***
Тем временем один стражник отчаянно проигрывал другому, больше уделяя внимания странному разговору у него за спиной, чем картам, ложащимся на стол. — Ха-ха, я снова выиграл! Подставляй свой лоб! — расхохотался его приятель, сгребая карты в стопку и постукивая колодой о стол, выравнивая. — Эй, слышишь? Пришел твой час расплаты. Двадцать щелбанов! — А? — Да что с тобой сегодня? Ты будто на ходу спишь. — Я… Да, не выспался сегодня. Дочка полночи не могла уснуть. — Ладно уж, тогда не буду давать тебе щелбаны. Карты послушно легли в коробочку. — Слушай… Откуда к нам перевели этих заключенных? — Из психушки, ты разве не помнишь? Мужчина обернулся на тускло освещенный коридор. — Помню… Так, получается, это означает, что они не психи? Или все-таки психи, но опасные, потому тут? — Я думаю, что раз приказали ловить всех южан, то не психи они, а шпионы. А сказки про ангелов — это чтобы народ с толку сбить. — А новенькие? Что, вот так вот сходу — и тоже шпионы? — Ну эти, может, и не шпионы, — не стал настаивать тот. — А тебе-то что? Сказали охранять — значит, будем охранять. А там уже пусть сами разбираются. Стражник кивнул. — Ясно. Ясно то, что никто ничего не знает. Но эти разговоры про небеса… Заключенные говорили очень тихо, он сам обратил внимание только тогда, когда девушка сорвалась в крик. Хотел даже подойти утихомирить, но она сама быстро успокоилась. Одновременно с тем, как у него закончился ежедневный приступ головной боли. И дальше он слушал внимательно, но они явно не рассчитывали на слушателей, понижая голос почти до шепота. А значит, они не играли на публику, «чтобы народ с толку сбить»: не перед кем. К тому же, те, которых перевели из психушки, кукуют взаперти уже целый месяц. Новенькие в городе явно буквально пару дней, иначе бы на них и так раньше обратили внимание. А говорят об одних и тех же вещах, о каких-то кораблях, о небе. Конечно, всегда можно сказать, что они всего-навсего из одной группировки, и это у них такой шифр. Но… И этот, как его… инфразвук. И ведь, как назло, у него единственного из своих знакомых до сих пор болит голова каждый вечер. Святой Отец говорил, что болит та голова, в которой живут сомнения или ересь. Каждый рождается с этой болью и постепенно, познавая Бога, избавляется от нее. Приходится скрывать. В основном, чтобы не расстраивать жену и мать. Или же… Или не у него единственного? Кто еще может скрывать? Боль-то не такая уж и сильная, обычная мигрень. Служб у них нет (кстати, вот еще один пункт против того, что заключенные — шпионы: как могут шпионы не изучить то, где собираются шпионить?), но в это время Святой Отец действительно вещает по радио. Его проповеди обычно очень просты и содержат лишь куски из Святого Писания. Хотя… А вот и сомнения. И ересь маячит где-то рядом. Точнее, вон она, сзади, в темном коридоре, сидит за решеткой и шепчет в уши слова, удивительно легко сдирающие покрывшуюся уже трещинами старую краску, сквозь которую просвечивает что-то совершенно другое. Непривычное. То, что захотели скрыть. Насколько это ложь? И насколько ложь — то, что говорит Святой Отец и все вокруг? Как понять, чему верить? И стоит ли рушить такой привычный мир? — Эй, Алекс, я отойду. Смотри, не усни тут. — Да-да, давай. Как только шаги в коридоре стихли, он поднялся, размял шею, подумав, взял дубинку и двинулся по коридору. — Эй, нарушители! Как живется? Он старался скрыть неуверенность и любопытство за развязностью. Лениво прислонился к решетке, заглянул в темноту. — А ты как думаешь? — Думаю, вам тут интересно, — осклабился он. — Такие разговоры задушевные ведете. А мне не расскажете? — Это допрос? — Ну что ты. Просто любопытствую, что вы болтали, что вас посадить велели. Он слишком расслабился. Точнее, был слишком занят тем, чтобы показать заключенным, что он расслаблен. Из соседней камеры быстро высунулась рука сквозь решетку, вцепилась ему в лодыжку и дернула. Алекс выронил дубинку и нелепо взмахнул руками, падая на землю. Он не успел издать и звука, как ворот рубашки впился ему в шею, а холодная решетка уперлась в затылок. — Ну что, доигрался? Энн, сними у него ключи с пояса. А с тобой мы сейчас поиграем в стражников наоборот. Теперь ты будешь сидеть за решеткой, а я — расспрашивать, как тебе тут живется. Над головой раздалось металлическое бряцанье. — Слишком мало ключей, — прошептал девичий голос. — Что? — Не хватит на все камеры, слишком мало. Либо не те, либо это только часть. Просунувшаяся сквозь решетку рука перехватила его сгибом локтя. Дышать стало проще, но одновременно с этим стало ясно, что просто так самостоятельно он не выберется. — Это половина, вторая половина у второго стражника, — прохрипел он. — И добровольно он их не отдаст. — Добровольно? А в обмен на заложника — считается добровольно? Алекс задумался. Ситуация для всех была паршивая. Его выпрут из стражи за халатность. Заключенным тоже не поздоровится, если застукают в таком виде. А точнее, не «если», а «когда». Лучшим вариантом было бы его отпустить и всем сделать вид, что ничего не было. Но когда это заключенные в таком положении добровольно выпускали заложников? — Послушайте, — начал он медленно, — даже если вы получите вторую часть ключей, вам отсюда не выбраться. Это только здесь нас двое, а снаружи — целая толпа. Думаете, тюрьма ограничивается одним этим коридором? Трижды ха! Даже если бы не было стражи, вы скорее заблудитесь, чем сами отсюда выйдете. Держащая его рука сильнее прижала его к решетке. — Тогда я бы на твоем месте подумал, чем можешь оказаться полезным. Потому что учти, твоя жизнь сейчас висит на волоске. Долго будет отливать твой напарник? Если он вернется, а мы ни к чему не придем, ты закончишь свои дни прямо тут. Усек? — И что? Ты меня убьешь? Скрутишь шею своими руками? — Не советую меня испытывать… Решетка больно врезалась в затылок. — Эй-эй, стоп! Я понял. Что вы хотите? — Для начала, скажи, что с нами собираются делать дальше. — Ничего не собираются, будете сидеть до посинения, — буркнул он. — Ты нас за дураков-то не держи! В этом смысла ни на грамм, — возмутился заключенный из камеры напротив. — Ай-ай-ай-ай, прекрати! — У тебя вторая попытка. Что с нами собираются делать? — Завтра будет суд. — И что будет по его результатам? — Помилование, либо казнь за шпионаж. — Шпионаж?! — воскликнула девушка. — Причем тут шпионаж? На каком основании нас называют шпионами? — А что у нас в городе делает такая толпа ненормальных южан? — Мы не с юга, мы сверху, — огрызнулся держащий Алекса парень. — Что ж, в таком случае бежать надо либо прямо сейчас, либо завтра, пока будут вести на суд. Алекс, не удержавшись, фыркнул. Конвой заключенных обычно представляет собой десять вооруженных и превосходно обученных солдат. А ради этих южан, может, и все двадцать выделят. — Алекс, я тут вспомнил, ты в покер играть умеешь? Может, сыграем партейку? — гулко раздалось из коридора, куда ушел напарник Алекса. Рука, держащая его, быстро втянулась обратно за решетку, и Алекс машинально вскочил. Подошедший товарищ удивленно взглянул на него, стоящего посередине коридора с камерами. — Ты чего там делаешь? — удивленно спросил он. — Да так, решил походить, ноги размять, — пожал плечами тот. — Да, умею, давай сыграем. Напарник довольно кивнул и с кряхтением полез под стол за новым графином с вином. Алекс отряхнулся, провел рукой по поясу, огляделся по сторонам — и похолодел. — Ключи, значит, не отдадите? — прошипел он. — А зачем они тебе? Потеряешь еще, — нахально ответили из-за решетки. — Дубинку хоть отдайте! — возопил он придушенным шепотом. — Какую дубинку? — удивился заключенный. — Алекс, чего ты там застрял? Иди уже сюда! Алекс наскоро скорчил скучающую мину, подошел к столу и быстро сел, почти ощущая спиной ухмыляющиеся злорадные рожи.***
Я зажала ключи в руке, чтобы не бренчали, и старательно скручивала с них общее кольцо. Подобрать нужный ключ к камере — дело времени, если он там есть, конечно. А вот главное — не привлечь пока внимания второго стражника. Если одного олуха мы смогли застать врасплох, то второй может быть и умнее, и тренированней. И во второй такой попытке капитану просто-напросто отдавят пальцы, а Тиму — сломают руку. — Готово, — я протянула Тиму ключи. — Спасибо. Он глянул в коридор и принялся один за одним выбирать ключ к нашему замку. — Вот придурок, — пробормотал он, отложив очередной не подошедший ключ. — Неужели таких берут в стражу? Мало того, что прозевал, как его схватили, так еще и дубинку где-то потерял. — Вот эту? — я вытащила увесистую дубинку из-за спины. Тим удивленно хлопнул глазами. — О, она просто валялась на полу, и я решила, что она ничья. — Ну ты даешь! — широко ухмыльнулся парень.***
За катером пошли мы с Джимом. Больше было некому: Оскар так далеко идти не потянет, Адриан, так и не успевший выспаться и ослабленный ранами, под конец вообще валился с ног и, как только мы вернулись в Джимово «логово», вырубился. А одна я до катера не дойду: стоило вспомнить «собачку», меня пробирала нервная дрожь. А Джим и сориентироваться поможет, и собак отгонять привык, раз уж они до сих пор не отбили у него охоту выбираться на поверхность. Длинный, уже знакомый коридор, уходящий в темноту, снова заставлял вспомнить о клаустрофобии, но мальчик, деловито пыхтящий рядом под тяжестью рюкзака, успешно отвлекал от этих мыслей. — Противогаз работает в течение пяти часов, — инструктировал меня Джимми по пути. — У меня есть запасные фильтры, их надо просто вставить в маску, но эти штуки дорогущие, не хотелось бы тратить лишний раз. У меня их и так мало. Так что хорошо бы уложиться в это время. Вы же не дольше шли? — Нет, точно не дольше, — задумчиво протянула я. — У меня была скула рассечена, и она воспалилась почти сразу. Так что часа два, максимум — три. — Ну, тогда точно успеем, — успокоился мальчик. — Мы же обратно полетим, да? Я приподняла канистру с биодизельным топливом из водорослей. — Если это сработает, то полетим. — Ух, как здорово! На аэростате было так страшно, но теперь я готов, теперь я бояться не буду. Это, наверное, сложно — научиться управлять воздушным кораблем? А катером? Я бы хотел научиться… Джим, беззаботно болтая, шел вперед, а я внезапно остановилась. Положила руку на сердце. Оно колотилось с бешеной скоростью. — Ну что такое… — недоуменно пробормотала я, глубоко размеренно дыша. Не помогало. Сердце продолжало биться вдвое чаще. Вдобавок стали дрожать руки. Происходящее нравилось мне все меньше: никаких видимых причин для панической атаки я не видела, но, тем не менее, чувство тревоги нарастало. Джим, не замечая, что я остановилась, топал вперед с фонарем, и тьма позади меня все сгущалась, но я отчего-то не могла сдвинуться с места. Поставив трясущейся рукой канистру на пол, я прислонилась к стене, чтобы не чувствовать темное пространство за спиной, и обхватила себя руками, будто спасаясь от сквозняка, из-за которого волоски на руках зашевелились. Джимми остановился и недоуменно оглянулся, видимо, что-то спросив и не получив ответа. — Что-то не так? — встревоженно спросил он. — Все нормально, просто что-то нехорошо себя чувствую. Я бросила взгляд на темноту тоннеля позади нас и внезапно увидела такое, отчего дыхание перехватило. Там стоял размытый серый силуэт с колышущимися руками и черными провалами вместо рта и глаз. Неестественно вывернутые части тела нагоняли ужас сильнее всего. Это было страшнее, чем появление Адриана в первый раз, чем призрачный муж отшельницы. А на фоне трясущихся рук и колотящегося сердца я почувствовала, что готова потерять сознание. Я судорожно, едва протолкнув воздух в легкие, вдохнула-захрипела и сделала пьяный заплетающийся шаг назад, сползя по стене тоннеля. Силуэт качнулся и придвинулся ближе. — Нет, уйди! — вскрикнула я, вжавшись спиной в стену. Джим оцепенел на несколько секунд, а потом подбежал ко мне, поставил фонарь на пол и, упав на колени, закрыл ладонями мне глаза. — Джим, что ты делаешь?! — взвизгнула я, пытаясь отодрать его ладошки, но он цепко держался. — Не надо, не сопротивляйся, — затараторил он мне на ухо, — Я уже такое видел, просто поверь мне, ничего не случится. Там ничего нет, главное — не смотри. Я тихонько безнадежно завыла, поджав ноги к груди. Перед закрытыми глазами клубился разноцветный туман, как будто мне надавили на глазные яблоки, но Джим держал аккуратно. Минут пять мальчик сосредоточенно сопел мне на ухо, потом, помедлив, убрал руки. — Все. Я ошалело покрутила головой, но никаких потусторонних форм жизни не заметила. Сердце постепенно успокаивалось, а руки тряслись уже просто от пережитого. — Что это было?! — Я сам не знаю, и никто не признается, — пожал плечами мальчик. — Но раз в день у меня и многих других ребят начинает болеть голова, а взрослые говорят, что нужно просто потерпеть и внимательнее слушать Святого Отца, он в это время читает проповеди. И, мол, чем просвещеннее мы будем, тем раньше это закончится. Но некоторым не помогает, я однажды видел, как один дядя внезапно заорал, что видит свою покойную жену, выхватил перочинный нож и вскрыл себе вены. Помочь ему не успели. Я сжала руками виски, приходя в себя. Описанное Джимом смутно напоминало мне что-то, но я никак не могла понять, что. Ладно, вспомнится само, потом. — Мне нравится у вас все меньше и меньше, — пробормотала я. — Надо как можно скорее вытаскивать всех и сматываться отсюда. Джимми с энтузиазмом закивал.