10622

ни до, ни после женщин и детей не убивал. и убивать не буду: я после этого как вмиг осиротел и доверять стал только фатуму и чуду.

Я ступаю на землю, и пыль поднимается вверх. С каждым шагом чернеет она, оседая на кожу... Как могу здесь идти, пепелище оставив от тех, кого смог, не моргнув, пулеметным огнем уничтожить? Как могу здесь идти? Десять тысяч шестьсот двадцать два - я не видел их лиц, я не знаю имен и фамилий, - этот город был жив! - а сквозь них прорастает трава, и слезятся глаза, но, конечно, все это от твири. Я ступаю на землю, и поезд уносится вдаль. Распускается твирь, и от этого мысли чернеют. Город снова в степи, и опять наступает октябрь... Полководцев, конечно, никто никогда не жалеет. Город снова в степи. Эти люди - как будто бы те, Они словно вернулись, и пеплом мне стелят дорогу, Мне от них не спастись. Забываясь, я вижу везде Их глаза и их лица. Мне некого звать на подмогу. Я ступаю на землю, и мне остается три дня. Они быстро пройдут - очень быстро я стану убийцей. И ведь выбора нет - это миссия, фатум, судьба: У меня два пути, только каждый - всего лишь граница, Отражение, символ, ненужный забытый предмет: Полководец всегда убивает. Невинные жертвы? Это мор, эпидемия. В мире невинности нет, Так что лучше избавить, конечно, людей от мучений. Я ступаю на землю, от твири слезятся глаза. Полководцев, конечно, никто никогда не жалеет... Как могу я забыть? Десять тысяч шестьсот двадцать два - Я утоплен в крови. И от пепла она не ржавеет.