Недосказывая, мы просим

С тихим хлопком аппарирую прямо на порог своего дома. Сильный ветер подталкивает к двери, мокрый снег прилипает к волосам, и я спешу скрыться за дверью, пока не промокла и одежда. Скидываю теплую мантию, наношу очищающие чары на туфли, следую за вкусным ароматом на кухню. Мою руки и сажусь за стол. Тарелка с ужином подостыла, но греть и не хочется. И так неимоверно вкусно. Знаю, что ты уже спишь, поэтому принимаю душ на первом этаже, пытаюсь смыть с себя всю накопленную за день усталость, но получается плохо. Хочется спать. Не удивляюсь, обнаружив тебя в кресле у окна в нашей спальне. Прости, Гермиона, ты снова меня выжидала, вглядываясь в ночную метель. Осторожно, стараясь не разбудить, беру тебя на руки. Ты улыбаешься сквозь сон, облегченно вздыхаешь, словно даже во сне радуешься моему приходу, обнимаешь за шею и держишь крепко, даже когда располагаю тебя на широкой постели. Замерзла? Сейчас сильнее растоплю камин и прижмусь к тебе. — Ты поел? Твои карие глаза блестят в свете свечей, и мне кажется, что ты плакала. Мысль о том, что из-за меня ты лила слезы, заставляет сердце сжаться. — Да. Спасибо, — сажусь на край кровати и расстегиваю пуговицы на удушающем сюртуке. Слышу твою возню на одеяле, ощущаю твои теплые руки вокруг груди и горячие губы на шее. — Устал? Киваю, вздохнув. Невольно вспоминаю раненого Поттера, которого чуть не убили сегодня Пожиратели. Благо мы вовремя подоспели, и мальчишка отделался испугом и переломом руки. Главное, чтобы он теперь не рассказал тебе о моей разодранной ноге и о том проклятии, которое Бруствер с трудом снял с меня. Твари, когда же они все подохнут? Твои ловкие руки, которые помогают снять сюртук, нагоняют такую приятную негу, что хочется закрыть глаза и провалиться в этот матрас. Горячие губы накрывают мои, и я действительно падаю на спину. — Гермиона? — я не устаю удивляться твоему напору и желанию. Всеми силами по сей день пытаюсь понять, за что ты меня смогла полюбить? Как я вообще смог тебя заинтересовать? Как мужчина, как супруг, в брак с которым ты вступила. Что ты во мне нашла? Красивая, умная, добрая. Твои глаза блестят, и в них таится какая-то обида. Неужели ты жалеешь, что связала свою жизнь со мной? Желаешь бросить? Ты кусаешь свои губы и утыкаешься мне в шею. Дышишь так затянуто и глубоко, что я, следуя твоему примеру, втягиваю аромат твоих роскошных волос. Я никогда не посмел бы принуждать тебя к близости, даже сам никогда не начинаю. Даже сейчас ты сама проявляешь инициативу, начинаешь сводить меня с ума поцелуями в шею и ключицы, твои поглаживания плеч и груди распаляют, и я уже не вижу смысла сдерживаться. Обнимаю за талию, поглаживаю спину, ныряю рукой в волосы и нахожу твои манящие губы. Целую осторожно, медленно, не хочу напугать своим напором, жадностью. Но терпеть сил нет, и я следую по плавному изгибу коленки вверх, осторожно, опасаясь спугнуть, словно в первый раз соблазняю уже свою не студентку. Это безумие, Гермиона: сгорать с тобой, ловить твои стоны, и замечать твой жадный, полный удовольствия взгляд. Ты мое безумие, моя награда, которую я не заслуживаю, мой дар с небес, который мне придется отрабатывать в последующих жизнях. Моя и только моя. Обнимаю крепко тонкий стан, полусонный ловлю мысль о том, что нужно будет тебя немного откормить. Взять отпуск и пересмотреть твой рацион, отдохнуть где-нибудь вместе. Если ты захочешь, если ты мне позволишь побыть еще с тобой... Солнце светит слишком ярко, ослепляет, и мне приходится заслонить его рукой, чтобы увидеть тебя. — Северус, идем же, — зовешь и звонко смеешься. Тянешь меня за руку вперед, к Черному озеру, и я улыбаюсь, следуя за тобой. Оглядываюсь, чтобы проверить, не видит ли нас кто у школьной территории. Родной замок, зеленая трава подле него, твой смех впереди, и я вновь поворачиваюсь к тебе, но ты, Гермиона, исчезла. Черное озеро превратилось в какое-то давно знакомое озерце. — Северус, помоги! Звонкий, знакомый голос доносится за деревом, которое нависает над водяной гладью. Делаю быстрые шаги. — Лили? — Помоги, прошу... Пробиваюсь сквозь куст жасмина к берегу и вижу тонущую в озере девочку. — Лили! — иду в воду и замечаю свое отражение — мальчишка! Вспоминаю, что в двенадцать лет я не умел плавать, но было уже поздно. Вода плещется в лицо, закладывает нос и рот, но я тяну руку и хватаюсь за тонкое, детское запястье. — Лили! — рука растворяется в моей, и я хватаюсь вновь, но вокруг лишь пустота. Нет, нет, нет! Дергаюсь, словно выброшенная на берег рыба, сразу же ощупываю место возле себя и натыкаюсь на ужасающую пустоту. — Гермиона! — вскакиваю на ноги, отбрасываю с себя одеяло и остатки сна. На кой черт мне снился этот случай на озере? — Гермиона? — подскакиваю к лестнице ведущей вниз, посылаю палочкой заклятие, чтобы узнать где ты в доме. Но на первом этаже тебя нет. Может, я не заметил тебя в спальне? Возвращаюсь, магией нащупываю легкий, почти растаявший след аппарации. Накидываю лишь мантию и исчезаю. Первые тридцать секунд даже понять не могу, где нахожусь. Ужасный ветер пробирает насквозь, снег облепляет со всех сторон. До ужаса холодно, и никак не могу понять, что ты здесь забыла. Обхожу калитку и следую по почти заметенным следам. Сердце падает куда-то вниз, когда я вижу тебя, скрюченную в сугробе, белее, чем сам снег, на котором ты лежишь. «Мертвая. Мертвая. Мертвая» — бьется в голове. И я падаю возле тебя на землю, сгребаю твое холодное тело в охапку и просто не могу поверить. Бросаю взгляд на надгробие и зажмуриваюсь что есть силы. Аппарирую прямо в спальню, на кровать. Опускаю тебя на одеяло и не могу отвести глаз с твоих синих губ. — Гермиона, — мое любимое имя получается хрипом. Боюсь, как никогда в жизни поднять палочку и проверить твое сердцебиение. Господи, как же я боюсь. — Будь жива, прошу... Взмахиваю древком, шепчу заклятие и замираю в ступоре, когда по комнате разносятся два чередующих друг друга ритма: один громче, другой чуть тише. Голова становится ватной, как и подкошенные ноги. Глаза щиплют, а мозг начинает просыпаться. Врываюсь в ванную, перерываю всю нижнюю полку под раковиной, достаю банку с зеленой мазью. Крышка улетает под кровать, а твои уже мокрые одеяния исчезают с твоего тела. Двумя руками черпаю мазь и принимаюсь растирать твои окоченелые руки и ноги, мажу лицо, плечи, грудь, с замиранием сердца натираю пока совсем плоский живот. — Я бы тебя выпорол, но сейчас нужно будет лишь кормить... Мазь впитывается моментально, оставляя за собой слегка заметный травяной аромат. Твоя кожа приобретает более естественный цвет, что меня несказанно радует. Надеваю на тебя другую ночнушку, сушу твои волосы и пытаюсь разбудить, но ты не слышишь. А меня это пугает. Холодный пот стекает по спине от одной только мысли о том, что ты не выживешь. Что тебе не хватит сил и магии вытянуть две души. Придвигаю кресло к кровати, накидываю на плечи рубашку, усаживаюсь поудобнее и произношу вслух заклятие. Несмотря на нервы, у меня все получается. С каждым выдохом мою грудную клетку покидают нити, которые плавно впитываются тобой. Вот так вот. Все будет хорошо. Нужно просто ждать, расслабиться. Слышу, как в шкатулке тикают твои ручные часы, как трещат дрова и трутся ветки дерева о стену дома. Слышу твое размеренное дыхание и сам успокаиваюсь. — Северус, — хрипловатый голос выводит меня из морока. Открываю глаза, взмахиваю палочкой, прекращая затянувшийся ритуал. — Что это было? — интересуешься ты, а я не могу поверить в то, что ты все же проснулась. Живая. И не сон это. А ведь могла умереть. Оба могли умереть... — Темная магия, Гермиона. Ты сжимаешь крепче одеяло и подтягиваешь его повыше. Тебе снова холодно. — Зачем ты применил ко мне темную магию? — сипишь бесцветным голосом. — Потому что, — обрываюсь, не договорив. Ну, уж нет! Дергаюсь из кресла, нависаю над тобой. — Вопросы здесь буду задавать я, — цежу сквозь стиснутые зубы. Злость, которая скрывалась в груди, сейчас вырывается наружу. Черт побери, Гермиона! Я бы голыми руками содрал кожу любому недругу, который хоть как-то попытался бы тебя обидеть! А ты! Ушла ночью раздетая на кладбище и чуть не умерла! — Итак, — слюны слишком много во рту и сухо одновременно. Сглатываю и делаю вдох после выдоха. — Объясни-ка мне, Гермиона, что ты делала на кладбище ночью? — пытаюсь говорить тихо и спокойно, вижу, что ты напугана не на шутку. — Северус, — успокаивающе зовешь ты, но какой там! Перед моими глазами твоя ледяная кожа и синие губы, а в голове все еще бьется ритм двух сердец. — Гермиона, — твои плечи хрупкие, почти детские, и я прикладываю много усилий, чтобы не сжать их до хруста. — Решила одним махом и себя, и ребенка убить? Взяла бы у меня яд, чего уж ты! — мысль о том, что ты решила совершить суицид, узнав, что беременна от меня, просто сводит с ума. — Что? — удивляешься севшим голосом. А меня это выбешивает. — Гермиона, — не узнаю свой голос, слышу, как щелкают твои зубы, и понимаю, что перестарался, когда твои глаза наполняются слезами. — Мне больно, Северус, — выкручиваешь руки и толкаешь в грудь. Отпускаю, боясь вновь причинить боль. Я не этого добивался. Мне не льстят твои слезы. Ты шмыгаешь носом и тянешь руку к животу... к нашему малышу... Гермиона... Забираюсь коленями на кровать, нависаю над тобой, поглаживаю по спутанным волосам, убираю с лица прилипшие волоски, поглаживаю щечки. — Ш-ш-ш, не плачь, — шепчу тихо, шиплю. Склоняюсь и целую в лоб, в щеку. — Гермиона, скажи мне, зачем ты туда пошла? Ну зачем, объясни, — прошу уже спокойно, не хочу больше пугать или делать больно. Ты переводишь на меня взгляд карих глаз, и я понимаю, что тебе все еще больно. В твоих глазах столько невысказанной обиды, что меня передергивает. Но мне сейчас нужны ответы. — Гермиона, — я все еще жду. — Лили, — шепчешь тихо, смотря мне в глаза. — Лили, — говоришь громче. — Лили, Лили, Лили! — мои глаза расширяются от ужаса. Неужели я звал ее, звал Лили? — Ты зовешь ее, Северус. Зовешь во сне так, словно от нее зависит твоя жизнь. Лили, Лили! Когда ты занимаешься со мною любовью, ты тоже представляешь ее? Ты закрываешь глаза для этого, да? Лили, Лили, — отталкиваешь меня от себя, и я поддаюсь. Сам шарахаюсь в сторону, становлюсь на ноги и отворачиваюсь. Как я мог?? Как я мог причинить тебе боль словами? Звать мертвую, когда-то давно любимую женщину! — Я просила ее отпустить тебя. Я так просила, Северус... Сердце обливается кровью, когда представляю тебя, кричащую тому надгробному камню. Ты чуть не умерла, выпрашивая меня у мертвой. — Как ты меня нашел? — твой ровный и спокойный голос пускает холодок по спине. Смотрю на тебя из-за плеча, вижу, что уже сидишь, свесив ноги на пол, словно... словно собираешься уйти, устав бороться. Исчезнешь, исчезнешь навсегда. Ужас сковывает горло цепкими тисками, но я сглатываю вязкую слюну и отвечаю: — Почувствовал, что тебя рядом нет... — говорю тихо, вижу, как ты вздрагиваешь. — Проснулся. След аппартации не остыл, и я успел тебя выследить. Приди я позже на пять минут, и ты... и вы оба, — морщась, окидываю тебя взглядом. Понимаю, что чуть не потерял тебя на том треклятом кладбище, понимаю, что потеряю тебя сейчас... Шатаюсь, теряясь в своем ужасе. Ужасе без тебя. Делаю пару шагов к кровати и оседаю на пол, обхватываю руками твои ноги и утыкаюсь щекой в колени. — Прости меня, молю, прости, Гермиона. Только ты мне нужна, лишь ты одна. Жизнью клянусь, что лишь тебя люблю, Гермиона... — осыпаю колени хаотичными поцелуями, молюсь, чтобы ты поверила мне. Поверила в мою любовь, забыв, что я долго не мог поверить в твои чувства. — Северус, — жалостливый всхлип, и ты падаешь ко мне в объятия. И я испуганно подхватываю тебя, без чувств, на руки. — Гермиона... — опускаю на кровать и сразу же провожу палочкой по тебе — сканирую, проверяю. Облегченно выдыхаю и ложусь к тебе. — Тише, тише, — пытаюсь привести в сознание. — Все хорошо, моя любимая, — целую все еще холодные пальцы, пытаюсь согреть дыханием, так как согревающие чары только начинают работать, — моя самая дорогая женщина в мире. Самая-самая и только моя. — Северус, — улыбаешься, смущаясь таким непривычным для нас двоих словам. На твоих щечках проступает приятный здоровый румянец. Ты освобождаешь одну руку и тянешь к животу. — Дай мне мою палочку, хочу проверить, все ли хорошо. — Ш-ш-ш, все хорошо, — склоняюсь и целую в живот поверх одеяла. — Я только что проверил, все прекрасно, — нараспев говорю, чувствуя, как тепло разливается в груди. — Заклинание помогло вам восстановиться. Вы оба здоровые, лишь уставшие. Вам нужно отдохнуть, — поглаживаю румяную щечку, целую во вторую. Утыкаюсь в твой лоб своим и сам себя ругаю за свою молчаливость и скрытность... Понимаю, что нужно научиться говорить о своих чувствах. — Когда мы занимаемся любовью, я закрываю глаза, потому что мне хорошо. Я не думаю о ком-либо другом. В моих мыслях лишь ты. И я лишь не мог поверить, что из всех ты выбрала меня. Такого недостойного, не заслуживающего... — Северус, я люблю тебя больше жизни! — шепчешь так отчаянно, а глаза вновь становятся влажными. А мне так больно видеть твои слезы. — Я тебе верю, — киваю, морщусь. — Только давай ты больше не будешь мне это доказывать, договорились? — от свежих воспоминаний душит горло, хочется скривиться, но улыбаюсь. Ты обнимаешь крепко, а я прижимаюсь еще крепче. Больше не отпущу. Никогда.