Глава 3
23 сентября 2014 г. в 04:17
2.
Они приходят в Капитолий после полудня, к самому совещанию, срочно созванному генералом Донэган.
Чарли внимательно смотрит по сторонам, стараясь не упустить ничего мало-мальски важного, держит руку поближе к оружию и следует немой тенью за Себастьяном Монро. Происходящее не нравится ей совершенно, так и хочется поколупать ногтем, поцарапать, чтобы техасско-серая краска слезла, обнажая истину.
Монро нервничает, и это заметно невооруженным глазом: держится прямо, на губах ни тени улыбки, чуть что ― ненароком осматривается, точно как Чарли, подмечая детали. По двое рейнджеров у каждого входа, в зале шумно, и голоса руководящей верхушки сливаются в неясный, почти пчелиный гул. В высокие окна заглядывает слепящее, по-летнему теплое, солнце.
И в его лучах волосы Донэган отливают карминным.
Кейтлин Донэган не нравится Чарли с самой первой встречи (еще во время бойни у Уиллоуби): темно-рыжие волосы, тонкие, кривящиеся в усмешке губы. И январская стужа в глазах.
Кейтлин Донэган не нравится Чарли, и она даже не пытается этого скрыть, наблюдая из-под полуопущенных ресниц за заседанием.
Смерть ― конечно, естественная! ― генерала Фрэнка Бланшерта выбивает из колеи и пугает. И Чарли знает, что раньше, до отключения, если что-то хотели скрыть, то часто выдавали убийство за суицид или сердечный приступ. А в данном случае ― как раз последнее. Если верить Монро (а она ему все-таки верит), то Бланшерт был, конечно, стариком, но крепким. Чего стоит только его еженедельное развлечение с плетками, шлюхами и стоп-словом «орешек».
Чарли не вслушивается в заседание, ни к чему ей это: Монро и сам разберется. Но раз он притащил ее с собой, не обращая внимания на ехидство и «а как же сидеть дома и не вякать», значит нужно быть вдвое ― втрое! ― внимательнее и осторожнее.
А потом Монро и Донэган уходят в ее кабинет. И это самые долгие два часа в жизни Чарли: она вздрагивает от каждого шороха, ожидая выстрел.
***
Они возвращаются домой на закате, и по лицу Монро нельзя понять, о чем он думает, хотя Чарли, конечно, пытается, даже задает десяток вопросов, получая вместо ответа «заткнись». И она правда затыкается, хотя очень хочется ударить его по морде, может, даже нос сломать или хотя бы синяк под глазом оставить. На память.
― Все плохо? ― спрашивает Чарли вечером, когда неизвестность становится невыносимой: скребется помойной кошкой, раздирая в лоскуты остатки спокойствия.
Монро сидит за столом, сцепив руки в замок, и не спешит ответить.
― Нужен Майлз?
― Нужно виски, ― выдыхает он наконец и закрывает глаза. ― Мы трупы, Чарли.
***
Монро уходит еще до рассвета, заглянув к уже проснувшейся Чарли в спальню и сказав то, от чего кровь стынет в жилах, а сердце сжимает проржавевший обруч. И она долго смотрит в окно, наблюдая, как на стремительно светлеющем небе исчезают звезды. Ночь сдается, уступая главенство дню.
В доме царит непривычная тишина, нарушаемая только мерным тиканьем старых часов с медными стрелками да тихим шепотом-эхом, доносящимся, кажется, из-под пола и из-за стен.
Чарли быстро проверяет и перезаряжает пистолет, пересчитывает пули и собирает в рюкзак самое необходимое.
Монро сказал, если он не вернется к вечеру ― нужно бежать.
***
Он приходит поздно, почти ночью, и если бы Чарли следовала просьбам или приказам, то была бы уже на полпути к Уиллоуби. Вместо этого она сидит в его кабинете, сверля взглядом лежащий на столе пистолет, и прислушивается к тому, что происходит вокруг: к шипению огня в камине, завыванию ветра за окном и тихим шагам дворецкого, зажигающего в доме свечи. Если бы Чарли следовала приказам, то в самом деле она с самого начала была бы сейчас не здесь, а с матерью и Майлзом: строила план побега из-под опеки, подбирала слова извинения для записки и, быть может, крутила роман с каким-нибудь парнем.
Монро приходит поздно, и Чарли уже готова сама пристрелить его.
Он опускается в кресло, откидывая голову назад, и закрывает глаза.
― Ну что? ― спрашивает Чарли, стараясь, чтобы голос звучал если не равнодушно, то хотя бы спокойно.
Но сердце предательски колотится, и каждый удар отдается в кончиках пальцев.
― Разговаривал с коронером. Бланшерта отравили.
Когда все закончится, думает Чарли, она его точно пристрелит. Просто чтобы не волноваться впредь, не чувствовать этого мерзкого царапающего ощущения под ребрами, где сука-страх обустраивает себе гнездо.
― Что сказала Догэган? ― облизнув губы, спрашивает Чарли.
― Если это я ― она меня вздернет, ― усмехается он, как бы намекая: пусть только попробует.
На Монро покушались чертову прорву раз, а однажды даже закопали живьем (пусть и считали, что нет), что ему до угроз какой-то рыжей бабы, думает Чарли.
― Но это же не ты, ― говорит Чарли, поднимаясь из-за стола.
― Я бы поступил по-другому, ― пожимает он плечами и открывает глаза, встречаясь взглядом с Чарли. ― Не так тонко, чтобы все знали. Яд ― это удар змеи, так поступают трусы.
Монро не слишком похож на труса, но и Чарли тоже, потому она подходит к нему и мягко сжимает ладонь, переплетая свои пальцы с его.
― В чем дело, Чарли, пора сходить с ума и делать глупости?
― Ты сам сказал, что мы уже трупы, ― говорит она. ― Ты сам сказал, что из всех в мире я выбрала Монро.
Она всегда выбирает Монро в самом деле.
― Всегда, — задумчиво отвечает он.
Чарли кивает.
Будет обидно, если он все-таки рассмеется или оттолкнет ее, обидно и очень стыдно, достаточно, чтобы достать пистолет и выстрелить ему хотя бы в руку. Но Монро не смеется, только смотрит на нее, как будто решает что-то для себя (и для нее), а потом поднимается на ноги и ведет за собой.
Они оба знают, чем все закончится: кто-то умрет, и хорошо, если не оба. Так что ни к чему терять время, думает Чарли. Времени вовсе нет.
Зато у нее есть множество замечательных ― действительно замечательных! ― идей, как сделать ночь и, быть может, то, что будет после, немного лучше.
Первая: запереть дверь, повернув ключ на два оборота, и бросить его куда-то за спину. В этом доме и без того слишком странные замки, чтобы не думать о безопасности.
Вторая: стянуть кофту с себя, а затем и с Монро.
Третья: целовать везде, куда получается дотянуться.
И пусть сердце колотится, как безумная кошка, ударяясь о ребра, и кровь шумит в ушах, лихорадочно шепчет, что глупости все это и нужно бежать, пытаясь спасти себя. Потому что спасти обоих уже не получится.
Она внимательно смотрит на Монро, проводит ладонью по его щеке, царапая пальцы о щетину, и понимает, что никого спасти уже не получится на самом деле. А потому нет смысла и пытаться.
Она обнимает его, стремясь запомнить каждую песчинку-секунду, каждый вздох и каждое касание.
Монро целует ее запястье, где навсегда останется шрам-клеймо. Чарли всегда выбирает его ― это даже на коже написано.
Все границы и условности стерты, к чему теперь искать мел и обновлять линию, если можно цепляться за Монро, ронять его на постель и садиться сверху. Проводить пальцами, вырисовывая линию носа, подбородка, ключицы. Проводить пальцами, а затем и языком, зализывая давнишние раны, и оставлять новые, кусая, потому что слишком нежно ― не для него.
― Чарли, ― шепчет ласково Монро и оставляет на ее шее метку-засос.
Как будто одного клейма мало.
Вдох, выдох и никакого спасения. Сбитое дыхание, влажные губы, полуопущенные ресницы.
Монро впивается в ее губы безрассудным, шальным, почти звериным поцелуем.
И клейма действительно становится мало.
Чарли смотрит на Монро сверху вниз, сжимая бедрами его талию, и чувствует себя главной. И взрослой. И ― его.
Когда все заканчивается (или все-таки начинается), она закусывает губу, чтобы не закричать, но по комнате все равно разносятся протяжный стон и хриплое, сбитое дыхание.
Рано утром, едва ли не ночью, Чарли поднимается с кровати, стараясь не потревожить Монро, и подходит к окну. На небе слишком много звезд и тонкий серп луны, на деревьях слишком мало листьев, а земля ― светится.
Светлячки.
***
Его зовут Марк Ричардс, ему двадцать три: выгоревшие на солнце волосы, непонятного цвета глаза и будто приклеенная к губам улыбка. И Чарли он не нравится сразу. Хотя бы потому, что это новый охранник, приставленный к дому, чтобы «предотвратить покушение на второго генерала», а Монро выставил вон еще троих, отправив записку Донэган, что если пришлет хоть кого-то, то он будет стрелять на поражение.
Чарли, намазывая тосты джемом, азартно предлагает арбалет и стрелы: бесшумно и ничего не докажут, в саду достаточно клумб, чтобы не оставить следов.
Марк Ричардс не нравится Чарли, и, наверное, все дело в том, что он неуловимо, но настойчиво напоминает Денни: голосом, движениями, даже походкой. Но через мгновение она уже отгоняет глупые мысли и кивает на предложение Монро отправиться в Капитолий.
«Все свое тащу с собой», ― думает она позже, сидя на скамье в холле и болтая ногой. И это даже в какой-то мере логично: в минуту опасности он с геройским видом выбросит ее в окно и велит бежать, а сам будет отстреливать врагов, пока шальная пуля не угодит ему точно в лоб. Насчет окна Чарли, конечно, сомневается, потому что прыгать со второго этажа ей ни капельки не улыбается, но общее течение мыслей Монро понятно.
Мимо проходит обеспокоенная Донэган, и Чарли помимо воли напрягается, но старается не подавать вида, озорно подмигивая молоденькому веснушчатому пареньку в форме охранника, тот расплывается в улыбке.
Монро появляется неожиданно и сразу рядом ― телепортируется, что ли? ― злобно зыркает на мальчишку, хватает ее за локоть и тащит за собой к выходу.
― Не оглядывайся, ― бросает, почти не размыкая губ.
И Чарли не хочет знать, что у нее за спиной.
***
― Тебе нужно вернуться к Майлзу и Рейчел, ― говорит он вечером, и Чарли отвечает, что черта с два она куда-то поедет.
В Остине, конечно, творится феерический пиздец, в Капитолии рыщут в поисках предателей, а на улицах на порядок больше рейнджеров, чем прежде.
― Это Догэган? ― спрашивает она.
Монро качает головой, бросая взгляд на дверь. Донэган, понимает Чарли, конечно, чертова сука устроила чистку после смерти Бланшерта, единственного союзника Монро.
― Так плохо?
― Хуже, детка, намного хуже.
Когда он засыпает, Чарли долго лежит глядя на потолок, по которому бродят неясные кривые тени, и считает ненастоящие пули.
Одна.
Две.
Три.
И сразу миллион.
Решение приходит само собой: простое, ясное, как день, легкое.
Вот только ни Монро, ни кто-либо другой за такое, конечно же, не простит. Она сама себя не простит на самом деле.
Чарли медленно, стараясь его не потревожить, поднимается с постели и, набросив на плечи халат, выходит из спальни.
В саду прохладно, и ветер тут же пробирается под легкую ткань, по коже бегут мурашки.
Но Чарли ― нет, конечно, не ей, а Монро! ― нужны союзники.
― Здравствуй, ― негромко произносит Чарли.
***
Неделя, затем следующая, а потом еще и еще проходят в неизвестности и немом ожидании. Чарли держит скрещенные на удачу пальцы, следуя за Монро немой тенью, и ждет, когда же разразится ливень. Небо остается ослепительно голубым, на нем ни облачка, только в воздухе пахнет озоном, как после грозы.
Чарли держит скрещенные на удачу пальцы и вспоминает отрывочные слова какой-то молитвы, о которой давным-давно рассказала ей Мэгги.
Мэгги, отец и Денни теперь далеко, их никакими молитвами не спасешь, хоть верь в Бога (или богов), хоть нет. И Чарли не верит, но все равно молится, так спокойнее.
«Никогда не оглядывайся, детка», ― любит повторять Монро с прищуром и даже улыбается натянуто, будто все в порядке и над ними не занесен меч, а из-за любого угла не может вылететь пуля.
А потом в Остин приезжают Майлз и Рейчел.
И становится не до небес, потому что мать понимает все с первого взгляда.