***
— Готова? — Седрик ждал ее у входа в шахты, присев на повалившуюся деревянную опору. Еще слишком рано, солнце только-только показало краешек своего нестерпимо яркого диска, несмело окрашивая крыши домов, но по узким улочкам уже блуждали первые работяги. Сонные, хмурые, неприветливые, большей частью похмельные, они щурились, отворачиваясь от ярких лучей, настойчиво лезших в лицо, утро вызывало приступы рвоты и сдавленного мата, желание сдохнуть на заднем дворе собственного дома и уничтожить не то, что армию Хенсельта — все живое в округе. Но одно лицо сияло под стать утреннему светилу, но в отличие от него сияло жутковатым оскалом белоснежных зубов на фоне почти черной кожи. — Готова и во всеоружии, — Рума почти вспорхнула на валун рядом с входом, балансируя смешно раскинув руки. Слишком шутливо, слишком гротескно, слишком наигранно, но искренне радоваться не получалось, а добавлять к опухшим глазам еще и угрюмую линию рта и вовсе не хотелось. Отчего-то так случалось слишком часто, тот, кто смеется и порхает по жизни — глубоко внутри себя рыдает навзрыд. Редко, совершенно незаметно, но от этого еще более отчаянно и болезненно, подавленный собственным бессилием и отвращением к себе же. Жесткий металлический стержень, поддерживающий долгие годы даже не ломается, постоянно подтачиваемый он начинает гнуться и плавиться, позволяя плечам опускаться все ниже. Кому-то могло быть лучше, кому-то могло быть много хуже, оттого внутри мешалось желание быть понятой, поддержанной, защищенной с неистовым стыдом за свое тщедушие. Она была отвратительно слабой в жалости к себе, осознавая всю ничтожность своих сопливых потуг, но уже не стараясь что-то исправить. Не было сил, не было желания. — Неразумное решение — соваться в шахты, — Седрик являл собой оплот спокойствия и уравновешенности, так сильно диссонирующие с еле уловимым запахом кабацкого веселья, насквозь пропитавшего его одежду, вперемешку с уже знакомой примесью горьких трав. — Неразумное — только с высоты твоего возраста, ушастенький, мне же хочется поскорей разделаться с этим изрядно подгнившим драконьим дерьмом и забыть как страшный сон, — данмерка немедля уверенно шагнула в шахты, пока еще только в первый зал — светлый, просторный, хоть и явно заброшенный и успевший покрыться не только пылью, но и мелкой растительностью. — А вот почему в эту авантюру ввязался ты, для меня остается загадкой. — Вина в этом только твоя, не забыла? Но считай это любопытством, — «Мне уже нечего бояться, я пожил достаточно, чтобы позволить себе маленькую слабость — посмотреть, куда меня приведет дорога любопытства. И ты, маленькая черная плутовка». — Любопытством… Разговор клеиться совершенно не хотел: она — была не настроена на расслабленное щебетание и обмен колкостями, он — и так не часто вступал в дискуссии, предпочитая наблюдать со стороны — оттого в неуютной тишине сумрак, сгущающийся вокруг, вместе с кольцом сужающихся каменных стен казались еще более неприветливыми, заставляя девушку зябко повести плечами. Две пары мягких сапог почти синхронно осторожно скользили по шершавой поверхности сероватого камня, поднимая маленькие вихри застоявшейся пыли, несмотря на влажность. Сначала было тихо. Не та звенящая тишина, присущая давно мертвым местам, давящая и гнетущая, доводившая слабые умы до сумасшествия, а то и вовсе навевающая мысли о суициде. Нет, тут была тишина иного рода — тишина места в котором давно не было людей. То тут, то там слышалось шуршание крохотных лапок, капель дробью отбивала ломаный ритм, где по голым камням, где уже по лужицам, вдалеке еле заметно скромно журчал ручеек, назойливо пробивая себе путь через толщу камня и напоминая о вполне естественных процедурах, которые ни один порядочный герой делать не будет. До чутких ушей донеслось явственное шлепанье босых ног, влажное, почти скользящее, прерывистыми короткими перебежками. Мгновение была тишина, тут же сменившаяся утробным недовольным хрипом. Седрик среагировал первым, выпустив стрелу на звук, и, судя по глухому удару, попал прямо в цель, тем самым дав нападавшим повод больше не скрываться в густой тени. Существа данмерке не известные, но у нее и не было желания разбираться в сортах дерьма, ринулись навстречу. О том, чтобы сравниться с охотником в стрельбе из лука не могло быть и речи, в отличии от Румы Седрик не мазал. Вообще. Она готова была побиться об заклад, что и в состоянии «на бровях», более усугубленном, нежели обычно, эльф с таким же успехом насаживал бы врагов на стрелы. Запустив парочку молний данмерка пришла к выводу, что это хоть и эффективно, но не целесообразно, очень уж они слепили, мешая ориентированию на местности. Ничего не оставалось кроме как взяться за короткий меч. Сталь с влажным чавканьем входила в серую рыхлую плоть даря новую феерию впечатлений. Рума больше не сомневалась в нездоровой извращенности создателя этого мира: имело свой непередаваемый, неизгладимый и незабываемый запах абсолютно все! Краснолюды пахли как будто их бороды побывали в конской заднице, да и фрагменты пищи, осыпавшейся по бороде, только укрепляли догадки, эльфы, с их загадочными минами не от мира сего да ореолом великомучеников несли за собой шлейф трав, наводя на мысль о регулярном употреблении курительного допинга, люди так вовсе испражнялись, трахались и спали не иначе в одном и том же месте, так и не узнав, что разумные мира сего придумали не употреблять в пищу такие продукты как чеснок и перебродившая брага, придающие дыханию совершенно убийственное направленное действие, смешиваясь с ароматом нечищеных гнилых зубов. Дремора их задери, да каждая новая тварь, встреченная Румой в этом мире оказывалась ядреней предыдущей. Раздражение наполняло каждую клеточку ее тела, от мизинчиков на ногах и до макушки, раздражение и злость на все и вся в этом мире. Ее бесило слишком жаркое солнце и невыносимая духота, ее выводила из себя слишком уж чуждая природа с ее претензией на оригинальность, ее невыносимо тянуло блевать от рыжеволосой чародейки, вешающейся на ведьмака, да и от самого ведьмака. Даже Седрик, прекрасный, древний, синий и не мажущий Седрик вызывал в ней сейчас волны неприязни. Совершенно необоснованно, что Рума прекрасно понимала, но не могла отказать себе в слабости ненавидеть. Когда как не во время планомерной рубки предаваться упадническим мыслям. В какой-то момент девушка даже расстроилась, поняв, что босоногие уродцы закончились, но это оказалось ненадолго. Впереди, среди череды тоннелей и штолен им еще не раз попадались мишени для стрел и необоснованно яростных ударов меча. Было и нечто иное, напомнившее о «приветливом» родном мире — кем-то забытые впопыхах сундуки, ящики, ворох истлевших тканей, некогда представлявших то ли рабочую одежду землеройных гномов, то ли нарядную скатерть — следы напоминавшие давно окаменевшее дерьмо не давали ни шанс, ни желания разобраться. — Сумасшедший, не трогай! — Это просто вещи. — Седрик, изучавший найденное как ни в чем не бывало, удивленно глядел на Руму. — Когда-то они были чьими-то, быть может со своими хозяевами они прошли через многое, — пальцы эльфа легко, едва касаясь прошлись по содержанию ближайшего сундучка, как будто он и не особо интересовался их содержанием. — Каждая со своей историей, впитавшая в себя страхи, надежды, радости, все что угодно. Для кого-то они и потом будут чем-то большим, нежели просто флаг или амулет. Или сапоги. Кто-то будет хранить их, поклоняться, припадать губами, может и вовсе выставлять в музеях и храмах. Но однажды… Они снова станут просто вещами. Никому не нужными, ничего не значащими старыми вещами. Хламом. — Крышка сундука звонко ухнула. — Я и так слишком стар, что бы ждать этого момента. Для меня они и сейчас просто вещи. Наверное глупо выглядело бы со стороны, примись Рума объяснять Седрику незыблемое правило своего мира: если есть сундук с хоть мало мальски годным барахлом посреди опустевших катакомб — значит за твоей спиной уже ждет потирая свои костлявые ручонки драуг. Или хуже того — особо крикливый драуг. Или вовсе толпа. Ворошить парадно-выходные костюмы его императорского величества и то безопаснее. Еще глупее было со стороны Седрика подумать, будто ей, Руме, есть дело до каких-то реликвий, если, конечно, это не касалось продажи, и сакрального смысла вещей. Но самым глупым, было бы лицемерно открещиваться от чрезмерной привязанности к материальному той, в чьем ухе болталась красная драгоценная капелька — бережно хранимое напоминание о доме. А потом все стало очень плохо. Впоследствии, когда первые вспышки истерии улеглись, Рума долго пыталась распознать в произошедшем происки взбалмошной богини или, еще хуже, свою вину, но как бы паршиво не было, пришлось все списать на не то время, не то место и не те звезды. Горстка уродцев, так активно норовящих вцепиться в глотку, как-то одномоментно затихла, прекратив яростные попытки избежать стрел и проскочив мимо острия меча оттяпать полноги. Это было странное, совсем уж комичное затишье, как будто главному герою эпичнейшей битвы в самый разгар приспичило до ветру, и все тактично и терпеливо ждут, ковыряя в зубах и пиная закованными в железо мысками мелкие камушки. Но нет, тут было что-то совсем иное. Рума и Седрик сами напружинились, вслушиваясь в тишину, с нарастающей тревогой наблюдая как разбегаются серокожие уродцы. Приближалось что-то несоизмеримо большее. Данмерка ожидала чего угодно, будь то ползающее, летающее, подпрыгивающее, да хоть кувыркающееся и матерящееся как портовый грузчик творение этого безумного мира, но уж никак не того что земля под ногами накренится. Даже не в глубинах коридоров, будто в самой толще скалы слышался глухой скрежет камня о камень и нарастающий гул, зкладывающий уши и давящий виски. Не было постепенного и неспешного обрушения, камни, долго дремавшие в своих гнездах, теперь, невесть чем потревоженные, обрушивались всей своей непрошибаемой мощью на хрупкие смертные кости. Первое время Руме удавалось сдерживать натиск простеньким щитом, отступая под его защитой обратно к тому пути, по которому они пришли, Седрик был тут же, рядом, но в какой момент она потеряла его из виду… За грохотом уже не было слышно не то что эльфа, собственного зовущего голоса было не разобрать. Данмерка пятилась, все пытаясь вглядеться в пыльный мрак и вслушиваясь в гул, улавливая знакомый голос то с одной, то с другой стороны, но уже совершенно не уверенная, что ей это не мерещится. Девушка спотыкалась, падала, отползала, с трудом удерживая свою ненадежную защиту и уже прекрасно понимала — она больше ничего не может сделать, остается только бежать. За спиной все еще мерещились вскрики, просьбы, проклятия, но данмерка заставляла себя почти через силу внять голосу разума — Седрик бы молчал. До последнего…***
Жители постепенно подтягивались к входу обвалившейся шахты: грохот, стоявший на весь Верген, наделал много шума не только в прямом смысле этого слова — особо впечатлительные уже причитали о армии Хенсельта прорвавшейся через мглу. Не менее впечатлительные, но до кучи и воинственные уже успели вооружиться всем, что под руку попалось: от отцовских мечей, до ночных горшков. — Что столпились-то, убогие? — Деловой краснолюд в новенькой стеганке, не менее грозный нежели «бойцы» с горшками наперевес, вышел из вод сводов шахты, деловито отряхиваясь и сплевывая себе под ноги. — Обвал, едрить эту шахту через Детмольдову задницу. Хватит жопы морозить, по домам, не на что здесь больше смотреть. — Так, а кто же… — донесся несмелый вопрос из толпы. — Кто-кто, тьфу! Эльф пришлый, Седрик. Вон виш, баба евонная черножопая как страдает… — Да уж конечно страдает, — из неспешно растекавшейся толпы то тут то там уже слышались злободневные разговоры и скабрезные шуточки, — кто ж на ее черную задницу теперь позарится. — Да хороший мужик был, рукастый… — Да говорю тебе, он там по пьяни с суккубкой то этой козлоногой кувыркался, а ведьма-то их и завалила камнем… — Хоть от одной беды сбавились… — А сиськи-то ничего у нее были, крепкие, что твоя репа…***
— Боги реальны, я знаю, но… исправит ли это что-нибудь… — Рума нерешительно переминалась с ноги на ногу, ковыряя пальцами медную пряжку ремня. — К кому мне взывать? К тебе, Стендар, моля о милосердии? Или к тебе, Талос, ратуя о защите воина? Может Альмсиви — самопровозглашенные боги? — Ногти отчаянно впивались в металл, ломаясь один за другим, — Может ты, Меридия? Окажешь мне милость, а? Злой взгляд желтых глаз устремился в небо, но ничего кроме тяжелых туч и алеющего на горизонте солнечного диска. — Зачем вы тогда нужны? — голос надломленно дрогнул, срываясь на крик. — Вера, черноухая, — девушка не оглянулась, но почувствовала ухмылку неуместного собеседника, — кто-то не мыслит свою жизнь без веры. Слышала байку — надежда лучший лекарь? — Бред сивой кобылы, — данмерка сплюнула в сторону цветочного кустика, — следишь за мной, ушастенький? — Конечно. Уж больно интересно, что ты намерена делать. Общение с богами, как вижу не удалось. Рума ничего не ответила. Общаться с кем бы то не было не хотелось до тошноты, до дрожи в коленках, а уж признаваться Элеасу с его вездесущим ехидством, что она и представления не имеет, что делать не было желания и подавно. Ломануться обратно в шахты одной, что бы когда-нибудь Геральт прошел мимо ее обглоданных костей? Безрассудное геройство не для нее, но сидеть сложа руки было невыносимо. «Чертов Седрик, чума на твою голую задницу! Больной ненормальный алкоголик!» — данмерка кусала губы, борясь с нестерпимым желанием завыть в голос от собственного бессилия. Она сама не знала чего ей хотелось больше: разреветься как маленькой девочке или порвать на мелкие кусочки первого попавшегося, что бы хоть как-то выместить злость. Теплые пальцы «первого попавшегося» легко коснулись девичьего плеча, заставив вздрогнуть от неожиданности. — Попроси у Йорвета бойцов в помощь. — Боги не ответили, время обращаться к демонам? — Рума ухмыльнулась, только улыбка оказалась вымученной и довольно мрачной, — почему бы тебе не помочь мне? Данмерка обернулась к мужчине, серьезное лицо которого мгновенно озарилось гаденькой усмешкой. — По своей воле? Да ни за что, — ухмылка стала еще шире, — я надеюсь, что твой остроухий… кхм… друг лежит под грудой камней. Мужские пальцы неприятно впились в плечо. — Только благодаря твоему дельному и своевременному совету ты, ушастенький, еще не исполосован. — Что ты будешь делать, если он мертв? — Элеас приблизился на полшага, игнорируя угрозы данмерки. — Подамся в монашки и приму обет безбрачия, не иначе, — острие кинжала уткнулось в живот эльфа, натягивая ткань рубашки, — или напьюсь, я еще не решила. Элеас лишь хмыкнул в ответ, отстраняясь от девушки и наконец-то прекратив терзать ее плечо. — Бывай ушастенький. — Постарайся держать язык за зубами, и свою черную задницу подальше от Йорветова кинжала, — донеслось уже в спину девушке. — Не могу ничего обещать, — Рума махнула на прощанье рукой и больше не оборачивалась.***
Безрассудство. Полнейшее безрассудство соваться по собственной воле в логово хищника. Даже если он спит, сытый и спокойный, потому что твоя цель — разбудить его и попросить о помощи. Рума, бесцельно блуждая по вечерним улицам, убеждала себя в необходимости прийти к Йорвету, но даже накер с минимальными зачатками разума, после недельной голодовки не сунулся бы к командиру скоятаэлей. Так и данмерка до последнего оттягивала момент, пока хитросплетения мощеных дорог сами не вывели ее к такому знакомому кварталу. Мгновение помедлив и скрепив сердце девушка шагнула вперед. Со стороны она, казалось, шла неспешно, вразвалочку, даже как-то слишком вальяжно, но причиной тому была внутренняя скованность и… страх. Да, она боялась. Одно дело быть одной, заботясь лишь о своей шкуре, не боясь последствий, когда можно в любой момент нырнуть в тень и тебя больше не увидят, и совершенно другое — когда жизнь кого-то, кто тебе небезразличен зависит от чужого решения, когда каждое сказанное слово склонит чашу весов в ту или иную сторону. Ватные ноги с трудом двигались, делая каждый шаг через не хочу, не могу, надо. При виде данмерки один из дозорных приоткрыл дверь командирского домика, сказав негромко что-то на эльфийском. Дождавшись ответа, он лишь кивком указал Руме проходить, отодвигаясь подальше. Чтобы не слышать разговор? Или предстоящих криков агонизирующей девушки? Комнату озарял только несмелый, ленивый свет очага, заставляя на стенах плясать причудливые тени, переплетаясь и разбегаясь снова. Йорвет, стоявший у камина, внимательно наблюдал за неожиданной гостьей. В голове невольно промелькнула мысль, что ее темная кожа прекрасно сливается с сумраком комнаты, разве что странные глаза, как будто светились, вбирая в отблески пламени, разбавляя желтое пламя красными искрами. Эльф напрягся, с сожалением глянув на стеганку и кольчугу, мирно покоившиеся на скамье. — Уютненько, но не хватает парочки голов на кольях, для более домашней обстановки, — Рума притворила за собой дверь и прошла вглубь комнаты. — Предлагаешь свою? — губы мужчины дрогнули, как от вида чего-то совсем уж нелицеприятного. — Не тот цвет, тут нужно что-то более яркое. — Если это все вопросы, которые тебя волнуют, то проваливай. — Мне нужны твои бойцы. В пещеру, — он знал, он наверняка узнал о случившимся одним из первых, оттого его губы искривились сейчас еще сильнее. Йорвет проявил верх сдержанности, лишь тактично приподняв бровь, но всем своим видом давая ей понять: «Ну, говори. Убеди меня» — Может мы не будем играть в самого остроумного и соревноваться кто кого больше оскорбит? — Рума устало повела плечами, подходя поближе к камину не удосужившись дождаться приглашения погреть озябшие пальцы. — Хотим мы того или нет, но всем нам приходится быть на одной стороне, по той или иной причине. Ты жаждешь биться с Саскией за свободу и равенство, я помогаю белоголовому, он спасает вашу деву, убийцу драконов, — щека данмерки дернулась. — Мы все нужны друг другу и я прошу о маленьком одолжении. Ты ведь доверяешь ведьмаку… — Я не доверяю никому, черноухая! — Эльф, даже при всей своей брезгливости и выражении вселенского отвращения, которые в отличии от шрама могли испортить даже самую смазливую мордашку, все равно являл собой образчик холодной незыблемости скалы, острой, пугающей, и вместе с тем привлекательной. — Охотно верю. Но ты не упустишь возможности, разве я не права? Мы полезны друг другу. — Возможно ты мне полезна. Но скажи, — мужчина подался вперед, чуть ли не выплевывая слова данмерке в лицо, — какой мне толк от твоего грязного пропойцы и… Последние слова Рума не поняла, но лицо Йорвета и его гаденькая усмешка сказали все лучше любого перевода. Наверное стоило бы быть сговорчивее. Спокойнее. Наверняка не лишним было бы поумерить свой пыл и горячность. И девушка не сказала бы, что страдала излишними самоубийственными замашками давно практикующего мазохиста, но, видимо, нервное напряжение слишком долгого дня не оставили ей выхода. Ее кулак с оттяжкой врезался в мужскую скулу, что вероятнее всего только благодаря эффекту неожиданности. Бить предводителя скоятаэлей, в его же штабе, окруженном со всех сторон верными бойцами, готовыми выгрызть за него любому сердце? Удивляться ни своему везению, ни своей наглости Руме долго не пришлось: вместе с потоком, наверняка, самых гадких ругательств девушка с легкой руки эльфа оказалась на полу. Крепкие, натруженные мечом и луком, а так же свежеванием туш, пальцы сомкнулись на ее шее, все сильнее сдавливая, заставляя вырываться из груди нечленораздельные хрипы. И не понятно отчего было страшнее, от удушающего жара в горле, или от такой знакомой картины. — Воплощаешь… аггх… сны в реальность? — Рума даже попыталась ухмыльнуться, но вместо смеха получилось что-то напоминавшее больше карканье вороны-астматички. А потом ей и вовсе захотелось откусить себе язык и самопроизвольно воспламениться, лишь бы убраться подальше от этого взгляда полного ярости. Холодной, обещающей долгую, ни с чем не сравнимую ночь. Ярости, злости и обиды, за то что кто-то откопал самый дальний уголок его чулана, нашел самое грязное белье, посмеялся и уткнул ему же в лицо. Йорвет убивал и за меньшее. Насилуют, не потому что хотят как тело, не потому что любят, нет. Насилуют, когда ненавидят, люто и страстно. Ненавидят весь человеческий род, вымещая злость на удачно подвернувшемся индивидууме, кромсая на лоскуты еще живого, извивающегося и визжащего от боли, насилуя морально, унижая, опуская к самому дну животной иерархии, к пресловутому дерьму. Ненавидят одну конкретную женщину, оставившую неизгладимый след на психике, находя подходящую замену для мести, выливая на неудачно похожую жертву все накопившееся варево, похоть, перегнившую в ненормальное желание залюбить до смерти с причинением наибольшей «палитры чувств». Ненавидят чрезмерно зарвавшуюся выскочку, безжалостно пытаясь подмять под себя, выкручивая руки, цепляясь за волосы и обнажая беззащитную шею под острые нечеловеческие зубы. Ты видела все? Держи, почувствуй как это будет на самом деле! Борьба была ожесточенной, до синяков и кровоподтеков у обеих сторон, в полной тишине слышалось только неровное сбивчивое дыхание, копошение и периодические глухие удары. Рума не обольщалась на счет своих сил — ее не то что не хватит надолго, руки уже были заломлены и придавлены весом собственного тела, а чужие пальцы деловито расправлялись с шнуровкой, неосторожно процарапав грудь. Совсем уж некстати по животу растекалось предательское тепло. Горячая широкая ладонь скользнула по коже, ухватив за подбородок и притягивая к себе. Ни капли нежности, ни намека на ласку, только такая взаимная ненависть горячим комом поднимающаяся из груди. Девушка из последних сил вдохнула поглубже. — JOL! Языки пламени лизнули ее по губам, оставаясь жесткой коркой и солоноватым привкусом растекаясь по языку. Запахло палеными волосами, а из-за оранжевых всполохов перед глазами, не дающими что-либо разглядеть, слышалось сдавленное шипение и совсем уж отчаянная приглушенная ругань. Она промахнулась. Последние крупицы силы ушли на один единственный крик, и тот пришелся мимо, лишь мазнув по щеке эльфа. Сил сопротивляться больше не было, даже при всем желании она не смогла бы даже укусить мужчину. Но это больше и не было нужно: чужие руки обхватили ее голову и с силой саданули о каменный пол. Сознание погрузилось в вязкую, топкую темноту беспамятства.