Житейское море или сказ о буднях городской Тульской больницы

      Год спустя. Стоит бледно-зеленый. Держит за руку. Молчит. Почти плачет. Час назад у вас родилась дочь. Только сейчас понимаешь, почему он не хотел, отказывался, спорил, убеждал, что ему этого не нужно. Боялся тебя потерять. Совсем.       Назвали дочь Евгенией, точнее он назвал, ты была против. Не спускает ее с рук. Сам встает по ночам, когда не на дежурстве, сам моет, гуляет и меняет подгузники. Если была бы возможность, кормил бы тоже сам. Зато у тебя появилась возможность выйти на работу, а не сидеть в декрете до пенсии.       Восхищенно-недоуменные коллеги оценили преображение. Две недели после выхода ты веселилась от шушуканья за спиной. Было все: от ехидного «Совсем бабка с ума сошла на старости лет детей рожать» — от Вячеслава Александровича, до скрипучего «Правильно все сделала, так и нужно, вон как помолодела» — от Марьи Васильевны. Мнения разделились. Кардинально. Степан разглядывал с интересом, обсуждая вновь поступившего суицидника. Галина тревожно разглядывала Степана, высунувшись из сестринской. Ничего не изменилось.       Приезжал на каникулы Ромка. Опять с новой девушкой. В первый день брезгливо — осторожно разглядывал сестру. Через неделю готов был везти ее с собой, хоть в багаже. В залог предлагал оставить привезенную из Москвы девушку.       Евгении Ильиничне год. На семейном совете решено съездить в Москву — в цирк. У тебя отгул, у Ильи Анатольевича ночное дежурство и отгул. Наконец-то побудете втроем. Просто семьей, а не семьей врачей.       Подъезжаешь к больнице. Выковыриваешь из машины орущего ребенка. Идешь в приемное отделение с целью выковырнуть оттуда зава и по совместительству отца семейства. В приемном — оживление. Нездоровое. — Наконец — то! — с облегчением восклицает Белочка, — Вас, Евгения Павловна, Илья Анатольевич ищет — Вы ему на операции нужны. — На какой операции? — искренне удивляешься ты, не прощаясь с мыслью отдохнуть и увидеть слона в московском цирке. — Так в травматологии. Там парня привезли — под моторную лодку попал, а из хирургии вызвать смогли только Осипову. — Осипову, да? — растерянно уточняешь ты, впихиваешь ребенка Марье Васильевне с просьбой присмотреть, быстро снимаешь пальто и устремляешься в главный корпус. Осипова. Осипову Илья Анатольевич недолюбливает. Терпеть не может, чего уж там. — Осипова это тот же Мамин, только в юбке. И делать еще ни черта не умеет, — охарактеризовал ее как-то Илья.       Хлопаешь биксом, доставая пижаму, переодеваешься, моешься. Из операционной доносится отборный мат. Голоса — мужской и женский. — Илью Анатольевича испортила провинциальная жизнь — он научился ругаться матом, — отмечаешь ты. Заходишь в операционную. — Что у Вас? — спрашиваешь сухо и без эмоций. С Ильи течет пот. Градом. Медсестра не успевает промокать. «Не получается и вряд ли получится, поэтому и злится» — понимаешь ты — остальные не поймут. Оля вводит в курс дела. Флотирующие переломы ребер с обеих сторон, разрыв легкого, разрыв печени, нога. — Не жилец, в общем, — ясно читается в неуверенном взгляде Оли и вальяжно расслабленном поведении Осиповой. Осипова даже кровь не утруждается дренировать из брюшной полости. — Евгения Павловна, смените Карелию Львовну, — таким же сухим голосом как у тебя дает указания Илья Анатольевич. Карелия Львовна — это Осипова. — Не надо было брать его на стол — это мальчишество, Илья Анатольевич, — выносит диагноз Карелия Львовна. Карелия Львовна одинокая женщина шестидесяти лет, кандидат наук и имеет право высказывать свое мнение. Пациенты не любят Карелию Львовну за грубость, надменность и умение без зазрения совести стрясти за операцию вознаграждение даже с тех пациентов, с которых стрясти кроме анализов нечего в принципе. — Я сам решу, что надо, а что нет, — зло отвечает Илья Анатольевич и переводит взгляд на тебя. — Жень, давай. Значит, ушиваешь параллельно со мной легкое, затем печень, селезенку удаляем. С ребрами я заканчиваю и оперирую ногу — стараюсь сохранить, если нет — ампутируем, — ровным спокойным голосом — это уже тебе указания. Смотришь в рану. Мысленно соглашаешься с Карелией Львовной. Ты бы сама не решилась взять на операционный стол. Наверное. Мальчик четырнадцати лет. Напился пива с друзьями. В первый раз попробовал. Полез купаться. На спор. Лодку не заметил. Намотало на винт. А у мальчика ведь мать есть, думаешь ты. А если бы Ромка или Женька? Как тогда? — Евгения Павловна, Вы долго в эмпиреях пребывать будете? — вырывает тебя из тяжелых мыслей насмешливый вопрос. Значит, у него получилось — сделал. Или это ты на него так благотворно действуешь? Уже не злится. Нормальная рабочая атмосфера. Дело за тобой. Карелия Львовна собирается уходить. — «На крючках» будете, куда собрались! — пригвоздить к полу Илья Анатольевич умеет как никто другой. Нажить себе врагов — тоже. И не только себе. Кандидат наук не интерн — на подхвате у простого хирурга из приемного отделения работать. Карелия Львовна покрывается красными пятнами, недовольно хмыкает, но остается. Зав. травматологии — друг Ильи Анатольевича, а переть против начальства не в интересах Карелии Львовны. Ушиваешь легкое. Вроде бы получилось. Вместе удаляете селезенку. Остановка. Дефибриллятор. Нет. Еще раз. Еще раз. Пульса нет. Время уходит. Утекает как песок в песочных часах. В такие моменты время становится материей. Осязаемой. На ощупь. Оля в панике. — Сними зажим с сосуда, — опять вытаскивает тебя родной голос. Без эмоций. Спокойный. Как автоответчик. — Илья, он умрет, так не делают, — отвечаешь ты и смотришь на него вопросительно. — Снимай, он уже умер, — бросает коротко и решительно, — Женя, снимай, — орет он в следующую минуту. Снимаешь. Как во сне. Сама бы не решилась снять. Никогда. — Есть, — шепчет Оля удивленно и смотрит на Илью как на Откровение. Не отрываясь. Долго. Как будто он сейчас исчезнет как мираж в пустыне. — Адреналин, Ольга! Не спим! — не исчез, надо же! Операционная не пустыня, миражей тут нет.       Довольный взгляд в твою сторону в ожидании восторга. Артист! Все будет. Потом. Сейчас только работа. Помогает тебе удалить селезенку. «На крючках». В отличие от Осиповой не считает это зазорным. В приемном, если не загружен, любит быть у тебя на подхвате во время абдоминальных операций. Сам напрашивается. Нет, не так. Любит быть с тобой. Любит тебя. Или тебя в искусстве, ага. Карелия Львовна отбыла на аппендицит. На прощание одарила всех недобрым взглядом и усмешкой. Все заметили, но сделали вид, что не заметили. Ну ее. Совсем. — Состояние стабильное, — констатирует Ольга. Илья Анатольевич насвистывает «Волшебную флейту» Моцарта — и не скажешь, что два часа назад ругался как грузчик. — Как думаете, ногу сейчас или завтра? — устало вопрошает герой дня. Он уже все решил. Завтра. Если будет кому. — Если сейчас, то надо добавлять, — отчитывается как школьница Оля — Сепсис не начнется? — для проформы спрашиваешь ты. Знаешь, что не начнется. Иначе он бы не откладывал на завтра. — Не должен, — неуверенно отвечает он, — значит завтра, — окончательное решение принято.       Вваливается зав. травматологии и травматолог Велехов. Смотрят снимки и анализы. Заглядывают в ушиваемую рану, осматривают ногу. Очень удивляются, очень. Смотрят на Илью как Оля. Аплодируют. Ему. И тебе. На манеже все те же. Как экипажу самолета при посадке. Только стоя, ибо сесть некуда. Было бы куда, не стояли бы. — Куда ребенка-то дела? — интересуется молодой отец, устало стягивая маску. В приемном коршуном налетает на Марью Васильевну, угощающую Женьку конфетой. — Вы с ума сошли, а если диатез?! — с лицом полным ужаса отнимает сонную дочь с конфетой в руках у нянечки. Ты смеешься. Открыто. В голос. — Ты чего? — искренне удивляется он. — Илья Анатольевич, Вы как молодая мамаша в песочнице, — делаешь комплимент ты, давясь от смеха. Ты это все уже проходила. Девятнадцать лет назад. Поэтому диатеза, поноса и прорезывающихся зубов не боишься. А он боится. Смешной. Белла, Оля и Слава тоже смеются. -Да ну вас, — обижено отвечает Илья Анатольевич.       Выходите из больницы все вместе. Ваша смена закончилась. Спорите, кто поведет машину. Минут пятнадцать, не меньше. Уступает это почетное дело тебе, садится на заднее сидение, запихивает ребенка в автокресло. Едете в цирк.       По дороге дает ценные указания, как вести машину. Права ты получила недавно, поэтому считает своим долгом проконтролировать процесс. Анекдоты про женщин за рулем теперь самые любимые. На трассе долго ругается с ГИБДДшником. Принципиальный — не любит давать взятки. В праведном гневе грозит судом, следствием и Колымой. Ты мышью сидишь за рулем, потому что не уверена, что ничего не нарушила. О чем-то договариваются.       В цирк приезжаете ко второму отделению. Ребенку уже все равно — устала за день и спит на руках у папы.       Ты восхищаешься гимнастками — воздушные красивые девочки, парящие под куполом. Илья Анатольевич после ночного дежурства и многочасовой операции еще полон сил и энергии, поэтому быстро опускает тебя с небес на землю рассказом о том, как они оперировали гимнаста, сорвавшегося с каната. Рассказывает во всех подробностях — с описанием анализов крови, кала и мочи, а также анамнеза прабабки злосчастного гимнаста. Переходите на обсуждение сегодняшнего больного. Спорите о дальнейшей тактике ведения. Громко спорите. Получаете выговор от недовольной старушки, сидящей рядом. Слонами ты восхищаешься в одиночестве — Илья, последовав примеру дочери, спит крепким сном. Спит прямо в «заячьих ушах» купленных Женьке на входе в цирк и надетых на папу «для красоты». Хорошо, что не храпит. Любуешься ими сонными. — Слона хочу, — с ревом требует выспавшаяся дочь на выходе из цирка. — Женька, я тебе хомяка куплю, — утешает ее папа, — Джунгарского! Вот. — А мне машинку, — вставляешь ты свои пять копеек, — Маленькую, красненькую! Вы смеетесь и, обнявшись, идете к машине.