не нужна его жалость. Мне не нужны его наставления. Я справлюсь со всем сама. Выйдя из комнаты ментора, я бреду в свой отсек. По сторонам не смотрю, но всё равно замечаю движение там, где находится дверь в комнату Пита. Моё сердце рвётся к нему, но я заставляю себя пройти мимо, войти в свой отсек и крепко запереть дверь. Я должна держаться от него подальше, если действительно хочу спасти его. А это то, чего я хочу.