Житейское море или сказ о буднях городской Тульской больницы

      В вашей, отдельно взятой семье приключилась катастрофа. Илья Анатольевич заболел. Гриппом. И Женька заболела. Поэтому ты из счастливой, довольной жизнью женщины превратилась в медсестру на дому. Вот Галю бы сюда. Но Гале некогда. Степан с Вовкой тоже подхватили ОРЗ. Эпидемия, однако.       Только Вячеслав Александрович ничего не подхватил. — Зло бессмертно, — пошутил Илья Анатольевич в перерывах между кашлем в ответ на твои стенания, что зам. главврача не дает тебе спокойно жить, — но если хочешь, я его заражу!       Вячеслав Александрович, ввиду отсутствия зав. отделением спускает всех собак на тебя. Ну и на Олю. Оля вообще — вечная груша для битья. Персональный тренажер для Вячеслава Александровича. В мастерстве подколов, придирок и ехидства. Впрочем, Оля, за годы работы с Маминым, воспитала в себе великое японское чувство — терпения. И пропускает его замечания мимо ушей. Ты так не можешь. Мамин постоянно рассказывает тебе гадости про Илью Анатольевича. Единственное твое желание — засандалить ему чем-нибудь тяжелым по голове. — Может лучше на киллера скинемся? — шутя, вносит рацпредложение Ольга за чаем в ординаторской. — Ольга Михайловна, я все слышу, — как черт из табакерки появляется в дверях Мамин. — Кто бы сомневался, — бормочет еле слышно Ольга.       Дома — лазарет.       Илья Анатольевич лежит под двумя одеялами и бесперебойно сипит кому-то в телефонную трубку про остеосинтез внутреннего надмыщелка — винтом. Кто-то — это зав. травматологии, который без Ильи Анатольевича как без рук.       Где-то там же, в одеялах, лежит Женька и, глубокомысленно глядя в потолок, жует бумажный носовой платок. Сопли зажевывает. Вокруг кровати на полу тоже бумажные носовые платки. Лежат как первый снег. Красивыми хлопьями. На тумбочке около кровати — фантики от конфет, полтарелки детской каши, огрызки от яблок. Грипповирусный Илья Анатольевич — это стихийное бедствие. Потому что, как оказалось, лечиться он не любит. Вот вообще не любит. И не будет, не уговаривайте. И микстуру пить не будет. И уколов не надо. Само пройдет. Может быть. Твоя теория про врачей, из которых получаются самые ужасные пациенты — в действии. — А что это за таблетки? — интересуется в очередной раз Илья, рассматривая выданную тобой горсть пилюль, — А вот «Арбидол» — это же ерунда полная. Ты же хирург, а не терапевт, ты не можешь меня лечить. И вообще, грипп — не лечится. Это же вирус! — просвещает тебя как первокурсницу медицинского института Илья Анатольевич. В перерывах между кашлем и ответом на телефонный звонок. Тебе страшно хочется в него чем-нибудь запустить. Тяжелым. — Я тебе Мамина завтра вызову! На дом! — угрожаешь ты Илье Анатольевичу. — Не надо Мамина, — пугается Илья, — я от него еще не отдохнул. — Снимай штаны! — бодро командуешь ты, вернувшись из больницы после трудового дня. Уколы-то делать надо. — Зачем это? — невинно спрашивает Илья Анатольевич, — я еще не вылечился, я тебя заражу. Медленно стягивает пижамные штаны и трагически зарывается лицом в подушки. Чувствуешь себя средневековым палачом. — А-а-а-а, больно! Дай я лучше сам! — орет Илья Анатольевич, хотя ты еще ничего не делала. Даже лекарство из ампулы не набрала. — У меня там гематома, наверное, — вертясь в разные стороны, безуспешно пытается разглядеть свою филейную часть Илья Анатольевич после процедуры. Иголка — самая тоненькая. Уколы ты делаешь хорошо. До него, по крайней мере, никто не жаловался. — Как я буду жить с такими синяками?! — с пафосом вопрошает он тебя. — Я же тебе нравиться перестану, ты же меня разлюбишь! — Илья Анатольевич, будьте мужчиной! — отвечаешь ты ему. И, «забыв» про вирус, утешаешь поцелуем. Долгим. Иначе так и будет «стонать».       Один объект обработан. Следующий на очереди — дочь Евгения. Дочь Евгения, несмотря на насморк и кашель, бодра и весела как молодая антилопа. Полчаса вдвоем резво бегаете за ней по всей квартире в попытке всунуть лекарство. -Не-е-е-е-ть, не будуууу, не хачуууу, — орет изловленная в дверном проеме дочь, вырываясь у тебя из рук. Илья безуспешно пытается засунуть сироп в зажатый рот. Засовывает. Хитро глядя на Илью, дочь выплевывает сироп. Прямо тебе на одежду. Конечно, кто ж в доме главный враг. Ты! Победно смотрит на тебя. — А вот и не проглотила! — как сказали бы в «Ералаше».       Укладываешь всех болящих спать. В три часа ночи бредешь к холодильнику. Зачем-то решила сесть на диету. Днем сидишь. А ночью — ешь. Есть-то хочется. Илья Анатольевич бредет в том же направлении. Встречаетесь у холодильника. Искренне удивляетесь нежданной встрече. Радуетесь, что обрели друг друга в темной страшной квартире. — Если вы едите по ночам — не расстраивайтесь, значит, вы — ночная жрица! — Илья Анатольевич не может обойтись без шуток относительно диеты. Он против порчи твоего желудка разной ерундой вроде диет. Потому что, ты и так красивая. Это он так сказал. — Сам ты жрица! Вернее, жрун! — отвечаешь ты, — тефтельки будешь? — Да! — радостно отвечает Илья, как будто его месяц морили голодом.       Сидите на кухне до пяти утра. Подъедаете остатки провизии из холодильника, обсуждая схему лечения эрозивного гастрита желудка. Ночь явно проходит не зря.       Утром — еле продираешь глаза. На часах — двенадцать. С трудом соображаешь «двенадцать» чего — ночи или дня. Останавливаешься на «дня». Опоздала. На четыре часа. Мамин съест с потрохами. Вернее — со вчерашними тефтельками, картошкой, курицей и пирожными. Больше, кажется, вы ничего не ели? Или ели?       Бежишь на кухню. На столе — записка: «Отдыхай! У тебя — выходной, а я — ушел на работу. Завтрак на плите». Открываешь крышку сковородки. Еле сдерживаешься, чтобы не зарыдать от умиления. На сковородке — вусмерть ужаренное яйцо и одинокая тефтелина. Тоже ужаренная. Илья Анатольевич — «отменный» кулинар, и всегда может порадовать тебя чем-нибудь романтическим. Ужином, там, или завтраком. Как получится.       Выходной так выходной. Падаешь обратно в постель. Через час просыпаетесь. Ты и твоя совесть. Совесть подсказывает, что хоть и выходной, надо ехать в больницу. Кадров-то у вас как всегда не хватает, мало ли что. Гали опять нет — взяла отпуск — Степа же болеет. — Ему же нос вытирать нужно, — додумываешь ты про себя. — Надо предложить в ФСС новый вид отпуска — «Отпуск по уходу за мужем». За блудным. По вашему отделению ходят интенсивные слухи, что Степана часто видят с Евстратовой. Той, что из гинекологии. Хорошо, что это все не с тобой. И тебя не касается. И не коснется — ты почему-то в этом уверена. — Я тебя не люблю, — сказал тебе как-то Илья будничным голосом. И все внутри оборвалось. — Я тебя не люблю — я тебя обожаю! — добавил он, обнимая и радуясь произведенному эффекту, отразившемуся на твоем лице.       Прибываешь в больницу. В коридоре Мамин рассказывает Марье Васильевне про то, какие все непрофессиональные идиоты — и ты, и Оля, и Илья Анатольевич, который в очередной раз взял на стол неоперабельного больного. Вот прямо час назад и взял. — Вячеслав Александрович, Вы других свободных ушей не нашли? — интересуешься ты, подходя к «руководителю». Марья Васильевна смотрит на тебя с благодарностью и уходит. Спасается бегством. — «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», — думаешь ты про себя словами классика. Из вашей операционной к телефону летит Изабелла. «Белка-летяга» — в шутку между собой называете ее с Ольгой. Звонит в травматологию, требует принести титановый штифт штыковидный четырехгранный. -Нормальный только, — на слове «нормальный» Белла делает ударение. — Что случилось то? — интересуешься ты у летящей обратно медсестры. — Штифты заказали некачественные — Илья Анатольевич никак поставить не может. Уже второй гнется. Больной критический, а Илья Анатольевич злой, — на бегу тараторит тебе она.       Ничего нового, все как всегда. Закупками же Вячеслав занимается, а у него экономия — на первом месте. Плевать, что штифты гнутся, градусники бьются, и переносной аппарат УЗИ уже не работает, хотя куплен месяц назад. На бумаге все эффективно и работоспособно. Чудесно, одним словом. Облздраву нравится, и то хорошо.       Идешь в операционную — вдруг нужна будешь. Пациент — семнадцатилетний мальчик. Выпрыгнул из окна. Потому что девочка попросила. В знак доказательства любви. — Семнадцатилетние мальчики, иногда, хуже пятилетних, — отвечаешь ты Белке на повествование о пациенте. Белка топчется рядом — не моется. Там еще одна медсестра есть — из травматологии.       Стоишь за стеклом — смотришь, как работают. Илья, зав. травмы, Велехов. Неразлучное трио в борьбе с переломами. Тебя не видят.       Илья — за главного, хотя зав. травмы старше на двенадцать лет. Илья — опытнее и талантливее. Все это признают. Велехов вообще ему в рот смотрит, хотя ровесник. Стоишь — не замечаешь времени.       Взгляд на часы — три часа уже прошло. Надо бы идти — может там нужна. Не можешь. Не можешь уйти. — Если нужна — позовут, знают, что ты здесь, — находишь себе оправдание. И остаешься. Проходит еще час. Не замечаешь. — Вытаскивайте штифт, попробуем по-другому сделать, — командует Илья Анатольевич. Хоть и не получается ничего. Ты снимки видела — там бы ни у кого не получилось. Даже у Ланского в Москве со всей новейшей аппаратурой. Из операционной — обрывки фраз: — Илья, здесь все равно никак, не надо, здесь нужен… — это зав. травмы. — Я вручную попробую, я как-то делал и без аппарата, — это Илья. — Круто! Получилось! Илья, получилось! Дальше давайте! Что с сердцем? — это Велехов — Дефибриллятор, быстро! — опять Илья. Оля с дефибриллятором. Разряд. Еще разряд. Когда работает реаниматолог, у хирургов — перерыв. Медсестра вытирает пот Велехову. Илья разминает шею. Вертит ей в разные стороны. Скользит взглядом по стеклу. Замечает тебя. Ты волнуешься за него больше, чем за себя. Проще самой прооперировать, чем смотреть, как это делает другой. В особенности — он. Встречаетесь взглядами. Смотрите друг на друга. Не отрываясь. Смотрели бы вечно. Тебе на ум приходит сцена встречи Штирлица с женой в кафе «Слон». Из культового фильма. Не меньше. Илья Анатольевич отводит взгляд и поворачивается к операционному столу. Собран. Сосредоточен и серьезен. Проходит еще полтора часа. Ты стоишь, не шелохнувшись. Как постовой у Мавзолея в Москве. Или они не стоят уже там? Операция закончена. Успешно. Жить будет. Илья Анатольевич выходит из операционной опустошенный. Как будто только что на Олимпийских играх победил. Он Смерть победил. И выиграл — Жизнь. Это важнее Олимпийских игр. Важнее всего. С отсутствующим видом бредет мимо тебя к выходу прямо в медицинском фартуке, бахилах и маске. — Илья Анатольевич, Вы куда? — звонко окрикивает его Белка. Одеть — раздеть врача — это ее обязанность. — Иди, я сама, — машешь ты ей рукой. Снимаешь с него маску. И фартук. Как Ромку в детском саду раздевала. Обессиленный. Еле стоит на ногах. Обнимает. Опирается, чтобы не упасть — не долечился, а семь часов у операционного стола стоять — это не в офисе бумажки перебирать. В голове у тебя проскальзывает мысль. Новая. Важная. Не только он для тебя — опора, но и ты — для него. И в прямом, и в переносном смысле. Раньше ты об этом как-то не думала. Оказывается, женщине, как и мужчине, очень важно знать, что она для кого-то — все. И с ней получается то, что без нее ни у кого не получается. Даже у Ланского. Он догадывается, о чем ты думаешь. — Да, без тебя я бы не смог. Сколько ты простояла-то? — тихо спрашивает он. — Неважно, пойдем уже, — отвечаешь ты. Знаешь, что если нужно будет, еще столько же простоишь. Чтобы он смог, и у него получилось. У вас получилось. Молчите.       На скандал в ординаторской сбегаются даже пациенты. Илья Анатольевич после операции находит в себе силы, чтобы сообщить Мамину, все, что он думает о его руководительских способностях. И о способностях осуществлять госзакупки в том числе. Требует закупить новые штифты. И впредь советоваться с профильными специалистами при заказе расходного материала. Штифт, поставленный пациенту, покупали на ваши деньги. В самой больнице нормальных штифтов не нашлось. Мамин позиций не сдает. Формально он прав. Кто цену выгодней предложил, тот и поставляет материалы. — Скоро доплачивать будем, чтобы на работу ходить, — обсуждаете вы с коллегами в ординаторской сложившуюся ситуацию. Оля постоянно покупает за свой счет миорелаксанты для операционной. Своих у больницы — нет. Или есть, но не для вас. Для вас — нет. Илья Анатольевич, вот, штифтами затаривается впрок, а Галя — бинтами и зеленкой. Тяжела и сурова жизнь провинциальной больницы.       Ночью у тебя опять свидание с Ильей. Романтическое само собой. У холодильника. Доедаете остатки курицы и торт. Запиваете кефиром. Большинством голосов решаете прекратить практику ночных приемов пищи. Навсегда. — А я уже вылечился совсем, — радостно сообщает тебе Илья Анатольевич на предложение сделать последний укол. — Ага, работа — вот лучшее лекарство! — констатируешь ты. Довольные жизнью и собой вы отправляетесь в спальню отмечать выздоровление.