Одиночество сети

Маленькая девочка день за днем приходила домой поздно. Она всегда выглядела уставшей и немного одинокой, если так можно сказать о той, чей телефон разрывается от однообразных звонков. Сжимая в руке ненавистную трубку, она раз за разом повторяла списки домашних задач, часами читала вслух глупые рассказы, и время летело, заставляя её в итоге проводить за уроками бессонные ночи. Девочка взрослела, и всё чаще я стал замечать на её руках следы угля, красок или чернил - она училась рисовать, всё чаще уходила из дома надолго, а ещё она стала рисовать ночами. Удивительной красоты творения забывала она на столе, и я понял тогда, что в один день она покажет свой талант всему миру. Всё чаще поздние вечера и редкие свободные минуты проводила она с карандашом в руке, и глупые бесконечные звонки отвлекали, ведь даже с одной свободной рукой много не нарисуешь. И тогда я понял - настал мой черед. Я осторожно вошёл в её жизнь, стараясь не потревожить её обычный распорядок. Преследуя лишь одну цель - подарить ей возможность говорить, оставляя руки свободными, я стремился показать её все свои весьма ограниченные способности. Она очень долго привыкала ко мне, а я уже не мог без неё - столько лет наблюдал за ней, и вот теперь, наконец, открылся. Каждый её новый шаг, каждая освоенная и пришедшаяся по душе возможность была для меня высшим счастьем, вся сущность моя ликовала... Не помню, сколько мы прожили так, но это было самое прекрасное время в моей жизни. Тогда я узнал её имя, мою художницу звали Элизабет. Я, сам того не замечая, отдавал ей себя всего, взамен надеясь лишь чаще видеть, как она рисует - наблюдать за волшебными движениями рук, ловить вдохновение или муки творчества в прекрасных глазах и не позволять звонкам отвлекать её. Но моя затея провалилась, ей не перестали звонить, телефон едва ли реже разрывал тишину резким, осточертевшим мне звуком, и она отвлекалась, забывалась, а когда наконец возвращалась к рисунку, долго сидела без движения, словно вспоминая на чем прервалась. Иногда, так и не вернувшись к нужной волне, она со злостью зачеркивала начатое, рвала и сминала листы, над которыми так усердно работала... Мне хотелось оборвать провода, разбить трубку, нагрубить тем, кто звонит, чтобы они отстали от моей Элизабет, но всё это было выше моих сил, и я сходил с ума от своего бессилия. Шло время, девочка приходила все позже, часто измотанная настолько, что ей бы только упасть и заснуть. Но она упорно садилась за уроки, отвечала на звонки, рисовала ночами. Её удивительный талант восхищал меня, и то, что она в эти дни не забывала обо мне, отчего-то радовало меня. Её мелодичный голос и звонкий искренний смех стали неотъемлемой частью моей жизни. Наверное, поэтому я не мог заставить себя уйти из жизни девочки даже после того, как мой план провалился. Понимал, что должен, потому что она отвлекалась и на меня, но ничего не мог поделать со своей слабостью - снова стать свидетелем её жизни было выше моих сил. Однако беда никогда не приходит одна. Несколько дней подряд моя девочка проводила со мной нервные вечера - я видел, чувствовал её страх, её напряжение и тоску. Она говорила вечер за вечером, и в голосе её слышались мне уныние, грусть и медленно угасающая надежда. Она не прикасалась к карандашу, лист, всё это время лежавший на столе, только посерел от пыли. Она даже глупые звонки пропускала, а я не мог понять, что же случилось такого, что всей своей обычной жизни она предпочла меня. Противоречия съедали меня - конечно, я был счастлив служить ей, слышать её голос четко и ярко, но её грусть пугала меня, да и я, кажется, ушел от своей цели, ведь она забросила рисование. Я утешал себя, что я здесь не при чем, что это печаль в её жизни не дает ей творить, но не мог не понимать, что именно я принес эту печаль. Я сознавал тогда, что должен прекратить это, прервать контакт, чтобы она вернулась творчество. Но стоило мне сделать это, как ей становилась хуже, и я не мог пожертвовать её утешением во имя его талантов. Так шли дни, и в один из них я снова услышал радость в её голосе. Она смеялась, веселилась, снова отвечала на глупые звонки и, понемногу, рисовала. Но не забыла и обо мне, теперь долгие часы мы проводили вместе, и счастью моему не было предела. Конечно, она никогда не называла меня по имени, я не тешил себя иллюзией, что дорог ей, что она хотя бы секунду предполагала у меня мысли о ней. Она не замечала меня, но это обычно для людей, пусть моя Элизабет и была особенной из них всех. Ведь я - всего лишь плод фантазии программиста, известный всем, но никем из них не замеченный. Моё имя - Skype.