Дневник младшей сестрёнки

      У Алекса не было сил думать о сцене, разыгранной в его доме не далее часа назад. Он, по своей натуре, вообще был человеком слабым. И это проявлялось во всех мелочах - его окружавших и составляющих полотно под названием жизнь.       Поздним вечером парковочное место главного директора гостиницы "Сезам" оставалось привычно-пустым и хорошо освещённым уличными прожекторами. Но сегодняшняя ночь станет первой в череде исключений из правил. И чёрная иномарка погружённого в тяжёлые мысли гендира неспешно раскидала элитную гальку своими отменными шинами и неслышно проехала к отведённому для неё месту на гладком мокром асфальте. Алексей тотчас же выключил фары, но яркий свет рабочих фонарей украдкой выхватывал черты его посуровевшего лица точечной мозаикой.       - Добрый вечер, Айдын! - поприветствовал он девушку на ресепшене. - Дайте мне, пожалуйста, ключ от четвёртого люкса.       Смущённая и вытянутая в струну девушка беспрекословно поспешила выполнить просьбу начальника, и вновь немедленно сложила ладони на стойке перед собой ровно так же, как было до того.       Алексей без задержки направляется к лифту, по пути очень приветливо, а значит, фальшиво одаривая встречных гостей улыбками и пожеланиями приятного отдыха и доброй ночи. Особенно важных для отеля постояльцев Алексей Константинович расспрашивает об их размещении и сервисе. На должном ли уровне с ними обходятся сотрудники и нет ли нареканий в сторону последних.       Дежурные разговоры, составляющие основную часть работы с клиентами управляющего "Сезама" отнимают у Алексея больше сил, чем осталось в его скудном запасе любезностей. Неудивительно, что как только двери лифта съезжаются вместе, пряча в своём укрытии мужчину от посторонних глаз, он немедля с шумом выдыхает и стирает с уставшего лица безоблачную улыбку. Глаза опускаются вниз, где-то в район полированных ботинок и металлического листа под подошвами. Скрытый от любопытных и любопытствующих, Алексей трёт больные виски и треплет идеальную причёску.       Мысли быстро слетаются воронами-падальщиками на его воспалённый мозг и выклёвывают глазные яблоки изнутри. Боль собственной ошибки всегда сильнее любой другой боли.       Лифт неслышно доносит его до верхнего этажа и двери отпускают его в опустевший, полуосвещённый коридор. На какую-то тысячную секунды пока его ноги ещё не переступили черту подъёмника, широкая лента гостиничного прохода представляется Алексу и впрямь тоннелем великой Сезам, но вот дорогой ботинок ступает на ковёр и загорается ближний свет, а лифт спешит сомкнуть свои лопасти и удалиться. Сказка рассеивается в воздухе, смешиваясь с ароматами французских духов, терпкими запахами восточных пряностей и цветочным мушки-амбаром.       Алекс застывает возле комнаты номер четыре с электронным ключом в левой руке и что-то останавливает его в этом моменте. Сегодня тяжесть мыслей обладает некой властью над его телом и затормаживает сознание. Он торопливо прячет ключ в карман и идёт в противоположный конец коридора, к служебному выходу с лестницой на крышу.        Ещё при вступлении в должность директора первым делом Алекс распорядился заблокировать дверь на крышу во избежание несчастных случаев и незапланированных "покурить" сотрудников среди рабочего дня. До сегодняшнего дня этому правилу аккурат следовал весь персонал Сезама, включая самолично Алексея Константиновича.       Сегодня Алекс впервые решил преступить собственное правило, толком не задумываясь об этом. Он попросту не помнил о нём в данную минуту. Дверь как оказалось не была заблокирована. Так же для неё не требовалось каких-то особенных ключей, и увесистых замков на её хлипкой и демократичной ручке не наблюдалось.        Алекс привычно вставил карточку персонала и дверь с писком отворилась. Прохладный воздух отрезвляюще ударил в лицо, заставив Алексея невольно поднять голову выше. Дверь за спиной хлопнула с тем же электронным звуком, а мужчина перед ней снова стоял в растерянности. Его руки, нервно сжатые в кулаки, привычно покоились в карманах брюк. Костюм, по-прежнему выглядящий дорого и безукоризненно роскошно, приобрёл лишь некоторую долю небрежности, но ни в коем случае неопрятности. Тёплым вечером, с шаловливо играющим в кудрявой листве ветром, Алекс выглядел всё тем же большим боссом, что и строгим, заполненным кофейным флёром, утром. Но вечер сгладил острые углы в облике мужчины, его тень скрыла суровость и врождённую напряжённость во взгляде, а глаза напротив, засияли ярче, будто звёзды поделились со своим любимцем небесной пылью.       Алекс осторожно прошёл к самому краю, никакого освещения на самой крыше установлено не было, но ночь безжалостно и искусственно была лишена всячесуих прав на этом ровном плато. Окружающие гостиницу высокие прожекторы щедро делились светом и с необлюбованной макушкой Сезама. Центральная площадь с Белым дворцом в ночи горела ярким сиянием фонарей, тысячей ламп и прочих осветительных приспособлений, часть этого праздника перепадала и скромной "пещере" из сказки. Трудно было бы не заметить одинокий силуэт девушки при параде святляков прародителя Эдисона. Но со спины и со встречным в глаза светом Алекс не мог сказать с уверенностью кого из его сотрудников приманило ночное небо к себе в гости, зазывая романтиков и влюблённых в свои сети, полнящиеся рыбами-звёздами.       Следующая пара шагов сделала ярче свет вокруг него, и отчётливее очертания незнакомки.       - Доброй ночи, Алексей Константинович... - негромко проговорила Алина, не отрывая взгляда от своих небесных подруг - звёзд. Алекс остановил взгляд на руках девушки, тонкие пальцы крепко хватались в худые предплечья, укрывая от ночной прохлады или надёжнее скрывая мысли и чувства от подслушивающего и вездесущего ночного шатуна.       - И вам, Алина Рашидовна, - с опозданием отзывается Лёша, приблизившись к своему заместителю ещё немного. - Разве ваш рабочий день не закончился пару часов назад и не должны ли вы быть уже дома прямо сейчас? - в голосе неподдельный интерес и беспокойство, Алекс и сам ощущает вибрации этих эмоций по напряжённому телу. Странно, как быстро и легко выветриваются из сознания собственные проблемы, когда начинаешь думать о ком-то ещё.       - Я пришла сюда не в рабочее время, Алексей Константинович. Мне просто очень нравится вид, открывающийся отсюда. Простите, я сейчас уйду. - Алина как-то резко опустила свои руки и растерянно огляделась по сторонам, словно искала что-то потерянное. Алексей чувствовал себя точно так же. Настолько потерянным, что слова не шли с онемевшего языка, а горло было стянуто жгутом.       - Не уходите, Алина, - с безбожным промедлением, доведшим смущённую девушку до запертой двери, проскрипел голос Алекса. Благо, Эли его расслышала и остановилась. Ободрённый, Алекс сумел произнести ещё пару слов. - Постойте со мной. Хоть немного. Одному, знаете ли непривычно тоскливо. - Его беспроигрышная улыбка в обманчивом свете ночи-искажательницы вышла кривой и грустной. А значит, настоящей.       Наверное именно она покоробила категоричный отказ Эли, и девушка неспеша развернулась и снова подошла к неустойчивым перилам.       - Если только немного? - неуверенно согласилась она, хотя давно уже крепко смотрела в его глаза. Так крепко, словно и правда держится за этот его взгляд, словно упадёт в тот же миг, как глаза их перестанут видеть друг друга.       - Да, - отвечает он коротко наперегонки с рваным вдохом. И чуть погодя с прощённым опозданием - Совсем чуть-чуть...       Так и стоят рядышком, близко, что одному слышно дыхание другого, что взгляды выхватывают один и тот же обзор, видят одни и те же гаснущие и загорающиеся звёзды. Близко, что его плечо касается, нет, не её плеча, только пространства его, ауры, того, что ещё не является ей самой но уже несомненно ей принадлежит.       Если долго и неотрывно следить за звёздами, то можно научиться их различать. Небо, оно такое таинственное и завораживающее. В один момент бесконечно близкое, а в другой невыносимо далёкое. Если в жизни существует бесконечность, то несомненно только небо может стать её синонимом. А звёзды? Это маленькие кокетки, ни на секунду непрекращающие своего движения, милые огоньки, обожающие игру в гляделки одновременно обжигающе-манящие и сурово-холодные.        Но Алина не смотрела в небо и звёзды уже давно исключили её из своей игры в "прятки". Она наблюдала за высеченным из камня профилем Алекса. Не вдаваясь в причины своего глупого поведения, она тем не менее не могла заставить себя прекратить это занятие и просто уйти. Ей уже пора было это сделать: уходить с этой крыши, из гостиницы. Она должна быть дома в такое позднее время: готовить ужин, убирать свою комнату, прибираться в гостиной. И сколь долго она не стояла здесь как завороженная, как заторможенная, ей всё равно придётся уйти. Так почему не сейчас? Почему уже не в эту минуту? А она всё смотрит и смотрит. Ей начинало казаться, что это неловко и больше, чем неприлично даже в том случае, если об её подглядываниях знает только один человек - она сама.       И вот, наконец, когда ей удаётся, (в тот момент ей кажется что это неоспоримо так) собрать всю имеющуюся у неё волю в маленькие кулачки и сделать крошечный шаг в сторону, чуть хрипловатый голос останавливает её. Только голос, потому что протянутая ладонь Алекса застревает в потоке воздуха, словно ветер заковал её в свои путы, а микрочастицы кислорода стали вдруг слишком липкими и вязкими, чтобы можно было освободиться.       - Можно... Можно я поцелую тебя? - это абсолютно неправильный вопрос. Вопрос, который не имеет никакого права на существование, и по какой-то причине об этом знают оба прохожих этого рандеву на крыше.       - Алекс... Алексей Константинович... - Алина запинается, хоть и не должна. А что она должна? Она обязана дать ему твёрдый и категоричный ответ, который заключает в себе всего лишь три звука "Нет". И нужно заполнить их всем возмущением, которое единственно и возможно в подобной ситуации.        Но она не говорит больше.        Пытается сказать, даже делает маленький шажок. Её каблуки неожиданно громко стучат по бетонной крыше, сканируя её шаги в неправильную сторону. Теперь они с Алексом становятся ещё чуточку ближе и по её вине.       - Пожалуйста...       Это говорит Алекс, по краней мере, в этом она уверена. А он уже так близко, что она может различить, как шёпот ветра играет в его волосах, щекочет ресницами щёки, когда он устало прикрывает глаза. Эли шумно выдыхает, когда его большие ладони преодолевая сопротивление ветра, хватают её за плечи. Это даже больно, так резко и сильно он сжимает её плоть.       Его дыхание выходит таким же оглушающе-громким, как и её, а во всём виноват окружающий воздух этого вечера. Его лицо такое красивое (особенно-красивое теперь, когда оно так близко) превращается в единственую точку, которую она способна различить. Её руки, хрупкие и несмелые едва-едва касаются ткани на рукавах его пиджака. И это оказывается больше, чем просто достаточным.       "Если было возможным ощутить вкус солнца... Если было возможным коснуться губами небес... Ох, если было возможным сделать глоток лунного света... И все эти блага не были столь головокружаще-прекрасными как естественное слияние её губ с моими" - в прерывистое дыхание и сон врываются мысли Алекса.       Он вновь и с той же осторожностью, что и вначале приникает к её губам. К безупречно алым лепесткам, таким же хрупким и трепещущим, как лепестки дикого мака, таким же сочным и вкусным, как капризная ягода черешни. А он всё целует и целует свою маленькую Эли... Так нежно и томительно, что до конца поверить в эту явь не смеет. Разбегаясь в запутанных лабиринтах собственных мыслей, он непременно встречается с её тёмным взглядом. Взглядом, которому ночь оказывается плохой соперницей.       А Эли всё не отстранялась, слышала и слушала обволакивающий её в кокон уюта и спокойствия голос и замирала. Не замечая даже как желанно принимает его ласку, как льнёт к его губам, как тянется вслед за ним, как просительно и жадно обхватывает его губы своими.       Его руки, только они не умели сейчас сдержать страсть, рвущуюся по тоненьким швам его дикой души. Они быстро и неаккуратно запутались в волосах маленькой Эли. Только они - его руки, притянули её ещё ближе к нему, только его длинные пальцы растрепали ей волосы и распустили длинную косу в водопад своевольных локонов. Они! Они проделали это с Эли! Но как же он был благодарен им за эту шалость. Как щедро воспользовался их даром.       - Не уходи... Не уходи, теперь, - шептал он в безумный дурман аромата её шёлковых прядей. Она и не могла. Не могла уйти. Её удерживали его руки, а собственные ноги совсем не держали.       - Почему мне так хорошо с тобой? Почему с тобой так, как ни с кем другим? - его шёпот. Такой ласковый, что в её глазах непрошенные слёзы, а в горле камень, неожиданно вырвавшийся из сердца.       Эли начинает мелко дрожать и не важно от неожиданно рассердившейся прохладной ночи или сдерживаемых слёз, так внимательно вслушивающихся в его слова. Но Алекс затуманен её объятиями и поцелуями, ему мерещится её уход.       - Нет... Нет! Нет! - отрывисто шепчет он и обнимает ещё крепче, поднимает её заплаканное лицо к своим хмурым глазам и целует в прикрытые веки. Эли всхлипывает и сжимает ткань пиджака в кулачках так сильно, что нити жалобно скрипят под её пальцами.        Алекс склоняется к её лбу с налипшими прядями своим, и губы их больше не касаются друг друга, но дыхание становится единым. Одним на двоих. Смешивается на пути в приоткрытые губы и это значит больше, чем все их поцелуи до.       - Хочу, чтобы так было всегда. Наяву. - Она подтверждает его мольбу слабым кивком и ничего больше не нарушает священную тишину между ними.       Ведь что такое любовь? Это многоточие в письмах... Это молчание в диалогах... И медленный, но непрерывный ток в прикосновениях.