Герр Круспе и Мистер Эмигрейт

Когда они только оформили отношения с Карен, брак казался делом благородными и даже облагораживающим. Какое-то спокойствие и зрелая уверенность заполнили рихардову душу, вытесняя тревоги и заботы о себе. Теперь он мог заботиться о Карен, а она – о нём. Она будет о нём беспокоиться, ухаживать за ним и любить его, успокаивать, когда ему будет плохо, и восхищаться во все времена. А он будет любить её, тревожиться за неё, оберегать её и любоваться ею. Они будут любить друг друга. Вот ради этого люди и живут, наверное. Ради этого расстаются с одиночеством. Но не учитывалось одно: все люди − эгоисты. Не так легко любить другого, куда как проще любить себя. Карен вся в работе − съёмки, показы, сессии, Рихард разрывается между Нью-Йорком, Берлином и концертными площадками по всему миру. Встречались они всё реже, родной семейный дом становился чем-то вроде тюремной камеры для свиданий. Разрыв же Рихард связывал с одним эпизодом. Вечер. Рихард уже неделю в Нью-Йорке. Скучно, одиноко, никуда не охота, в голове пусто, и вот он пускается в экспедицию по дому. В шкафу с обувью обнаруживается коробка из-под свадебных туфель Карен. В коробке − фотографии с их свадьбы. Первый порыв − разозлиться: она держит фото с главного события жизни вместе с обувью! Дорого же ценит! Какие мы сентиментальные! Потом Рихард смягчается − Карен просто не любит карточки. Странная прихоть фотомодели, свои портфолио она тоже редко брала в руки. И все фотографии предпочитала держать на цифровых носителях. Любимые фото забили до половины памяти ноутбука. Свадебные − в особой папке и никогда не удаляются. Но всё равно жаль. Рихард предпочитал материальное воплощение запечатлённого счастья. Можно подержать в руках, повертеть, рассмотреть под разными углами, понюхать даже. Или порвать. Рихард с коробкой оказался в гостиной, с размаху упал на диван, поставил коробку на живот и, вынимая по одному, долго любовался снимками в вечерних сумерках. Карен появилась бесшумно, выхватила из рук карточку. Рихард дёрнулся от неожиданности и обиженно зашипел. Фотография упала ему на живот. − Странно, как ты их нашёл, − сказала Карен уже из коридора, куда вернулась снять плащ. − Скучно было, − откликнулся Рихард, бережно собирая фотографии обратно в коробку. − Хорошие фотографии получились, правда? − Да. Это был лучший день в твоей жизни? − Что? − Карен снова возникла в дверях. − Я помню, что был абсолютно счастлив тогда. − А сейчас? − Карен наклонила голову к плечу и улыбнулась. − Сейчас... − полувопросительная интонация после напрасно длинной паузы. Кажется, именно тогда и стало понятно, что видеться можно и реже. Реже, чем теперь. Хорошо бы только на Рождество. Или только созваниваться. Он не мог лгать, Карен оказалось гораздо приятнее воспринимать в виде изображения на фотографии. Так её всегда можно было носить с собой и в любое время быть рядом с ней. Если не можешь быть с человеком рядом каждый день, каждый час − зачем тогда вообще быть вместе? Брак − только штамп. Их брак перестал функционировать. Карен как будто даже не была против. Оставшись снова один, Рихард с ужасом ожидал прихода пустоты, как тогда в 1991, когда его бросила Грета: тогда он прожил следующие шесть месяцев в последовательном саморазрушении. Наркотики чуть не погубили его. Он чудом выбрался. Но что ждёт его теперь? Теперь был Эмигрейт. Не дав и недели на всякие депрессии и горевания, он толкнул Рихарда в круговорот беспросветного творчества − студии, клубы, туры с Раммштайн и собственный проект. Эмигрейт нравился Карен. Пожалуй, она единственная могла воспринимать его серьёзно и без раздражения. Иногда она находила его забавным, но чаще смотрела на него с восхищением. Как на Рихарда в первое время их совместной жизни. Узнав о Проекте, она сама предложила помощь с текстами. Карен старалась, как могла, облагораживая и рифмуя поэтический хаос, который рождал разум Эмигрейта.