Дневник младшей сестрёнки

Говори, Кашка, говори… Спой мне песню свою о любви. Волны к берегу, ты не гони — Пусть не бьются слёзы о грудь. Серый дым застилает твой путь… Плачь, Кашка, плачь. Не томи! Если хочешь завыть, то реви. В песне той, обо мне не забудь. Расскажи, как безумен твой мир, Одиноки твои берега. Разделённые потоком они Плачут в устье твоё все века. Сколько душ разлучилось тобой? Ну же Кашка, признайся же мне! Сколько ты разрубила сердец? Сколько смыто солёной водой? Позови своим криком шальным Я приду на твой зов помолчать. Твои воды умеют кричать, Но секрет мой надёжно хранят. Говори кашка, говори… Как порою безудержна страсть, Как на дне твоём гибнут «пари», Как легко на дно это пасть. Я не плачу, Кашка, не томлюсь! Больше слёз не осталось в глазах Может, завтра, тебе улыбнусь, А сейчас… я пришла помолчать. (из дневника Эли…)

Добирались до больницы, молча, Андрей взялся сам вести автомобиль, ибо трясущиеся руки и общее состояние Алексея не предвещало ничего радужного. Перепуганная ни на шутку Эли искренне хотела поддержать расстроенного Алекса и отправиться в госпиталь вместе с ними, но вовремя спохватившийся Андрей заверил друга в неудачности данной идеи одним лишь выразительным взглядом. И Алекс, наспех накидывающий всё ту же сорочку, выпачканную речным илом, попросил её проследить за работой отеля и за китайцами, обещавшими нагрянуть с минуты на минуту. Андрей тактично молчал об инциденте в номере отеля, явственно ощущая занятость мыслей Алекса своим отцом, но вот молчание самого Алексея вводило в ступор друга. Андрей ожидал град вопросов о том, как мог случиться удар с его отцом и почему ему не сообщили раньше и готов был уже разразиться длинной тирадой о том, почему телефон друга оставался так долго недоступным и почему его не могли найти почти весь день. Но и это было абсолютно лишним, седьмым чувством Андрей понимал где и с кем провёл свой день его друг, кроме того прослушав долгие наставления и упрёки, предназначавшиеся для ушей Алекса, но никак не Андрея, он был в курсе сложившейся проблемы этой семьи. Поэтому не хотел лишний раз накручивать друга чувством вины, которое, безусловно, уже начало оттачивать расшатанные нервы Алекса.  — Мама! Что случилось? — не обращая внимания на настойчивые окрики медицинской сестры, Алекс пробежал мимо по коридору больницы прямо в том направлении, которое едва успел указать ему следовавший за ним Андрей. Друг, гораздо более собранный в этот момент во избежание дальнейших разбирательств с медперсоналом больницы по пути захватил пару бахил и запасной медицинский халат.  — Что случилось? Ты меня спрашиваешь, что случилось? — всегда собранная Лидия Павловна, с ходу начала бить сына в грудь и кричать на него охрипшим от слёз голосом. — Ты мне скажи! Скажи своей матери, что ты сделал со своим отцом? — Алексей немедленно сник и теперь молча, сносил материнские удары. Он и, правда чувствовал себя виноватым, и хотел высказать матери тысячу извинений и слов сожаления, но не мог произнести, ни слова. За его спиной друг услужливо накидывал на него белый халат, а за спиной матери, пытаясь успокоить и оттащить разбитую горем женщину, маячила высокая фигура Марины с потёками туши на щеках и красными от пролитых слёз глазами.  — Успокойтесь, Лидия Павловна, прошу вас, — очень тихим голосом шептала она, всем своим видом излучая покорность и смирение. — Вы должны быть сильной ради Константина Валерьяновича. Помните? — как ни странно мать Алексея почти сразу послушалась слов этой девушки и, отстав от низко опустившего голову, сына вернулась на скамейку. До Алексея, обреченно отошедшего в противоположную сторону, ещё долго доносился шёпот Марины, который успокаивал его мать и с каждой отсчитанной секундой всё больше раздражал его. Андрей так и не проронил ни слова рядом с Алексеем и сейчас стоял неподалёку и молчал. Они терпеливо ждали появления врача или просто кого-нибудь, компетентного в вопросе о состоянии здоровья Константина Валерьяновича. Телефон Андрея несколько раз издавал противный звук вибрации, и ему приходилось каждый раз с извиняющимся видом отходить в сторону, чтобы ответить на звонок. Алексею никто не звонил, об этом позаботилась Эли, предупредившая секретаря Алексея о переадресации вызовов Алексея Константиновича на её мобильный. Марина продолжала вполголоса что-то нашёптывать Лидии Павловне. На женщину, глаза которой были полны отчаяния и скорби, это действовало благотворно, истерика давно осталась позади и теперь от неё лишь изредка доносились всхлипывания и горестное мотание головой. В сторону сына Лидия Павловна не глянула ни разу, но они как завороженные оба подскочили к мужчине в белом халате, который, выходя из реанимационного отделения, озвучил их общую фамилию.  — Волхов? — с усталостью произнёс врач. И четыре человека, не один час ожидающие известий о здоровье Константина Валерьяновича немедленно откликнулись.  — Мы! Мы родственники Волхова! — Громче и внятнее остальных ответила Марина. Алексей крепче сжал кулаки при звуке её голоса, но не обернулся на её лживое утверждение.  — Что? Что с моим мужем? Он — жив? Доктор, пожалуйста, скажите, что он — живой… — Лидия Павловна заплакала, не дожидаясь ответа врача, и Марина услужливо подставила своё плечо для опоры, и приобняла женщину за дрожащие плечи.  — Успокойтесь. Прошу вас. Ваш муж жив. Он в тяжёлом состоянии, но стабилен. Операция прошла успешно, нам удалось купировать приступ. Но дальнейшее выздоровление зависит от реабилитации. Пока сказать сложно, но возможно ему потребуется ещё одна операция. Сейчас он спит и проспит еще, по крайней мере, сутки, так что, сейчас советую вам всем идти домой.  — Доктор, а можно к нему? — Алексей от полученной информации не мог проронить и слова, но Андрей озвучил именно тот вопрос, который волновал сына Константина Валерьяновича больше всего.  — Нет, пока он находится в реанимационной палате, посещения запрещены. Не волнуйтесь, за его состоянием постоянно наблюдает наши медсестры. А вам я и правда советую отдохнуть. Вам ещё понадобится силы, реабилитация вашего мужа будет сложной и длительной и врач легонько коснулся плеча Лидии Павловны в коротком ободрении. Всего доброго. — Доктор стремительно направился по коридору, а «родственники» Константина Валерьяновича не сделали попытки сдвинуться с места.  — Я останусь здесь, — твёрдо заявила Лидия Павловна, утираясь носовым платком, протянутым Мариной. — Я не оставлю его здесь одного. — Марина продолжала поддерживать еле стоящую на ногах женщину, а Лидия Павловна, совершенно не замечая, что причиняет боль девушке, вцепилась в локоть Марины мёртвой хваткой, безусловно оставляя следы своих пальцев на её руке. Марина морщилась от боли, но не выказала испытываемое неудобство, ни взглядом, ни словом.  — Лидия Павловна, я думаю, это не очень хорошая идея. Вы же слышали, что сказал врач, Константин Валерьянович проспит эту ночь, и вы не можете ему ничем помочь, но зато вы можете этим навредить себе. Подумайте, вам нужно быть бодрой, когда он придёт в себя. Ваш усталый и больной вид только расстроит его. Отправляйтесь домой, Лидия Павловна. Вам нужно отдохнуть, завтра обещает быть тяжелым днём. Вам действительно нужно скопить силы для этого. — Лидия Павловна внимательно слушала девушку, не отрывая от неё взгляда ни на секунду, и даже Алексей, в сердце которого кипела ненависть к этой девушке, выслушал её речь без раздражения и не мог не признать правоту её высказываний.  — Как же я оставлю своего мужа в больнице одного? — она вновь сорвалась на безутешные рыдания.  — Я останусь с отцом, мама, — подал свой голос Алексей. Лидия Павловна мгновенно поменялась в лице и одарила сына жёстким, уничтожающим взглядом. Слёзы её высохли, а губы превратились в сплошную черту. Она, несколько мгновений не моргая, смотрела на сына, и в её глазах искрилось негодование и злоба на него, но на выручку Алексею пришла вездесущая Марина.  — Да, Лидия Павловна. Так будет лучше для всех. Пусть Алексей останется в больнице. А вы поедете домой и немного отдохнёте. — И Лидия Павловна послушалась девушку, она больше ни слова не высказала сыну, но напоследок, перед тем как уйти под руку с всё той же Мариной одарила его настолько истребляющим взглядом, что рядом стоящий Андрей поперхнулся слюной. Когда же женщины потерялись из вида совсем, оба друга вздохнули с некоторым облегчением, ибо в присутствии матери Алексей чувствовал непрерывное давление, а от присутствия Марины ему становилось тошно, и на него наваливалась безысходность. Теперь когда они с Андреем остались одни возле палаты отца, Алексей упал на скамью и зажав голову обеими руками молча кричал от бессилия. Андрей и сам был не в лучшем состоянии, переживания за друга и за Константина Валерьяновича выбили его из сил и единственное желание, которое у него возникало это забыть сегодняшний день как страшный сон. Андрей неслышно подсел к другу и положил руку на его плечо. Алексей отреагировал сразу. Он вздрогнул и сел прямо, оборачиваясь лицом к другу, он откинул голову на стену.  — Знаешь, что теперь будет? — невесело усмехнувшись, заговорил он с Андреем.  — Не переживай, Лёш, всё наладиться. Твой отец — крепкий мужик. Он выкарабкается. А Лидия Павловна не даст ему спуску, так что я уверен, Константин Валерьянович очень скоро поправится. И всё … — Алексей не дал договорить Андрею.  — Нет, ты не понимаешь! — Глаза Алексея заблестели то ли от злости, то ли от непролитых слёз, но голос его звучал резко и холодно. — Мой отец выкарабкается. Мой отец поправится. И это будет только в том случае, если я женюсь на Марине! Вот, что теперь будет, Андрей! Теперь я должен буду жениться на этой Марине. Вот, что теперь будет, Андрей! — Алексей соскочил со скамьи и зашагал вдоль по коридору, нервно растирая лицо руками и взъерошивая свои волосы.  — Алексей, мне кажется, ты ни о том думаешь. Твой отец в больнице в таком состоянии. А ты говоришь о… — Андрей не смог подобрать нужных слов, но Алексею они не требовались, он прекрасно осознавал, каким выглядит со стороны.  — О себе? Думаю только о себе? Ты ведь это хотел сказать, так? — Алексей остановился напротив сидящего Андрея и даже угрожающе навис над другом, расставив руки и сверкая почти невменяемым взглядом.  — Алексей… — Андрей терпеливо сносил все нападки друга, но остановить обвинительную речь Алексея он был не в состоянии.  — Так напомни мне, о чём я должен был думать? Скажи! Об отце, который из-за ссоры со мной лежит в реанимации? О матери, которой противно даже смотреть на меня? Или подожди! Я должен думать о Мариночке, которая носит моего ребёнка и готовится стать моей женой? Не так ли? — Алексей снова упал на скамейку рядом с другом и начал биться затылком о стену. Его голос стал тише, но поток мыслей, рвущийся в слова и наружу, он не прекращал. — У меня тысяча проблем, о которых я теперь должен подумать Андрей. И всего один вариант развития событий, который устроит всех, кроме меня. Всех, кроме меня и её. — Последняя фраза Алексея была сказана ещё тише, чем остальные, он словно не проговорил её до конца, но она вырвалась на свободу вместе с углекислотой, которую ему нужно было выдохнуть. И эта последняя раза будто отняла у него больше сил, чем всё остальное им высказанное, он прикрыл глаза и отвернулся от Андрея в противоположную сторону.  — Иди домой, Андрей. Просто иди домой. — А когда друг спустя какое-то время, минут, если быть точным, встал и молча, направился вниз по коридору, он добавил, — Спасибо. Алексей ещё очень долго просидел в этом неудобном положении в расстроенных чувствах и совершенно выбитый из колеи привычного круга своей жизни. Вокруг кипела движение, работа больницы не прекратила свою деятельность ни на минуту, кажется, никому не было дела до одинокого парня в испорченной одежде со стрёмным речным запахом. Алексей только прикрыл глаза, которые резали слёзы, слёзы которые нельзя было выплакать и избавиться от них. Туда-сюда мимо него снова медицинские сёстры, реже врачи и лишь парочка из них бросала на него вопросительные взгляды, но, тем не менее, не проронив и звука, спешили дальше, слишком занятые, чтобы задержаться мыслью на здоровом человеке больше мгновения. Телефон Алексея по-прежнему молчал, это и радовало и раздосадовало его одновременно, нежданный звонок мог бы отвлечь его от безрадостных размышлений. Часы на левом запястье отчего-то встали и, отдав несколько минут бездумному прокручиванию часового винтика, он смирился с этой внеурочной поломкой. Не зная, чем же занять себя на ближайшие двенадцать часов он отправился в комнату отдыха, чтобы присоединится к подобным себе ближайшим родственникам других больных этой больницы. Но идея сразу не оправдала его ожиданий. Рекреация была занята больше, чем наполовину и преимущественно лицами женского пола, отчего в комнате было шумно от несмолкаемых разговоров и душно от количества людей, собранных в одной комнате. Пробыв там всего лишь несколько минут, при этом пребывая в полной растерянности и смятении, он поспешил отступить в обратную сторону и вернулся в более-менее тихий коридор больницы. Где сразу же столкнулся с медсестрой. По крайней мере, он думал, что девушка нечаянно упавшая в его объятия была медсестрой, но уже через миг, отстраняясь от неё, но всё ещё слегка придерживая за обнажённые плечи, он узнал в ней своего заместителя.  — Эли? — неверяще выдохнул он её имя.  — Алексей Константинович, — не поднимая на него своих тёмных глаз, чуть слышно ответила она.  — Я здесь один, так что… — его фраза осталась незаконченной, потому что Эли неожиданно потянулась и обняла его крепко-крепко. Это внезапное объятие, кажется, было тем самым, в чём он больше всего нуждался в эту минуту. В нём было всё: от пресловутой поддержки до нежной заботы, молчаливое участие и кричащая преданность. И это осознание было как снег на голову, но абсолютно не отрезвляло Алекса, а напротив лишь пьянило и пьянило. Он сильно зажмурил глаза и в ответ обхватил хрупкую девушку обеими руками с такой силой, что кажется, надави он ещё чуть-чуть, и она сломается. И ведь сломает её именно он. Он сам. И это произойдёт очень скоро. Уже происходит.  — Алекс, — невнятно шепчет она в его плечо, которое слишком близко к её губам и ей катастрофически сложно даже просто сделать следующий вдох, но она не возражает, не стремиться вырваться из опутывающих её странных сетей неумолимого притяжения. Она понимает без слов и без каких-либо действий с его стороны, насколько сильно нужна ему, насколько значима для него. Пусть даже на одно мгновение. Но порой, мгновение — это действительно очень долго. Поэтому она просто ждёт, её пальцы давят на его плечи, почти проскальзывают сквозь ткань его рубашки, впитываются кожей, но они дарят тепло, такое желанное и невыносимо необходимое. Дарят и не забирают ничего взамен. Совсем ничего.  — Прости, — он всё-таки отстраняется от неё первым, его лицо выражает странную смесь из эмоций: облегчение и ещё больше боли прочерчивается полосой морщин на его сведённой переносице, глаза усталые и покрасневшие, обезвоженные неразрешёнными слезами. Он сглатывает ком в горле, который упрямо возвращается на то же место, кадык сводит судорогой, но Алекс держится на последнем выдохе, который он сделал тучу лет назад. И у него, даже получается выговорить ещё одну коротенькую фразу:  — Пошли отсюда, — он протягивает к ней руку, и она безоговорочно (вновь) принимает её, удерживая во второй пресловутый пакет с вещами для него. На миг, он бросает взгляд в сторону этого пакета, но мысли его не задерживаются на столь незначительной мелочи, поэтому он уже ведёт её по коридору вниз, во внутренний двор клиники. Алекс делает слишком широкие шаги и вообще идёт очень быстро, у Эли получается хуже, поэтому она едва ли не бежит за ним, чтобы поспевать и чтобы сжатая им рука не болела так сильно. Она может попросить его идти чуть медленней, и он обязательно поступит именно так, как будет угодно ей, но не делает этого, не останавливает его. И вот они наконец-то выбрались на свежий вечерний воздух, напоённый прохладой и даже смесь витающих в этом воздухе запахов из всевозможных лекарств не способна испортить впечатление от надвигающейся на город всепрощающей ночи. Ночь, как ластик стирает неровные углы людских ошибок, она смеётся над человеческой близорукостью, но не осуждает и даёт свободу. Ненадолго, но, на то время, пока человек остаётся сокрытым от постороннего любопытства её тёмной вуалью, она прощает. Алекс с Эли расположились на ступеньках лестницы, игнорируя всё то множество скамеек, расставленных для удобства больных и их навещающих. Они перестали держаться за руки, и Эли неуютно обхватила свой громоздкий пакет обеими руками, расположив его на коленях. Алекс в то же самое время погрузился в молчание и в разрозненный хоровод мыслей, его руки, лишённые тепла её маленькой ладони нервно тёрлись друг о друга, непрерывно сжимаясь в злобные и обессиленные кулаки.  — Как отец? — не выдержав гнетущей тишины между ними, отважилась на вопрос Эли. Её тихий голос вывел его из продолжительного транса самобичевания, и он как-то резко обернулся на этот дивный звук.  — Врачи дают утешительный прогноз, говорят, он скоро поправится. — Алекс при этом пожимает плечами, полностью исключая, какое бы то ни было, своё участие в процессе выздоровления отца.  — Это хорошая новость, — губы Эли складываются в робкую улыбку, а глаза словно начинают сверкать в медленно опускающихся сумерках. Это слабое мерцание её глаз завораживает Алекса, а её детская наивность и искренность вызывают на его, посуровевшем за эти часы, лице слабую усмешку. Ему невыносимо хочется дотронуться до неё. Но нельзя. Теперь это невозможно осуществить.  — Да. Это и правда хорошая новость, — он воспроизводит её фразу до буквенной точности, но звуки искажены, он делает другую интонацию и думает совершенно о другом. Стыд и вина вмешиваются в его кровь, и злость теперь единственная и подавляющая всё остальное эмоция заставляет бежать его желваки и отводить глаза в сторону.  — Чуть не забыла! — воодушевлённо (на самом же деле, чтобы скрыть неловкость и скованность их беседы) восклицает Эли, неуклюже завозившись с пакетом в руках, не сразу сообразив, что ей следует сделать с ним. — Я звонила Андрею… И…мм… В общем, он сказал, что ты останешься в больнице этой ночью, поэтому… Вот, тут кое-какие вещи для тебя. — Алекс хмурил брови и вообще выглядел не совсем обрадованным, но его умилило её милое заикание и в очередной раз проявленная к нему забота.  — Что это? — только спросил он.  — Простая футболка и джинсы, — она неопределённо пожала плечами. — Они новые, — поспешно добавила она, памятуя о его педантичности. — Думаю, это не то, к чему ты привык, но я выбирала на глаз и… — Она вновь запнулась и тяжело вздохнула. — В общем, я подумала, что в них тебе будет удобнее, чем в твоей испачканной одежде.  — Спасибо, — ничего не сумев поделать с улыбкой, то и дело сползающей на его лицо во время её невнятного объяснения, он просто притянул её одной рукой и обнял, утыкаясь лицом в её шею. Глубоко вдохнув её запаха, такой лёгкой ванили с цитрусовыми нотами и полевых цветов, он снова зажмурил глаза. Ему было болезненно хорошо от этого знакомого, словно целую жизнь, аромата женщины, которую он не готов был отпустить. Никогда.  — Ладно. Я, наверное, пойду? — это прозвучало вопросом, но выдать девушке полноценный ответ, у Алекса не осталось сил, он лишь коротко кивнул ей и остался сидеть на холодных ступенях. Эли тихо встала и, сделав пару шагов пятясь назад, в ожидании ещё одного взгляда от Алекса, которого так и не удостоилась, зашагала прочь так же быстро, как чуть ранее бежала сюда вместе с ним. Только после полного затихания её, таких узнаваемых им, шагов, он позволил себе коснуться левой щеки, по которой без спроса и позволения бежала одинокая слеза.