Сыщик

      Историю нельзя переписать, но нельзя и уничтожить. Она защищена кольчугой, в которой накрепко сплелись воедино время, мысли, чувства и события. Но эта кольчуга была бы совершенно обычной и уязвимой, если бы не чудеса. О чудесах не напишут в учебниках и справочниках, об умении верить в них и творить их не спросят на школьном уроке, на лекции в университете, на собеседовании или на рабочем месте, а о количестве чудес в нашей жизни не упомянут в переписи населения или анкете социальной службы. Я всегда считал, считаю и буду считать, что это неправильно. Чудеса точно так же, как справедливость, добро и прочие замечательные вещи, требуют абсолютной верности, которая вполне способна затмить любое несчастье. Эту верность нельзя объяснить, нельзя потрогать, увидеть или услышать, но она осязаемо существует вместе с тем, чему посвящена. Все, о чем я говорю, является неотъемлемой частью человеческой жизни. У каждого из нас свой мир, переливающийся различными цветами и их оттенками. И у каждого из нас своя история, которая заслуживает того, чтобы о ней услышали и прочли. Я расскажу вам мою историю.       Маятник огромных часов, висящих на стене, мерно покачивался из стороны в сторону, наполняя меня раздражением. С единственной подозреваемой я еще не встречался, но дело явно заходило в тупик.       - Шем, бумага есть? Форму протокола распечатать негде, - привычно вломился без стука в мой кабинет Эдик. - Ты чего? - он заметил не в меру кровожадное выражение на моем лице.       - Да ничего, нормально все, - я пытался казаться максимально беззаботным. - А подозреваемый твой не сбежит, как в прошлый раз?       - Нет, сержант после того случая с рабочего места не отлучается, - с обидой наблюдая, как я сдерживаю смешок, прорывающийся при воспоминаниях о трудовой деятельности моего друга, отозвался Эдя. Нечего сказать, хороший из меня страж закона. - Ага, оборжаться можно, - огрызнулся он, - Брагнюк этот два миллиона долларов, между прочим, в офшоры вывел! - и он рассерженно захлопнул за собой дверь, взяв с полки упаковку чистой бумаги.       Я взглянул на наручные часы, игнорируя большие настенные, отбивающие полдень, нехотя приподнялся с мягкого стула, уложил свои немногочисленные пожитки в портфель, спустившись по ступенькам, выглядящим, как после бомбардировки, выбрался на улицу и направился на автобусную остановку.       Нужный транспорт подъехал почти мгновенно. Я сел у окна и прислонился щекой к стеклу. Мимо промчались вещевой рынок, аптека и городская поликлиника. От скуки впивался в любую деталь каждой новой улицы, проспекта, площади. Несколько раз притормозив до этого, автобус снова открыл свои двери на остановке, и мне на глаза попалась знакомая рыжая макушка, склоненная над сумкой, в которой девушка что-то искала.       Я никогда не пытаюсь привлечь внимание знакомых, если где-нибудь их встречаю. Заметят - ладно, не заметят - тоже. Но вот Эрька мою физиономию в окне заметила и шутливо отдала мне честь, приставив ладонь к воображаемому козырьку. Эрька, или же Эрика - моя одноклассница. Я, она, Эдик да еще, пожалуй, небольшая горстка наших школьных товарищей не изъявили желания учиться за пределами родного города, поэтому мы до сих пор видимся довольно часто. Эдя работает в отделе борьбы с экономическими преступлениями, я торчу в уголовном розыске, а Эрика устроилась учителем музыкального искусства в нашу старую школу.       Вообще-то у нас с Эрикой никогда не было хороших отношений. Ей вечно что-то не нравилось во мне, я же находил изъяны в ней. С годами все немного сгладилось, претензии исчезли. Эрька мне не близка, но что-то неуловимо родное в ней все же есть. К сожалению, человек слишком многое не может себе объяснить.       Под колесами автобуса плывет километр за километром, а я все не могу избавиться от улыбки Эрики, застывшей перед глазами.       - Конечная, - глухим басом заявляет водитель. Действительно, пора идти. Я кладу ему на ладонь бумажку и выхожу, снова позволяя теплому пыльному ветру хлестать себя по щекам.       Многоэтажное здание городской налоговой грозно нависает над городом. Сегодня однозначно какой-то неправильный день.       Забираюсь на крыльцо, подхожу к кабинке охранника и прислоняю к стеклу свое удостоверение. Немолодой мужчина в форме, чем-то напоминающей мою, поднимается и, преодолев несколько лестничных пролетов, подводит меня к какой-то двери на четвертом этаже, а затем, учащенно дыша, направляется обратно. За всю дорогу мне и в голову не пришло, что в мои двадцать девять взобраться сюда намного проще.       Я постучал, выждал положенную паузу, потянул ручку на себя и влетел в кабинет. Главное, чтобы этот этап прошел быстро, а остальное путем. Никогда ведь не знаешь, с какими людьми сведет работа.       За столом сидела еще совершенно юная стройная девушка, невозмутимо продолжающая что-то печатать на клавиатуре после моего появления в помещении.       - Старший следователь уголовного розыска Шемякин, - представился я. На меня соизволили обратить внимание - девушка презрительно скользнула взглядом по удостоверению и впилась своими карими глазами, в которых пренебрежения не стало меньше ни на йоту, на мое лицо. Черт бы побрал мою робость! Не знаю, сколько времени еще я продержусь на работе со своим характером - как только встречаю такой взгляд, пусть даже он принадлежит закоренелому злодею, убившему не двух и не трех человек, моя душа уходит в пятки. Появляется яркое "не в своей тарелке" и... дальше можно не продолжать.       Не знаю, сколько я простоял на месте, дожидаясь ответа. Должно быть, моя "непринужденная" попытка рассмотреть погоны как ни в чем не бывало, смотрелась жалко. Так всегда бывает, когда встречаются двое: уверенный в себе и робкий. Когда я осваивал профессию, моей радости не было предела: сидишь в крошечном кабинетике да перебираешь бумаги пополам с протоколами и делами, контакт с окружающим миром сведен до минимума. Естественно, я не учел, что тому, кто добросовестно и жизнерадостно выполняет порученное задание, могут доверить что-то покрупнее...       - Вы подозреваетесь в убийстве... - начал я, будучи просто не в состоянии вдыхать тишину, дурманящую разум и отравляющую организм.       - Я не подозреваюсь, а работаю, - оборвали меня на полуслове. Даже замеченное мной сходство с Эрикой в цвете волос не успокаивало. Чудовище, а не девушка. Ей заявили такое, а она преспокойно сидит и даже хамит следователю. Ну, как не позавидовать ее выдержке?       - Я тоже работаю, и я обязан допросить Вас, потому что убийство бухгалтера произошло именно в этом кабинете, и, согласно уликам, единственным человеком, который был в состоянии совершить преступление, оказались Вы!       Девчонка преспокойно простучала по клавишам еще несколько предложений, нажала клавишу "Ввод" и высокомерно заявила:       - Есть по крайней мере два свидетеля, готовых под присягой подтвердить, что я никаким образом не могла не то что кого-то убить, а даже находиться в этом кабинете в день убийства.       - Я в любом случае имею право доставить Вас в участок...       - О да, на три часа для установления личности! - фыркнула девчонка. - Больше по всем вашим идиотским статьям не положено!       - А мы новые напишем, - совладав с собой, прорычал я. Получилось довольно убедительно, потому что в глазах девушки на долю секунды мелькнул страх. Неужели боится? Я же почти полную ахинею сказал секундой раньше! Но во мне уже проснулось неудержимое желание отомстить за дискомфорт, который я ощутил, когда вошел в помещение. - Думаю, что из нас двоих с Кодексом знаком только я, - я застыл, прислонившись к настенному календарю, где до сих пор царил август, и наслаждаясь заминкой, означавшей близкую победу.       Вообще-то я имел полное право без предисловий защелкнуть на запястьях девушки наручники и засадить ее в кутузку на те же три часа, в лучших традициях КГБ безжалостно добиваясь чистосердечного признания с помощью раскаленного кипятильника, орехокола и другой утвари (что уже не совсем входило в мои права), но если играть в старую и знакомую большинству игру, то я в ней однозначно буду добрым следователем. Если меня, разумеется, вообще признают годным следовательской квалификации...       - Хорошо, я еду с Вами, - она сменила тон на более уважительный. - Вы ведь на машине? - с подозрением поинтересовалась рыжая.       Я не счел необходимым сообщать ей о том, что раздолбай Шемякин отказался от автомобиля из управления, и позвонил Эдику, который через считанные минуты примчался ко входу, заскрипев шинами. Моя машинка ему и досталась - начальство не считало, что экономическому отделу нужен личный транспорт, но отбирать уже выделенное великодушно не стало.       Когда я сажал девчонку на заднее сидение, Эдя восхищенно присвистнул, но, заметив мое выражение лица, придал себе серьезный вид. Больше он не отвлекался и почти мгновенно доставил нас в участок.       После допроса дело продвинулось не очень далеко. Имелось немалое количество свидетелей, заметивших рыжую Надежду Бичую (а именно так звали подозреваемую) вне налоговой в момент совершения преступления, но один мужчина упорно утверждал, что он слышал что-то подозрительное, и убийцей является она. Поэтому через несколько часов бесплодных метаний и взаимного недовольства пришлось ее отпустить. Никто так и не знал, почему ныне покойный бухгалтер не хранил бумаги на работе, где в его кабинете находился замечательный, практически не поддающийся взлому сейф.       - А она единственный ребенок в семье? - поинтересовался Эдик, усевшись на мой письменный стол. Я был вымотан настолько, что, вопреки обыкновению, даже сгонять его оттуда не стал. - Может, подговорила сестру-близняшку подменить ее и грохнула старичка? Или наоборот, та, другая, грохнула, а эта...       - Я перерыл все архивы, изучил все свидетельства о рождении, справки, паспорта, школьные грамоты, в конце концов, билеты на проезд, и поэтому у меня сейчас ни одной улики. Отпечатки пальцев сравнивали - все старые, плюс Бичуя там работает, то есть они ничего не дают. Теперь мое единственное занятие - охрана племянницы Звонарева, которая теперь в опасности, поскольку является единственной его наследницей.       - Приставишь к ней максимально возможный конвой? - то ли насмешливо, то ли сочувственно поинтересовался Эдька.       - Других вариантов не вижу, - я провел по лицу рукой, пытаясь снять напряжение, и в сотый раз за день взглянул на часы, показывающие семь. - Как раз поеду и сообщу ей об этом.       - Слав, ты поаккуратней... Бумаги-то ценные. Возьми табельное на всякий случай, - серьезно предупредил меня мой друг. Уже то, что он обратился ко мне по имени, было признаком тревоги. К тому же, Эдик знал, что я ненавижу таскать с собой по городу пистолет.       И пусть я работаю следователем не очень-то много времени, до меня даже слишком быстро дошло, насколько хрупка человеческая жизнь. Я всего раз спущу курок, а кто-то потом будет хромым на все оставшиеся годы. Нельзя так, даже если этот кто-то - вор, тем более - убийца. Не стану же я ему уподобляться. Мой пик, моя максимальная нагрузка - предупредительный выстрел в воздух. Максимальная нагрузка.       И все же табельное я взял с собой.