Роль

      «Дождь я вообще люблю больше всего. И весенний, и летний, и осенний. Любой и всегда»       Поначалу мне почти совсем не было холодно. Температура воздуха была вполне щадящая: где-то пятнадцать – двадцать градусов. Но с неба, конечно, не кипяток падал. Меня вывезли на задний двор, закутанным в плед и держа над моей головой зонтик. Андрей, тоже вооружённый сим приспособлением, стоял рядом, но все равно кричал, чтобы заглушить шум капель, разбивающихся о брезент. Дождь – это всегда немного глухота. Восприятию мешает не столько даже шум ударяющихся о землю капель, сколько сама вода, частички водной глади, окружающие тебя. Даже если ты в здании, ты все равно окружен этой водой и все равно слышишь других иначе, гулко и далеко, отдыхая от шума этого смешного мира….       - Смотри, Серёж, - из глубин этой глухоты доносится до меня голос Андрея, и я очень стараюсь сосредоточиться на нем, - я тебе ещё раз напоминаю, то, что мы сейчас будем снимать – это кадры из двенадцатой серии. То есть, это твоё последнее появление в фильме. Вообще последнее. Понимаешь?       Я киваю, с одной стороны радуясь, что на съемочной площадке это появление далеко, далеко не последнее, и с другой стороны грустя, думая о двенадцатой серии и концовке. Андрей ещё раз проводит инструктаж, по пунктам проговаривая мои действия. Я ещё раз слушаю. Потом с меня снимают плед, убирают зонтик и куда-то пропадают. Потом начинается съёмка. Ещё не так поздно, где-то часа четыре. Но мир вокруг сумрачный. Светлые, синие сумерки в каплях моросящего дождя. Я совсем не волнуюсь, почему-то. Сижу себе на крыльце и смотрю куда-то. Потом берусь за колеса и съезжаю по мокрым пандусам вниз. Ещё немного стою перед крыльцом на холодном асфальте. А потом поднимаю голову и смотрю наверх, на серо-белое небо с холодным синим оттенком, и на краешек металлической крыши Дома.       «Вот так» - вдруг тихо говорит мне Табаки, - «я умираю».       «Не нагнетай» - хочу сказать я ему, но почему-то молчу. Может быть, знаю, что он не нагнетает. А может быть, мне самому вдруг становится пронзительно грустно, и в то же время совсем спокойно. Опускаю голову и еду дальше.       «Ты видишь камеры?» - говорю я Табаки, - «вон там, слева, и вот там, впереди, и ещё на крыльце…». Сам вдруг понимаю, насколько много вокруг камер. Никак не меньше семи штук, и они ещё так чернеют, среди светлого, нерезкого пространства. Ого.       «Это всё игра» - прибавляю я, сам не веря в то, что действительно пытаюсь его утешить и успокоить.       «Без тебя знаю» - огрызается он, и на этом наш диалог заканчивается. Ну конечно, кто бы сомневался.       Я снова берусь за колёса, и вскоре выезжаю с асфальта на газон, коляска увязает в мокрой траве, и приходится прилагать чуть больше усилий для того, чтобы ехать дальше. Останавливаюсь под листвой какого-то маленького дерева. Здесь мелкие капли почти не достают до меня, зато с листьев падают редкие крупные, с глухим «дзынь» разбиваясь о ручки коляски… Камера за моей спиной.       Вот так. Я умираю.       Это чувство длится мгновение, но остается навсегда в редких крупных каплях на сырой листве. Я медленно оборачиваюсь и через плечо пристально смотрю на камеру несколько секунд. Потом снова сажусь прямо. Вспоминаю дальнейшие указания Андрея. Лезу в карман разрисованной акриловыми красками джинсовой безрукавки. Достаю оттуда шестерёнки. Пять штук, разного размера, но все маленькие, металлические и мутные. Остановившиеся сердца ненавистных часов. Они должны быть холодными, но моя рука ещё холоднее, поэтому кажутся почти теплыми…       Я выставляю руку в предел видимости камеры и подбрасываю их в воздух…       И всё. Они падают вниз. Несколько на коляску и ещё парочка на траву, и даже стука не слышно. И это… комично. Действительно, что же ещё они должны были сделать?! Зависнуть в воздухе?! Наверняка они так и сделают потом, в видеомонтаже, но я в самом деле почти ждал от них этого и сейчас. После всего этого внутреннего и внешнего пафоса. Я слышу, как внутри меня Табаки смеётся, звонко и бесцеремонно хохочет от облегчения. Я улыбаюсь.       Подбегают двое ассистентов, меня снова укутывают в плед и под зонтиком без лишних слов везут обратно в здание. Следом подтягиваются промокшие операторы.       Всё с той же улыбкой я появляюсь в светлом холле, где у нас сегодня установлен режиссерский стол. Андрей быстро оказывается рядом со мной.       - Всё нормально, быстро сушиться, - без лишних церемоний проговаривает он, и меня увозят в гримерку.       На самом деле, не так уж я и промок, но участники съемочной группы настаивают на том, чтобы я полностью и сию же минуту переоделся, после чего мне старательно сушат волосы феном. Мои страшные кудри от такой процедуры становятся совсем лохматыми и дико, комично пушатся, придавая моему и без того не самому внушающему лицу ещё более идиотское выражение. Впрочем, я не против.       Когда я становлюсь уже совсем сухим и довольным, меня везут в так называемую комнату отдыха. Это небольшая комната на первом этаже, снабженная диваном, кухонным столом и стандартным набором кухонной техники – чайник, холодильник, микроволновка, - а также стеллажом, хранившим в себе всё то, что режиссеры посчитали необходимым иметь на базе. Именно здесь наша обожаемая режиссерская команда обычно обсуждает и планирует ход съёмок, здесь же они переводят дух в перерывах и здесь же ночуют, когда этого требуют обстоятельства. Для актёра попасть в режиссёрскую комнату – почти настоящее приключение.       Андрей сидит на диване и очень увлеченно с невероятно серьёзным видом беседует с операторами о дальнейшей работе. Увидев меня, замолкает и садится прямо. Он выглядит весьма картинно, откинувшись на диване и закинув ногу на ногу, а руку на подлокотник. Сразу видно, кто тут чрезвычайно авторитетная персона.       - Так, минуточку, - говорит он операторам, - сейчас будем решать, что мы сегодня делаем. Серёж, ты как?       - Отлично, - пожимаю плечами я.       - Высох?       - Как видите!       - Очень хорошо. Значит так, Серёж, смотри… - он не договаривает, обрываясь на полуслове, потому что в этот момент внезапно из кухонного угла комнаты выплывает Артём и суёт мне в руки кружку чая.       - Серёжа, на, - коротко добрым голосом говорит он, и я в растерянности беру кружку, - Андрей Станиславович… - он наклоняется через диван и вручает вторую кружку нашему ВИУ.       - Ого, - искренне удивляется Андрей, - а ты не преувеличивал, когда грозился сделать всем чай…       Артём смущенно пожимает плечами.       - Ну так, всё равно делать нечего… - оправдывается он.       Андрей, зажав в руке кружку, весело усмехается.       - До чего хорошо иметь на съемочной площадке Македонского, - с весельем отмечает он.       Тема выглядит весьма довольным. Я отхлебываю горячего сладкого чая и тоже чувствую себя очень даже довольным. Андрей, так же предварительно отхлебнув, возвращает прежнюю тему и деловой тон:       - Значит, так, - дежурно произносит он, - Серёж, смотри, одну сцену мы отсняли, там всё хорошо. Дождь всё ещё идет – это тоже хорошо. Вопрос в том, будем ли мы сегодня снимать вторую сцену. Будем мы её снимать сегодня или отложим на другой раз, зависит от тебя. Подожди, не перебивай! – очень авторитетно восклицает он, выставив вперёд палец, заметив мою попытку открыть рот. Рот я, разумеется, тут же закрываю.       - Смотри, это не шутки. Одно дело один раз за сутки промокнуть под дождём, и тут же высушиться, а другое – повторить сей подвиг дважды. Это, знаешь ли, неслабое испытание для иммунитета, а нам ты нужен здоровым, сам понимаешь… Так что говори, что ты думаешь по этому поводу?..       Я неуверенно пожимаю плечами.       - А как же Тёма? – я киваю на приятеля, присевшего на край диванного подлокотника, вооружившись собственной кружкой чая.       - Ну да, Тёму тогда зря пригнали, - разводит руками Андрей, - в конце концов, бесцельно провести лишние шесть часов на базе с единственной целью сделать нам чай - это не худшее, что могло с ним случиться.       - Абсолютно поддерживаю, - встревает Тёма, - я бы сам лучше не сказал.       - А то.       Они оба поворачиваются и смотрят на меня.       - Так что, друг, решение за тобой, - выносит Андрей, - как ты себя чувствуешь? Если чувствуешь, что заболеешь, лучше не надо. Без жертв, окей?..       И тут я призадумался просто по полной программе! Не смейтесь, на самом деле, решение-то действительно сложное!       - Ну, не знаю, - нерешительно выдаю я, но в моём голосе явный упор на съёмку, - я вообще себя чувствую прекрасно! Да и к тому же, потом ведь будет только холоднее…       - Ну да, - подтверждает Андрей, - если откладывать съемку, то аж на май.       - У нас в мае и так немало всего будет, насколько я помню, - с внезапной деловитостью замечаю я, и Андрей коротко усмехается, очевидно, над моей неожиданной осведомленностью. А я невозмутимо продолжаю: - если даже я вдруг простужусь, ну освободите меня от репетиции дня на три, а серьёзно я точно не разболеюсь. В любом случае, это проще, чем потом лишний раз собирать съемочную группу.       - Ах, вот как, - многозначительно, не без иронии, произносит Андрей, - ты у нас такой рационалист, думающий об общем деле.       Не то чтобы я знаю, как на это реагировать. Так что просто весело усмехаюсь и выдаю:       - Типа того…       - Уверен?       - Ну да…       Он ещё некоторое время оценивающе на меня смотрит.       - Ладно. Раз ты так решил, тогда вперёд. Допивай чаёк и дуй переодеваться.       - А вы весьма основательны в попытках скинуть на меня ответственность, - до сих пор ума не приложу, как у меня смелости хватило со смехом выдать вот такой комментарий. Впрочем, Андрей, хоть и сделал вид, что возмущен, такой порыв очень даже одобрил!       - Какая проницательность, Шакал! – усмехнулся он, - а теперь дуй переодеваться.       Я передал почти допитую кружку Тёме, ибо сам был не в состоянии доехать до журнального стола с одной занятой рукой, потом развернулся и собрался в гримерную.       - Стой, - окликнул Андрей, вставая с места, - наденешь под рубашку, - сказал он, вручая мне синий бадлон без горлышка, похожий на предмет пижамы, - термобельё, - пояснил Андрей, - пусть будет.       - Ладно…       - И причешись. А то непонятно, откуда Табаки приехал с таким гнездом на голове.       - Ребят, быстренько маленькая репетиция, - объявляет Андрей, останавливаясь посреди холла, - заодно и камеры настроим.       Мы с Тёмой уже в костюмах и в гриме, внимательно смотрим на нашего режиссера в ожидании указаний.       - Значит так, останавливаетесь вот здесь…       Тёма прикатывает меня на указанную точку. После этого Андрей надолго отвлекается от нас, чтобы вместе с операторами построить камеры и отметить найденные места маркером. Процесс длится минут десять, которые мы с Тёмой терпеливо пережидаем. Потом господин режиссер поворачивается и снова обращается к нам:       - Всю дорогу ты, Серёж, трясёшься, но я думаю, что это у тебя с прогулки и так неплохо получится. Здесь ваши реплики. Мак…       - Эм… - Артём мигом встрепенается, - что тебе померещилось, Табаки? Я же вижу…       - Наклоняешься к нему, - тут же даёт указание Андрей, - сбоку, вот так… или… - он отходит и смотрит в камеру, - с другого боку. Да, вот так лучше. Дальше.       - Много всякого разного, - мигом подхватываю я. - Молод ты ещё про такое слушать.       - Ага, - снова прерывает Андрей, - ребят, что ему на самом деле померещилось, вы помните?       - Про Македонского, - почти без раздумий серьёзно отвечаю я, - его появление в Доме и первые недели среди них…       - Да, - кивает Андрей, - так и есть. Молодец, однако, хорошо текст помнишь.       Я довольно улыбаюсь, но очень коротко, сделавшись через секунду снова серьёзным.       - Мы потом это всё будем отдельно снимать, - продолжает Андрей, - суть в том, что в этом коротком диалоге, Табаки как бы отмахивается от вопроса. Но на самом деле он не отмахивается.       Мы с Тёмой внимательно смотрим на Андрея, не удивляясь противоречивой формулировке и прекрасно зная, что за ней последует пояснение.       - Он Македонского-то глупым не считает, - продолжает Андрей, - просто он таким своим способом говорит «Не спрашивай меня об этом. Тебе не нужно этого знать». И, возможно, Македонский и сам догадается, что померещилось о нём, и Табаки не против. Здесь абсолютное взаимопонимание. Как всегда, всё между строк. Понятно?       Мы как можно более убедительно киваем.       - И смотришь во время этой фразы на него, - говорит мне Андрей, - глаза в глаза.       - Хорошо, - киваю я.       - Следующая фраза…       - Ну извини, - подхватывает Тёма, - в следующий раз не стану оставлять тебя надолго.       - Здесь уже выпрямляешься, - говорит Андрей, - нечего на него больше смотреть, с первых слов спокойно выпрямляешься и везёшь дальше.       - Окей.       - Хорошо, на этом всё пока, камеры на улице сейчас быстро зарядим, камешек рядом с лужей заряжен, я сейчас тебе ещё разок на него ткну пальцем. Свет, где надо, включен, Артём, заряжаешься на второй этаж.       - Ага, - Артём обходит коляску и убегает.       - Так, пока мы не начали, - продолжает режиссер сосредоточенно, указывая на меня, - позвони маме, скажи, что ты остаёшься на базе ночевать. Пока мы закончим, уже поздно будет, а после такой съемки в ночи ещё куда-то ехать я тебе очень не рекомендую.       - Отлично! – обрадовался я. Что может быть лучше спонтанной ночёвки на базе, пусть даже и в компании только лишь Тёмы и ВИУ.       - Всё, работаем, - вкрадчиво объявляет Андрей.       Когда я во второй раз выкатываюсь на улицу, обнаруживаю, что уже почти стемнело. Дождь не стих, и мир остался такой же глухой, только теперь, из-за темноты, он стал ещё и немножко слепым, и это завораживало ещё больше. В темноте камеры почти не видны. Скатываясь по пандусам, я представляю, что маячащие поблизости темные силуэты операторов в прозрачных брезентовых плащах – это бестелесные призраки Дома, слетевшиеся составить мне компанию на моей вечерней прогулке. Табаки молчит, но я чувствую, как ему бесконечно хорошо, и мне тоже! Так хорошо!..       Выезжаю в центр двора. Смотрю наверх. Там, в теплых светлых окнах второго этажа, стоит лохматая фигура Тёмы. Он делает какой-то странный подзывающий жест, проговаривая одними губами свой вопрос, не хочу ли я спуститься. Я улыбаюсь от удовольствия и отрицательно мотаю головой. Тёма исчезает. Я опускаю голову и смотрю в лужу.       Дождь в самом деле холодный, моё тело ещё спасает термобелье, но голова и волосы уже начинают промокать. Стараюсь не обращать внимания.       Наклоняюсь и смотрю в мутную лужу. Почти ничего не вижу из-за полумрака, хоть его и разбавляет свет из окон Дома (его нарочно повключали в некоторых пустых комнатах, чтобы создать иллюзию присутствия в нём жизни, которой на самом деле сейчас там нет). Поднимаю с земли камешек. Мельком взглянув на него, чтобы убедиться, что это не тот, что мне нужен, бросаю его в воду. Потом ещё один. Нагибаясь за вторым, я внимательно оглядываю асфальт под своими колёсами, чтобы найти глазами нужный, и получаю при этом неслабую дозу адреналина! Что там ваши прыжки с тарзанкой по сравнению с пониманием того, что дубль придется начать заново, если ты в течение двух секунд не увидишь на асфальте маленький белый камушек!? Но я его нахожу! И, опуская руку в третий раз, беру его точно и подбираю. Раскрываю ладонь и смотрю на него. Овальный, светлый и гладкий. Я смотрю на него секунд пять, не обращая внимания на дождь. Потом закрываю ладонь и убираю находку в карман жилетки. «Туда, где недавно были шестерёнки» - внезапно понимаю я. Хоть это и была совершенно другая жилетка.       Ну вот, самое главное как будто бы сделано. Теперь пустяки. Ещё минут пять под дождём, не больше. Нужно это выдержать…       Я запрокидываю голову и, закрывая глаза, давая дождю умыть моё лицо. Потом снова опускаю его и провожу по нему холодными ладонями. Потом вновь выпрямляюсь и смотрю в сторону, мимо камеры, куда-то на желтый свет окон первого этажа. Здесь не нужно очень длинной съемки, так как позже будет нарезка. Поэтому я сижу так совсем немного. Секунд, наверно, двадцать. Это максимум, на что меня хватит сейчас. Потом ещё несколько раз меняю положение головы, затягивая сцену ещё секунд на тридцать. Пусть будет, уж если мокнуть один раз, так уж основательно.       Потом, не переставая полу-задумчивым взглядом смотреть куда-то мимо пространства, я начинаю тяжело дышать и вздрагивать, дергая плечами. Потихоньку, не торопясь, я перехожу на рыдания – тихо, тяжело дыша всхлипываю, корча гримасы, уродливые и жалостливые гримасы рыданий. У меня хорошо получается. Вновь резко запрокидываю голову к дождю и продолжаю плакать, с неясным отчаянием глядя в небо. Мне уже почти по-настоящему плохо.       Единственное, чего у меня не получается – это слез. Глаза остаются сухими и холодными. Но этого никто не заметит, потому что идёт дождь. Всё сегодня так хорошо, так правильно…       А потом внезапно дождь усиливается. В одно мгновение, без предупреждений коварно становится ливнем! Это было настолько внезапно, что я растерялся и тут же схватился за колёса и поехал обратно.       «И откуда только силы берутся? Ведь он уже часов пять льёт!..» - только и успел подумать я, подъезжая к крыльцу.       - Эй! – ору во всю глотку. - Эге-гей! Где вы там все?! А-ау!! Я здесь, эй! Кто-нибудь сюда быстро, чёрт вас всех дери!!       При том я весьма искренен в своих завываниях! Провести под этим чертовым ливнем ещё несколько минут – это худшее, что со мной может случиться. Так мне сейчас кажется.       - Народ! Да вы совсем что ли?! А-а-уууу!       Дверь, наконец, открывается и на крыльце появляется Артём, держа над головой сложенный плед, хотя в этом нет большой необходимости – над крыльцом, в радиусе метров двух от двери, навес.       - Табаки, ты чего орёшь? – без какого-либо напора, но всё равно громко, чтобы заглушить дождь, говорит Артём, - сам же хотел остаться.       - Хотел, а потом передумал! – сварливо восклицаю я, пока он, убрав плед подмышку, сбегает по лестнице, - а скат слишком скользкий, сам понимаешь. Пришлось звать на помощь.       Он выкатывает меня на крыльцо, потом открывает передо мной дверь, и мы оказываемся в маленькой прихожей, перед распахнутой дверью в большой холл, заставленный вешалками с редкими куртками и ботинками.       - Хорошо, снято, - говорит нам вновь прибывший Андрей. Постойте на этом месте секунду, мы постоим камеры на следующую сцену. У нас операторов, всё-таки, не так много сегодня…       В следующий миг дверь открывается, и Тёма отвозит меня чуть в сторону, давая дорогу проходящим друг за другом операторам в блестящих прозрачных плащах. Я тем временем считаю их. Шесть. Шесть человек. Неслабо для сцены с одним актёром.       Андрей был совершенно прав, и наигрывать дрожь мне совершенно не приходится – меня колотит как в лихорадке, а зубы стучат даже со сжатой челюстью. Но я бесконечно счастлив, что наконец-таки оказался под крышей в сравнительно теплом помещении, даже несмотря на то, что обещанная Андреем «секунда» затягивается минут на десять, как минимум. На это время Артём заботливо накрывает меня пледом и убирает его только перед самой съёмкой.       К тому моменту мне более или менее удаётся взять себя в руки, хотя немного дрожь всё-таки остаётся. Как раз то, что нужно для съёмки. И вот, во время команды «начали» я отпускаю челюсть, и зубы сразу начинают снова стучать, а я ещё вдобавок принимаюсь тихо гудеть, чтобы голосом подчеркнуть эту дрожь.       Артём невозмутимо и спокойно везёт меня вдоль всего холла к двери, ведущей в коридор второго этажа, но перед самым проёмом останавливается и, наклонившись, заглядывает в лицо.       - Что тебе померещилось, Табаки? – спокойно спрашивает он. - Я же вижу…       А я вдруг внезапно понимаю, что этот момент происходит уже после смерти Волка. Уже после того, как Македонский окончательно замкнулся в себе и стал навсегда несчастным. И теперь он, совершенно спокойно, спрашивает об этом Табаки, в какой-то мере снова демонстрируя свой дар. Насколько бесконечно он доверяет ему и заботится о нём?.. Я поднимаю глаза и смотрю на него пристально.       - Много всякого разного, - мгновенно уняв дрожь в голосе, серьёзно говорю я, внимательно глядя на него, - молод ты ещё про такое слушать.       - Ну извини, - спокойно, негромко отвечает он, выпрямляясь и снова берясь за ручки коляски, - в следующий раз не буду оставлять тебя одного надолго.       Он снова накрывает меня пледом, на этот раз по сценарию, и везёт по коридору. И там нас продолжают преследовать камеры. Узенькие рельсы вдоль противоположной от нас стены, по которым за нами следует установка с камерой.       - Видишь ли, мой юный друг, - завожу, наконец, свою шарманку я, - у любви к дождю мелкому и любви к дождю проливному есть ряд некоторых принципиальных отличий. Всё дело в том, что последний выводит из строя транспортные средства, не предназначенные для эксплуатации в непогоду.       Пока я болтаю, мы миновали коридор и заворачиваем лестничной клетке, где Тёма начинает вкатывать меня по пандусам на второй этаж. Я невозмутимо продолжаю:       - Люби его, не люби, а коляску лучше в сырости не держать. Мустанг прослужил достаточно долго и заслуживает бережного к себе отношения, - выразительная пауза, - даже если забыть о его назойливом и малоприятном седоке-хозяине…       К этой фразе мы как раз миновали первый лестничный пролёт и оказались на промежуточном прямоугольнике плоской поверхности. Македонский тихо вздыхает.       - Хватит, Табаки, - спокойно, негромко говорит он, приподнимая коляску, чтобы поставить её на второй скат, - я и так уже сегодня не усну…       - Стоп, снято.       В низу лестницы на нас сосредоточенно смотрит Андрей.       Кстати, о Мустанге, пока не забыл. Это совершенно отдельный персонаж. К сожалению, моя коляска, которую я года полтора назад назвал Васей в честь Александра Васильева – солиста группы Сплин (да, согласен, сложная комбинация, но когда это у меня что-то было легко?), не подошла на эту ответственную роль. Не то чтобы Вася был таким уж крутым, и всё же по нему видно, что он сделан в двадцать первом веке, а не в середине двадцатого, как полагается Мустангу. Поэтому эту роль взяла на себя коляска, найденная неизвестно где художниками по реквизиту. Я пересаживаюсь в неё каждый раз перед началом съемки, и, хотя она изрядно поскрипывает и во многом тяжелее в управление, она мне нравится! Есть в ней какой-то дух времени, понимаете?!       - Ребят, всё нормально, - Андрей тем временем не дремлет, - очень неплохо сыграли. Сейчас возьмите себя в руки и ещё один дубль. С другими камерами.       И мы послушно возвращаемся в холл.       - Серёж, «ТераФлю», - Андрей протягивает мне кружку.       - Ой, да? – я с удивлением вытягиваю руку и забираю лекарство, - спасибо.       - Всё-таки простудился, да? – серьёзно спрашивает Андрей.       - Да нет, это ерунда, - отвечаю я, - через два дня всё пройдёт.       Я сижу на разложенном и застеленном кресле в комнате отдыха, переодетый в футболку и шорты, окруженный белыми засморканными платочками и игральными картами, из которых я раскладываю пасьянс. Беру кружку обеими руками и маленькими глоточками пью горячее лекарство.       Мы готовы на ночлег. Кресло разложено, диван застелен, обогреватель включён, из гардероба принесена раскладушка и тоже застелена.       - Ну что, девочки, - выразительно говорит Андрей, опускаясь на диван, - у нас пижамная вечеринка.       Мы с Тёмой тихонько смеёмся. Странно видеть Андрея в футболке и шортах, максимально домашнего. Откровенно говоря, более неформальную обстановку представить трудно. Артём снова делает чай.       - Ух… - выразительно выдыхает Андрей, запрокидывая голову к потолку, - я устал зверски, на самом деле.       - Я тоже, - тут же бесцеремонно подхватываю я, просто так, поддерживая разговор. Андрей снова опускает голову прямо.       - Да, вы молодцы сегодня, - говорит он, - Серёжа отважился во второй раз под дождь выйти, и это было замечательное решение.Честное слово, эта съемка того стоила. Очень красивая, очень трогательная сцена с Македонским… Да и соло ты, Серёж, прекрасно поработал. Сцены без реплик – самые сложные, между прочим.       Я горделиво улыбаюсь – но не очень широко, ибо сил на широкую улыбку уже почти нет. Тёма выдаёт Андрею его кружку чая, берёт свою и садится на раскладушку, скрестив ноги по-турецки.       - У меня слёзы не получилось выжать, - замечаю я, наверно, не без доли кокетства, - но я подумал, что под дождём этого не видно будет.       - Не видно было, - коротко подтверждает Андрей, - рыдания вполне нормально получилось. В меру правдоподобно… - здесь режиссёр вдруг делает паузу и смотрит на Артёма, - ну, Тёме, конечно, в этом нет равных… - внезапно выдаёт он.       Артём тут же опускает глаза и смущенно прячет лицо в кружке чая, а я смотрю на него с нарастающим интересом.       - Ещё на кастинге всех нас обескуражил… - выразительно продолжает Андрей.       Вот тут-то мне уже становится по-настоящему любопытно.       - А с чем ты приходил на кастинг? – с интересом спрашиваю я Тёму, внимательно глядя на него.       Он опускает чашку и смотрит на меня.       - Я? – негромко переспрашивает, пожимая плечами, - «Исповедь Красного Дракона» читал. В сокращенном варианте…       - Девяносто процентов участников читали «Исповедь Красного Дракона», - скептически тоном доносит до нашего сведенья Андрей, - при том не все в сокращенном варианте…       Представив это, мы с Тёмой начинаем тихонько смеяться.       - Вот-вот, - с улыбкой говорит Андрей, - это вам сейчас смешно. А мы представляете как там дурели от этих строчек?!       Мы снова смеётся.       - И с кастингом на Табаки то же самое было, - сообщает Андрей, указывая на меня, - девяносто процентов участников читали монолог «Я не люблю истории…». И ты, Серёж, меня тогда отчасти тем и купил, что не стал его читать, и тем не менее выглядел убедительно.       Я сдержанно улыбаюсь. Этот день я вспоминаю с волнением до сих пор. Невероятно нервный и полный тревоги день кастинга, ставший в итоге началом, возможно, лучшего периода моей жизни. Мне приятно, что Андрей заговорил об этом.       - Кстати, стихотворение было потрясное, - вдобавок говорит он, - знаешь, я думаю, можно будет его поставить ещё раз и записать на камеру. Я планирую такие, знаешь… лирические вставочки, вне основного повествования. Лорд с Рыжей у нас вообще Маяковского будут читать.       Я в удивлении поднимаю брови.       - Правда, они ещё об этом не знают, - весело подмигивает мне Андрей, - а ты бы это стихотворение прочитал, оно было бы в тему… вместе с мелким. С Костиком.       Я пожимаю плечами, очень взволнованной такой идеей.       - Ну да… - только и успеваю тупо ответить я.       - Надо записать, - вздыхает Андрей, - так о чём это я?.. А! Кастинг Тёмы. Исповедь исповедью, но всё равно же важно, как это было прочитано.       Я перевожу взгляд с Андрея на Тёму, который по-прежнему выглядит весьма смущенным, отстранённо маленькими глотками попивая свой чаёк, и обратно на Андрея.       - И даже когда он начал читать, я думал: «Ну, всё! Теперь снова выслушивать десять страниц текста одинаковым жалобным голосом!» - он делает выразительную паузу и, пристально глядя на меня, многозначительно качает головой, - на втором абзаце я понял, что здесь что-то необычное. Он держал в напряжении, несмотря на то, что читал тихо. А потом… там такая эмоция была! И в какой-то момент он просто зарыдал.       Я во все глаза смотрю на Андрея, волнуясь всё больше, мельком смотрю на Тёму, но почти сразу снова приковываюсь взглядом к режиссеру.       - Я тебе клянусь, Серёж, у него слёзы катились! Мы там афигели, конечно, все. Я не знаю, как Мариам это выдержала – она всегда была очень восприимчива в плане своих героев… А она ещё потом даже нашла силы свой дежурный вопрос ему задать. Ну, вот такие дела…       Во время паузы мы немного выдыхаем. Артём по-прежнему смотрит вниз, будто ему сложно всё это слушать.       - А потом дочитал монолог, глаза вытер, как ни в чем не бывало, и дальше с нами общался, - подвел черту в рассказе Андрей, - талант, - и он, наконец, посмотрел на Тёму.       Было такое чувство, что он вот-вот заплачет и прямо сейчас. Он пожал плечами.       - Не знаю, не то чтобы я считал себя таким уж прям хорошем актёром… - сказал он. - Но на слёзы мне себя всегда было просто накрутить. Почему-то… Я это ещё до того заметил. Я просто думал о том, как больно моему герою, и как-то быстро начинал за него плакать… мне прям по-настоящему становилось больно, - в этот момент у Тёмы действительно срывается голос, и я в волнении дергаюсь, порываясь встать, и даже не обращаю внимания на то, что у меня это не получается…       - В этом есть свои минусы, - сквозь улыбку и действительно покатившиеся по щекам слезы говорит Тёма, - я иногда плачу в ненужном месте в ненужное время, без видимой причины…. Вот как сейчас. Во многом бабское поведение… - он всхлипывает и вытирает рукой щёки.       Однако Андрей реагирует весьма спокойно. Внимательно смотрит на него со своего места и продолжает пить чай.       - Всё логично, - спокойно говорит он, - это от твоего позитива.       Мы с Артёмом смотрим с недоумением, но с интересом. Ещё она абсурдная на первый взгляд мысль за сегодняшний вечер.       - Я сейчас объясню, - говорит Андрей, меняя позу, - ты, Тёма, очень светлый и очень позитивный человек. Мы, честно говоря, были в шоке, узнав об этом, но это так. И, конечно, правильно всё говорят, что чем больше человек распространяет позитивного, тем больше получает, и с негативом то же самое, всё это так. И всё же! Я считаю, что должен быть какой-то баланс между положительными и отрицательными эмоциями в человеке. А так как ты постоянно на положительных эмоциях, это всё негативное в тебе откладывается. И когда ты цепляешься за отрицательные эмоции какого-то другого героя, твоё негативное тут же находит в этом лазейку и выплёскивается. Не зря же говорят, что всех главных злодеев играют всегда очень добрые люди – это та же ситуация.       Артём смотрит на него пристально, перестав плакать и внимательно слушая.       - Понимаешь? – с улыбкой говорит ему Андрей.       Тёма кивает и улыбается тоже.       - На самом деле, это отличный способ таким образом сохранить баланс и направить свой негатив в мирное русло, - продолжает рассудительно Андрей, - так что тебе, можно сказать, очень повезло. Ну, и мы свою выгоду с этого имеем. Потому что, когда нам нужна будет истерика Македонского, мы её получим. А нужна она нам будет не раз и не два… - он выразительно смотрит на Тёму и снова улыбается.       В короткую паузу все успевают сделать по глотку из своих кружек. Мы с Тёмой шмыгаем носом, теперь на пару.       - На самом деле, там ещё один сильный актёр был, - внезапно признаётся Андрей, - мы решали, кого взять. Но за тебя была Мариам, она, правда, так и не объяснила толком почему. Ну и я тоже был за тебя. И тут уже всё дело в твоём возрасте.       Тёма с любопытством непонимающе хмурится и елозит на постели.       - В смысле? – спрашивает он.       - Вы, мальчики, наверно, обратили внимание, что почти все актёры соответствуют своим ролям по возрасту. У нас самый старший в составе – Никита, а ему двадцать два, это и так слишком мало с точки зрения кино.       Мы с Артёмом быстро с интересом переглядываемся.       - Обычно даже подростков играют уже актёры-студенты, - продолжает Андрей, - и это логично. Откуда реально в вашем возрасте у ребят те умения, которые надо нарабатывать по крайней мере лет пять? Но я не люблю, когда возраст актёра и героя не совпадает! Даже в таком незначительном отклонении. Меня многие коллеги за это ругают, честно вам скажу. И никто не может понять самого главного! Понятно, что двадцати пятилетний актёр сыграет лучше семнадцатилетнего, но дело в том, что семнадцатилетнему и играть-то не нужно! Он просто проживает ту жизнь, которую ему предлагают – это о нём и про него! Семнадцатилетний в роли семнадцатилетнего гораздо более жив и гораздо более убедителен. Это честнее в плане искусства.       Андрей горячится, говорит с очень большим энтузиазмом, несмотря на усталость. Как и всегда, когда речь идет о его творчестве. Эта общая черта почти всех по-настоящему творческих людей – вечное неравнодушие в голосе. Нам с Тёмой интересно и приятно его слушать, тем более, что говорит он про нас.       - Поэтому я делал всё, чтобы брать актёров-подростков, - уже куда спокойнее выводит Андрей, - ну, вы в курсе, Саше семнадцать, Стёпе семнадцать, и Захару тоже… Серёжа вон вообще пятнадцатилетний затесался.       Я в который раз горделиво улыбаюсь. Если раньше я чуть-чуть стеснялся своего возраста перед коллективом, то теперь даже горжусь им.       - По поводу тебя, между прочим, тоже были варианты, - внезапно выдаёт Андрей. Я тут же перестаю улыбаться.       - В смысле? – крайне встревоженно спрашиваю я, так что Андрей даже хихикает, глядя на мои выпученные глаза.       - Ну, на кастинге, помимо тебя, был ещё только один по-настоящему хороший актёр, - поясняет Андрей, - возвращаясь к предыдущему вопросу, там как раз парню где-то двадцатник с лишним был. Мы почти до последнего думали, кого брать. И тут тебя спасла, конечно, твоя рожа… Потому что тот парень не выглядел, откровенно говоря, четырнадцатилетнем… А твоё лицо – это как раз где-то то, что я себе представлял при слове "Табаки". Да и выступление у тебя было потрясающее. Разумеется, я не смог удержаться.       Я замираю едва ли не с открытым ртом. Только теперь я осознал, насколько счастливая случайность - моё пребывание здесь. На моём месте прямо сейчас мог быть совершенно другой человек. То есть, я, конечно, всегда это знал, но только теперь понял, насколько эти пути судьбы хлипки и случайны! Получается, что где-то когда-то без моего участия решалась моя судьба, и был такой переломный миг во вселенной, когда она пошла именно в эту сторону, а не в другую, а я не знал и мог бы никогда не узнать об этом... так что же ещё я не знаю? Какие ещё переломные моменты прошли мимо меня? Это ощущение подобралось ко мне так близко, что захватило дух, и стало страшно и одновременно сладко от этого страха!       - Спокойно, Серёж, - очевидно, заметив моё состояние, сказал Андрей, - ты уже здесь и этого не отнять. Какая разница, что было тогда и до этого? Судьба есть судьба, она умнее и хитрее нас. Всё равно проведёт теми путями, которых мы не ждем. Поэтому расслабься и пей лекарство.       Я послушно делаю глоток и молчу.       - Андрей Станиславович, я хотел у вас спросить... - вдруг подаёт голос Тёма.       - Да? - бодро отзывается Андрей.       - Да нет, никаких конкретных вопросов, - сбивчиво начинает Артём, - просто я хотел спросить про ваши фильмы. Предыдущие.       - Хо-хо... - протягивает Андрей, широко улыбаясь, - что ж ты раньше молчал? Нам же режиссерам только дай повод поговорить про наши работы!       Артём облегченно тихонько смеётся и сидит, обняв собственные колени.       - Что тебя в первую очередь интересует? "Чайка"?       - Ну да, - продолжая улыбаться, Тёма активно кивает, - на самом деле, именно "Чайка".       Андрей смеётся, тихо и задумчиво.       - Я так и подумал, - говорит он, - это действительно весьма интересное совпадение. А это совпадение! «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» я снимал в 2006 и 2007 году, а «Дом, в котором…» вышел в издание, как вы, я надеюсь, знаете, только в 2009. Хотя, я, конечно, читал Дом до того, как он стал супер-популярным...       - До того, как это стало мейнстримом, - не выдержав, с весельем вставляю я. Андрей криво улыбается.       - Ну, в общем-то, да, - с явным удовольствием соглашается он, - но всё равно не за два года до издания. Поэтому моя идея экранизации «Чайки» ничем не навеяна, кроме самого произведения Ричарда Баха. Ну, и ещё иллюстраций Владислава Ерко. Они сыграли немалую роль. Видите ли, эта книга, как и Дом, тоже очень сильно нашумела задолго после написания. Но дело совсем не в популярности книги! Просто во время первого чтения мне пришла в голову… даже не картинка. Концепция. Я почувствовал идею автора и увидел её – как человека с крыльями. Не ангела, а живое существо из плоти и крови, простого человека-чайку. Это… любой творческий человек, это суть творческих людей. Чайка. Я увидел себя этой чайкой, и я захотел эту концепцию воплотить. Это, кстати, была моя первая экранизация книги, а сейчас вторая. Я больше работаю с театром. И тогда для меня театральная сцена стала пробой – я поставил спектакль «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», и это был мой эскиз будущего фильма. Идея, откровенно говоря, была совершенно безумная в глазах многих моих знакомых и граничила едва ли не с сюрреализмом. Но она и должна была граничить с сюрреализмом! Это должна была быть аллегория, как и вся повесть, иррациональная и будоражащая. И чем больше я об этом думал, тем больше я видел эту картину, клянусь, каждый кадр, я видел! Она так и называется в итоге: «экспериментальная экранизация». Я хотел поставить этот эксперимент. Мне почти все режиссеры, с которыми я это обсуждал, говорили «ты с ума сошел что ли?», «как ты собираешься это ставить?», но больше всего меня удивляла и одновременно провоцировала фраза «нельзя такое ставить». Да как это нельзя?! Где это было когда-то написано, что можно в искусстве, а чего нельзя?! В общем, я решил, что можно, собрал команду, собрал актёров, добился финансирования, и стал снимать… Вы видели этот фильм?       Мы с Артёмом дружно киваем и очень взволнованно «дакаем».       - Ну, тогда что вам говорить, - пожал плечами Андрей, - вы и сами всё видели. Честно говоря, я остался доволен этим экспериментом.… Да и от съемки остались очень специфические воспоминания. Это воодушевление, которое испытывает герой книги, оно было на съемочной площадке постоянно.… Мы в нём варились и захлебывались! У нас у всех было такое чувство, что нам можно! Можно всё то, о чём говорят «нельзя». Можно ставить эксперименты над кинематографом, можно забираться на огромные валуны и парить там, можно танцевать на песке.… Это было довольно сильное чувство!..       Он делает паузу, а мы завороженно молчим.       - Об этом же, на самом деле, и есть эта повесть. Почему, если мне говорят «так нельзя», «ты не сможешь», «так не делается», я должен в это верить? Почему я должен летать низко, как все? И вот, таким образом, только лишь в борьбе за рождение этого проекта отразилась основная его идея. Ещё даже не в самом проекте, понимаете?       Мы молча киваем, глядя на него. Мы понимаем. Андрей продолжает:       - И ещё это был очень неплохой и крайне необходимый промежуточный этап к «Дому». Потому что по поводу этого проекта мне говорили ровно то же самое! «Такое нельзя снимать», «как ты себе это представляешь?», и так далее… Но я уже прошел этот этап, сказал, что можно и сел писать сценарий. Сначала один. Потом, довольно скоро, собрал себе команду – наших вот этих замечательных Инну, Луку и Глеба. Ну и дальше пошло-поехало…       И он с добрым, приглушённым смехом выразительно смотрит на нас.       - Я что хочу сказать, - вздохнув и едва повысив голос, выходит на итог Андрей, - работать можно где угодно. Есть очень много способов быть полезным обществу. Но если вдруг ты хочешь творить, нужна внутренняя твёрдость. (У этих слов даже этимология похожая, обратите внимание). В первую очередь перед самим собой: перед своими собственными «я не смогу», «а вдруг не получится», «а так не делается». И только во вторую очередь перед окружающими. Когда ты преодолел себя, это почти уже ерунда. Вот…       Он окончательно замолкает и снова смотрит на нас.       - Клёво, - почти неслышно с восторгом говорит Артём. Андрей, в который раз, весело усмехается:       - Прошу прощения, если наш диалог принял форму лекции, - говорит он, - это со мной часто бывает. Видимо, издержки профессии.       - Нет, нет - мы с Тёмой на два голоса успокаиваем его.       - Было очень интересно!       - Да, нам понравилось…       - Да.       - Чем смог отблагодарил за хорошую работу, - спокойно кивает Андрей, тем самым похвалив нас совершенно уникальным образом.       Потом он замолчал, вздохнул и, повернув голову, посмотрел на стоящую у окна микроволновку.       - Почти полвторого, друзья, - внезапно серьёзным голосом проконстатировал он, - давайте ка мы будем спать, - он наклонился и поставил уже давно опустевшую кружку на журнальный стол. Следуя его примеру, Тёма поднялся и, забрав кружку у меня, поставил туда же обе наши.       - Вы же не погоните нас завтра в школу? – с надеждой спросил я.       - Нет уж, - невозмутимо отозвался Андрей, - после съемки под дождем уж тебе точно надо отдохнуть. Ну и Тёма пусть поспит, чтобы ему не было обидно.       Новость эта была потрясающая, то, что нужно для спокойного сна.       Когда выключили свет, я лег и, укрывшись белым одеялом, посмотрел в потолок почти невидимый ещё не привыкшими к темноте глазами. Может быть, мы с Тёмой после этого ещё поговорили бы – что может быть лучше разговоров по душам в темноте, когда не видишь собеседника, и только, глядя в потолок, слышишь голос, доносящейся будто бы отовсюду сразу? Но мы осознавали право Андрея на отдых и поэтому, коротко пожелав всем спокойной ночи, замолчали.       Я думал, что наверняка не смогу уснуть после стольких навалившихся впечатлений этого удивительного вечера. Но, к собственному изумлению, уснул почти сразу. Мне даже снился какой-то сон… что-то связанное со съёмкой. Про Табаки, Тёму, Андрея, Дом и съёмочную группу… Точно не вспомнить.