Недосказывая, мы просим

Метель заносит дорогу к дому сугробами, мокрые хлопья снега облепляют окна, закрывая вид на разгулявшуюся природу. Ветер свистит в дымоходе, колыша и втягивая вверх языки пламени в камине. Дрова трещат. Должны греть, но не греют. Все тепло вытягивают легкие сквозняки в небольших щелях. Иногда кажется, что вместе с вьюгой воют и волки. Обращают свой вой в затянутое небо, предостерегают о своей опасности одиноких заблудших странников. Хлопья снега падают, закрывая не только землю, но и мои отяжелевшие веки. Сквозь дремоту подтягиваю сползшее одеяло, сжимаю в кулаке и прижимаю к подбородку. Холодно... Сейчас бы к тебе в объятия. Ну, где же ты?.. Улыбаюсь сквозь сон. Ты всегда слышишь мой внутренний зов. Всегда приходишь именно в тот момент, когда моя грусть по тебе достигает апогея. Когда ухожу в неспокойный дремотный сон, думая о тебе. Обвиваю руками шею и утыкаюсь носом в горячую кожу под воротником. Ты несколькими шагами преодолеваешь расстояние до кровати, опускаешь меня на нее, но не спешишь выпускать из объятий. Или это я тебя так крепко держу? — Ты поел? Открываю глаза, пытаюсь разглядеть твое лицо в мареве скромных свеч. — Да. Спасибо, — ты отстраняешься от меня. Садишься на край кровати и принимаешься расстегивать пуговицы на своем сюртуке. Сон как рукой снимает, а в душе что-то жалостливо сжимается. Приподнимаюсь, сажусь за тобой, поглаживаю напряженные плечи, обнимаю за стан и целую в шею. — Устал? Ловлю легкий кивок и прикусываю нижнюю губу. Сдалось тебе это место в Аврорате. Мало в жизни настрадался, так теперь с рвением принялся отлавливать бывших соратников. Гарри с Роном сами бы справились. Поймали бы и посадили каждого, кто причастен к смертям и темным делам. Помогаю стянуть сюртук и сразу же сама ныряю к тебе под руку, принимаюсь расстегивать пуговицы на рубашке, целую в губы и мягко толкаю на кровать. — Гермиона? — слегка устало, но больше удивленно, словно в первый раз. Не хочу тебе в сотый раз доказывать, что люблю. Лишь одариваю взглядом, полным желания и упрека за недоверие. Как ты можешь? После всего, что между нами было? Твои глаза полны грусти. Мне тяжело в них смотреть. Мне больно. Как у тебя так получается делать больно лишь взглядом? Не словами, не действиями, а одними лишь своими черными глазами, в которых недоверие ко мне? Хочется зарыдать, надрывно и громко, не сдерживаясь. Закричать и завыть, как те волки. Сдерживаюсь. Кусаю губы и утыкаюсь тебе в шею. Вдыхаю твой аромат, дышу тобою и понимаю, прекрасно знаю, что умру, если не сделаю так перед сном. Просто погибну. Твое тело меня успокаивает, бьющееся сердце в груди притягивает и обнадеживает. Ты сейчас здесь. Ты со мной. И ты научишься верить... Поглаживаю твою грудь и плечи, осыпаю шею и ключицы поцелуями. Хочу, чтобы тебе было хорошо. Так хорошо, как ни с кем на свете. Чтобы ты тоже желал меня, мое внимание и любовь. Твои ответные поглаживания для меня приятны. Счастье окатывает такой сильной волной, когда ты сам ищешь мои губы. Целуешь мучительно медленно и тягуче. Одурманиваешь мою голову, дезориентируешь во времени и пространстве, заставляешь потерять контроль над телом, над чувствами. Остатки разума вообще куда-то уносит, когда я чувствую, как твоя рука задирает край моей ночнушки. Зажмуриваюсь от наслаждения и даже не помню, как оказываюсь под тобой, а ты во мне. Это сумасшествие. Это рабство. Мое сердце, мое тело полностью твое. И за эти минуты я готова дарить себя раз за разом, забывая твой полный недоверия взгляд. Ты все время зажмуриваешься. Неосознанно даешь мне возможность насладиться и впитать в память твой образ, твое выражение лица, когда ты доходишь до пика вслед за мной. И я благодарна тебе за возможность быть рядом с тобой, просыпаться и засыпать с тобой, делить будничные дела, дарить уют и удовольствие. Для меня радость — твои крепкие объятия, в которые ты меня заключаешь, засыпая. В благодарном ответном порыве я прижимаюсь к тебе сильнее, вдыхаю твой такой необходимый аромат. Под звуки твоего сердцебиения ухожу в недолгий и неспокойный сон, который прерывается, когда я слышу, уже ставшее ненавистным, чужое имя с твоих губ. — Лили... — шепчешь ты, сжимая мою руку и хмурясь своими темными бровями. Все тело окатывает мерзкая волна отчаяния и обиды. — Лили, — уже громче. И я освобождаю свое запястье из плена тонких пальцев. Я уже слышала однажды такой полубредовый шепот, но я в отчаянии уговаривала себя, что мне просто послышалось, что ты, обнимая меня, не думаешь о когда-то умершей возлюбленной. Как же так? Почему? Неужели ты все еще любишь лишь ее? Неужели она никогда не отпустит твою душу, чтобы ты счастливо смог жить со мной? — Лили, — зовешь вновь, дергаешься, слегка тянешься рукой, словно в бреду, пытаешься достать руку мертвой возлюбленной. Меня ты так никогда не звал. С любовью, потребностью, с мольбою. Обида и злость сжимают внутренности с такой силой, что вдохнуть сложно. Сбрасываю одеяло, всовываю ноги в домашние тапочки, накидываю халат на плечи и хватаюсь за палочку. Скрываюсь в ванной комнате и аппарирую с тихим хлопком. Сильный ветер хлещет по щекам, снежинки колют голые икры и колени, волосы облепливаются хлопьями и сразу же мокнут и мерзнут. Не обращая внимания на распахнутый легкий халат, на гнущую метель, я пробираюсь через занесенную сугробом калитку. Зубы щелкают, не попадая один на один, пальцы ног немеют, еле выкарабкиваюсь из этих нанесенных куч снега. Тропинки спрятаны природой, но я примерно знаю куда идти. Смахиваю руками слои снега с каменных плит, свечу палочкой, выискивая нужное мне имя. Облегчение ледяным воздухом врывается в легкие. Нашла. Очищаю камень от снега, бросаю ненавистный прожигающий взгляд на имя мертвой, но такой сильной соперницы. В голове ее имя бьется голосом Северуса, и меня передергивает, встряхивает так, что сводит судорога в сжатых кулаках. — Ты! — мой оклик похож на звериный рык, но мне просто нужно говорить громче завывающего ветра. — Отпусти его, слышишь?.. Отпусти его, Лили! — пытаюсь докричаться до безмолвных камней, ощущаю, как рвет горло от холода, от боли душевной, от отчаяния. — Люблю я его, слышишь? Жизнь за него отдам, как он на тебя истратил свой век. Душу дьяволу продам, лишь бы он покоился в мире, но не могу, слышишь, не могу я тягаться с мертвой! Слезы градом хлынули из глаз, защипало щеки и нос. Дунуло в спину слишком сильно, а сугроб перед могилой оказался желанным и мягким. Грудь и живот укутал холод. Но он не пугает, успокаивает и умиротворяет. Мои крики превращаются в шепот, а приказы — в мольбу. — Отпусти его, прошу тебя, Лили. Он тебя зовет, тебя. Его душа тянется к твоей... Отринь, оставь его, не зови. Сделай так, чтобы он забыл тебя, мертвую. Ведь я живая, я рядом, я так люблю... Лили, прошу... Я так люблю... В нос резко бьет очень противный травяной запах. Морщусь и кручу головой, стараясь отвязаться от этого шлейфа. Чтобы понять, что происходит и откуда такая вонь, приходится открыть глаза — приятный мягкий свет в моей спальне радует и успокаивает. Распахнув глаза, смотрю на клубки серебристого дыма, которые вертятся вокруг моей груди и живота и, словно по спирали, входят в мое тело, греют. Прослеживаю взглядом, откуда идут эти нити, и с ужасом замечаю сидящего в кресле возле кровати тебя. Этот дым исходит с твоей груди. Ты расслаблен, глаза закрыты, и меня посещает чудовищная догадка — ты что, отдаешь мне свою магию? Или душу испускаешь? — Северус, — дергаюсь, взмахиваю рукой, отгоняя клубки над собой, и ты открываешь глаза, взмахиваешь палочкой, и все прекращается. — Что это было? — смотрю на тебя, ожидая ответа, но ты очень долго молчишь, изводя меня долгим безэмоциональным взглядом. — Темная магия, Гермиона. От твоего голоса мне становится холодно. Подтягиваю повыше одеяло. — Зачем ты применил ко мне темную магию? — хриплю севшим голосом. — Потому что... — ты осекся. Резко подскакиваешь и склоняешься надо мной, упершись вытянутыми руками в одеяло. — Вопросы буду задавать я, — цедишь ты сквозь зубы, и я понимаю, что ты в ярости. Ты в таком бешенстве, что у меня от страха шевелятся волосы на загривке. Я ощущаю, как опасность вибрирующими волнами исходит от тебя, понимаю, что ты еле сдерживаешься, чтобы не накричать или, чего еще хуже, не ударить меня. И я лишь сейчас осознаю, что не знаю, как добралась домой. Последнее, что я помню, так это то, что упала в сугроб, помню, как слезы замерзали на щеках, как кусал мороз за плечи. — Итак, — ты сглатываешь и делаешь резкий полувдох и выдох. Вдох. — Объясни-ка мне, Гермиона, что ты забыла на кладбище ночью? — спрашиваешь ты обманчиво тихо и спокойно, а меня передергивает, словно при встрече с Дементором. — Северус, — примирительно шепчу: хочу тебя успокоить, но лишь сильнее вывожу тебя. — Гермиона! — рычишь мне в лицо, сжав плечи и приподняв. — Решила одним махом и себя, и ребенка убить? Взяла бы у меня яд, чего уж ты? — сарказм льется как из ведра, а меня словно волной прибивает к берегу. Уши заложило, когда слова осознались. О чем ты? Какой ребенок? — Что? — морщусь, хриплю. — Гермиона, — шипишь мне в губы, дергаешь так, что щелкают зубы. — Мне больно, Северус, — хнычу, толкаю тебя в грудь, и ты, сморщившись, отпускаешь меня. Шмыгаю носом, протираю щекочущие виски слезы и тяну руки к животу. Отворачиваю голову в сторону. Ребенок? Во мне ребенок? Наш малыш... Я чуть не убила его... Чуть не заморозила его и себя. Твои действия меня настораживают. Ты забираешься на кровать, нависаешь надо мной, расположив колени по бокам, обеими руками поглаживаешь мои волосы, убираешь влажные волоски с лица, гладишь щеки. — Ш-ш-ш, не плачь, — шепчешь тихо, шипишь. Склоняешься и целуешь в лоб, в щеку. — Гермиона, скажи мне, зачем ты туда пошла? Ну зачем, объясни, — просишь уже спокойно, и я перевожу взгляд в твои глаза. Смотрю в лицо любимого и желаю откусить себе язык. Заведу я эту тему, так ты разозлишься еще сильнее, бросишь и меня, и ребенка. — Гермиона, — твои брови поднимаются вверх, ты ждешь. А мне хочется умереть. Может быть, тогда ты будешь звать и меня с мольбой и отчаянием. Звать, как ее... Мертвую. — Лили, — шепчу я тихо, смотря в твои глаза. — Лили, — говорю громче. — Лили, Лили, Лили! — мне приходится проморгать пелену слез, чтобы видеть, как расширяются от ужаса твои глаза. — Ты зовешь ее, Северус. Зовешь во сне так, словно от нее зависит твоя жизнь. Лили, Лили! Когда ты занимаешься со мною любовью, ты тоже представляешь ее? Ты закрываешь глаза для этого, да? Лили, Лили, — отталкиваю тебя от себя, и ты поддаешься. Сам шарахаешься в сторону, становишься на ноги и отворачиваешься. — Я просила ее отпустить тебя. Я так просила, Северус... Понимаю, что сейчас забьюсь в истерике, если не отвлекусь. Ведь и не дождусь я объяснений от тебя... — Как ты меня нашел? — спрашиваю тихо, сажусь, свесив ноги на пол. Ты бросаешь на меня взгляд из-за плеча. Взгляд безумный, затравленный. И мне становится не по себе. — Почувствовал, что тебя рядом нет... — тихо произносишь слова, а меня от них окатывает мурашками. — Проснулся. След после аппартации не остыл, и я успел тебя выследить. Приди я позже на пять минут, и ты... и вы оба, — ты морщишься, окидывая меня взглядом. Шатаешься, теряясь в эмоциях. Делаешь пару шагов ко мне и оседаешь на пол, обхватываешь руками мои ноги и утыкаешься щекой в мои колени. — Прости меня, молю, прости, Гермиона. Только ты мне нужна, лишь ты одна. Жизнью клянусь, что лишь тебя люблю, Гермиона... — осыпаешь колени хаотичными поцелуями, а я не могу поверить своим ушам. — Северус! — обвиваю твою шею и рыдаю в голос. Эмоций так много, что темнеет перед глазами, комната ходуном, и я цепляюсь замерзшими пальцами за твои плечи. — Тише, тише, — родной голос приводит в сознание. — Все хорошо, моя любимая, — горячие губы целуют пальцы, согревают дыханием, — моя самая дорогая женщина в мире. Самая-самая и только моя. — Северус, — улыбаюсь, смущаясь таким непривычным словам. Освобождаю одну руку и тяну к животу. — Дай мне мою палочку, хочу проверить, все ли хорошо. — Ш-ш-ш, все хорошо, — ты склоняешься и целуешь в живот поверх одеяла. — Я только что проверил, все прекрасно, — нараспев говоришь ты. — Заклинание помогло вам восстановиться. Вы оба здоровые, лишь уставшие. Вам нужно отдохнуть, — гладишь по щеке, целуешь во вторую. Утыкаешься мне в лоб своим и что-то бурчишь. — Когда мы занимаемся любовью, я закрываю глаза, потому что мне хорошо. Я не думаю о ком-либо другом. В моих мыслях лишь ты. А снился мне момент из детства. Я просто должен был помочь... Мне не нужна она. Лишь ты, только ты, — шепчешь, горько морщась и крепко сжимая в объятиях. — И... И я лишь не мог поверить, что из всех ты выбрала меня. Такого недостойного, не заслуживающего... — Северус, я люблю тебя больше жизни! — горячо шепчу я, прогоняя настойчивое желание вновь заплакать. — Я тебе верю, — киваешь, морщась. — Только давай ты больше не будешь мне это доказывать, договорились? — страх в твоем голосе отчетлив, хоть ты и пытаешься скрыть его за кривой улыбкой. Улыбаюсь, киваю. Вдыхаю родной аромат и теперь знаю точно, что шептать ты будешь лишь мое имя.