Проект: Полиморф. Созданный монстр

       Энвила        Два месяца спустя              Тренировки по взаимодействию с окружающей средой давно закончились, и для Вайона попросту началась новая жизнь. Поначалу было скучно. Полиморф пытался заполнять быт по-старому распорядку — утро, пробуждение со всеми, изучение свежих новостей, пополнение статистики Рэтхэма новыми отчетами, тренировки… Привычный человеку распорядок сломался у полиморфа на втором же пункте. Для неспешного ознакомления со всеми новостями ему понадобилось около полминуты, а остальное время Вайон просто скучал, ожидая коллег.       Долгое время главным развлечением Вайона были репортеры. Эти регулярные гости прибывали в Центр, пожалуй, со всех концов Федерации. Родная энвильская пресса оказалась, на удивление полиморфа, еще не самой назойливой. Цинтеррианцы были хуже. Они просто каждый подряд не верили в то, что энвильцы таки сумели запихнуть человека в машину и все как один пытались найти подвох в «роботе». Сначала Вайона это обижало, но потом, когда он понял, что мнение прессы не повлияет на ход проекта, то начал издеваться. То голос и ответы до тупой электроники опустит, то сделает вид, что знать никакого «Вайона Канамари» не знает. Один раз, показывая трансформацию в мобильную транспортную форму, демонстративно «сломался», после чего получил законный выговор от Рэтхэма, но был все равно глубоко удовлетворен в душе. Док только орал на весь ангар и размахивал руками, но больше ничего сделать полиморфу не мог.       Важнее репортеров были члены научных институтов с Цинтерры и члены правительства. С ними Вайон всегда был предельно вежлив и честен. Именно они выступали главной комиссией и оценивали энвильскую проделанную работу. Полиморф охотно отвечал на вопросы, позволял сверять свои разговоры с ранее снятой матрицей личности, давал убедиться в себе. Он понимал, что спонсирование проекта во многом зависит именно от таких разговоров и делал все, чтобы ему поверили.       Второй важный этап проекта команда отмечала после официальной «печати» от министерства науки. Их работу сочли полностью выполненной и достоверной. Ребята из экипажа даже устроили торжественный салют по этому поводу из площадки Центра и на следующий день окончательно стали закрывать свои хвосты с миром.       Через неделю к Вайону в ангаре присоединились Ханк, Каро, Нимер и Инс. Сработавшуюся за все время группу ученых решено было пересаживать в машины одновременно. И снова заработала присланная от «Амины» лаборатория, снова низко загудел странный агрегат. На сей раз Вайон наблюдал за происходящим со стороны и больше не испытывал неоправданной тревоги. Во многом оттого, что не он находился в тот момент на столе, и больше уже не придется. Но было что-то еще, не дававшее Вайону покоя, и лишь на грани ощущений напоминающее, что первый раз всё было иначе.       Лаборанты из «Амины» задержались в белом зале приводить свое оборудование в порядок, а Вайон не понимал, почему Джас на них так взбешен. Негатив программиста он видел отчетливо — его раздражение к персоналу сквозило в каждом мелком подергивании мимических мышц и в изменении тона голоса. Однако полиморф не понимал, что в цинтеррианцах такого странного. Работящие, тихие, лишних вопросов не задают и спокойно справляются со своими обязанностями даже без присмотра «сверху». По крайней мере отсутствие на сей раз их президента компании никак не сказалось на качестве проделанной работы.       Как и ожидалось, Ханк больше остальных пришел в восторг от нового существования. Расширенные возможности его полиморфа позволяли парню обходиться без кучи дополнительных сканеров и тестеров — все нужное давно было встроено ему в машину. Вайон в первый же день понял, что он, оказывается, еще мало баловался с пробами окружающей среды. Ханк сканировал всё, что попадалось ему под руку.       Нимер и Каро восприняли переход куда спокойнее. Без лишнего ажиотажа и последующей беготни. Оба надолго засели за разбор собственных материалов и облегченный поиск новых. Вайон видел и раньше, что эти двое, пожалуй, одни из немногих, кто полноценно осознавал суть перехода в машину и дальнейшую экспедицию.       Ксенобиолог Инс напомнил Вайону в начале самого себя. Парень запаниковал, пытался вернуться к старым ощущениям и не сразу собрался. Вайон даже вынужден был тормознуть его машину и придавить своим весом, чтобы парень не разнес весь зал. Но после подобного инцидента — дальше обошлось и Инс полностью приспособился.       Для Вайона началась новая череда жизни. Пресса на время утихла, а полиморфы принялись осваиваться в новых телах. Вайон даже усмехался довольно, что теперь у него есть «сородичи», которых не страшно в случае чего хлопнуть по плечу — не сломаются. Марин же с остальными терпеливо ждали своей очереди и морально готовились к пути в один конец.       На следующей неделе состав полиморфов пополнился пилотом и навигатором. К этому же времени торийцы перегнали на Энвилу «Искатель». Роскошный изящный и неизменно лучший в Федерации совместный исследовательский корабль. Пирт и Найк нахваливали его не переставая. На какое-то время двое быстро освоившихся полиморфов безвылазно засели на их «новой птичке», и не успокоились, пока лично не облазили каждый доступный закуток.       Сам Вайон тоже засел на корабле вместе с ними. Чего не говори, а торийцы сделали «Искатель» роскошным. Во многом, конечно, корпус и внутренний декор был делом рук Цинтерры, но проект все-таки утверждали на верфях Лазурного Престола. В плане удобства корабль был признан безукоризненным, а там, где габариты полиморфов не позволяли протиснуться, в дело подключались мелкие боты. Про финальный список внутреннего наполнения и состав оборудования ярче всего выразился Пирт:       — Ты только глянь, малой! Синтезатор полиаркона, нейролитовый репликатор, сверхчувствительный датчик биологических сигнатур… Биологических! Для космического пространства. Ксеносов на живых кораблях ловить. Твою мать… Я сам себе завидую, что на этом полечу. Да даже сами эти тыкалки чего стоят! — воскликнул Пирт, потрясая соразмерной для его металлической руки бронированной укрепленной планшеткой. — Все предусмотрели, падлы.       — Погоди, что ты сказал? — вернулся к сказанному Вайон, поднимая голову с уже привычным металлическим звуком. — Нейролитовый репликатор? Это как?       — «Для мелкого ремонта и восстановления целостности нейролитовых структур», — процитировал Пирт из планшета. — Сам глянь.       Вайону прилетело мелкое входящее сообщение, и он сразу же распечатал присланный архив, разбирая на образы, чертежи, ттх и ограничения.       — Там указана емкость контейнера. Один кубический метр, — уточнил Вайон, не сводя с Пирта очень внимательного взгляда. Но пилот, кажется, не понимал, что зацепило командира группы.       — И что?       — Это значит, что туда при надобности влезут кристаллы наших Сердец, — сказал Вайон в лоб. — И если понадобится, мы можем попробовать их восстановить.       — Да ну нахрен, — отмахнулся Пирт, как от дурной затеи, ярко представив, что может случиться с его личностью, если ее носитель хотя бы треснет. — А вдруг убьет с концами?       — Если встанет вопрос попытки или окончательной гибели, я бы выбрал попытку.       — Сомнительная хрень, на самом деле, — по привычке погладив металлической рукой бронированный подбородок, заявил пилот. — Ее в начальном плане не было.       — Вот и не говори лишний раз никому, что оно есть, — ответил Вайон, возвращаясь к раскопкам прилагающихся контейнеров с оборудованием.       — Вообще? Даже доку? — на всякий случай уточнил Пирт. Отчего-то мысль, что про незадокументированные устройства могут узнать на Цинтерре ему тоже не понравилась. — Может убрать строку из файла?       — Нет, не надо, — спокойно сказал Вайон, наткнувшись в очередном контейнере на оружие для безопасников и растерянно отпрянув. — Это открытая информация для общего ознакомления. Мало кто ищет ценное и неоговоренное в списках для общего пользования.       Закрыв контейнер, Вайон аккуратно отодвинул короб в несколько центнеров в сторону. С этим пусть вояки и Марин разбираются сами. Мирная экспедиция…       Пирт на заявление командира только хмыкнул, тряхнул головой и углубился в изучение списка дальше. Вот у кого, на удивление, вообще не возникло никаких конфликтов личности и восприятия после перехода в машину. Словно ничего не поменялось, а его родная тушка всего лишь обросла более прочной шкурой из полиаркона. А уж когда Пирт был замечен Вайоном с гаечным ключом вместо привычной сигареты в абсолютно декоративной «челюсти», то многое просто встало на свои места.       — Что? — ворчливо ответил пилот из динамика. — Я без этого думать не могу.       — И только поэтому тебе нужна была открывающаяся челюсть? — изумленно спросил Вайон.       — Да! Я привык. А что? — хамовато ощерился Пирт, словно его задели за живое.       — Нет, ничего, — примирительно качнул головой Вайон.       Каждый имел право на свои странности. И каждый пытался сохранить свою личность как мог.       Каждую неделю шумных полиморфов становилось всё больше. Члены экипажа один за другим расставались с биологическими телами. Постоянный лязг и грохот порой сводил с ума персонал, но запретить команде осваиваться с оболочками как им удобно никто не мог. Даже когда они натянули поперёк площадки перед ангаром крепкую металлическую сетку, и Вайон упросил начальство заказать для команды волейбольный мяч. Никто не высказал и полслова против. Наоборот, на матчи, запасаясь берушами и стрелковыми наушниками, стали стекаться не только работники Центра, но и просто прохожие зрители за забором с биноклями.       Срок отлёта приближался вместе с осенью, и затяжные дожди загнали полиморфов в помещения. От скуки они много спали или так же много общались по внутренним каналам связи. Кто-то додумался, что полиарконовая броня способна менять цвет, если внести в систему нужный цветовой код, и половина ангара несколько дней развлекались тем, кто затейливее себя разукрасит. Чаще побеждал Ханк, у кого чувство вкуса и фантазии не противоречили друг другу, а дополняли. В основном «зараза» цветомании рождала в умах полиморфов откровенно безобразный психодел, на который ворчал Рэтхэм и уже начал вежливо возмущаться директор Центра. Их можно было понять — увидь кто-нибудь из прессы полиморфов в таком виде, серьезность проекта пошла бы крахом.       Народ же развлекал себя как хотел. Пирт честно исполнил свои давние мечты о пиратских татуировках, Кирен регулярно получал звонкие подзатыльники от Кримы за полуобнаженный пинап на своих бортах. Экипаж откровенно получал кайф от наблюдения за их отношениями, а сами виновники, казалось, просто веселились от издаваемых звуков прилетаемой по корпусу пятерни.       В стороне от всех подобных развлечения оставался, пожалуй, только Марин. Одним из последних в экипаже майор переселился в новую оболочку, и Вайон ненавязчиво приглядывал за его состоянием. Пессимистичные настроения цинтеррианца ему не нравились, а из команды за все время Марин так толком ни с кем и не сдружился. К нему неплохо относились вверенные бойцы, но, как давно сработанная группа, обычно держались в стороне своей компанией.       Хотя внешне Марин не подавал плохих признаков и выглядел вполне спокойно. Насколько может, конечно, ощущать себя человек, по чужой воле расставшийся со своей прошлой жизнью.       Но вот вскоре единственным человеком в команде остался Джаспер, а полиморфы приступили к погрузке необходимого оборудования и материалов на борт «Искателя». Рэтхэм после перехода в машину стал на редкость тихим и, как выразился Пирт «беспроблемным». Но и экипаж, чувствуя скорое начало настоящей работы, заметно приутих, словно их разом накрыло осознание серьезности.       И лишь Вайон был в команде одним из немногих, кто понимал истинное беспокойство Джаса и его регулярные отлучки с директором на Цинтерру. В метрополии не оценили его договоренности с Лоатт-Лэ Эхайоном, но независимый суд признал завещание программиста законным. Правительству оставалось только злобно щелкнуть зубами и утереться.       Но сам Джаспер ни на минуту не верил, что Тория оставит его разработки просто так лежать на серверах. Как мог, программист закрывал за собой последние хвосты и подчищал любую неучтенную информацию.       Казалось, все было закрыто, вычищено и устроено идеально. Но Джаспер все равно покидал родное тело с тяжелым сердцем.       

***

      День отлета.       Космопорт Тейлаана.              Тот день вся планета запомнила на долгие годы. С раннего утра на улицах города стрекотали летучие камеры, трансляция велась даже в самых отдалённых энвильских посёлках. Метеослужбы скорректировали погоду так, чтобы ни дождь, ни возможный снег не помешали празднику и отлёту. Солнце горело в ярко-синем небе, город расцвечивали пестрые краски лент, баннеров, флажков и даже гирлянд из поздних южных цветов. Все, у кого в этот день был выходной, высыпали на улицы. Кому не повезло остаться на дежурстве — прилипли к экранам визоров. Воздух звенел от всеобщего волнения, возбуждения и предвкушения, щедро раскрученного местной прессой.       Вайон Канамари, герой, первоиспытатель. Первый человек, рискнувший стать полиморфом. Энвильцы гордились, что он родом с их планеты, и за его славой даже меркли остальные члены экипажа, пришлые с других миров. Портреты Вайона висели всюду: голографические и рисованные. С них на толпу взирал светловолосый мужчина в серой форме кибернетиков со спокойным и может быть лишь чуточку грустным лицом. А позади за ним проступало «лицо» полиморфа. Дети залезали на плечи взрослым, радостно тыкая пальцами в портреты. Для многих из них Вайон стал кумиром, героем покруче нарисованных в мультфильмах. Потому что никакой мультяшный робот не сравнится с живой, осязаемой грозной машиной. Хотя, поговаривают, что некоторые отдельные студии уже думали, как на волне такой знаменитости запустить победоносные образы полиморфов в сериалы.       В тесной толпе сновали продавцы воздушных шариков, напитков и конфет. Кто-то даже напечатал значки с эмблемой «Искателя». Из динамиков неслись бравурные марши и торжественные речи. А по улицам города, совершая круг почёта, медленно ползла колонна из двадцати восьми платформ, на которых гордо возвышались полиморфы. Махали гражданам, сияли красиво расцвеченной по такому случаю бронёй и пытались улыбаться, настраивая лицевые маски на имитацию мимики. Им в ответ бросали цветы и серпантин, но все это только раздражало первых полиморфов. Вайон сперва поддался общей торжественной радости, а потом, спустя полчаса, начал тосковать и злиться, глядя, как бестолково гибнут под гусеницами нежные соцветия, и хоть как-то пытался отсечь себя от шума и суеты. Получалось плохо. На ум приходили еще более негативные ассоциации. Что вот так же радостно бросая живые цветы, эта толпа счастливо провожает полиморфов в полет, где неизвестно под какие «гусеницы» чужих цивилизаций попадут они.       Глупая толпа. Выросшая на праздниках, сувенирах и нарисованных героях.       — Смотри, смотри, — тыкала пальцем какая-то девочка. — А у дяди глаза цвет меняют!       Слишком шумно. Мешает сосредоточиться.       Снизить приоритет восприятия внешних шумов до 30%.       Выполнено.       Приём входящего сигнала на закрытой частоте. Дешифровка.       «Вайон, успокойся, — попросил Марин. — У тебя светокристаллы близки к оранжевому спектру. Перестань злиться, это надо просто пережить».       «Они надоели. Со своим пафосом и бесконечным обожанием. Не зная, что такое наша жизнь и не представляя, каков на деле космос. Каково на вкус одиночество».       «Просто не обращай внимания. Отключись. Или если хочешь, говори мне».       Голос успокаивал. Внимание друга ощущалось почти физически. Но оттого еще противнее на контрасте смотрелась чужая глупая радость.       «Как могут люди торжествовать о том, что провожают сородичей прочь? Или мы перестали являться одними из них? Они сделали себе кумиров, как всегда, словно мы уже совершили невозможное. Хотя впрочем, они всегда нуждаются в кумирах, в образах, которым никогда не рискнут подражать. Согласись, неужели хоть кто-то из всех этих вышедших на улицы семеек пошел бы по нашему пути? Не верю. Не рискнут и сегодняшние дети. Они вырастут и состарятся раньше, чем мы совершим в космосе какой-то подвиг. Не говоря уже о героических победах. Ведь вся наша победа уже в том, что мы стали машинами. Выжили. И осознавая себя, можем проехать мимо них, блистая броней. Пройдет всего год, и нас затмят новые сериалы и поп-группы, новости об улетевших полиморфах перестанут разжигать их интерес, и народ снова начнет жадно пожирать скороспелые новости».       Вайон поднял голову и посмотрел на солнце. Раньше оно слепило, а теперь... Теперь оптика чётко различала белый шар в ореоле солнечной короны, небо было затемнено фильтрами, а приближение можно было увеличить настолько, чтобы стал виден силуэт луны.       «Мы не интересны им, Марин. Вернее — не мы интересны им. Не наши личности, не наше горе и тяготы. Не наша головная боль и причины, что погнали нас в бесконечно одинокий путь через звезды, подальше от них. Толпа хочет красивой истории и радостного события, словно эта очередная их маленькая победа над чем-то. Над их унынием, полагаю. Над серостью быта, в котором погрязает каждый человек в отдельности. Занятая личность, живущая в свое удовольствие, увлеченная своими победами над самим собой никогда бы не вышла на общественное провожание и не покупала бы бестолковые сувениры. Такие испытали бы гордость, а потом задумались, в какую опасную эпоху мы открываем им путь».       Огромный полиморф замер на платформе, будто распятый и пригвождённый солнцем. Блики скользили по броне и синевато-серебристому металлу. Все кто видел это, восхищались зрелищностью и красотой машины, одушевленной человеком.       «Однажды нас забудут совсем. Сделают пометки в хрониках, может быть, увековечат в кино. Вспомнят подробнее, когда по нашим следам пройдут новые герои-полиморфы, чьи подвиги потом нас превзойдут. Хуже, если нас сделают ключами к новой эпохе, а потом спустя столетия, даже забудут, что побудило нас на это пойти. Долг или служба. Личное бегство или жажда чего-то нового. Грустно, если люди потом забудут часть имен экипажа, хотя все мы тут перед ними равны. Эти люди, которые сегодня прибыли со всей системы поглазеть живьем на диковинку, разбрасывая цветы и выпуская воздушные шарики. Люди, которые радовались вслед улетающим навечно одиночкам».       Вайон уловил, что в какой-то момент Марин стал транслировать его слова на общий канал экипажа. Ну и пусть. Так даже лучше. Останутся без иллюзий и жалости к оставляемой планете.       «Повезет, если мы вернемся. Повезет, если нас встретят достойно. Плохо, если наша правда разойдется во мнении с написанной после нас историей. Толпа любит красивых героев, и начинает отвергать, если эти же герои портят их сказку. Всем так хочется чуда, что когда они сталкиваются с грязной правдой, то начинают ее ненавидеть. Словно она разрушила их внутренний мир. Разбила их розовые очки и растоптала надежду в светлое будущее. Нас сочтут предателями, если правда не совпадет с их выгодными иллюзиями. Возненавидят, если пойдем потом против толпы. Хуже — если попробуем дать им прозреть. Такая толпа инертна, и она уже перестает думать. Пресса создала настроение, а когда появятся модераторы аплодисментов — можно считать, что народ обречен».       Дети продолжали пищать от радости, когда на них смотрели большие машины. Кто-то пытался перегнуться через ограждения и лично вручить полиморфам шарики. Марин даже нагнулся и взял один из них, сердечно поблагодарив жестом второй руки. Все считали, что зеленый спектр светокристалов — это взгляд доброты. И лишь Джаспер стоял на платформе неподвижно, старательно гася оранжевый спектр и жалея, что нельзя ничего разбить.       «Запомните этот день, друзья. Сохраните его в памяти. А когда мы вернемся, я буду рад, если окажусь не прав. Я буду счастлив, если наши родные миры заботливо примут нас как своих детей. Я буду доволен, увидев поддержку народа и облегчение, что мы выжили. Я хочу вернуться в другой мир. Не такой, как сегодня, упавший в моих глазах пресыщенным восторгом, на котором наживается торговля сувенирами. Я хочу вернуться к людям, а не к толпе, воспитанной на визорах и нарисованных героях. А если мои мечты не сбудутся… Пожалуй, такой народ будет нас не достоин».              Космопорт встретил экипаж рабочей готовностью, деловитостью персонала и жужжанием снующих туда-сюда ботов-погрузчиков. Экипаж наконец-то вздохнули с облегчением, и полиморфы шагнули с платформ на гранолит взлётного поля. Предназначенная для горожан раскраска исчезла, вернув строгий блеск чистого металла, а на смену нервам и раздражению пришла собранность. Переступая через мелкую технику под ногами, полиморфы зашагали к кораблю, сияющему на площадке жемчужной иглой.       Однако их ждало разочарование — церемониал ещё не кончился. Пожелать исследователям доброго пути явился лично глава энвильского правительства. Очередная торжественная речь, пустые слова о героях человечества, первопроходцах и так далее. Всё это полиморфы пропустили мимо ушей, ожидая, пока красноречие его помощников, писавших этот образец ораторского искусства, иссякнет. От скуки переминались, трансформировали манипуляторы кто во что горазд, гудели и тихо посвистывали, пока один из безопасников по общему дозволению не отшутился, брякнув:       — Ну, вы это... говорите, может, а мы пойдём, а то смазка стынет...       Он суровый, в броне, с обвесами, вообще не местный. Ему за сбой пафоса ничего не будет.       Канцлер, однако, расхохотался, плюнул на речь, и экипаж был отпущен с ответными улыбками. Более не оглядываясь, команда прогрохотала по трапу: шестеро в рубку, остальные в салон. Возможность избавиться, наконец, от назойливого общества властей и прессы подняла настроение всем.       — Ну что, консервы, все прикрутились болтами к сидениям?! — рявкнул со своего места Пирт во всю мощь динамиков, включая все системы запуска корабля.       — Так точно, шеф, гайки завинчены! — жизнерадостно отозвался с места наводчика Кирен.       Центр Управления Полётом, разумеется, слушал весь этот «жестяной» юмор, но в эфире не отсвечивал, не мешая полиморфам настраиваться на нужный лад.       — Крима! Приборы? — щёлкая последними тумблерами, подогнанными под размер больших механических пальцев, спросил Пирт.       — Показатели двигателей в норме, баки полны... трюмы под завязку и люки задраены! — бодро отрапортовала бортмеханик, сверкая задорной синевой светокристаллов. — Боевая окраска бортов готова и ждет вашей команды!       Пирт довольно зажал в своей челюсти любимый гаечный ключ и, поддержав пиратскую тематику, вернул по рукам скалящиеся татуировки.       — Разговорчики! — цыкнул Рэтхэм. Его кристаллы переливались то бирюзовой зеленью, то желтизной. Лишь за несколько дней до старта выяснилось, что он нервно переносит взлёты, отчего вечно отправлял на собрания в метрополии Джаспера. Хотя, чего бояться полиморфу?       Вайон, чуть склонив голову, просяще покосился на Пирта.       — Вышка, говорит «Искатель». К взлёту готов, — изволил под взглядом командира подобраться пилот. Его большие ладони привычно легли на панель со штурвалом.       — «Искатель», взлёт разрешаем, — без задержки ответили в эфире.       — Запускаю маршевые двигатели на прогрев, — рычаг накопителей под рукой пилота пошёл вверх. — Гравитация?       — Компенсатор в норме, — с места второго пилота и навигатора доложил Найк.       — Ну что, космолётчики, машем дому манипуляторами и валим отсюда нахрен! Набор мощности... Десять секунд...       Дрожь прошла по кораблю, словно проснулся гигантский доисторический зверь. Экипаж легко представил, как взревели пламенем двигатели, и окрасили площадку ровным голубым свечением.       — Три... два... один... Отрыв.       «Искатель» уходил в небо. Совершенный в своем классе кораблей и неповторимый. Вайон был готов на долгие годы затеряться в глубинах космоса и повести за собой верную команду. За пределы освоенного человечеством сектора. И если к будущим открытиям, встречам и ситуациям они были еще хоть как-то подготовлены, то, что их ждало по возвращении домой, они могли только гадать.       «Неужели, это только начало?..»       

***

      Верберна       Колония строгого режима       Примерно месяц спустя              Грубый камень рассыпался под ударами отбойника в крошево.       Упор в стену, нажим на перфоратор всем весом, и серебристые осколки разлетаются в стороны.       Упор, нажим, и снова…       По кругу.       Пока не подкатывает очередной приступ убивающего кашля.       Как сейчас.       Упор, нажим, но тело сводит кашлем, плечо срывает с рукояти отбойника, техника взвизгивает, царапнув камень шахты вкось. А кашель сводит до судороги, выворачивает изнутри и добавляет новых кровавых брызг на стекле шлема.       Давно уже никто не озадачивался поменять в нем фильтры.       Хорошо хоть стекло целое, но от крови его сейчас не протереть — вокруг слишком шумно. Один плюс, что в шахте особо не к чему приглядываться.       Стена, зона работы, отбойник и всё.       О времени напомнят другие.       Разве что за соседями нужно вечно поглядывать.       Закрытый шлем не донес звуков. Зато боковое зрение безошибочно поймало лишние движения.       Один из соседей случайно задел второго. Последовал более грубый ответ. Шлем подавляет весь ор и мат, но по губам понять направление посыла не сложно. Удар одного в плечо. Попытка поставить подсечку. Но комбинезон жесткий, он будет мешать быстрым движениям. Это понимаешь обычно с первого раза.       Но мелкий кретин продолжал нарываться. В ход пошли жесты — последний аргумент трусливой скотины. Видимо, он действительно не понимает, что за этим последует.       Мгновение и увесистый кулак оскорбленного прилетел шпане прямо в шлем и впечатал голову в камень. Череп от такого не треснет, а вот шея сломается запросто. Вон, туша уже оседает мешком на землю под издевательский хохот. Слишком ненавидящий, дергающий, какой прорывается в сумасшествии, вместе с дичающим взглядом.       Если его сорвет дальше…       Рука сама потянулась снять толстую перчатку и медленно, без резких движений пройтись сухими, огрубевшими пальцами по каменной стене. Не смотря на соседа в упор, не привлекая внимания, но и не в коем разе не выпуская из поля зрения.       Один серебристый осколок кольнул палец. Подойдет. Если взять его в ладонь, незаметно чуть раскатать и заострить конец до состояния тонкой иглы….       …В комбинезоне довольно гибкая ткань. Одна рука легко стягивает воротник, пока вторая вгоняет осколок под основание шлема в артерию. Производственная травма. Небрежное соблюдение техники безопасности…       Дикий взгляд, упавший прицелом, обжег сознание предвкушающим чувством опасности. Готовая металлическая игла приятно холодила пальцы.       Давай же. Рискни.       — К стене! Живо! — разнеслось в динамиках одновременно со вспыхнувшим светом подствольников.       Дула автоматов охраны уставились на всех. Даже на взбесившегося мудака это подействовало отрезвляюще, и он первый прилип к камню с поднятыми руками.       Какая жалость…       К малолетке подбежали, подняли. Живой. Приставили и его тоже к стене на досмотр и прижали покрепче, чтобы не шатался.       Тычок дулом под ребра напомнил не отвлекаться. С этими спорить бессмысленно, лучше подчиняться и не нарываться. Только осколок стены так и затерялся в рукаве до возвращения в камеру. Лишним не будет.       Скорее бы отбой.              Конвой до раздевалки. Сбросить лишнее и остаться в серой робе.       Дальше строгий надзор и узкие коридоры обратно.       Длинные ряды открытых решеток и недремлющие боты, зависшие с автоматами под потолком. Одно подозрительное движение — и в спину полетит дротик с паралитиком. Попытаешься напасть на конвой — расстреляют на месте.       Привычный щелчок замка одиночной камеры за спиной.       Свобода…       Время, когда можно расслабиться, едва приспустить щиты. Повести задубевшими плечам и размять онемевшие кисти. Но это только иллюзия, что личная камера обеспечивает полную безопасность. В этом месте бдительность нельзя терять ни на миг. Даже за непробиваемой дверью. Потому как единственный закон здешнего общества — это закон выживания.       Утратишь бдительность — ты труп.       Расслабишься — труп.       Сорвешься — тоже труп.       Заключенных на пожизненное не щадят. Сюда не отправляют ради короткого срока. Но и больше пятнадцати лет тут не задерживаются. Люди звереют и убивают друг друга, ради забавы и острых ощущений, а охрана не всегда заступается.       Воздух и работа добивают всех остальных.       Привычная жесткая койка после рабочего дня, как всегда, проверена первой. Только потом на нее можно было присесть. Затем взгляд проходит по стандартному пути от столешницы с тумбой, до сортира с умывальником. Редкие личные вещи оставались на старых местах, не подозрительные и никому не нужные.       Хорошо, что художество на стенах не запрещалось.       Взгляд невольно прошелся по угловатым символам, пополам с хаотичными рисунками. Росчерки линий тянулись между некоторыми знаками, нарисованными в бездумной отстраненности. А вокруг койки резкими штрихами царапин по стене виднелись наброски странных фигур.       Из рукава в пальцы скользнул прихваченный заостренный осколок. Колкий под ударами отбойника, иногда он становился податливо мягким, чтобы из него можно было скатать новую иглу.       Или новый инструмент для работы со стеной, как сейчас.       Почему-то до сих пор эти угловатые символы казались не идеальны… Их хотелось подправить, добавить несколько штрихов, где глаз отмечал непонятную дисгармонию.       Но стоило только занести руку над символом, как из-за двери донеслось:       — Заключенный, номер двадцать семь пятьсот двенадцать! На выход.       Этого только не хватало…       Быстрый росчерк одним жестом сломал и затупил принесенный осколок.       Скорее всего, последний раз.       Из камеры выводил все тот же знакомый конвой. На лицах ни тени эмоций. Спрашивать о чем-то бесполезно — они не скажут, куда забирают. А, возможно, даже не знают зачем.       Многих уже забирали. Бывало, за вечер с десяток. Никто не знал, что с ними становилось потом. Людей не возвращали, независимо от их срока или покладистости в работе.       Тяжелый кашель снова стал надрывать легкие, заставляя сгибаться и сбиваться с шага. Показалось, что конвой даже притормозил, не став лишний раз подгонять в спину автоматом.       Какая-то шваль высунулась из своей камеры и злобно расхохоталась в лицо. Довольный, что настала моя очередь. Надеялся, что обратно я не вернусь.       Злобные словечки, яд в каждой фразе, довольный вой и гогот еще с нескольких сторон.       Кашель снова оставил кровь на кулаке, и я размазал ее по щеке, вытираясь и поднимая глаза на блаженных.       Смейтесь громче. А если я вернусь?..       Хохот оборвался, как у придушенных. Некоторые нырнули обратно за спасительные решетки. Не верится, что так быстро поумнели.       Конвой не обращал внимания на окружающих. Только автоматы перехватили удобнее.       Нервничают.       За, казалось бы, бесконечным коридором свернули в боковую секцию. Серость освещения и множество недремлющих видеокамер сменилась пустынным коридором с единственной дверью в конце.       На камеру пыток не похоже, на карцер тоже. На убой здесь не отводят — внешняя среда справляется с этим успешнее. Остается единственный вариант. Ведут на переговоры.       Аккуратная дверка приближалась, а страха перед ней не было. Только раздражение и злость, что те, кто в нее заходил, никогда не возвращались обратно.       Охранник приложил свой пропуск. В ответ раздался сигнал и щелчок замка.       Меня подтолкнули за порог. В темноту комнаты, где в свете единственного слабого фонаря сидел прилизанный тип в ухоженном сером костюме. А напротив него — приглашающее стоял пустой стул.       Все же, я оказался прав.       Поболтаем.              Несколькими минутами ранее.              Третий за сегодня. И уже почти трехсотый за последнее время.       Чем больше кандидатов проходило просмотр, тем сильнее Аширу казалось, что Федерация порождала на свет только агрессивных имбецилов, непригодных для реально опасной работы.       Кандидата Ашир осматривал без интереса. Молодняк из личной команды подчиненных зачитывал условия договора, а президент компании следил за этим действом со стороны, стоя в тени неосвещенной комнаты. Ему важны были реакции, малейшее изменение мимики, жесты, даже движения глаз кандидата в процессе зачтения предложения. И, конечно же, Ашир особенно следил за колебанием эмоций очередной «жертвы».       И снова липкий промозглый страх заполнил переговорную комнату. Отвратительно.       И почему эти, казалось бы, заядлые монстры Федерации пасовали и трусливо поджимали конечности, когда до них доходила суть озвученного предложения? Все эти маньяки, убийцы, отморозки на проверку оказывались ничтожеством, с единственным страхом смерти. Вялым и слабовольным материалом, пригодным для убиения только слабых людишек.       Такие не выдержат предложения. Чего уж говорить о дальнейших планах?       — Нет, я отказываюсь от контракта, — с дрожью в голосе ответил очередной кандидат.       — Хорошо, — сухо сказал помощник и кивнул охранникам за спиной заключенного. — Уведите его.       — А что со мной дальше будет? — всполошился мужчина. Охрана грубо вздернула его под руки. — Куда меня отведут?! Эй! Вы же никого не выпускаете! Вы же все равно убьете!?       Заключенный запаниковал и попытался дернуться на помощника. Реакция охраны была моментальной — разряд тока ударил через наручники и живо осадил мужчину. Тот вскрикнул, обмяк и безвольным мешком грохнулся на пол.       Когда наступила тишина, помощник вопросительно обернулся на Ашира. А тот задумчиво смотрел на беспомощную жертву. Занятно. У этого кандидата не составило труда понять, что после такой аудиенции путь у него только один. Не все отличались такой быстрой сообразительностью. Некоторые наивно полагали, что после беседы их вернут обратно в камеру. А этот, ну надо же, умный.       — На обработку, — недолго подумав, ответил Ашир.       Страх смерти можно купировать. Вмешаться в базисы основных инстинктов и прописать через них яркое желание убивать. Потом снизить приоритеты целей, доработать самоопределение и неоспоримое подчинение. С жертвой можно сделать всё, что заблагорассудится. Кроме прививания мозга. Которым местный народ и без того не блещет.       Нет, сегодня этот кандидат точно не умрет. Правда, Ашир не знал, что мужчина счел бы лучшим выбором, если бы узнал всю правду. Хотя какое это имеет значение. Главное, что у компании пополнился список избранных.       Но все равно Ашир пока оставался недоволен.       — Ведите следующего, — сказал он, когда комната освободилась.       Несколько минут ожидания. Бестолковые минуты в бестолковом месте с едва лишь полезным выхлопом.       Помощник вкопался в планшет, открывая очередное досье. А Ашир мучительно заставлял себя проявить интерес к очередному кандидату.       Щелкнул дверной замок. Темную комнату прорезала полоса яркого света из коридора, очерчивая только силуэты двух охранников и заключенного.       Четвертого за сегодня…       Мужчину с кровавым следом на щеке неспешно подвели к пустому стулу. Он не удивился. Не задал с порога ненужных вопросов. Покорно сел на выделенное место.       Только Аширу с первых секунд стало дурно и тесно от растекшейся по комнате чужой злобы. Настолько, что он забыл про свое раздражение и даже интерес.       — Заключенный, номер двадцать семь пятьсот двенадцать, — заговорил по протоколу помощник. — Вы обвиняетесь в особо тяжких серийных убийствах, нападении на представителей правопорядка и оказании агрессивного сопротивления при задержании. По данным личного дела от ваших рук погибло пятьдесят пять человек, сорок из которых — женщины. Суд приговорил вас к отбыванию пожизненного заключения на рудниках Верберны без права на обжалование.       Тяжелый и мрачный взгляд мужчины поднялся на помощника и уставился на него исподлобья. К удушающей злобе добавился оттенок довольства за свой бывший успех и, совсем глубоко в душе, зерно… разочарования и сожаления. За слишком быструю концовку.       Ашир замер уже не специально. Только зрачки чуть расшились, жадно всматриваясь в букет эмоций.       — …Но наша компания готова предложить вам контракт, по итогу которого вы покинете Верберну и ее условия содержания, — невозмутимо зачитывал помощник.       Заключенный едва склонил голову набок, молча задаваясь вопросом. Зачем перебивать, если его позвали сюда слушать. Сами скажут, что им надо.       — …Ваше сознание будет перенесено в машину. Все ваши действия и перемещения будут под строгим контролем. Но вы попадете в совершенно новый формирующийся отряд боевых единиц…       Президент компании всматривался в реакцию человека и не понимал его. Спокойствие. Холод. Равнодушие? О чем он думает?       Ашир напряженно недоумевал, пока черные глаза заключенного не уставились на него. Безошибочно, с первого взгляда в тень. Заключенный слушал зачтение контракта, но четко вычислил, кто здесь главный.       И тогда Аширу стало страшно. Под этим тяжелым, как монолитная плита взглядом. Под злобой, переходящей в ярость, все больше и больше фокусирующейся на нем. Как на зачинателе идеи, и проблеме, не вернувшей многих обратно.       Ашир смотрел в глаза мужчины, а по спине у него бежал холодок страха. Показалось или нет, что заключенный почуял эту панику и усмехнулся? Хотелось верить, что показалось. Потому что не может такого быть. Это все, должно быть, сбои воображения… Этот взгляд затаившегося монстра с инстинктами прирожденного убийцы. Эта кровавая размазня по щеке, словно он кого-то сожрал по пути в переговорную. Всё это, так напоминающее о доме и дергающее за собственные инстинкты.       Стоп.       Мысль Ашира словно врезалась в стену. Если даже он испугался всего лишь одного взгляда…       Вот оно! Ашир понял, что нашел то, что так долго искал.       Он нашел своего монстра.       — …по данным медиков ситуация у вас не из лучших, — говорил помощник всё это время. — Еще пара недель, и ваш организм не выдержит. Лечение на такой стадии уже бесполезно. Да и сами понимаете, насколько это дорого.       О да, этот монстр все понимал. Но его это не смущало. Он давно был готов к смерти и не боялся ее. Только сожалел, как всегда, что его путь слишком краток. Законы ограничили в сладкой бойне, природа Верберны поставила крест на интересном выживании. Ведь ему даже нравились местные порядки, где с отдельным садизмом можно было оборвать чью-то жизнь.       Идеальный кандидат.       Заключенный медленно отвел взгляд обратно на помощника и изучающее осмотрел его. Даже с какой-то легкой иронией и сочувствием. Какие мысли гуляли в его голове все это время? Ашир не имел возможности это услышать, но что он знал наверняка — это то, что получит этого убийцу, несмотря на любой ответ.       А потом в нем вспыхнула жажда жизни. Отчетливая и яркая, насыщенная стремлением вцепиться когтями даже в призрачный шанс. Жажда, перекрывающая собой все. Сложности, проблемы, боль, не важно. Монстр в его душе хотел выжить. Вопреки всем планам и условиям, так неудачно вставшим на его пути.       — Я согласен, — ответил он тяжелым тоном, таким, что вздрогнул даже тугодумный помощник. Забавно, что до него только сейчас дошло, как близко он сидит к заключенным. И как мало надо усилий, чтобы при желании броситься на него, даже с наручниками.       Ашир незаметно повел плечами. Сейчас у него не было сомнений, что если бы этот кандидат захотел, он бы придушил его помощника в два счета. Смог бы. Раньше, чем очухалась бы охрана. Просто он не хотел этого.       Под пристальным взглядом заключенного, помощник вспомнил, что нужно дальше делать и повернулся за кресло, чтобы взять заранее приготовленный на мелком столике стакан.       — В таком случае, — стараясь, чтобы его голос не дрогнул, заговорил помощник, — вам необходимо выпить содержимое этого стакана. В нем содержится нейротоксин, который, в целях безопасности, погрузит вас в сон, и сохранит жизнедеятельность организма. Затем вас погрузят в капсулу и доставят в нашу лабораторию. Очнетесь вы уже в новом теле.       Помощник передал заключенному стакан, с едва заметной плавающей медузой. Идеальным организмом для погружения человека в кому.       — Боитесь? — спросил неожиданно убийца, флегматично заглядывая в стакан. — И правильно….       Лишь на миг через его непроницаемые щиты пробилась обреченность. Уверенности в контракте там не было, как и в любые другие обещания. Был лишь выбор как он хочет кончиться. Медленно и мучительно за две недели на рудниках или сейчас.       Заключенный залпом опрокинул в себя содержимое стакана.       Ашир ликовал. И жадно пожирал свое будущее сокровище взглядом. Он наблюдал, как цепенеют его конечности, как быстро стекленеет взгляд и представлял, как в руки попадет эта яркая душа. И он держал его осознание до последнего, обещая, что уж он-то подарит ему долгую жизнь. И даст то, чего отняла местная Федерация. Он даст ему право убивать.              Глубокой ночью, когда были закончены все подготовительные дела, Ашир по обычаю попросил у начальника колонии видеозаписи из личных камер избранных заключенных. Рассевшись в предоставленной ему комнате с планшетом Ашир довольно закинул ноги на соседний стул и принялся вводить номер заинтересовавшего его кандидата. Ладонь приятно грела горячая чашка с чаем, а в мыслях витали идеи по обтачивании своего будущего творения до совершенства.       Вольготно развалившись, Ашир стал дожидаться загрузки данных и видео. Процесс это не быстрый, можно было пока насладиться на удивление нормальным чаем. Хотя с чего ему быть отвратительным, если Ашир заранее озаботился своим постоянным визитом и отстегнул начальнику кучу денег. В том числе и на обеспечение собственного комфорта.       Планшет пиликнул, сообщая о загрузке, и высветил на экран картинку из камеры.       Весь чай, набранный Аширом в рот, фонтаном выплеснулся обратно.       На экране во всей красе отображались процарапанные символы, значки и куча хаотичных линий.       Ашир выругался, отряхнулся от чая и уставился в экран. Своим глазам сейчас он хотел верить меньше всего.       Но несколько раз переключив на разные виды и промотав видео обратно на сутки назад, президент компании все-таки заставил себя убедиться. Мужчина на видео методично процарапывал стену, кусочками острых осколков. Без тени понимания на лице или какого-нибудь узнавания. Но все же!       А вдруг показалось?       Бросив планшет на стол, Ашир связался с работниками колонии. На той стороне мигом ответили.       — Мне нужно лично посетить камеру одного заключенного. Немедленно! — рявкнул Ашир.       И уже через пару минут он в сопровождении трех охранников быстрым шагом направились по коридорам. От нетерпения хотелось бежать, но президент компании до последнего сохранял непроницаемое лицо.       Бесконечные коридоры, решетки и ночная темнота. Охранники остановились перед дверью названой камеры и открыли закодированный замок.       — Ждите здесь, — приказал Ашир тоном, не терпящим возражений, а сам медленно направился в камеру.       С каждым шагом взгляд выхватывал все больше знакомых символов, а ноги непроизвольно начинали подкашиваться от страха и всплеска адреналина.       Чертежи… рунные печати… ужасно искаженные в своем исполнении, но оттого еще более опасные. Как бездарно смешанные химикаты, которые могут рвануть от любого толчка.       Ашир смотрел на эти проблески чужого подсознания, с ужасом осознавая, что Верберна до сих пор цела лишь по какой-то счастливой случайности. А если бы еще добавилось несколько неверных штрихов?       И только потом до Ашира дошло, что за реальный монстр теперь в его пользовании. И какова вероятность найти единственного такого … на всю звездную систему.       Президент компании нервно рассмеялся и тут же поспешил заткнуться. Неимоверно впервые хотелось выпить чего-нибудь спиртного. Новый страх окатил его волной, когда он понял, что информация об этой камере не должна уйти дальше. Особенно, эти кадры не должны дойти до канцлера.       Иначе…       Ашир провел кончиком пальца по процарапанному символу, спустился ниже по линии и уперся в рисунок угловатого ромбовидного не то лица, не то маски. Чем-то этот набросок цеплял и завораживал. Заставлял запомнить.       И Ашир запомнил. Отложил в свой багаж идей, прежде, чем по его воле над головой коротнула «безотказная» камера, а стена посыпалась в местах символов мелким крошевом.       Никто не должен узнать, что здесь когда-то было.       — У вас все в норме? — в камеру без спроса заглянул охранник и замер, увидев осыпающуюся стену.       Через миг его взгляд остекленел, мужчина покорно удалился, а Ашир напряженно продолжил свою работу.       Никто ничего не узнает. Никогда.