Рука об руку

Björn Afzelius – Född fri Я нашёл птицу во дворе, у колодца, Ревущим вечером в начале зимы. Она лежала на земле, с перебитым крылом, И горящими от страха глазами. Я осторожно взял её в руки, Принес в дом, дал напиться и поесть. Всю ночь птица спала у камина, Пока не прогорел огонь. На рассвете я проснулся оттого, что птица Перебралась ко мне на грудь. Она сидела и выводила сладчайшие трели Своим кристально чистым голосом. Звуки заполнили мой одинокий дом До самых дальних уголков. Песня сделала меня счастливым, мой разум прояснился, Ведь я знал - теперь мы вдвоём. Я купил для птицы золочёную клетку, И поставил на середину стола. Так птица была со мной, когда я сочинял, когда я ел, И когда ложился спать. Я разговаривал с птицей, играл для неё. Она стала мне добрым другом. И когда меня одолевала грусть или растерянность, Своей песней она прогоняла тоску. Долгие месяцы прошли стороной, И скоро лето стало осенью. С каждым днём птица всё чаще умолкала, А потом и вовсе потеряла голос. Сидя в клетке, она смотрела в окно На свинцово-серое небо. И лишь в октябре я, наконец, понял, Что значил её взгляд. Они летели клиньями по небу, К своему настоящему дому. Они следовали зову, подчинялись законам, Мудро установленным природой. Я взглянул на свою грустную птицу, Съёжившуюся и притихшую, Потом открыл окно, клетку И долго смотрел ей вслед. Дело идёт к весне, скоро на деревьях распустятся почки, Темень и стужа уже позади. Я обхожу сад, поглядывая на небо, Ведь знаю, что они близко. Верю, что одна из птиц пролетит ниже И сделает лишний круг над моим домом, Благодаря за подаренную свободу.       Рука об руку мы покидаем осиротевший отсек, вместе закрывая плохо смазанную дверь. Внутри клокочет детский восторг, я едва удерживаюсь, чтобы не наклониться, не выхватить запястье Китнисс и не начать водить кончиком носа по следам аромата на её коже. Ничто не может усмирить разбитое тело, даже разум, требующий раскаяния, алчущий тяжёлых мыслей, тихнет под ласковым взглядом жены.       В животе тянет и выкручивает, пока мы идём к лифтам. Я то сцепляю лесенкой пальцы, то перекрещиваю наши ладони, привыкая к забытому, а потому новому чувству единства. Уходят страхи, тревоги, и я начинаю думать, что они рождались оттого, что я был лишён самого нужного и дорогого.       – Нам наверх, – говорит Китнисс и дарит неумелую улыбку. Нам придётся учить друг друга заново.       Наши свободные руки встречаются у нужной кнопки. Провожу ладонью вверх по её плечу, наморщинивая рукав, замираю у шеи, у ключицы, у приспущенного воротника. Как некстати глохнет шорох лифта.       На коридорном углу ждёт Прим, как мне кажется, повзрослевшая, но стоит ей улыбнуться, и я вспоминаю, как она кружилась в танце, лёгкая, словно осенний листок. Девочка хихикает, прикрыв рот ладошкой, и явно смотрит именно на меня. Вспыхнувшие фонарями капитолийские улицы гаснут в памяти, хотя я ещё не могу до конца поверить, что мой вид может вызвать не презрение, а смех.       Прим уже не ребёнок, но я не могу не чувствовать себя намного старше. Поглядываю на Китнисс, которая застёгивает приоткрытый рюкзак сестры: пусть она не смотрит на меня, но глазами я спрашиваю, как мы справимся, как оградим Прим от своих воспоминаний. Что мы будем рассказывать зимними вечерами: истории с Игр? Как спрячем свои кошмары?       Вопросы умолкают. Я знаю, что и так счастливчик, раз стою здесь живой и здоровый.       У планолёта нас ждёт умытый Хеймитч, ему тоже не терпится попасть в Двенадцатый, а уж там он вряд ли будет так чист – скорее уж нахлебается по самое горло.       – Ну, хоть обратно с удобствами, – ворчит он, а я веду Китнисс впереди, словно приглашая на сцену.       Спохватившись, спешу первым наверх, осматриваю планолёт и, чуть успокоившись, усаживаю Китнисс и Прим в стальные сидения. Кажется, если хоть на секунду забуду о страхе, всё обрушится.       Сквозь узкое окно слежу за тем, как у планолёта суетятся люди, сквозь дверь – как пилоты настраивают аппаратуру. Стою, когда все уже расселись.       – А Хоторны? – вдруг вспоминаю я. – Они не возвращаются?       Я твёрдо знаю, кто из этой семьи первым пришёл на ум, но произносить его имя всё равно не хочется, ведь от него навязчиво тянет фыркнуть.       – Гейл в Восьмом на задании, – отвечает Китнисс, – его семья ждёт здесь.       – Всё хорошо? – не могу не спросить.       – Да, хотя бы сейчас…       – Восьмой уже наш, – вставляет Хеймитч, – выходит, к Пейлор прилагался.       Взлёт немного подбрасывает, и я спешу сесть рядом с Китнисс. Её ладонь быстро находит мою.       – Что теперь будет? – в полтона спрашиваю я.       – Надо забыть всё это, – Китнисс наклоняется ближе к моему лицу.       Внутри плескается холодная вода, которая ещё пару секунд назад была топлёным молоком.       – Что «это»?       – Последний месяц.       Мысли снова светлеют.       – Теперь тебе стало легче? – воспоминания в голове выстраиваются друг за другом. Сначала промозглый день, когда Китнисс пряталась за свинарником, а я бросил ей хлеб, потом другой – в пещере. – Больше не выдумываешь, будто должна мне?       – Это не считается, – Китнисс соединяет коленки, не сводя с них взгляда. – Первый долг так просто не отплатить.       – А я могу его как-то использовать? – прищуриваюсь я.       – Наверное… – пожимает плечами Китнисс.       – Тогда будь моей женой, – срывается с губ.       В планолёте я не могу сбежать от поспешных слов, она – от ответа.       – Жёнам долги не считаются, я проверял, – запоздало перевожу всё в шутку.       Но Китнисс уже успела воспринять всерьёз:       – Хорошо, – отвечает она.       Я перечитываю согласие на её губах, сквозь краткий поцелуй улыбаюсь и говорю:       – Долг списан.       Чувствую губами её ответную улыбку.       Часть дороги Китнисс тихо переговаривается с Прим, и вместе с её вниманием исчезает то, что удерживало меня в настоящем. Будто вокруг снова стены виллы, душный кабинет, а я стою на коленях, утопая в крови. Меня больше нельзя оставлять наедине с собой.       Планолёт воркует при снижении. Мы высаживаемся на окраине Луговины, вдали слышится детский гомон. Земля рыхлая, присыпанная изморосью.       – Дома, – шепчет Китнисс, а Прим повторяет её слова, но увереннее и громче.       Я молча вдыхаю запах, из которого соткан Двенадцатый, мой дом.       Хеймитч быстро исчезает на горизонте. Мы проходим недалеко от старой пожарной вышки, которая теперь заброшена. Все окна выбиты, а с крыши сорван флаг Панема, смолкли переклички миротворцев. Тревога привычно мостится в груди: как поступили с теми, на ком была военная форма?       – Мы можем пройти через город? – прошу я.       Потом тяну Китнисс за руку по скромным улицам мимо увязших в подтаявшем снеге домов. Сбавляю шаг, то и дело замечая, с каким серьёзным выражением лица за нами семенит Прим.       Мы останавливаемся под вывеской нашей пекарни, поеденной дождями. Дверь прикрыта, но, кажется, не заперта, а за стёклами крапинками брезжит свет. Я надеюсь, что это отблески огня в печи.       – Хочешь, войдём? – Китнисс подталкивает меня к дому, но я отступаю.       – Нет… нет, я только… – отхожу на пару шагов.       Со стороны свинарника доносится хрюканье, мы ютимся под старой яблоней, отцветшей и скрючившейся, но ещё живой. Я наступаю на торчащие корни и прижимаюсь к стволу, надеясь забраться чуть повыше. На кухне работают двое: я узнаю Доната по тяжёлым, внушительным движениям, а Креса – по юрким и резким жестам. Узел плохих мыслей развязывается, а Китнисс прижимается щекой к моему плечу.       – Схожу к ним, но не сегодня. Сейчас не могу, – отвечаю я, хотя Китнисс не спрашивает. – Этого они не поймут, – устало провожу ладонью по щеке, искажённой татуировкой.       – Крес бы понял, – улыбается она.       – О, так он тебе запомнился? – шутливо тяну Китнисс ближе к себе. – Впечатлил?       – Точно. Такой же упрямый баран.       – Ну ничего, я тебя заставлю улыбаться столько же, сколько Прим. Тогда тоже будете похожи.       Обе поразительно схоже хмыкают.       – Придётся мне много грустить, – решает малышка, а Китнисс улыбается, уже сверх нормы.       Попрощавшись со старой яблоней, сворачиваем на косую тропинку к Деревне Победителей. Дорога почти не протоптана, потому прокладываем её сами. По пути нам встречается несколько человек: мужчина проходит мимо, не подняв глаза, девушка, споткнувшись от удивления, спешит по своим делам, пожилая женщина охает, не стыдясь. Наше появление едва ли могло быть более неожиданным.       Свежий снег присыпает ворота, а на земле отпечаталась единственная дорожка следов, готов поспорить, это Хеймитч нас опередил. В Деревню возвращаются её призраки.       – Зря я тогда затеял побег, – говорю я, останавливая взгляд на сугробах возле дома, рядом с которыми нас когда-то ждала семья Гейла.       – Мы затеяли, – поправляет Китнисс. – Не бери всё на себя.       Мы стоим в снегу, оттягивая первые шаги вглубь дома.       – Как думаешь, война скоро закончится? – она переминается у крыльца.       – Надеюсь. Может, Капитолий теперь не сразу оправится…       Китнисс задумчиво смотрит в землю, растирая грязь носком ботинка. Наверное, думает о том, кто отправился воевать. Я почти не ревную.       – Теперь это не наша война, – я потираю обручальное кольцо. – Мне больше нечего ей дать.       Китнисс кивает и подаёт мне руку. Мы вместе поднимаемся по знакомым ступеням, пропуская Прим вперёд, ведь она может открыть дверь и не столкнуться с воспоминаниями. Внутри как в трясине: воздух липкий, вязкий и спёртый. Свет косым срезом падает на пыльные стены.       Глаза Китнисс прикованы к обоям: точнее, к крошечным жучкам по их краям. По спине ползёт прежнее неприятное чувство, будто за нами следят, и хотя я знаю, что это не так, от ощущения не избавиться.       Забавно склонив голову, Китнисс примеряется к одной из фальшивок, подцепляет её коготками и выкручивает из стены. Её лицо украшает сосредоточенная улыбка, и следующей камере тоже не везёт.       – Так просто, – бормочет Китнисс.       Я протягиваю руку над её плечом и выламываю следующую, скоро наши ладони наполняются угловатыми бусинками.       На кухне висит запах подгнившей еды. Скривившись, я выгребаю всё с полок прямиком в такую же несвежую мусорку. Тем временем Китнисс отводит Прим в её новую комнату. Расчистив кухню, мою руки душистым мылом и усаживаюсь за стол: дом пока совсем не обжитой, но скоро от этого запустения не останется и следа. Я уж позабочусь.       Полы скрипят по-новому: на лестнице, пока я поднимаюсь, и в спальнях. Я останавливаюсь и прижимаюсь виском к косяку двери, дыша в щёлку. Китнисс взбивает подушки, крутится у кровати и выцарапывает все камеры рядом с ней. Она озирается, заслышав мои шаги, и высыпает пригоршню фальшивок на тумбочку. В этой пригоршне умещаются все наши старые страхи.       Я захожу в спальню, довольный и подогретый воспоминаниями, разглядываю свободные, тихие движения жены, то, как она залезает с ногами на кровать и потирает босыми пятками. Волосы выпадают из косички, когда она тянется к камерам над изголовьем, я подхожу, чтобы их причесать, а потом и забираюсь на одеяло следом за Китнисс. Её ладони больше не ощупывают стену, ведь я прямо за спиной. Камеры сыпятся на подушки, тарабанят по деревянному изголовью.       Повторяю контур её плеч своими, Китнисс вкладывает ладони в мои руки. Замечаю, как она украдкой поглядывает на дверь. Прим не видно, и я приступаю к череде медленных, сладких поцелуев, которые быстро тают на её шее.       Подвожу наши сцепленные руки к её бёдрам, и Китнисс быстро сменяет свои ладони моими. Чувствую, как распухшие, омытые кровью пальцы исцеляются от прикосновений.       Я так накалён, что не могу совладать с мыслями, беглыми, чуткими, рвущимися вперёд куда быстрее моих ласк. Глажу её подбородок, вымаливая поцелуй или ласковое слово. Китнисс изворачивается и толкает меня назад, на одеяло, где я безропотно лежу, распластанный под её нежностью. В сумеречном свете блестят хрустальные глаза.       Так мы встречаем новый вечер: скрепив руки, соединив губы, на закате старого мира.       От автора:       На этом история заканчивается. Спасибо за отзывы, за плюсики, за общение! Для вас приятно писать. Прошло уже несколько лет, и за это время я успела написать оригинальный роман, который называется "Мистерия". Прочитать его можно здесь: https://www.litres.ru/darya-snicar/misteriya/