Настоящие

      Музыкальная тема: Keiko Matsui "Be with me"       Ее день не задался с самого начала.       Несмотря на уже полную потерю сил, она все продолжала пахать в штабе за четверых. Бельфегора, Франа и Луссурию Занзас еще две недели назад отправил в отпуск за ненадобностью, и для нее наступила тяжелая пора служения. То подай, то отнеси, за тем сбегай, туда съезди, останься здесь, слушай и запоминай каждый тон каждого слова и излагай точь-в-точь так же, как и услышала...       Но Леви не могла прекословить ни малейшему из приказов и повелению босса, потому и стремилась к послушному исполнению обязанностей. Но сегодня она уже не могла держать себя в руках. Распорядок ее работы становился ей не на шутку в тягость. Многочисленные задания и миссии, а также немереное количество документации, собраний и командировок вконец извели ее, и потому все то время, что она проводила в штабе, она чувствовала себя как при казарменном режиме.       Каждый вечер по истечению ее рабочего дня ее встречал Генкши около штаба, чтобы проводить ее домой и провести с ней хоть чуточку времени. Каждый раз он замечал ее удрученное состояние, но не говорил ни слова. Он знал, что все свои проблемы, связанные с работой, Леви предпочитает оставлять именно на работе, чтобы посвятить ему всю себя и те минуты, которые им удается провести вместе.       Но сегодня он заметил, что она была мрачнее тучи. Она и не могла этого скрыть — она выглядела исхудавшей и истощенной, руки ее всё время дрожали, а взгляд карих глаз, прежде хищных и целеустремленных, то и дело бегал из стороны в сторону.       Когда они тронулись домой, Генкши, замечая ее положение, но не желая видеть ее в нем, все же решился на откровенный разговор.       — Леви, ты не заболела? — чтобы ненароком не спугнуть девушку прямотой, Генкши решил спросить ее издалека.       Этот вопрос мало-мальски взбудоражил ее.       — Нет, с чего ты решил? — ответила она ему.       А сама — бледная и вялая, да и в ее голосе, прежде живом и рычащем, не оставалось былой энергии.       — Выглядишь не очень, — вторил ей Генкши.       "Зрит в корень", — решила Леви.       Она явно почувствовала его озабоченность, и это чувство где-то в самом отдаленном уголке ее загубленной души ответило ей счастливым огоньком... но страсти все продолжали терзать ее, и Леви, ненароком уйдя в себя, так и не ответила Генкши.       Тому, к счастью, не нужны были слова, чтобы понять, что разговор уже исчерпал себя и не принес никакой выгоды, впрочем, как и вреда.       Весь оставшийся путь они молчали. Даже ни разу не взглянули друг на друга. У каждого из них были свои мысли...       Генкши очень хорошо знал Леви и чуть ли не досконально изучил ее натуру. Она была перфекционистка, которая всегда стремилась овладеть всем в совершенстве, дабы оправдать свое доброе имя перед всеми, но в первую очередь — перед Занзасом, ее боссом. Из-за даже незначительной неудачи она могла поддаться панике. А Генкши... его мучила совесть от того, что он не знал, как ей помочь. Он же видел, что она страдает, и знал о ее рвениях и стремлениях.       А Леви, даже не говоря с ним об этом, знала, что ее состояние ему небезразлично. Она была благодарна ему от всего сердца, но внутри у неё оставалась капля смущения. Именно она и мешала ей при общении с Генкши, и потому она как можно скорее завязывала любую беседу, которая касалась ее здоровья и благополучия.       Вскоре, несколько завернув от квартала высоток, они вошли в ее родной двор. Выглядел он поникшим и неухоженным, а при свете фонарей еще и жутким. Но они не остановились и направились к одной из грузных пятиэтажек к нужному подъезду. Войдя внутрь, они не спеша поднялись по лестнице в ее квартиру.       Жилище Леви не отличалось роскошным убранством или эстетизмом, но было вполне себе уютным. Состояла квартира из спальни-кабинета, ванной комнаты и кухни, в которую хозяйка дома и пригласила Генкши:       — Мой руки и за стол садись, сейчас чай сделаю.       Оставив на плите чайник кипятиться, она удалилась к себе, чтобы переодеться из рабочей формы в домашнюю одежду и снять оружие. Много времени у нее это не заняло — через несколько минут она вернулась в кухню.       Генкши не мог свести с нее глаз. Голубая свободная юбка в пол и простая белая футболка изрядно подчеркивали ее женственность, которую он всегда встречает с ярым восторгом внутри. Леви очень редко выглядела так просто, но так (на его взгляд) изящно, и потому она в его глазах становилась самой очаровательной девушкой на свете.       Тем временем чайник поспел, и Леви принялась заваривать чай.       Только выходило у нее все из рук вон плохо. Чай то и дело высыпался, а сама она умудрилась обжечься кипятком и уронить на пол стеклянную сахарницу, которая разбилась вдребезги, и сахарный песок, что ютился в ней, рассыпался в белую блестящую горку.       — Я помогу, — Генкши поспешил поднять осколки.       — Пожалуйста, ничего не делай! — ответила она ему, резко отчеканив каждое слово.       А сама впопыхах собрала их в руку и выбросила.       Избавившись от них, она заметила, как по линиям ее правой ладони текли алые струйки крови. И она будто застыла от увиденного ею.       — Да что ты, вот аптечка! — стремглав произнес Генкши, поспешив достать из одного из шкафов небольшую зеленую коробку с медикаментами. Он уже знал, где она находилась, потому что он был частым гостем у Леви и поэтому уже наизусть выучил планировку ее квартиры.       Только успел он взять перекись, вату и бинт, как тут же и сам перед ней застыл в недоумении. Она закрыла лицо одной рукой, а сама стояла, чуть отвернувшись. И это внезапно его самого ввело в ступор.       Спустя мгновение он все же встрепенулся.       — Леви? — поспешил он окликнуть ее.       Но девушка только еще больше воспротивилась ему и стремглав подбежала к окну.       Генкши вконец растерялся. Его мучили угрызения совести. Почему он молча стоит и не действует, думал он? Как будто ноги сковали. И язык. Он пусть и был немногословен, но никогда за словом в карман не лез и всегда знал, что сказать и что ответить. Но теперь... он был будто заморожен. И виной тому он считал себя, и всё потому, что он был слеп в чувствах других людей. Особенно Леви, и это тогда, когда ей по-настоящему больно.       От мимолетного осознания этого у него совсем опустились руки.       Вдруг он услышал ее всхлип.       Она, наконец, отпрянула руку от лица, склонив голову книзу. Она стала чаще дышать...       — Я ни к чему не гожусь...? — произнесла она тихо-тихо, повернув взгляд в его сторону.       Ее глаза и лицо были влажными от нахлынувших слез. Увидев их, Генкши будто пробудился и встрепенулся вновь.       — Нет... — ответил он под влиянием мгновенного импульса.       Он тотчас подошел к ней и положил свои руки ей на плечи. Теплые, хоть саму ее пробивает в дрожь.       — Я не знаю, как мне дальше быть... — она продолжила говорить, не глядя на него, — у меня все из рук валится...       Она ненадолго замолчала, чтобы утереть лицо и перевести дыхание.       — Босс...       Услышав это слово, у Генкши невольно округлились глаза. Как же он ненавидел Занзаса за его снобизм и апатию, от которого так страдает Леви! Он всегда с огромным негодованием задавался вопросом: есть ли у него какие-либо моральные ценности или же он предоставлен сам себе, ни к кому не испытывая привязанности? Ответ же был очевиден для него, но не для Леви...       — Ведь я — его хранитель, и я вся во имя его...       И что-то вдруг больно при слове "его" сдавило Генкши глубоко в груди. Он знал, что значит преданность, знал, что значит предательство, ему было знакомо чувство покинутости и ничтожества. Но такого он никому не желал, даже Леви.       — Я не знаю, что мне еще сделать ради него!       И тут Генкши внезапно озарило. К нему внезапно начали приходить догадки, от которых он словно засветился внутри. Но как же начать нелегкую беседу?       — Леви, — он не хотел терять ни минуты, потому автоматически обратился к ней.       Та чуть повернулась к нему и вгляделась в его лицо. В его глазах она увидела искреннее сострадание, которое вмиг пробудило ее от уныния, зажигая в ее сердце огонек доброй надежды.       — Послушай, — Генкши глянул на секунду в сторону, дабы собраться с мыслями.       А она уже была вся во внимании.       — Понимаешь... — он чуть выдохнул, — превращать свою жизнь в борьбу — это муки Тантала. Но жизнь-то... Жизнь прожить — не поле перейти, в ней не должно быть рвения в бой. В конце концов, если за что-то борешься, то ты рискуешь что-то и потерять.       Леви молча внимала каждому его слову и не смела ни разу перебить его неспешную речь. И в каждом она открывала истину для себя.       Вот она служит в Варии. Старший офицер, хранитель Грозы. Но она отроду не заручалась поддержкой коллег и не пользовалась у них уважением, однако стремилась угодить Занзасу. Стоит ли оно этого? Она и не задумывалась над этим, но теперь...       — И я этим грешен был, ты же знаешь, — продолжал Генкши, — но я рано или поздно понял, что нет ничего сокрушительнее боев и испытаний. И тебе я желаю от всей души, чтобы ты выбрала для себя именно тот удел, где бы тебя не терзало.       Терзало... Леви только теперь начала понимать значение этого слова. И оно было употребительно именно по отношению к Варии... И пожелание Генкши стало ей спасательным кругом, который вызволил ее из омута тоски и страданий.       — И, черт возьми, ты — женщина, а не пленный рыцарь.       Генкши уже начал выходить из себя от накопившихся переживаний, что он прогонял с каждым словом, которое проговаривал.       А Леви все молчала и молчала. Она больше не плакала и не убивалась тяжкими мыслями о службе. Слова, сказанные Генкши, нашли в ее сердце отголоски, которые вконец усмирили ее страстность, и она, отведя взгляд от него, снова углубилась в себя.       "Женщина, а не пленный рыцарь"... Каждое слово стало для нее весомым. Нет, ради Генкши она не могла жертвовать собой. Но у нее оставалась капля неуверенности... сбережет ли она себя? Сумеет ли она выжить для него?       И она уже мысленно сформулировала свой ответ ему.       — Генкши... — сказала она все также тихо и неспешно, — прошу тебя, ты будь просто рядом. Пока я жива. Пока я еще могу говорить и плакать...       И она прикорнула на его плече, крепко обняв его за спину. Раны на руке от разбитой сахарницы начали заживать от сброшенного с ее души камня.       Он же положил ей свою руку ей на голову, а другой обнял ее за плечи и крепче прижал к себе.       Снова наступило их сладостное долгое молчание, которое нарушал лишь шум ночного дождя, что неустанно лил за окном до самого утра, непременно давая им клятву, что они оба сдержат обещания друг друга и останутся вместе вопреки грозовым перевалам и туманным миражам.