Разбитые после падения

      Вопреки всем устоям, не иметь дома - это не самое страшное. Самое жуткое, это когда твой дом перестает быть твоим.       Ах, как меня всегда раздражало нытье трибутов по родному дистрикту, семье. В своих мыслях я забивала топором каждого. Чтобы не мучились, чтобы не погибали смертью слабых и растоптанных на арене. Каждый, кто чрезмерно скучал, был обречен на провал. Стимул - не всегда хорошее средство для выживания. Все стереотипы - дерьмовая ложь. Я знаю, я точно знаю, что безразличие сродни хладнокровию. Оно помогает намного лучше каких-либо воспоминаний.       Я никогда не привыкну к тому, что чертовых Игр больше нет. В моей голове они поселились навсегда. Целым городом, омываемым морем крови.       У меня никогда не было дома. Никогда не было точки, куда я бы бежала как глупая девчонка, окрыленная невидимой связью. Единственное дорогое мне место - лес, всегда оставался со мной, как большой зеленый товарищ, и окутывал своими верхушками, словно рукой. Но и по нему я не скучала - лишь яростней махала топором.       Один только лес и мог видеть мои истерики. После стольких лет, мне кажется, он презирает меня. Считает слабой и сломанной. Там тоже не мой дом.       О лачуге в деревне победителей мне неохота и говорить. В ней до того пусто, что с первого взгляда и не поймешь, что здание обитаемо. После восстания, я выбросила все, каждую мелочь, что напоминала об играх, менторстве, гребанном президенте. Этот ублюдок до сих пор снится мне по ночам, с его настолько раздражающей ухмылкой, что хочется взорвать весь мир, лишь бы не видеть ее. Во снах он уплачивает за все, что совершил - за смерти родных, за кровь на моих руках, за пытки. За то, что столько раз мучая, ни разу не убил. Оставлял в живых, чертов ублюдок.       Единственная вещь из прошлого, оставшаяся со мной - потертый кожаный браслет. Сжечь подарок Одейра руки не поднялись. Руки, которые безжалостно убили не один десяток людей. Ладони, которые не раз купались в чужой и собственной крови.       Время от времени я сажусь на голый пол, прокручиваю в голове последние несколько лет и смеюсь, как психопатка. Я отдала все, те маленькие крупицы, что имелись у меня в остатке внутри, но не получила взамен ничего кроме дремучей пустоты.       Последний родной человек убит. Последняя сила, оставлена в капитолийских казематах. Куда теперь? Смерть была бы лучшим вариантом, исполняющим мечты и дарующим покой.       Я живу здесь. Но слово "жить" слишком болезненно, и звучит как издевка.       Тишина - это не просто слово. Это обозначение абсолютно всего. База, на которую ложатся посторонние шумы. Тишь в моем жилище может чувствовать себя королевой. Она повелевает здесь каждым сантиметром, забираясь везде и всюду. О да, Джоанна, ты сходишь с ума. Ты мерзкая и слабая размазня, о да, Джоанна. А самое тупое в этом всем то, что мне уже совершенно все равно. Какая разница, где быть абсолютно кинутой одинокой развалиной?       Когда я слышу звонок в дверь, тишина вокруг стучится в предсмертных конвульсиях, умирая от резкого звука. Дзын. Кто-то еще раз нажал на кнопку. И еще. Какой-то придурок крайне не терпелив. Или не знает, к кому пришел.       Кто бы то ни был, я никого не жду.       - Валите все к черту! Слышите? Куда подальше, пока не нашпиговала железом!       Голос предательски хрипл и крайне не устрашающ. - Заманчивое предложение, Мейсон!       Какой знакомый самонадеянный смешок. - Черт тебя дери, Хоторн, чего ты здесь забыл? - через все еще закрытую дверь горланю я.       Дверь отворяется без моего ведома. Выбивается широким плечом охотника и летит с треском на пол. Черт возьми, как же прежде было тихо. Если в ближайшие десять секунд я не услышу важную причину визита, я врежу прямо по его смазливому личику. - Это была моя дверь, - собирая всю ярость, говорю я.       Внутри все до того саднит, что даже злиться, последнее время силы нет. Приходится играть в гнев, вспоминая свои былые эмоции. - А это была вежливая просьба открыть, - невозмутимо говорит парень, кивая в сторону дверного проема.       Если я сейчас замахнусь его ударить, мне хватит сил? Стоит попробовать. Внутри зарождается хоть какое-то чувство, там, где их не было длительное время. Я злюсь, и гнев разливается по венам силой.       Бью наугад в лицо, попадая в область челюсти. Удивляюсь, откуда во мне энергия, когда Хоторн отшатывается и тянет руку к месту удара. - Ну, как живется, без своей любимой жареной птички? - наиграно выговариваю я.       Пусть оскорбится. Пусть стукнет меня и бросит, никогда не возвращаясь. Я хочу, чтобы его задело. Желаю верить, что еще могу тронуть чьи-то эмоции. - Тебе ли не знать, каково быть третьим лишним, - оклемавшись, с напускным спокойствием изрекает охотник.       На что это он намекает, сукин сын? - Финник и Энни всегда были моими лучшими друзьями. А я союзниками, в отличие от всяких, шашни не кручу. - Ты делала для него все, а тебе осталось не больше, чем мне, - он указывает взглядом на браслет, - Джоанна, я приехал, потому что знаю, как мы похожи. Я хотел помочь. - Ты хотел понять, что не одному тебе хреново, - констатирую я.       Помочь. Благодетель. Одной уже помог, да так, что та его теперь и видеть не хочет. Еще и глупые догадки свои высказывает, ублюдок. - Послушай меня, - зло хватаю его пульсирующее запястье, обнаруживая, что сил во мне еще меньше, чем думалось, - если ты полагаешь, что после пыток и лечений я стала мягкой и плюшевой, налью тебе чай и пожалуюсь на судьбу-суку, то ты ошибаешься. Не жди ничего, слышишь, ничего хорошего от человека, которого пытали тишиной, а она ему нравилась. Я осмеивала, жутко смеялась, когда меня стригли налысо, обливали ледяной водой, клеймили горячим железом. Сейчас, я в норме. Так что вали, добродетель. Этот дом не нуждается в ангелах- хранителях.       И плевать, что на третью неделю я рыдала почти рефлекторно, сбивчиво повторяя: " я ничего не знаю", плевать, что президент подсмеивался: " строила силачку, а сломалась быстрее пекаря". То полумертвое существо не было мной. Я смеялась. Внутри, или просто далеко оттуда. Громко хохотала над всем, рисуя кровью красные цветочки. Безразличие сродни хладнокровию. А та кровь, что я ощущала на своем теле, была горячей. - Не строй из себя гранит, Мейсон, - перехватывая мои руки, цедит Хоторн, - все мы сломались в этой революции. Ты и так была непомерно сильной.       Я несколько месяцев не разговаривала с людьми, тем более не ощущала чужих рук на себе. Охотник холодный, будто вернулся с мороза, а его руки грубые от мозолей. - Убери лапы.       Он отпускает, и я приближаюсь вплотную, изучающе заглядывая в глаза. - Чего ты хочешь? Слез? Рассказов? Явился ко мне в дом, для чего?       Он молчит. В серых глазах странные чувства. Боль, безысходность, тревога. Слышала, он так и не вернулся в двенадцатый. Неужто, Эвердин была и впрямь так дорога ему? - Пойдем в лес. Там свежий воздух.       С чего это он возомнил, что я пойду с ним куда-то? Я не была в лесу ни разу, с тех пор, как вернулась из тринадцатого. Но это тоже слабость, боязнь. Нужно бороться. - Знай, я всегда беру с собой топор. - Тебе повезло, что лук не при мне. Ну хорошо, давай поиграем, красавчик.