По семейным обстоятельствам

– Миссис Салам, я прошу вас, успокойтесь, – Манселл уговаривал разъяренную женщину с профессиональными интонациями больничного санитара. Бесполезно. Слона остановить – и то проще. Открытая пивная бутылка, щедро разбрызгивая свое содержимое, описала правильную дугу и с феноменальной точностью врезалась в полку на стене с давно почившим цветком. Полочка, земля из горшка, сам горшок, пиво и бутылка рухнули вниз с эффективностью разорвавшейся гранаты. Скорчившийся в углу коротышка сжался еще сильнее и, кажется, всерьез попытался просочиться сквозь стену. А Эмерсон Кент отчетливо понял: понедельник начинается как всегда – дерьмово. И рубашку с пиджаком он может выбрасывать хоть сейчас. – Я!.. Его!.. – Какие еще кары призывались на голову непутевого мужа, ни Кент, ни Манселл уже не поняли. Английский арабской разновидности валькирии отказал. – Миссис Салам, пожалуйста, успокойтесь. В будущем звоните по телефону на карточке. Это отдел по насилию в семье… Они работают с такими случаями. «А мы приедем в следующий раз, когда тут будет труп» – Может, и не стоило это уточнять. Но Манселл – это Манселл. Гадая, кому тут нужна помощь, Кент покосился на так и не вылезшего из угла мужа. – Пошли, – Мансел машинально хотел хлопнуть его по плечу, но в последний момент отдернул руку. – Твою ж мать, Кент! Или снимай пиджак, или побежишь за машиной. Вот они, тихие и покорные восточные женщины… На утреннее совещание в отделе они, разумеется, опоздали: ввалились прямо посреди монолога Чандлера. «Проверить контакты подозреваемых… еще раз опросить свидетелей…». Кент искренне понадеялся, что злокозненное мироздание на этом и остановится. – Семейная разборка. Пока все живы, для нас там работы нет, – шепотом отчитался Манселл на вопросительный взгляд Майлза. – А он попал под горячую руку? – Отсутствие пиджака и грязная рубашка не остались незамеченными. – Под артобстрел! – Манселла, похоже, могла исправить только могила. В свои силы на этом поприще Кент уже давно не верил. Разумнее было постараться понять, что они пропустили. Место, лица и тела на фотографиях по центру доски были знакомы. А… это про субботнюю драку, которая переросла в поножовщину в пабе на Фоурнайер-стрит. Главные действующие лица и исполнители известны. Обычная рутина. Три-четыре дня – и все участники будут в участке. Но, видимо, у кого-то из начальства повыше сегодня с утра случился приступ служебного рвения, и Чандлеру досталось. А теперь достается им всем. …А это что? На крайней доске сиротливо висели три фотографии. Кент даже головой тряхнул – в одном из лиц почудилось что-то знакомое. Да нет, не может быть. Горшок с цветком ведь не на голову ему упал. Но наваждение не уходило, и чем внимательнее он вглядывался, тем узнаваемей казались черты. Дождавшись, пока Чандлер сделает паузу, Кент тихо поинтересовался у Райли, кивнув на фото: – А это? Тоже к субботней поножовщине? – Что? А… вы же позже приехали. Очередной псих по нашу душу. Вильям Миллберри, двадцать два года… Не показалось... Но… как же так? Может, однофамилец? – … сбежал вчера из дурки. Шесть лет назад напал с ножом на свою мачеху. Та чудом осталась жива. Последние пару лет она жила здесь, в Уайтчепеле. Так что нас сразу известили. Да сам почитай, в утренней сводке все есть. Чандлер еще говорил, что кому-то этим надо заняться. Найти ее. По старому адресу она не живет уже больше года. Я с утра звонила. Так не бывает… Ровные строчки на экране монитора убеждали – еще как бывает. Покушение на убийство. Жертва – Клэр Миллберри, тридцати лет. Девять проникающих ножевых ранений. Прочитав медицинское заключение, Кент согласился с Райли: феноменальное везение. И что выжила, и что не осталась инвалидом. Приговор суда – восемь лет, учитывая, что обвиняемый был несовершеннолетним и не имел приводов в полицию. Будь на пару лет старше, получил бы уже по полной – все пятнадцать. Отбывал срок в тюрьме Хантеркомб, Оксофрдшир. Попытка суицида, психиатрическая экспертиза, диагноз – «параноидная шизофрения». Полгода больницы, затем опять тюрьма. Четыре года назад переведен в Фелтэм – тюрьму для юных правонарушителей на юге Лондона. Опять попытка суицида; больница, тюрьма, – и так по кругу. В итоге – три попытки суицида и, в среднем, ежегодный месяц в больнице, а в неудачные годы – и два. А этот год, похоже, оказался для Вильяма Миллберри на редкость неудачен: уже третий визит в клинику с января, а сейчас всего лишь самое начало октября. Или, наоборот, удачен? Если взглянуть на результат? Только Кент помнил и кое-что другое. Тихий и впечатлительный малыш Вилли, что ходил хвостиком за своим старшим кузеном и заглядывал в глаза в поисках одобрения. А на вопрос: «Вилли, ты кого больше любишь маму или папу?», отвечал: «Эмерсона». Широко распахнутые карие глаза, умилительные кудряшки… Любая женщина от десяти до шестидесяти называла Вилли не иначе как «ангелочком» или «зайкой» и норовила затискать. «Мухи не обидит» – это было именно о нем. И как? Как совместить воспоминания с тем, что прочел?! С тем, что шесть лет назад он, Кент, чуть не женился, а потом решил, что пойдет в полицию, а Вилли в это время кромсал ножом мачеху. С тем, что четыре года назад он как раз стал констеблем, а Вилли перевели в Фелтэм. Черт, да он одно время проезжал мимо тюрьмы каждое утро и каждый вечер! До того, как перевелся в Уайтчепел. Эмерсон практически не помнил отца: ни лица, ни фигуры – ничего. Папа всегда был далеко; «там, где добывают нефть», как говорила мать. Зато прекрасно помнил и дядю Спенсера, старшего брата отца, и его жену Мелинду. С шести до двенадцати лет он, можно сказать, и жил у них; что проводил большую часть времени – уж точно. Мама вечно была на работе, и Эмерсон после школы шел не домой, а на соседнюю улицу – к младшему братику Вилли. Четыре года разницы в возрасте совсем не мешали. Потом мама развелась с отцом, и они переехали в Лондон. Кажется, Вилли писал ему письма… Пару штук – точно. Эмерсон все думал ответить, но так и не собрался. После провинциального сонного Марлоу он неожиданно оказался в другом мире. И в этом мире было столько всего нового, интересного – какие уж тут письма. Потом они переехали в другой дом. Затем мама вышла замуж за Люка – и снова переезд. Где-то через год умер отец – все там же, за тридевять земель. Эмерсон, «чтобы не расстраивать маму», согласился, чтобы Люк его усыновил. Эмерсон Миллберри стал Эмерсоном Кентом. Тихий городишко Марлоу – а вместе с ним и Вилли – окончательно затерялся в прошлом. Стал полузабытым и поблекшим воспоминанием о чем-то теплом и далеком. Сном о прошлой жизни. Когда он пошел в полицию, то в графе «ближайшие родственники» написал: «мать и отчим». Все. Утренняя активность Чандлера обернулась тремя вечерними арестами и, соответственно, допросами, так что у дома Кент оказался уже за полночь. Перед его дверью громоздилась какая-то темная груда: то ли мусор, то ли тряпье. Кент устало чертыхнулся про себя: опять соседи-студенты, чтоб им на этом мусоре самим и навернуться. Нет бы разбитую лампочку над крыльцом сменить. Но куча шевельнулась, и в слабом свете уличного фонаря Кент различил знакомые яркие полоски на кофте – не иначе как Майки, горе местное, обдолбанное. Парой домов дальше размещался центр реабилитации наркоманов. Хотя как можно кого-то реабилитировать, выдавая вместо героина метадон, шприцы и презервативы, Кент искренне не понимал. Впрочем, не он один: Майлз уже несколько раз предлагал Чандлеру «тряхнуть этот гадюшник и улучшить статистику», но тот все отказывал. Зато Кент уже знал в лицо большую часть постоянных клиентов центра и периодически гонял их от своего дома. – Черт, Майки, опять ты перепутал все. Вали отсюда. Тебе дальше по улице. Тот медленно поднял кудлатую голову. Кент застыл. На пороге, скорчившись, сидело его прошлое. «Ангелочка и зайки» осталось мало. А вот Джима Моррисона в его молодые – и наиболее безумные – годы стало выше крыши. Разве что подбородок шире и тяжелее. А взгляд невольно искал еще и родственное сходство – и ведь находил! Глаза, волосы, скулы… Они по-прежнему похожи. Хотя теперь, когда Вилли стоял, было видно, что младший брат изрядно перерос старшего. Уж по длине конечностей – так точно. – Ты изменился. – Ты тоже. «Мои рубашки и брюки Вилли окажутся слишком коротки». Мысль ударила, словно тот горшок с цветком поутру. «Эмерсон, о чем ты думаешь?! Ты ведь не просто штаны ему мысленно примеряешь – ты решил никуда не звонить и никому ничего не говорить. Что называется укрывательством беглого преступника. И ты решил это в тот же момент, как взял его за шиворот и втолкнул в дом…» Вилли, прислонившись к стене и зябко кутаясь в безразмерную кофту, молчал. Но вот смотрел неотрывно и не моргая. Кенту казалось, что за ним наблюдает какое-то разумное насекомое, которое ловит малейшие движение его мышц и по ним просчитывает дальнейшие действия. – Я знал. Знал, что только к тебе могу прийти. – Как? Как ты меня нашел? Вилли, сначала ты рассказываешь, как ты меня нашел. А потом мы разговариваем дальше. Снова вернулось возникшее еще в участке ощущение, что он участник какой-то фантасмагории. «Все это – не со мной, надо просто проснуться, и все будет по-прежнему...» История с побегом прояснилось. И с медицинской этикой тоже. Полиции просто не все рассказали, решив не выносить сор из корпоративной избы. Скорее всего, уволят провинившуюся медсестру и замнут дело. Спал или не спал Вилли с этой Лорин Крейг, Кент уточнять не стал. Как не стал и объяснять, что Вилли поломал человеку жизнь не хуже, чем себе. Сейчас Кент смотрел, как мечется по его тесной комнате долговязая фигура. Три шага до телевизора, провести по экрану пальцами, два шага до кресла, коснуться обивки, еще два – до подоконника, дернуть штору. И обратно, к телевизору. Смотрел и слушал. А Вилли говорил, говорил, говорил… То частя и сбиваясь на горячечный шепот, то почти крича: – Мама умирала, а они трахались через стенку от нее! А потом он эту суку привел в наш дом! И ее, и ее ублюдочное отродье! Не успела еще кровать после мамы остыть! – Стоп. Вилли, стоп. По порядку, без эмоций. И постарайся не метаться по всей комнате. – Ладно. Обещания хватило ровно на три минуты, потом хаотичное движение возобновилось. Кент по полицейской привычке машинально отмечал и явное возбуждение, и тремор конечностей, но вот спутанности сознания – не видел. Опрашивай он свидетеля, Эмерсон предложил бы ему побеседовать с полицейским психологом. Хотя за четыре года он насмотрелся на людей, у которых не было никаких диагнозов от психиатра, а были устроенная жизнь, дом, жена, дети и счет в банке. Но которые при этом вели себя куда менее адекватно, чем сейчас Вилли. – …это была самооборона, Эм! Я виноват, я знаю, но это была самооборона, иначе бы она меня убила! – Факты, Вилли. Факты. – …а в тюрьме ей было до меня не добраться. Но и мне до нее тоже. И она спокойно убила отца! Когда он навещал меня… ну… в последний раз, он говорил мне, что нехорошо себя чувствует. Боль в желудке, тошнота, рвота. А через три дня он вел машину и врезался в дерево. Она его отравила! Эта чертова сука отравила отца!!! – Это все тоже эмоции Вилли. – А мои эмоции тебе не нужны, так? Ну, хорошо... тогда слушай дальше. Тогда, в последний раз, отец жаловался не только на то, о чем я тебе сказал. Он волновался, почему я такой бледный. «Смертельно-бледный», так он сказал. И еще, Эм – он красный стол назвал желтым! Желтым! Отец не был дальтоником. Я потом говорил с Лорин, и она подтвердила, что такое возможно при отравлении дигиталисом. Препаратами наперстянки пурпурной, Эм. Цветовое восприятие меняется. – Любой может оговориться. В конце дня и я могу папку степлером назвать. Вилли резко крутанулся на месте, полы полосатой кофты метнулись крыльями, – и рухнул на колени, прямо перед креслом Кента. – Господи… да у меня тоже так было! Как у отца! Когда я еще дома жил! Мне все казались белыми, как мертвые. Эмерсон! Эм, поверь хотя бы ты! Это не бред и не моя болезнь… Отдернуть руки он не успел, и пальцы Вилли раскаленной проволокой сомкнулись у него на запястьях. «Будут синяки», – констатировал Кент, удивляясь собственному отрешенному спокойствию. – Пожалуйста, Эм, ты же полицейский, проверь то, что я рассказал! Проверь! В широко распахнутых темных глазах плескалась отчаянная мольба. Затягивающее в себя окно чистой воды в болоте горячечного бреда, наполненного шорохами, подозрениями и ядом. Но должен же хоть кто-то из них двоих быть адекватным! Если не Вилли, то он сам: – Вилли, спокойно. Во-первых, не стой на коленях на холодном полу и отпусти меня. – Тот только вцепился сильнее. – Во-вторых… Хорошо! Хорошо, я проверю обстоятельства гибели твоего отца. Завтра! Пальцы на его запястьях, наконец, разжались. Он рискует карьерой. К слишком доброй медсестре из психушки Лорин Крейг вскоре может прибавиться чересчур доверчивый детектив-констебль Эмерсон Кент. Конец его карьеры плескался в душе как утка. Слышно было даже здесь, на кухне. На автомате Кент взял с полки стакан и бутылку виски. Покрутил в руках и… вылил в раковину. Подумал – и засунул набор кухонных ножей в щель между шкафом и потолком. Еще завтра – вернее, уже сегодня – надо будет проверить, что там с Майки. Не врет ли Вилли, говоря, что они просто поменялись куртками? Не хватало только найти труп наркомана рядом с домом. А сейчас надо пройтись по комнате и убрать все колюще-режущее подальше… «Господи, что я делаю?!» Оконное стекло под его лбом было таким спокойно-холодным. Темнота за окном закономерно молчала. На кухне пахло кофе и безумием. Сумасшествие точно не заразно? А глупость? – Блудливый ты кобелина!.. Голос Райли повышался от начала к концу фразы и на самой верхней ноте ввинчивался в виски. Кент вздохнул и как лекарство опрокинул в себя последние пару глотков кофе. Ночью надо спать. Вкус бурды из автомата эта банальная сентенция не улучшила. – …допрыгаешься когда-нибудь… Манселл ворчал что-то невнятное и оправдательное, в самом деле поразительно напоминая здоровенного пса, и старательно, но безуспешно пытался завязать галстук. Утро в отделе начиналось как обычно. Шефа и Майлза еще не было, но они, скорее всего, отчитывались по вчерашним арестам. Еще одна чашка кофе просто необходима. Утром он запер Вилли в доме и проверил все окна. Если братец не начнет бить стекла и ломать замки, то выбраться не должен. Хотя Кент надеялся, что вчера он был весьма убедителен: о новом жильце не должна знать ни одна живая душа. – Манселл, тебе тоже налить? – из проснувшегося человеколюбия поинтересовался Кент. Тот вяло кивнул, но в следующий миг оживился, что-то заметив. Опустив взгляд, Кент еле удержался, чтобы не чертыхнуться вслух: Манселл с интересом разглядывал синяки у него на запястьях. – Ого, Кент, так ты любишь пожестче?.. Вот и делай добрые дела людям. – Видишь, Райли, не один я тут ночью не спал! – сделал закономерный вывод Манселл. – А пилишь ты только меня. Кент, когда тебе надоест, познакомишь меня с ней? – Это не девушка, Манселл, – не думая, огрызнулся Эмерсон. И только потом понял, какую сморозил двусмысленность. И сколько по этому поводу он сейчас услышит. – Уууу… – Финли Манселл, заткнись! – Майлз появился как никогда вовремя. – Хватит долбать парня. Что у нас с этим психом Миллберри? Ты в дурку звонил? – Тишина там и болото, – отчитался тот. – Лечащий врач на Маврикии в отпуске. «Подождите…», «через неделю…», «без него – ничего». – Хрен им, а не через неделю! Надо их трясти. Псих-то от них сбежал, а нам теперь – как хотите, так и ловите? – Я туда съезжу, – сдернул со спинки стула куртку Кент, пока никто не успел возразить. В дверях он чуть было не врезался в Чандлера. Тот удивленно посторонился, но ничего не сказал. – Манселл, еще раз услышу, что ты его достаешь… – уже совсем тихо донеслось сзади ворчание Майлза. И как долго у него получится скрывать свою личную заинтересованность в этом деле? Кого и как он собирается обмануть? Майлза с его опытом? Чандлера с его дотошностью? Стоп! Хватит. Гадать он будет потом, сейчас надо ехать в клинику! Уверенными манерами и голосом, твердым рукопожатием и даже собранными на затылке темными волосами доктор Ванда Лютер неприятно напоминала покойную Морган Лэмб. – Присаживайтесь, констебль. Вы были очень настойчивы в своем желании встретиться. Хотя я и не являюсь лечащим врачом Вильяма Миллберри, но, тем не менее, я в курсе дела. Постараюсь оказать вам возможное содействие. – Доктор, я думаю, что вы так же, как и мы, заинтересованы в скорейшей поимке преступника… – Пациента, – вежливо, но твердо перебила его врач. – Это не тюрьма, а больница. Кент вежливо изучал пейзаж за окном кабинета доктора Лютер. Высоченный старый забор и частая спираль колючей проволоки поверх него, почти на уровне третьего этажа. Разумеется, больница. А интерьер этого кабинета очень напоминал комнату для опроса свидетелей в участке. Журнальный столик и кресла – ну один в один. Комплектовались с одного склада? – Хорошо, пациента. Доктор, жертва вашего пациента проживает в нашем районе. Поэтому нам важно понимать: насколько он может быть опасен – как для нее, так и для окружающих? Всю дорогу до Бедфонта Кент пытался сформулировать вопросы так, чтобы получился симбиоз между официальным и личным. Сейчас будет видно, насколько хорошо ему это удалось. – Смотря для кого. Для вас или меня – нисколько… – Сделав паузу, доктор поправила и так совершенно ровную папку документов. Кент чуть не улыбнулся: настолько знакомым казался подобный жест после работы с Чандлером. – Течение болезни Вильяма Миллберри характеризовалось как эпизодическое, со стабильным дефектом. А связь между актами насилия и заболеванием представляет собой тему для споров. Но так как все эти годы система бреда у него, в целом, сохраняется, то он по-прежнему может представлять опасность для лиц, вовлеченных в эту систему. – Правильно ли я понимаю вас, доктор, что если говорить кратко, это означает: «да, он опасен – для своей жертвы и для всех, кто постарается ему помешать»? Кстати, Миллберри ведь частенько бывал у вас в клинике? Лечение не давало эффекта? – Констебль, Вильям Миллберри был нашим пациентом последние четыре года, с момента перевода в тюрьму Фелтэм, – Доктора Лютер, похоже, не смог бы вывести из себя и взрыв гранаты прямо во дворе больницы, не то что намеки какого-то там полицейского. – Помощь больным шизофренией – это целый комплекс мероприятий. Не только медикаментозных, но и психотерапевтических. Но тюрьма – не самое лучшее место как для тщательного подбора медикаментов и купирования побочных эффектов, так и для психологической помощи… «Не лезьте в наши дела, констебль. Не дохнут – и ладно». Общую мысль Кент уловил четко. – Он попадал к вам лишь в периоды обострения болезни? – Да. Шизофрения, в целом, не предполагает долговременного нахождения в больнице. В этот раз Миллберри должен был через несколько дней вернуться обратно в тюрьму. Его состояние это позволяло. «А удрать оно тем более позволило», – мысленно дополнил Кент. Еще он помнил, как тряслись вчера руки у Вилли. Да и общую взбудораженность тоже отметил. Кажется, в больнице понятие «состояние, позволяющее вернуться в тюрьму» имело весьма широкие границы. – Он об этом знал? – Да. Коротко и ясно. И мотив! Вот он, еще один мотив для побега, про который Вилли промолчал – перевод обратно в тюрьму. А может, и спланировал все заранее? И третий визит в больницу за полгода совсем не случаен… – Доктор, а возможен ли в случае Миллберри факт симуляции? – Нет. Констебль, извините меня за сравнение, но шизофрения – это как беременность: или есть, или нет. Тем более, что специфика нашей клиники такова… – Кент невольно еще раз покосился за забор с «колючкой» за окном, – …что мы постоянно сталкиваемся с попытками симулировать психические заболевания. – Как он сбежал? – Похитил электронный ключ у медсестры. Физически она не пострадала, но психологически – не в том состоянии, чтобы сейчас разговаривать с полицией. Миллберри не относился к пациентам, склонным к агрессии или насильственным действиям. Поэтому… – тут доктор впервые замялась, – присутствовали некоторые поблажки в режиме. – Не склонен к насилию? Вы уверены? – За время пребывания в стенах лечебницы, – невозмутимость у доктора Лютер все же была совершенно профессиональной. – Я бы даже сказала так: если бы болезнь у Миллберри выявили до акта агрессии, то при правильно подобранной терапии он мог бы жить обычной жизнью. С большой вероятностью частичной, а может быть, даже полной рецессии. – Скажите, может ли какое-то негативное событие в жизни пациента вызвать рецидив? Или даже послужить толчком к развитию заболевания? Вот это было уже абсолютно личным. Кент помнил, каким Вилли был впечатлительным, как мог часами переживать из-за всякой мелочевки. Может, смерть матери стала толчком для развития болезни? А смерть отца – для очередного обострения? – В принципе, да. Сам диагноз в значительной степени обусловлен наследственностью, но начало болезни заметно зависит от факторов окружающей среды. Многие пациенты с таким диагнозом очень эмоциональны и особенно чувствительны к негативным стимулам. Есть теории, что содержание бреда может отражать эмоциональные причины заболевания, а характер интерпретации способен оказывать влияние на симптоматику, но… Констебль, какое отношение это имеет к предмету нашего разговора? «Никакого, кроме того, что предмет нашего разговора всю ночь провел на моем диване, и я понятия не имею, что он может устроить за день». – Все, доктор, последний вопрос, – Кент надеялся, что его улыбка смотрится максимально доброжелательно. – Вы можете предполагать, куда он мог бы отправиться? – Нет. – Я имею в виду – опираясь на общее течение болезни, чисто логически, – пояснил Кент. – Чисто логически, констебль, на вашем месте я бы искала Клэр Миллберри, – отыгралась врач за все вопросы и намеки. – Вероятность, что Вильям Миллберри прошел через три квартала, перелез через забор и теперь прячется на территории Хитроу, чтобы улететь в теплые страны, стремится к нулю. Яснее не стало. Скорее, наоборот, – все продолжало запутываться. Ну, кроме того, что психиатров и психологов он недолюбливает. И он «не хочет поговорить» о том, виновата в этом смерть Морган Лэмб, или нет. Мопед весело желтел на фоне грязно-серой стены больницы прямо под суровым объявлением «Физическое насилие противозаконно. Любой акт агрессии приведет к вмешательству органов охраны правопорядка». Почему-то не уточнялось, насилие с чьей стороны и по отношению к кому. Если подходить всерьез – нужно еще допросить медсестру. Лорин Крейг. Он запомнил имя и фамилию еще вчера. Если подходить по инструкции – то это дело не его, а полиции Бедфонта и округа Хаунслоу. Если подходить формально, то детектив-констебль Эмерсон Кент должен быть сейчас вообще не на стоянке перед лечебницей на юге Лондона, а на улицах Уайтчепела. Разыскивать Клэр Миллберри, как только что ему любезно посоветовала доктор Ванда Лютер. * * * В отделе его появление прошло почти незамеченным. Майлз спорил с Баканом. Манселл и Райли делали ставки. – …Сатклифф* тоже косил под психа! – Позвольте с вами не согласиться. Он болен. Первый раз диагноз «шизофрения» был ему поставлен перед судом в 81-м году, – тут же парировал Бакан. – А потом присяжные признали его вменяемым! Кому вы это рассказываете? Когда вы читали про Сатклиффа в газетах, я уже пять лет в полиции работал. И все прекрасно помню. – Кент, присоединишься? – громким шепотом поинтересовался Манселл. – Ставка – пятерка. На Майлза или на Бакана? – Ни на кого, – хмуро буркнул Кент. Дело Вилли, судя по всему, стало первостепенной задачей в отделе – и ничего хорошего это не сулило. – Но в 1985-м ему снова подтверждают этот диагноз, и он оправляется в Броудмур**. Где он и находится по сей день! – торжествующе воздел палец к потолку Бакан. – Ага, пока находится, – Майлз сдавать позиции тоже не собирался. – И заверяет, что бодр и здоров! Вылечился божественным промыслом, не иначе. Сколько раз уже подавал на условно-досрочное? Дойдет до Верховного Суда со своими апелляциями и, чего доброго, выпустят. Так что вы другим доказывайте, что он больной! – Эй, Кент, а твой Миллберри – он настоящий псих или прикидывается, как Сатклифф? – Манселл, разумеется, промолчать и остаться в стороне не мог. – Он не мой, Манселл. Доктор в больнице говорит, что не прикидывается. А ты-то что волнуешься? Ты, вон, кино с Мантусом смотрел – и живее всех живых. – О! Я даже вам сейчас кое-что расскажу… Вспомнил, как мы про психов начали… Заставить Манселла заткнуться могли только Майлз и Чандлер. Но один был «наверху», у начальства, а второй задумчиво изучал фотографии. Кент молча присоединился к Майлзу. Материалов, пока он ездил в больницу, изрядно прибавилось. С краю, по-видимому, как раз Клэр Миллберри, в девичестве Хопкинс. Блондинка, крашеная. Короткое каре. Обычные, довольно крупные черты лица. Чуть полновата, похоже. Женщина как женщина. Мужчинам, а особенно мужчинам за пятьдесят, должна нравиться. Типичная представительница нижнего сегмента среднего класса. А место преступления – на фотографиях по центру. Кент поморщился. Сколько раз уже сталкивался, а все никак не мог привыкнуть к тому, как много в человеке крови. Разбитые тарелки и чашки, перевернутый стол и стулья, светлые ковры – все в крови. Эмерсон пытался рассуждать максимально беспристрастно и фразами из протокола; на основании осмотра места преступления он бы сказал, что Вилли оттащили от его жертвы далеко не сразу. В документах суда, что он читал вчера, в свидетелях был указан Спенсер Миллберри. Вилли что, все творил на глазах отца? А ведь очень похоже. Возможно, поэтому и реакция настолько… запоздала. Аккурат на девять ударов ножом. – Так вот, была у меня одна…психиатр, и любила она поговорить о работе… после того, как мы с ней, ну … – А вообще этот Миллберри не Сатклифф, а прямо Гамлет какой-то, – внезапно подал голос Майлз, перебивая Манселла. – Смотрите: больной на голову – раз. Вместо призрака мертвого отца голос мертвой матери – два. Из телевизора, но 21-й век, как-никак. Хотя она, – сержант коротко ткнул в фото со старого места преступления, – ему не мать, но про яд он что-то там кричал. Похож, короче. Вот что на нас постоянно всякая чертовщина сыплется? Ведь могли бы жить, как нормальные люди… – Майлз, хотите, я вас обрадую? Ничего потустороннего, все как у нормальных людей, – громко поинтересовался прямо от дверей отдела Чандлер. Хотя, как показалось Кенту, особенно радостным вернувшийся шеф не выглядел. – Обрадуйте, сэр. Хоть вы обрадуйте, – не оборачиваясь, проворчал Майлз. – Потому что меня не радует то, что я вижу. Ориентировка на Миллберри есть у каждого патрульного констебля в Уайтчепеле. И если второй день ничего нет, значит, он залег на дно. Готов спорить на бутылку односолодового – наш псих уже где-то отсиживается. Майлз прав, от первого до последнего слова прав – Эмерсон разве что губу не закусил. Только вот, в отличие от Майлза, он знает, где и у кого отсиживается Вильям Миллберри. – Майлз, Миллберри подождет. У нас еще одно убийство. Все там же. Фоурнайер-стрит. – Говорил я вам, сэр… – Майлз развернулся от фотографий к Чандлеру. Кент облегченно выдохнул и мысленно возблагодарил мироздание и горячих турецких парней, что как схватились за ножи в субботу, так все никак не остановятся. Зато дело Вилли снова отходило на второй план. – …не надо было вчера горячку пороть с арестами. Мы загребли по верхам, а вторые номера теперь начали делить территорию. – Эй, кто давал запрос по Спенсеру Миллберри? – громко поинтересовалась от компьютеров Райли. – Ответ пришел. – Я давал. Врач в больнице сказала, что Вильям Миллберри был очень привязан к отцу, – пояснил Кент, придвигаясь к монитору. Доктор Лютер этого, конечно не говорила, но… Ведь могла же сказать. – Райли, дай взглянуть. В письме с материалами дела Спенсера Миллберри вверху стояло время запроса. Черт, вот так и засыпаются, на мелочах! Эмерсон искренне надеялся, что никто не обратит внимания, что время подачи запроса – раннее утро. До того, как он поехал в клинику. – Может, он появится по старым адресам, где жил еще с отцом, или еще какие зацепки обнаружатся, – прокомментировал Кент, заставив себя оторваться от экрана. – Кент, вы молодец, – улыбнулся Чандлер. – Идея хорошая. Теперь проработайте ее. Занимайтесь только этим делом. Найдите, наконец, эту Клэр Миллберри, известите ее… Майлз, Райли, Манселл – поехали. – Спасибо, сэр. – Ага, давай, парень, – хлопнув его по плечу, поддержал шефа Майлз. – Обрадуй ее, что пасынок уже не в дурке, вторые сутки шатается черти где, а ее труп нам статистику испортит. Кент остался один. С документами, гипотезами и подозрениями. Смерть по неосторожности. Передозировка назначенных лекарственных средств. Что? Вилли же говорил, что ему сказали об аварии и несчастном случае… В материалах дела Спенсера Миллберри нашелся и рецепт врача, и его же показания при расследовании. Сердечная недостаточность, выписан препарат «Ланоксин». Спенсер Миллберри пропускал визиты к врачу, лекарства принимал неаккуратно, мог забыть о времени приема, принять позже большую дозу и сесть за руль… «Ланоксин» – торговое название дигоксина. Дигоксин – сердечный гликозид, получаемый из листьев наперстянки пурпурной, она же дигиталис… Не веря глазам, Кент прочитал это дважды. Отравление. Дигиталисом. У Вилли в больнице не было доступа к материалам дела. Авария, заснул за рулем – и все. «Мы не даем пациентам доступа к информации, которая может спровоцировать обострение», – это он из доктора Лютер выжал уже буквально в дверях и на прощанье. А мог ли Вилли узнать об этом еще в тюрьме? Кент уже специально полез в дело Вилли, сверять даты. Нет, результаты токсикологической экспертизы пришли, когда Вилли уже был в больнице, со вспоротыми венами. Хотя, может, узнал позже? Когда из больницы вернулся в тюрьму? Если на то пошло, у Вилли было три года, чтобы добраться до материалов расследования. Угу, и прямо из камеры, – не удержался в мыслях от сарказма Эмерсон. А потом Вилли – ради этого же! – бежит из больницы и приходит к кузену-полицейскому. Нет, не вяжется. Тем более, что с момента закрытия дела – а закрыли его быстро – никто им не официально интересовался. Запросы ведь отмечаются. Детектив-констебль Эмерсон Кент сейчас был первым. Выходит, Вилли оказался прав насчет отравления дигиталисом. А насчет остального?.. Для подкупа Бакана и в утешение ему же от проигранного Майлзу спора он захватил коробку печенья. – Чем обязан? – хмуро взглянул тот поверх очков. – Вас не взяли на место преступления, и вам стало скучно? – Не совсем. Что вы знаете об отравлениях дигиталисом? – О… – Бакан тут же оживился, воспрянул духом и заграбастал печенье. – Это прекрасный вопрос, молодой человек! Я вам отвечу, даже не заглядывая в документы. Мари Александрин Бекер – не слышали такого имени? – К сожалению, нет. – А зря! Исключительная женщина. Домохозяйка из Льежа. В период с 1932 до 1936 года отравила дигиталисом одиннадцать человек – и это только тех, чье отравление смогли доказать. Жила до пятидесяти пяти лет обычной жизнью, пока не встретила на рынке некоего Ламберта Байера. Вскоре в могилу отправился муж дамы, столяр-краснодеревщик, а через два года, в 1934 и сам Ламбетр Байер – он ей надоел. Промотав и наследство мужа, и поместье любовника, Мари оказалась без средств, а к жизни на широкую ногу она уже привыкла. Вдова Бекер открыла магазин платьев, но основной доход был совсем другим. В начале июля 1935 года одна из ее пожилых приятельниц, Мария Костадот, почувствовала недомогание. Любезная вдова предложила ей свою помощь – и в конце июля Мария Костадот была уже на кладбище. Когда через год Бекер арестовали, на ее счету было уже как минимум восемь жертв, и все – клиенты ее магазина! – на торжествующей ноте закончил Бакан. И вознаградил себя печеньем. На протянутое и ему печенье Кент отрицательно качнул головой, размышляя. – Но история вдовы Бекер – это самый громкий и известный случай. Были и отравители-мужчины. Так, в 1863 году парижскому доктору медицины Поммерэ было предъявлено обвинение в убийстве вдовы де Пов. Случай даже вошел в историю криминалистики! Так вот… Незадолго до смерти покойная была застрахована в нескольких парижских конторах… В такт голосу Бакана в полумраке на стеллажах что-то тихо похрустывало и потрескивало; то ли обычные звуки старого здания, то ли архивы готовились размножаться делением. Материалы Бакана больше не дали ничего, кроме – уже очередного – мотива. Впрочем, старого как мир. Вдова Бекер покушалась на имущество отравленных и подворовывала драгоценности прямо из домов жертв. А в паре случаев на нее даже было написано завещание. Добрый доктор, который, как оказалось, травил не только любовницу, но и тещу, хотел того же – страховых денег любовницы и имущества семьи жены. Спенсер Миллберри по завещанию все оставил Клэр Миллберри, своей новоиспеченной безутешной вдове. Медсестре по профессии, работающей в хосписе. И приходящей сиделке для безнадежных раковых больных. Вилли же деньги полагались исключительно на оплату его содержания в психиатрическом госпитале, если бы возникла такая необходимость после отбывания приговора. Но на руки Вилли не смог бы получить и фунта. Завещание было переписано в пользу новой жены ровно за два месяца до смерти Спенсера Миллберри. Ллевеллин он поймал уже на парковке морга. Рабочий день закончился, а он, закопавшись в бумаги, и не заметил. – Доктор! Извините, что задерживаю вас… но это срочно! Не могли бы вы сказать свое мнение по этим документам? Пачку распечаток пришлось свалить прямо на капот ближайшей машины. Ллевеллин удивленно подняла брови, но бумаги к себе придвинула. Эмерсон терпеливо ждал, пока она прочтет все, и пытался вспомнить, когда он ел в последний раз? Выходило, что рано утром, дома. – Что требуется от меня? – Ллевеллин аккуратно собирала в стопку так и норовящие разлететься бумаги. – Дело закрыто. Вы хотите открыть его заново, в связи с появившимися новыми материалами? – Я еще ничего не знаю, доктор. Поэтому и пришел к вам. – Констебль, история отравления препаратами дигиталиса имеет долгую, и, я бы сказала, славную историю, – вздохнула патологоанатом. – Я знаю, читал. – Тем более. Так вот, споры об этом растении идут уже не первую сотню лет. Несмотря на это, дигоксин – один десяти из наиболее часто применяемых и эффективных сердечных средств. Но в данном случае – я не вижу судебной перспективы. Препарат был выписан. Токсикологическая экспертиза подтвердила передозировку. Каким образом она произошла: намеренно или по неосторожности, – вам сейчас не скажет ни один врач. Прошло более трех лет. – А показания лечащего врача Спенсера Миллберри? – Сложно сказать. Пациенты очень часто не принимают лекарства так, как они назначены. Часто то бросают, то начинают принимать снова… А коварство наперстянки в том, что она обладает кумулятивным эффектом и накапливается в организме. Поэтому и применяют эти препараты только под наблюдением врача. Мое мнение, на основании этих данных, – несчастный случай. – А… – Кент постарался максимально точно сформулировать внезапно мелькнувшую мысль. «…Да у меня тоже так было! Как у отца! Когда я еще дома жил! Мне все казались белыми, как мертвые». Так говорил Вилли? – А может ли отравление этими препаратами вызвать галлюцинации, сходные с галлюцинациями при психических заболеваниях? – Теоретически… это возможно. Реакция на дигиталис очень индивидуальна. Но в любом случае: болезнь или отравление – ответ дает токсикологическая экспертиза. Или… – Взгляд врача стал профессионально-внимательным: – Констебль, вы выглядите не лучшим образом. – Нет… что вы, доктор, – виновато улыбнулся Кент. Неужели он и сам становится похож на психа? С кем поведешься… – Просто не выспался. Тяжелые дни. – Эх, что же вы все так любите себя гробить? – совершенно по-матерински вздохнула Ллевеллин. – Но, констебль, как я уже сказала, врачи тут не помогут. Вот если вы найдете свидетелей, то… Кто знает? В деле Вилли анализ на токсины и наркотики нашелся. Все чисто. Клэр Миллберри тот резал без всяких примесей посторонних веществ в крови. Исключительно с голосами в голове. Дома агент Малдер и агент Скалли спасали мир от заговора спецслужб и жукоглазых пришельцев, а Вилли жевал пиццу. Нашел в морозилке замороженную и разогрел. – Я тебе оставил половину. – Спасибо. Агент Малдер бегал по какому-то лесу и взывал то ли к жукоглазым пришельцам, то ли к агенту Скалли. А может, чтобы пришельцы забрали его от Скалли. Впрочем, Эмерсон и сам не отказался бы, чтобы его кто-нибудь забрал. Пусть даже и жукоглазые. Пицца, кстати, была ничего. За шесть лет Вилли пользоваться духовкой не разучился, а микроволновки у Кента все равно не было. А еще ругают отечественную исправительную систему. – Вилли, я был сегодня в клинике. Молчание. – Разговаривал с доктором Лютер. Тишина. Эмерсон вздохнул и поймал себя на том, что уже второй раз пересчитывает горошины на чашке, лишь бы чем-то заняться – говорить Вилли о своих сегодняшних результатах не хотелось. Но надо. Желательно аккуратно. Аккуратно не вышло. – …«Ланоксин» ему был назначен совершенно официально! Я не могу требовать возобновления дела! Новое расследование и новые экспертизы покажут то же, что уже есть. И вердикт будет тот же – смерть по неосторожности! – Тут Эмерсон понял, что кричит уже не Вилли, а он сам. И, кажется, довольно давно. – Тебе надо меньше смотреть этой бредятины! – устало закончил он. Вилли молчал. Кент тоже пристыженно замолчал. С такими выступлениями, получается, он по адекватности не сильно далеко ушел от родственника. Агент Малдер в телевизоре отмучился – докричался до своих инопланетян. Осталось отмучиться констеблю Эмерсону Кенту – и будет совсем хорошо. – Не очень похоже на тихий семейный ужин. – Вилли устал молчать первым. – Да уж, – невесело усмехнулся Кент.– Извини. Я не должен был на тебя орать. Он вообще слабо представлял, как и о чем разговаривать с Вилли. Малыш Вилли из детства не имел привычки мрачно смотреть исподлобья, то ли выжидая, то ли наблюдая. Да если на то пошло, никого зарезать тоже не пытался. Вот сидит перед тобой живая бомба – и там, внутри, что-то тикает. И как подступиться – непонятно. Как разрядить – непонятно. От чего может рвануть – тоже непонятно. – Я не кусаюсь. Черт! Кент разве что не выругался вслух. Ну и чутье. – Я запишу. Для памяти. Некстати мелькнула мысль, что если дойдет до драки, дело может плохо закончиться: Вилли, несмотря на худобу, фунтов на двадцать – двадцать пять его тяжелее и на пол-головы выше. Как минимум. – В одну воду нельзя войти дважды?.. Интуиции Вилли мог бы позавидовать любой полицейский. Но Кент сейчас прекрасно бы обошелся и без риторических вопросов. – Знаешь, тебя в нашем участке обозвали Гамлетом. – Гамлет плохо кончил, – хмыкнул в свой чай Вилли. Слова врача: «он мог бы жить нормальной жизнью» – не шли из головы. Кент невольно разглядывал ряды шрамов на тыльной стороне предплечья братца. Продольных. Резал бы Вилли вены напоказ – шрамы шли бы поперек. Тот нервно поддернул рукава рубашки – заметил взгляд. Бесполезно, длины все равно не хватает. – Что ты решил? Снова возникло чувство, что не он, а его изучает разумное насекомое. Наблюдает, систематизирует, сводит результаты в таблицу… – Ты не Гамлет, Вилли, ты Мефистофель. Не знаю… Еще ничего не знаю. Но я должен во всем разобраться. Он уже ошибся один раз – с Морган Лэмб. Вторая ошибка подряд – это было бы уже слишком. Перед тем как лечь спать, он обошел дом и проверил все окна и двери. Окно в кладовке было не заперто, а просто прикрыто. Утром Кент его запирал. Или нет? Или окно закрывали банки с фасолью, и он мог не заметить положения задвижки? Банок было две, сейчас одна. Вторую банку он нашел на полу. Закатилась под полку. * - Питер Сатклифф (род. 2 июня 1946 года) — британский серийный убийца, так называемый «Йоркширский Потрошитель». Его жертвами стали 13 женщин. Приговорен к пожизненному заключению. ** - госпиталь Броудмур (Broadmoor Hospital) – закрытый психиатрический госпиталь в графстве Беркшир, Англия, в котором содержатся особо опасные преступники с психическими заболеваниями.