***
Выйдя из ванной, я застал Жоржетту сидящей на кровати с нетронутым алой помадой бокалом в руке. Мы чувствовали себя вялыми и уставшими после столь бурного веселья. Работал кондиционер, и в комнате было освежающе прохладно. Она была одета в великоватую белую рубашку простого кроя, но та была ей к лицу. Цвет стерильности и идеала, а какой являлась сама мадемуазель? Настало время лучше узнать друг друга. Я присел рядом и спросил: - Кто такая Жоржетта Каро? - Прости? – Брови недоумённо поднялись. - Кто такая Жоржетта Каро? – Повторил я. – Кто эта девушка, с которой я проживаю свои последние дни? - О, ты об этом. Ну… - Девушка замялась, - это крайне скрытная особа, когда дело касается её прошлого. Не стану врать, мне немного страшно, что твое отношение изменится. Она не боялась меня. Скорее того, чем я просил поделиться. - Странно, потому что мне показалось, что ты ничего не боишься. Это я о танце на столе. Она смущённо улыбнулась, это был первый и последний раз, когда я видел её по-настоящему смущённой. Жоржетта подобрала ноги и отставила бокал на прикроватную тумбочку. Посмотрев на меня, начала: - Ты уже знаешь, что я француженка, но только по происхождению. В Пари я впервые после рождения. Моё детство… Было весьма необычным, если можно так выразиться. Наша семья жила на севере Канады, а это суровый климат и жуткие вязаные свитера, которые я ненавижу. Отец умер, когда мне едва исполнилось три, а мать, - девушка изменилась в лице, появилось немного ожесточенное выражение, - моя мама алкоголичка. Не то, чтобы всем родственникам было наплевать на нашу судьбу, вовсе нет. Когда мне стукнуло четырнадцать, моя тетя ирландка звала нас к себе на постоянное место жительства. Помню, что испугалась и спрятала документы. Этого нельзя было допустить. Я оборвал её, с вежливым интересом спросив, почему? - Разве непонятно? Там бы абсолютно ничего не изменилось, мама не смогла бы продержаться ни на одной работе. В Канаде её не увольняли, потому что она спала со своим начальником. А в Ирландии Анабет могла просто сидеть дома и пить виски. Она замолчала и посмотрела в окно. Я успел пожалеть, что спросил ее о прошлом. - Однажды мать подняла на меня руку. После этого Анабет окончательно опустилась в моих глазах. До происшествия у нее случались периоды просветления, желания закодироваться, даже попытки начать лечение. Все зря. Жоржетта умолкла, потянувшись за бокалом. После пары глотков девушка продолжила: - После этого я обозлилась, стала грубой, вульгарной. Стоит сказать, что школа тоже сыграла свою роль, и я по глупости связалась с плохой компанией. Было все: и наркотики, и кутежи с дешевым пивом в чьих-то квартирах, а однажды мы даже попались за дебош. В общем, ни к чему хорошему это не привело. В шестнадцать я забеременела. Подонка звали Дэн, он был со мной только потому, что я таскалась за ним из-за денег его родителей. Наверное, моё лицо слишком сильно выдавало интерес, раз, когда девушка остановилась и взглянула на меня, тут же продолжила: - Я не хотела делать аборт. Долго никому не говорила… Пока живот не стал расти. Мать все поняла и закатила скандал. Весь дом узнал, что её дочь шлюха и носит под сердцем этого выродка. Потом она остыла и посоветовала серьёзно задуматься о прерывании беременности, на которое, кстати, у неё денег не было. Жоржетта снова умолкла, голос задрожал и глаза стали влажными. Я предположил худшее. Чувствовалось, что она рассказывает обо всем впервые за многие годы. Всё её тело будто сжалось, руки нервно скомкали простыню. Нужно было действовать, я обнял соседку, предлагая своё плечо, как надёжную опору. Девушка посмотрела на меня так, как смотрят дети: будто спрашивая, не отругают ли их за слёзы? А через несколько секунд удивительное создание, коронованное при рождении именем Жоржетта, рыдало на моём плече, дрожа и всхлипывая. Не знаю, сколько мы просидели вот так, цепляясь друг за дружку, но рукав рубашки пропитался её слезами. Она плакала так, будто ей снова было шестнадцать. Бедная моя девочка, в тот момент у неё не было никого, кроме меня, во всём проклятом мире. Милая Жоржет… Посмотрев в заплаканное лицо, я подумал, что невинный поцелуй – самая естественная мелочь, которую я могу сделать. Мадемуазель Каро не посмела отстраниться, лишь испуганно подалась вперед, позволив мне накрыть приоткрытые губы своими. Невесомый – вот как я назвал бы тот поцелуй. Мы испытывали лёгкость, чувствовали, как дрожали веки, и ресницы щекотали щёки. Она не оторвалась от меня, выпучив глаза и крича о свершённой ошибке. Жоржетта упёрлась лбом в мое плечо и сказала лишь: «Спасибо тебе». Да, нам, мужчинам, не понять всей тонкости и твёрдости женской натуры. Мы либо начинаем нести вздор, либо молчать, хлопая глазами. Я сделал первое: - Прости меня. Не стоило вот так тянуть тебя на откровения. Вечер был отличным до того, как это взбрело мне в голову, прости. Я умолк, потому что она снова задрожала в моих объятиях. Чертовка смеялась. Хохотнув, она сказала: - Не заставляй меня целовать тебя, чтобы ты заткнулся. Захохотали оба.***
Прошло полчаса, и шторм воспоминаний утих, разбившись о стены спальни. Никто больше не смеялся и не плакал – мы чувствовали себя опустошёнными. Жоржетта будто отгородилась от меня, замкнулась. Я предложил приготовить для неё ванну. Девушка благодарно улыбнулась, хоть и выглядела при этом, словно марионетка с обрезанными ниточками. Пока я пропадал в ванной комнате, набирая горячую воду и пуская душистую пену, она навела порядок в спальне. Хлопнула дверца минибара, шампанское убрали на место. Снова покой. И нас двое, запутавшихся, будто постаревших за несколько часов.***
Я сидел на кровати, запустив пальцы в волосы, и слушал, как хлюпала вода в ванной. Было странно чувствовать растерянность, осознавать, что кто-то пережил гораздо больше, чем я. Меня словно выбросило на берег волной чужого откровения. Яркая, интересная, неприлично красивая Жоржетта Каро имела в своем изящном саквояже неожиданно горький опыт. Женщина, достойная восхищения. Она позвала меня: - Винсент, милый… Зайди, пожалуйста. Я замялся, не решаясь, но виновница банных процедур догадалась о причине и заверила, что там полно пены, можно входить. Моя соседка сидела в фаянсовой ванне, в которой была даже слишком много пены. Белые плечи возвышались над барханами из тысяч пузырьков, а ступни возлежали на противоположном бортике. Она умудрилась расплескать воду, устроив тем самым потоп масштаба банного коврика. И всё было бы очаровательно: и влажные тёмные волосы, вьющиеся мелкими завитками вокруг лица, и разрумяненные щёки. Мы могли бы свести всё в шутку и даже пококетничать друг с другом, потешаясь над ситуацией. Но слова, сказанные ею, срубили эти перспективы на корню: - Винсент, присядь, пожалуйста. Думаю, мне стоит закончить историю, раз уж начала. – Она упрямо не смотрела на меня, хоть и говорила уверенно. - Эй, - я потянулся к ее руке, свисающей с бортика. Сухая кожа коснулась влажной, и Жоржетта наконец подняла глаза. – Тебе не обязательно делать это. - Я знаю, - просто ответила девушка, - но если ты не против, хочу наконец избавиться от груза. Кивнув, я присел на край ванны. В тот вечере Винсент Хейг стал своего рода проповедником, добровольно принимающим чужую исповедь. Она осмелилась рассказать мне все. Аборта не было, потому что у неё случился выкидыш. Большая кровопотеря, смерть ребёнка – всё это привело к бесплодию. Потом несколько месяце в клинике, на реабилитации после нервного срыва. Самой удивительной стала перемена в матери. Анабет бросила пить, осознав наконец, что происходило с дочерью. Но когда Жоржет вернулась к нормальной жизни, обессиленная, истощённая морально, она стала другим человеком. Возненавидела мать, бросила старшую школу и просто покатилась по наклонной. Однажды проснувшись в квартире парня, которого не знала, но с которым переспала накануне за пакет травы, Каро испугалась той, кем становилась. К восемнадцати годам она представляла из себя абсолютный ноль, мечты стать архитектором были заброшены в дальний ящик, её организм был измождён и больше не мог подарить радость материнства. Выжженная земля, на которой ничего не могло взойти. Так ей казалось тогда. Потом Жоржетта вернулась в школу и экстерном стала навёрстывать программу. Анабет Каро порывалась наладить отношения с дочерью, пыталась начать новую жизнь. Ради этого пришлось выбросить всю выпивку из дому, но руки продолжали дрожать, а заначки появлялись снова и снова. В конце концов, женщина сорвалась, и у младшей Каро опустились руки. Когда в её жизни появился мужчина – это показалось девушке настоящим спасением. Им оказался Дик Келлер, молодой вдовец. В более юные годы он жил на доходы от игры на бирже, а по достижении солидного в глазах юной любовницы возраста, вступил в наследственное владение крупным архитектурным бюро. Он взял ее под опеку, видя в ней поразительное сходство с умершей женой, а Жоржетта воспринимала его как отца, которого у неё не было. Дик помог ей поступить в колледж на факультет архитектуры, она же научилась вкусно готовить и вязать галстуки. Счастье длилось около двух лет, пока ему не пришлось переезжать в Америку. В связи с расширением бизнеса его бюро получило крупный заказ и… Это был тихий конец. Последнее занятие любовью, прощальный поцелуй в аэропорту и обещания беречь себя. Так из жизни девушки ушел её первый мужчина. Затем последовали бурные студенческие годы, они миновали, не причинив новых ран. Были парни и попытки строить отношения, подработка няней и мать, которую уволили и которую нужно содержать. В конечном итоге, она все бросила и решилась на поездку в Париж. Я сказал ей, что она – самая потрясающая девушка, которую мне посчастливилось встретить. Ещё три дня назад, да еще утром я не мог представить, каковой она является на самом деле. Скорлупа яркой, капризной красоты скрывала под собой всё ту же шестнадцатилетнюю девочку, которой пришлось рано повзрослеть. Будучи на закате, моя жизнь успела преподать мне еще один урок. Я обнял Жоржетту за влажные плечи и поцеловал в лоб. Она попросила ненадолго оставить её одну. Выйдя из ванной и прошлёпав мокрыми ногами по полу, я подошёл к большому окну в спальне. Распахнул его и посмотрел на город, такой манящий, далёкий и ,одновременно с тем, близкий. На тёмно-фиолетовом полотне неба золотой луч с вершины Эйфелевой башни, словно огромный палец, чертил траектории и искал луну. Столица сияла и, о боже, как же моя соседка была на неё похожа. Париж, словно старый любовник, с которым расстались на несколько лет, принимал в свои раскрытые объятия. А над ним величественным и вечным образом парила сама Жизнь. Из ванной раздался тихий всплеск, это Жоржетта опустилась в воду с головой.