Принц дождя и Принцесса пламени

Резкий порыв ветра сорвал небрежно наброшенный шифоновый шарф с плеч женщины с тёмно-русыми волосами, шедшей по улице около театра Гранд Опера. Она возмущённо всплеснула руками, будто ветер мог понять её возмущение, и бросилась вдогонку. Наконец женщина поймала свою пропажу и торжествующе улыбнулась. Она заметила, что остановилась у самой афиши и начала читать. Её глаза заинтриговано сверкнули, когда она увидела анонс оперы «Императрица Мессалина: страсть ради власти и власть ради страсти». Сейчас было только начало сезона, и до премьеры оставалось довольно много времени, но незнакомка на улице уже знала, что не покинет Париж до того самого дня. Она улыбнулась и решительно направилась к центральному входу. - Мсье Феликс Бертрам здесь? – с порога поинтересовалась женщина у швейцара и, не останавливаясь, добавила: – Думаю, он уже давно меня ждёт. Швейцар ошеломлённо кивнул и даже не подумал остановить незнакомку, хотя никак не мог понять, кто она и какое отношение имеет к сыну директора. Он только проводил её задумчивым взглядом и мысленно отметил про себя, что женщина, по-видимому, идёт привычной дорогой: уверенный громкий стук её каблуков с металлическими набойками был отчётливо слышен в коридорах по направлению к кабинету и говорил о том, что она точно знает дорогу. Хотя странная посетительница на самом деле была в этом здании только несколько раз, но прекрасно ориентировалась. Она приблизилась к двери, за которой ожидала найти Феликса, и, постучав, замерла в ожидании ответа. Внутри было тихо. Женщина постучала ещё раз громче, но ничего не изменилось. Она толкнула дверь, и та оказалась запертой. Это ничуть не обескуражило гостью, и она отправилась на поиски. Приблизившись к залу, посетительница услышала, что там начинается репетиция. Зазвучала увертюра к той самой опере, анонс которой привёл сюда незнакомку. Затем на затемнённой сцене появился исполнитель роли скульптора, создавшего статую императрицы Мессалины. Его ария, повествующая об упорном труде, о пламенных мечтах воссоздать образ, ставший почти легендарным, о тех неистовых чувствах восхищения, страха и страсти, которые Мессалина пробудила в его душе, была тайной исповедью самого композитора. Феликс Бертрам внимательно наблюдавший за происходящим, был доволен исполнением этого фрагмента, напоминавшего ему собственные переживания, сомнения и мечты. Долгие годы он посвятил постоянной работе над этим сюжетом, тщательно скрываясь ото всех, но наконец решился на постановку. Конечно, это была не первая опера Феликса, поставленная на этой сцене. Уже были сыграны восемь его произведений, но никогда прежде он так не волновался. Его прежние сюжеты имели мифологическую основу и представляли собой неплохие образцы типичных произведений эпохи классицизма. Они были идеально правильны, ни один музыкальный критик не нашёл бы ни одной ошибки, но затрагивали лишь разум, а не душу. Молодой композитор превыше всего ставил строгое соблюдение классических канонов, а «Мессалина» казалась ему чересчур эмоциональной и негармоничной. Эрик не раз говорил сыну, что не стоит так зацикливаться на скрупулёзном соблюдении правил в ущерб эмоциональной окраске и красоте – всё-таки музыка должна быть голосом сердца, а не математической теоремой. Феликс вздыхал, но не мог позволить себе отступить от догм, которые вывел для себя давно. Всегда хладнокровный, спокойный и сдержанный, на самом деле он просто считал проявления эмоциональности в обществе неправильными, поэтому и разрешал себе быть обыкновенным чувствительным человеком лишь наедине с самим собой. В окружении других Феликс Бертрам неизменно казался не скульптором – настоящей мраморной статуей. Его нельзя было упрекнуть в неучтивости или замкнутости, но никто на свете не знал, какой огонь может незримо пылать за ледяным покровом его характера. Эрик и Кэти чувствовали это, но не принуждали сына к каким-либо разговорам на эту тему, потому что подобные расспросы были для него крайне неприятны. Они уже знали, что если Феликс захочет поговорить о том, что происходит в его душе, то сам скажет и попросит совета. Так и произошло недавно. В один из вечеров, казавшихся самым обыкновенным, молодой человек смущённо продемонстрировал родителям клавир внушительного размера и попросил честно ответить, стоит ли пытаться это поставить на сцене или нет. Получив одобрительный ответ, Феликс не смог скрыть улыбку радости, но тут же произнёс: - Правда, меня сейчас очень волнует ещё кое-что… Мама, я не могу допустить, чтобы ты была вынуждена ради меня играть на сцене роль Мессалины. Я совершенно не могу представить тебя – воплощение истинной любви, верности и чистоты – в таком развратном образе. - Когда-то я исполнила даже партию Далилы, - Кэти улыбнулась сыну. – Разумеется, это не мой любимый образ, но примадонна оперы должна быть не только певицей, но и актрисой. Всё же, если тебе так будет спокойнее, то пусть лучше Мессалину сыграет моя дублёрша Луиза. У неё хороший голос, ты сам это знаешь. Феликс согласился. Он давно знал Луизу, с тех пор, как она восемь лет назад ещё девочкой училась в хоре Оперы. Она действительно обладала прекрасным голосом с богатым диапазоном, но, откровенно говоря, также была не лучшей кандидатурой. Сейчас молодой композитор смотрел на юную дублёршу, вслушивался в каждое спетое ею слово и понимал: зрители непременно почувствуют, что певица не вжилась в роль своей героини. Стройная черноволосая красавица Луиза казалась крайне смущённой и пристыженной, исполняя эпизод самолюбования Валерии Мессалины перед зеркалом в ночь накануне свадьбы с императором. Композитор на мгновение отвёл взгляд от сцены и подумал о том, что всё-таки напрасно затеял эту постановку: исполнители всех остальных ролей хорошо справлялись со своими партиями и в вокальном, и в артистическом плане, но вот мадемуазель Луиза… Её голос был почти столь же совершенен, как у мадам Бертрам, но достоверно сыграть властную, амбициозную, сладострастную и горделивую императрицу эта боязливая скромница не могла. Луиза и вправду была воплощённой добродетелью, она даже никогда не целовалась, а всё интимное, происходящее между влюблёнными мужчиной и женщиной, казалось ей поистине невероятным, запретным и даже неправильным. Подобные мысли девушке с детства внушала мачеха – женщина крайне сурового нрава и пуританских взглядов на жизнь. Луиза обладала почти всеми качествами идеальной спутницы жизни, кроме одного – она просто не знала, что такое любовь и страсть, да и не хотела знать. Девушка мечтала о семье и детях, тихом уютном доме и абсолютном душевном покое. Она была бы идеальной женой – послушной, преданной, заботливой и внимательной, всегда готовой расточать похвалы и выполнять пожелания супруга. Феликс не раз задумывался об этом: ему уже исполнилось двадцать шесть лет, но он так и не встретил ту, которая пробудила бы в нём настоящую любовь, хотя уже испытывал желание обрести собственный семейный очаг. Он уже давно сделал бы Луизе предложение руки и сердца, к тому же, знал, что оно наверняка будет незамедлительно принято – но что-то его останавливало, какая-то смутная, едва ощутимая тень надежды на то, что ему ещё только предстоит встреча со своей судьбой. Словно в ответ на эту мысль где-то в коридоре послышался звук шагов, что заставило Феликса отвлечься от размышлений и вернуться к происходящему. Композитор чуть заметно вздохнул, скрывая разочарование и некоторое раздражение, и строго проговорил: - Прошу вас, мадемуазель, смените интонации на более весёлые и игривые – вы играете роль насмешливой и гордой императрицы, а не робкой пастушки или скорбящей сироты. Кроме того, перестаньте постоянно теребить тунику. С ней всё в порядке, она не падает с ваших плеч. - Мсье Бертрам, я не могу в ней находиться! – горячо воскликнула экзальтированная юная дублёрша, едва сдерживая слёзы. – Стыд-то какой! Что обо мне люди подумают? - Я вернусь через несколько минут, - сдержанно произнёс Феликс, чувствуя, что обычное хладнокровие почему-то изменяет ему. – Тогда мы продолжим. Он вышел, а Луиза расплакалась. Это повторялось из репетиции в репетицию, и терпение было на исходе не только у самого Феликса, но и у остальных исполнителей, оркестрантов и обслуживающего персонала. - Люди подумают, что вы не певица, а тающая восковая фигурка, - вмешался дирижёр, привыкший к исполнению Кэтрин Бертрам, обладавшей прекрасным даром перевоплощения. Наверняка читатель помнит, что Кэти смогла достоверно «сыграть» даже немого пианиста. – Мадемуазель Луиза, перестаньте рыдать. Вам предоставлена огромная честь – исполнить главную роль в премьере, а вы не можете собраться с духом и исполнить её! Вы должны спеть и изобразить свою героиню так, чтобы у зрителя не возникло ни тени сомнения в реальности происходящего на сцене. Вот о чём вам надлежит думать, а не о длине или фасоне вашего сценического костюма. Он должен быть именно таким, и никто не станет менять его из-за ваших капризов! - А я бы всё-таки поменяла, - произнёс насмешливый и томный женский голос за спиной у большинства присутствующих. – Разве подлинная Мессалина позволила бы себе находиться в подобном одеянии? Нет, это никуда не годится, так не должно быть. - Как вы сюда вошли? – спросил дирижёр и с усмешкой поинтересовался: – И если вы позволяете себе столь самоуверенные высказывания, то, быть может, знаете, как надо? - Знаю, - уверенно ответила гостья, взяла ножницы из рук костюмерши, сидевшей неподалёку. Затем женщина легко взбежала на сцену к замершей от недоумения Луизе и в мгновение ока отрезала нижнюю часть туники, обнажив ноги певицы. Девушка покраснела и отпрянула. Попытавшись прикрыть ноги, она нагнулась, но при этом туника начала падать с её плеч. Женщина расхохоталась и придала голосу издевательский тон: - Вам больше была бы к лицу роль служанки Эйкейтрайн, моя милая. Что вы покраснели, будто переспелая вишня? Незачем прятать такие стройные ножки, если есть возможность продемонстрировать их на весь Париж! Окончательно униженная и морально раздавленная дублёрша побежала прочь, заливаясь слезами и страшась того момента, когда её обнажённые ножки увидит весь Париж. Многие не смогли сдержать смех. Наконец дирижёр воскликнул: - Вы, верно, сам дьявол в женском обличье! Зачем вы перепугали бедную девочку, она теперь точно откажется от роли. Будете сами объяснять потом господину директору и композитору, почему они остались без исполнительницы. - Что здесь случилось, пока меня не было? – тут же спросил Феликс, появляясь у входа. – Почему Луиза убежала, словно её ужалила ядовитая змея? - Произошло нечто подобное, - прошептала костюмерша своей соседке. – Хотели настоящую Мессалину – вот вам, получайте. В это мгновение молодой композитор замер, заметив на сцене ту, увидеть которую мечтал и опасался. - Вы? – тихо проговорил он, устремляясь к ней. – Это вы… Женщина самодовольно улыбнулась и шагнула ему навстречу. Феликс поцеловал её руку, вызвав шёпот удивления у всех присутствующих, и с затаённым восторгом произнёс: - Я счастлив видеть вас, мадам Валерия. - Только не называй меня «мадам», - лукаво прошептала она. – Я не гувернантка тебе. Это действительно была Валерия Литвинни – его «женщина в красном». Она осталась верна своему привычному стилю, по-прежнему изумляя своим головокружительным нарядом. Феликс почувствовал, как его сердце забилось быстрее от созерцания платья женщины – с ярко-красным лифом и красно-чёрной прямой юбкой в косую клетку, которое виднелось из-под распахнутого плаща, от знакомого аромата её духов и – особенно – от её дерзкого взгляда. От её взора у молодого человека приятно закружилась голова. Тонкий шарф соскользнул с её плеч и груди, обнажая глубокое декольте. Феликс подхватил падающий шарф, не глядя на него и не отрывая глаз от лица своей собственной тайной Мессалины. Валерия кокетливо коснулась его щеки костяшками пальцев и ногтевыми пластинками, а затем улыбнулась. Это было бы позволительно на публике и вполне невинно, если бы он до сих пор был десятилетним мальчиком, но в данной ситуации происходящее приобретало оттенок странной, непозволительной, чрезмерной чувственности. Но Феликс даже не подумал об этом, отдаваясь странному ощущению непонятного, необъяснимого удовольствия, которое охватило его от мимолётного, но такого тёплого и ласкового касания этой женщины. Мужчина протянул ей шарфик и взял её ладонь обеими руками, на его губах появилась довольная улыбка, столь непринуждённая и простодушная, словно он на мгновение забыл о том, что уже давно взрослый, а не ребёнок. Он хотел ещё что-то сказать, но увидел вошедших родителей и сестру. Они тоже сразу узнали гостью, хотя Николь прежде видела Валерию только один раз – на рисунках брата.