Колыбельная для отца

      Билетов нет. Именно это сообщила Соне женщина в окошке единственной работающей на автовокзале кассы.       На секунду Соня растерялась. Поправила съехавшую с плеча лямку рюкзака и переспросила, если ли билеты до Вранжа. На что получила ещё более раздражённый ответ. До Вранжа билетов нет, и не было и не будет, как и дополнительных рейсов, добирайтесь как хотите, хоть пешком, хоть на такси! Идите, девушка, не задерживайте очередь!       Прикусив губу, Соня невнятно пробормотала слова благодарности и поспешно отошла в сторону, дабы не задерживать очередь. На неё уже начали коситься.       Она всё ещё сжимала в руке личный жетон и уникарточку, когда добралась до пустующей автобусной остановки недалеко от лесополосы. Скинула на мокрую от дождя лавочку рюкзак и долго в нём рылась, в последней отчаянной попытке наскрести хоть немного мелочи. Вот только всё это было бесполезно: до Вранжа не ходит ни одна частная «маршрутка», и скорее всего не найдётся ни единого таксиста в области, готового отвезти её туда.       До Вранжа ездит лишь один автобус раз в неделю по пятницам. Вот только сегодня вторник, а в запасе у Сони нет ни единого лишнего дня. Она должна попасть в Вранж сегодня, максимум – завтра. И она будет там.       Даже если придётся всю ночь идти пешком.       Её первым воспоминанием была комната, где они жили. Окно, сквозь которое видно серое небо с редкими проблесками солнца. Старый книжный шкаф, полный пыльных книг, готовых рассыпаться на отдельные страницы от малейшего прикосновения. Коврик у кровати, сшитый из кусочков цветных лоскутков. Письменный стол, заставленный грязными кружками с недопитым кофе, заваленный исписанной бумагой.       Всё её детство — это мозаика из таких вот фрагментов. Из марлевых повязок, которые можно было снимать с лица только затем, чтобы надеть новые и чистые, пропитанные лекарством. Из бесконечного потока болезненных инъекций, что ей приходилось терпеть каждое утро, мужественно стиснув в объятиях тряпичного зайчика с глазами-пуговками. Из цветных пазлов, разложенных на одеяле, что она старательно собирала часами. Чтобы после, когда картинка была уже почти готова, со слезами разбросать их по всей комнате...       Больше всего на свете Соня ненавидела эту комнату, из которой не могла выйти.       И меж тем больше всего на свете она дорожила памятью о том времени, когда была заперта в четырёх стенах общежития.       Ведь в той ненавистной комнате она была не одна.       Когда у обочины остановилась машина, обычная легковушка неопределённой марки, рука Сони машинально потянулась к кобуре за поясом и наткнулась на непривычную пустоту. Потребовалась меньше секунды, чтобы вспомнить — сейчас она не при исполнении, а значит без табельного оружия и стандартной аптечки. Но ещё меньше времени ушло на то, чтобы понять — человек, приветственно машущий ей из окна машины, не представляет опасности. Она узнала его.       — Н-не ожидал встретить вас здесь сегодня, д-доктор Валь, — смущённо улыбался ей Стас Брасов.       Они были теми, кого раньше называл «товарищами по несчастью», а сейчас — «лицами с генетической предрасположенностью к болезни N». Но познакомились они не в Вранже и не в консультативной поликлинике. Год назад жена Стаса перенесла тяжёлую форму в очередной раз мутировавшего вируса гриппа, и Соне приходилось несколько раз за неделю наведываться в дом Брасовых. А спустя полгода они совершенно случайно столкнулись в вестибюле Вранжа. Вот только Стасу, в отличие от неё, повезло чуть больше: у него была личная машина и навещал он дальнюю родственницу, кажется, двоюродную тётку, забросить которую совсем не позволяла совестью. У «мобильного доктора» Софьи Серафимовны Валь изолированный хоспис имени профессора Вранжа отнял много большее.       Там доживал свои последние дни её отец.       Сколько себя помнила Соня, они всегда были вдвоём: она и отец. Что такое «мама», зачем она нужна и почему её нет у Сони, она узнала став взрослее. Тогда, в маленькой комнате её детства, ей хватало и отца. Он шил для неё новенькие марлевые повязки и сам каждое утро делал инъекции. Он покупал ей на барахолке коробочки с пазлами и клал рядом с её подушкой игрушечного зайчика, когда она засыпала. Он был рядом, когда она просыпалась и не отходил ни на минуту, когда болела. Папа... просто был. Всегда.       Пока однажды чужая женщина в холодном белом халате на ежегодном медосмотре сказала, что очень скорого его может не стать.       Соне тогда было шесть.       — З-значит, в-вашу матушку унесла не энка? — голос Стаса звучал тихо и горько, и Соне оставалось только кивнуть: она не знала мать и никогда о ней не скорбела, пусть и понимала, что та умерла, давай её жизнь.       «Энкой» в быту звали «болезнь N», научного названия которой никто так и не потрудился дать. Она появилась больше двадцать лет назад, и тогда о ней не знали ничего. Кто-то говорил, что это новый вирус. Кто-то — что новое биологическое оружие. Находились и те, кто с пеной изо рта доказывал, что это — часть мирового заговора, а то и вовсе вторжение инопланетян. В детстве Соня ничего из этого не понимала, в старших классах вовсю штудировала учебники по биологии и химии и мечтала, что обязательно найдёт и источник, и лекарство загадочной болезни. Вот только к тому времени, когда Соня поступила на первый курс медицинского университета, стало ясно, что ничего открывать ей уже не придётся.       — А п-почему вы сегодня здесь? Ш-шли пешком... С-сегодня же не пятница, — Стас остановил машину у ворот на въезде на территории хосписа и два раза посигналил. Из сторожевой будки выглянул сонный охранник, мельком глянул на номер машины и одобрительно кивнул: Стас был не частым гостем в Вранже, но в пропускной базе числился. Ворота медленно распахнулись.       — Так получилось, — Соня постаралась как можно равнодушнее пожать плечами. Ничего особенно, просто любящая дочка соскучилась по полубезумному отцу. — Этот же вопрос я могу задать и вам.       — П-понимаете, т-тётя Марта скончалась. Ут-тром позвонили, с-сказали, н-надо приехать. Д-для протокола, — Стас припарковался на пустующей стоянке для посетителей, и Соня, прихватив рюкзак, поспешно выскользнула из машины.       — Ясно, — закусив губу, прошептала она, стараясь не смотреть в глаза мужчине. Она не знала, что сказать, потому что отлично понимала: чувство облегчения сейчас в Стасе намного больше скорби.       — Эт-то не долго, я д-думаю. М-мне подождать вас?       — Нет, — отрицательно и совершенно уверено покачала головой Соня. — Когда всё закончится, езжайте домой. Я остаюсь здесь.       Отец встретил её слабой улыбкой и лёгким кивком головы. Он полусидел в кровати, среди белых простыней и бесцветных стен. Это была не так палата, в которой она навещала его обычно. Здесь не было ремней на койке, мягких стен и привинченной к полу мебели. Только чистая постель, приоткрытое окно с занавеской и цветы в вазе на прикроватной тумбочке.       Соне хотелось взвыть от одного вида подобной искусственной идиллии, взвыть в голос, разнести к чертям вазу, а цветы запустить в окно. Но вместо этого она робко улыбается и делает шаг к отцу.       Он обнимает её крепко, так крепко, насколько позволяет его исхудавшее тело, его ослабшие руки.       — Рыжичек, как ты выросла! Как же давно мы не виделись!       Соня давится слезами, но не плачет, а только кивает.       — Присядь, расскажи, как ты живёшь?..       Она опускается на колени рядом с кроватью отца и продолжает сжимать его тонкие, словно птичьи лапки, пальцы. Отец не спускает с неё взгляда сияющих от счастья глаз, а она делает всё, чтобы не расплакаться. Только не сейчас, только не при нём.       — Я... я хорошо живу, папка, — Соня улыбается, и чувствует как сквозь бешеный шум собственной крови в ушах мерно стучит отцовское сердце. — Замуж вышла, три года назад. Ты дедушка теперь... Прости, у меня нет фотокарточки, я впопыхах собиралась, всё дома поставляла! Ты прости, я завтра привезу его. Мы с Володей — это мой муж — его Серафимом назвали. Он хороший, смышлёный мальчик. И о дедушке всегда спрашивает... Понимаешь, Володя сирота, и... Вы поладите, они завтра приедут. У нас же своя машина, даже две, представляешь?.. А я докторскую защитила! Буквально на днях, представляешь?!..       Соня говорила и говорила, и слова лились из её уст вместо невыплаканных слёз. А отец смотрел на неё и улыбался. Он ещё не знал, что новая политика запрещает людям с предрасположенностью к болезни N заводить детей. Не знал, что эта самая болезнь выкосила половину населения земного шара и навсегда изменила жизнь тех, кому случилось уцелеть. Не знал, что она, Соня, приходила к нему каждую пятницу на протяжении многих лет. Он ещё ничего из этого не знает, а Соня захлёбывается ложью, потому что никакого «потом» у её отца попросту не будет.       — ...а ещё мы хотим к морю выбраться этим летом! Папка, а давай и ты с нами! Доктор сказал, что ещё неделька-две — и ты совсем в норме будешь, бегать сможешь! Поедем все вместе, ты, я!..       — Море, — взгляд отца на секунду устремился куда-то далеко, а губы чуть приоткрылись. — Да, море. Я вспомнил: я обещал свозить тебя на море, в тот год, когда у меня обнаружили болезнь N...       Неожиданно его хрупкие пальцы очень крепко стиснули ладонь Сони, а взгляд из мечтательного, счастливого стал серьёзным.       — Обязательно свози своего Серафимку к морю. Обещай мне.       Соня из последних сил подавила подступивший к горлу комок и кивнула.       — Да, я обещаю, папочка.       Морщинки на лице отца чуть разгладились, и он довольно кивнул.       — Сделай это за меня. Я ведь не смог... Ты прости меня за это, рыжичек. И вот ещё за что прости. Мой лечащий врач — забыл, как его зовут, вот же старый пень! — сказал, что я успешно поборол болезнь, но он не счёл нужным рассказать мне о том, насколько глубоко продвинулись исследования... Ты же понимаешь, как это для меня важно. Они считают, я пока слаб, но... Расскажи мне, пожалуйста.       По спине у Сони табуном побежали мурашки. Этого следовала ожидать. Её отец был медиком, и он будет им до конца.       — Этиологию болезни N так и не выяснили. Известно лишь, что среди близких родственников риск её проявления гораздо выше. Кроме того, было доказано, что это не инфекционное заболевание. По крайней мере, возбудителя так и не нашли, — она старалась говорить, холодно, нарочито деловито, но внутри Соню всю колотило.       — Значит, я напрасно пичкал тебя витаминами и запрещал выходить на улицу? — в голосе отца — одна сплошная горечь и сожаление. Соня качает головой и со всей возможной нежностью говорит:       — Это не так, пап. Ты делал всё что мог, ты заботился обо мне. И... совсем запустил себя, — надолго, она замолчала. — У болезни N принято выделять три стадии. На начальной у больных отмечается слабость, плохой, сон, утомляемость и низкая работоспособность без каких либо видимых причин. После появляются и несколько специфичных симптомов, связанных с невозможностью или затруднением усвоения информации. Когда тебя забрали на обследовании, ну, помнишь, на том ежегодном медосмотре... Кажется, ты не смог прочитать даже своё имя на карточке...       — Да, что-то такое припоминаю, — отец устало потёр виски, но Соня была больше чем уверена: ничего из этого он на самом деле не помнит.       — Через пару-тройку месяцев наступает вторая стадия и она характеризуется длительной... комой, пап. Очень долгой комой. И... из неё не всегда выходят. — Соня облегчённо выдохнула: ложь далась ей намного легче, чем она боялась. — Но тебе удалось из неё выйти.       — Выходит, я везунчик? — отец невесело засмеялся, а потом вдруг обмяк и слабо опускаясь на подушку. — Что-то я устал да и спать вдруг захотелось... Вот же идиот, и без этого столько лет проспал, а всё равно... А третья стадия, рыжичек, третья?..       — Третья — полное выздоровление, — Соня поправила подушку и аккуратно подоткнула одеяло вокруг отца. — Теперь тебе нужно набираться сил. Так что спи. Я буду рядом, а когда ты проснёшься, вся наша семья будет здесь.       — Спасибо, рыжичек, — отец слабо улыбнулся и прикрыл глаза. — Вот только тут так тихо, а я не хочу засыпать в тишине. Ты случайно не помнишь ту колыбельную, что я пел тебе, когда ты была маленькой? Помнишь?       Соня судорожно сглотнула, кивнула.       — Конечно, помню, я её часто пою, когда Серафимка уснуть не может.       — А мне... мне ты её споешь?       Соня улыбнулась.       — Конечно, папка, конечно...       Рука отца стала слабее сжимать её пальцы, и Соня закрыла глаза, чтобы не дать слезам вырваться наружу. Не сейчас, не время. Тихонько, она запела.       Дыхание отца стало шумным, прерывистым, и Соня сжала его пальцы так крепко, как смогла.       Даже когда голос её смолк вместе с последней строчкой колыбельной, она не сразу нашла в себе силы разжать пальцы и открыть веки. Отец улыбался ей. Впервые за многие годы по-настоящему счастливо улыбался.       Соня наклонилась и коснулась губами его всё ещё тёплого лба.       И только после этого позволила себе заплакать.       Как оказалось, Стас прождал её всю ночь и даже ночевал в машине. Она ничего ему на это не сказала, а просто молча села на переднее сиденье. У неё не было сил ни на разговоры, ни на благодарности.       — П-простите, д-доктор Валь, я п-просто не мог уехать без вас, — извиняющимся тоном прошептал Стас, заводя мотор. — Я п-позвонил Веронике и всё объяснил. И он-на сказала, ч-что всё понимает. К-куда мне вас отвезти? Р-родственники, з-знакомые? Д-домой даже не просите, я в-вас одну не оставлю!       Соня не слышала его.       Она думала лишь о том, что у неё всего три дня на то, чтобы забрать тело отца, а иначе по закону его кремируют. И о том, что больше не нужно каждый четверг брать билет на один-единственный автобус до Вранжа, в надежде не увидеть своего отца привязанным ремнями к кровати. Что больше не нужно бояться получить сообщение о том, что он разбил себе голову о кафельный пол, напал на медсестру или укусил санитара. Что он так навсегда и остался «невменяемо-агрессивным субъектом», одной из бессчётного множества жертв безумной болезни N.       Теперь ей больше не нужно бояться ничего.       Отвернувшись, Соня прижалось щекой к холодному стеклу окна и на очередной вопрос Стаса, куда же её вести, прошептала только:       — К морю. Отвези меня к морю.