Страна птиц

Одно дело – засыпать сидя, когда тебе двенадцать: на следующее утро ты просыпаешься, как и в чем не бывало, плюс одежда даже не мнется во время сна, и можно потратить втрое меньше времени на сборы в школу. Увы, когда тебе двадцать шесть, сон в таком неудобном положении – совсем другое дело. Настоящая пытка, почище испанского сапога: мало того, что неудобно и мучительно больно, так еще начинаешь осознавать, что уже слишком стар для таких, в общем-то, простых шалостей. Сид лениво потянулся, с неудовольствием отметив хруст суставов, не принесший никакого облегчения. Плечи ломило, шею невозможно было повернуть в сторону, и чувство было такое, словно он спал сложенным втрое в неудобном деревянном чемодане. Еще и футболка помялась, как будто ему мало проблем без нее. Сид осторожно спустил ноги с кровати, потратив некоторое время на то, чтобы разыскать на полу место, не заваленное пустыми коробками от пиццы, пивными бутылками и фотографиями, разбросанными во время вчерашнего приступа работоспособности. До стенного шкафа было всего несколько шагов, но они показались настоящим подвигом для затекших от долгого сна ног. К его огромному разочарованию, чистых футболок у него больше не было – ту, что он так неосмотрительно оставил вчера на себе, пришлось стянуть и бросить в угол, в кучу к остальным ждущим стирки. В шкафу насмешливо висели кипенно-белые рубашки, целых две штуки: одна куплена на похороны дядюшки Лучано, вторая - на выпускной самого Сида. Разумно предположив, что рубашку с выпускного он теперь сможет разве что на коленку себе натянуть, Сид сдернул с вешалки другую. Вид у него был откровенно глупый – таким людям, как Сид Гифальди, классический стиль в одежде был противопоказан, даже несмотря на отдаленно итальянское происхождение. Кроме того, теперь нельзя было надеть любимую куртку, без опасения усугубить и без того нелепую картину в зеркале. Тяжело вздохнув, Сид схватил с постели конверт, в котором лежали отсортированные для сегодняшнего выпуска фотографии, и закинул на плечо сумку с фотоаппаратом – он не рассчитывал сегодня работать, но всегда лучше подстраховаться на тот случай, если Патаки и Алану в голову вновь ударит очередная гениальная идея для материала. Зацепив краем глаза собственное отражение в зеркале, Сид мысленно махнул на внешний вид рукой - пусть лучше он заявится в редакцию похожим на клоуна, чем опоздает. Иначе Патаки выполнит все, что обещала во вчерашнем телефонном разговоре, а это будет не только неприятно, но и в большинстве случаев унизительно и откровенно больно. Ступеньки под легкими шагами отозвались натяжным скрипом, и отец, задремавший вчера в кресле перед телевизором, тут же проснулся. В этом они были похожи – как кошки, засыпали там и в том положении, в котором их захватила усталость. Слегка скривившись от звука и поймав на себе малосоображающий сонный взгляд Рэя, Сид виновато махнул на прощание, и выскочил за дверь, прямиком в освежающий утренний Хиллвуд. Остаток сна как рукой сняло. Сид вдохнул в себя свежий, слегка пощипывающий прохладой воздух, так резко контрастирующий с затхлой атмосферой, царящей в его доме, и быстрыми шагами направился в сторону автобусной остановки. Сегодня долетающий с реки ветер, к удивлению, не пах тухлой рыбой и прогнившей тиной, а улицы, свободные от автомобилей, еще не успели приобрести мерзкий аромат машинного масла и выхлопных газов. В едва набирающем силу солнечном свете даже мрачные переулки его родного района выглядели акварельной картинкой. Все вокруг было настолько светло и успокаивающе, что даже вчерашняя гневная тирада Патаки постепенно потеряла всю свою угрозу. Патаки вопила всегда, и почем зря, хотя за столько лет совместной работы могла бы уже привыкнуть к тому, что Сид никогда не приносит фотографии заранее, оставляя отбор кадров на последний момент. Дело было не в его лени, хотя, конечно, и она сыграла свою роль, и даже не в том, что Сид, игнорируя любые инновации, продолжал проявлять пленку еще дедовским методом. Но, в конце концов, он был лишь внештатным фотографом, работающим на полставки, и именно поэтому считал, что имеет полное право несколько расширить свои временные границы. Если Патаки это не нравилось – никто не мешал ей обратиться к оформленным на полную ставку фотографам. Или взять в руки камеру самой. Или заставить владельца газеты таскаться за ней с тяжелым рюкзаком, раз за разом снимая кадры с деревенского конкурса на самый большой тыквенный пирог. И Сид говорил ей об этом во время каждой из частых перебранок. Тем не менее, Хельга всегда возмущалась, словно он кровью подписывал с ней договор о вечном подчинении и сдаче материала в срок. Именно поэтому Сид терпеть не мог воскресения. Вместо того, чтобы отсыпаться после ночной смены в супермаркете вместе со Стинки, он вынужден был тащиться через весь город в редакцию, где на него нападала Патаки, где секретарь на ресепшене смотрела на него, как на случайно забредшего в это роскошное здание бездомного, коллеги огрызались, словно это он придумал работать в выходные, а большинство именитых журналистов, с которыми он уже не раз работал, хмурились, пытаясь припомнить его имя. В Сити любой человек, прибывший из портового района, казался себе крошечным ничтожным муравьем среди этих ярких, нахохленных павлинов. Особенно Сид Гифальди, не выделяющийся из серой массы людей ничем, кроме, разве что, размера носа. В автобусе он практически задремал, прислонившись лбом к холодному стеклу, и едва не проехал нужную остановку, вскочив с места в самый последний момент. Уже тогда, сдирая зацепившийся за поручень ремень сумки под недовольным взглядом водителя, он подумал, что этот день не может закончиться ничем приятным. Здание, в котором расположилась «Хиллвуд Дейли», находилось в самом центре делового района города, в месте, где пересекались сразу две крупнейшие улицы. Высокий небоскреб из светлого гранита призван был внушить жителям города полное доверие к информации, поступающей прямиком из этих крепких, надежных стен, хотя все, что чувствовал Сид рядом с редакцией – это необъяснимый приступ клаустрофобии, страх войти внутрь и оказаться сожранным этим бетонно-стальным монстром новостей. Сегодня здесь было непривычно тихо и пустынно – второе воскресение октября, День Колумба. Все сотрудники либо потягивали поздний утренний кофе в собственных домах, либо любовались на красочный парад на главной улице. Если бы Сид не дотянул отбор фотографий до самого последнего дня, он бы сейчас еще даже из постели не вылез, но собственная безответственность в очередной раз сыграла с ним злую шутку. День Колумба обыкновенно праздновался в Хиллвуде с таким размахом, словно старик Христофор, чудом миновав океанское побережье, высадился прямиком в местных доках. На улицах развешивали гирлянды из осенних цветов и ярких кленовых листьев, во всех кафе и ресторанах бесплатно предлагали кофе с коричной булочкой, школы города устраивали спектакли и сценки, посвященные высадке команды Колумба на американский берег, а вечером в Центральном парке запускали фейерверки и разливали горячий шоколад. Одно из самых ярких воспоминаний детства Сида заключалось в том, что его мама случайно вылила целый стакан дымящегося, липкого от сахара шоколада прямо ему на голову. От серьезного ожога его сберегла только любимая зеленая бейсболка, защитившая голову ценой собственной жизни. С тех пор Сид недолюбливал День Колумба. И шоколад. - Веселого праздника! – громко объявил он, заходя в офис с видом фокусника, вышедшего на поклон после удачного представления. - Честно говоря, я надеялась, что по пути тебя собьет автобус. Патаки оставалась верна себе – хмурая, как ноябрьское утро, с самым большим стаканом орехового латте, который только может предложить ближайший «Старбакс», в руках, и с неизменным карандашом, удачно воткнутым в тугой пучок на затылке. Хельга Патаки всегда была готова записать новости – Сиду казалось, что она не расстается с этим чертовым карандашным огрызком даже в душе. - Жаль тебя огорчать, но единственный автобус, встретившийся сегодня мне на улице – это тот, на котором я приехал. Сид широкими шагами преодолел расстояние между ними и выверенным ловким жестом бросил конверт со снимками на стол, о который опиралась Хельга. - Еще бы час, и статья о накрытии притона в Даунтауне вышла бы на самой последней полосе и без фотографий, - сердито хмыкнула Патаки, ничуть не впечатленная театральностью внештатного фотографа. Она смерила потрепанный желтый конверт тем взглядом, которым обычно смотрела на беспорядок на рабочем столе Сида – брезгливо и немного раздраженно, а после вздохнула и уже беззлобно добавила: - Я убью тебя, Гифальди. Однажды я точно задушу тебя твоим же пижонским шарфом. - Да брось ты, - Сид на всякий случай стащил с шеи клетчатый шарф, так приглянувшийся кровожадной коллеге, - этих притонов в Даунтауне, как тележек с хот-догами в парке, и все они выглядят одинаково. Ты могла бы просто взять любые фотографии из старых материалов в архиве. За прошлый год, чтобы никто не догадался. - Могла бы. Но тогда ты окончательно бы обнаглел и перестал работать вовсе. Серьезно, это был последний раз, я больше не позволю Алану подсунуть мне тебя. Мне нужен этот чертов сокол, понял, Гифальди? Сид закатил глаза и отбросил шарф в сторону. «Хрустальный сокол» был всего-навсего региональной наградой по журналистике, маленькой статуэткой, которую вручали лучшему журналисту года, а Хельга носилась с ней, как с Пулитцеровской премией. Конечно, церемония вручения «Сокола» была впечатляющей – Круглый театр, с его алым бархатом, красной полированной древесиной и цветными витражами в холле превращал банальную процедуру выставления собственных успехов в настоящий спектакль. Но суть-то от этого не менялась. Акулы пера, эти беспринципные сплетники, профессиональные вруны и хитрые интриганы стекались со всех концов штата, разодетые в шелка, бархат и бриллианты, пили игристые вина в высоких бокалах, сладко улыбались и вежливо хлопали во время объявления победителей. Сиду за всеми этими улыбками виделись настоящие акульи зубы – острые и смертоносные, в три ряда. Он был на этой церемонии лишь однажды, год или два назад, когда ему пришлось подменить заболевшего фотографа, и с тех пор решил, что он скорее проработает три ночные смены вместе со Стинки, или на целую неделю подменит Гарольда в автомастерской, чем еще раз сунется в это осиное гнездо. Но Патаки, очевидно, жаждала покрасоваться в платье со шлейфом на красной дорожке. Что ж, оставалось только пожелать ей удачи. - Валяй. Я слышу это уже третий год, - рассмеялся Сид, быстро выхватывая из рук на секунду опешившей девушки стакан с теплым кофе. Он знал, что дразнить Хельгу опасно, но просто не мог удержаться. Когда им было по девять лет, Патаки вполне могла поколотить любого только за то, что на нее косо взглянули. Она была задиристой грубой девчонкой, словно в насмешку наряженной в розовое платьице и коронованной нелепым бантом. Коленки и локти у нее вечно были в ссадинах, подол платья весь усыпан темными пятнами, словно она частенько сидела прямо на земле, а белые теннисные туфли в первый же день после покупки становились серыми от пыли. А еще у нее были густые, сросшиеся на переносице темные брови. От одного воспоминания о них Сида до сих пор передергивает. В том, что такая девчонка, как девятилетний вариант Хельги Патаки, может броситься на обидчика с кулаками, сомнений не было. Но Патаки двадцати шести лет носила дорогие серые костюмы от Ральфа Лорена и высокие каблуки. Она завязывала светлые волосы в тугой пучок на затылке, на шее носила тонкую цепочку с крошечной золотой подвеской в виде попугаев-наразлучников, и красила ногти в приглушенные цвета. А косметолог, который придавал форму ее бровям, мог не сомневаться в том, что прожил жизнь не зря, поскольку свой шедевр он уже создал. И Гифальди точно знал – такие девушки могут отбиваться от насмешников вроде него только колкими словами. Больно, но не смертельно. - Все остальные веселятся на параде? – спросил Сид, делая большой глоток из стакана, край которого слегка пах ванильным бальзамом для губ. - Разумеется. День бесплатных материалов для репортера – куда ни плюнь, что-нибудь происходит. Могу представить, как они сгрудились у самой дороги в надежде на то, что платформа с третьеклассниками перевернется. Хельга скинула с ног неудобные туфли и уселась прямо на стол, наконец-то обратив внимание на принесенные Сидом снимки. - Здесь только мы с тобой и Алан, - пробормотала она, пролистывая одну фотографию за другой, - вот эта хороша, достаточно мрачная. Если бы ты не выводил меня из себя каждую минуту, я бы даже признала, что ты талантлив. Сид рассеяно кивнул, принимая из рук Хельги снимок. Ему частенько говорили о таланте и о том, что он попусту тратит на ночную подработку время, которое мог бы потратить на обучение. Сам Сид считал, что все, что отличает его от остальных – это лишь умение поймать нужный момент и увидеть привычные вещи с непривычной стороны. Может, и полезно для жизни, но на талант никак не тянет. Кто был по-настоящему талантлив, так это Патаки. Она вытаскивала из людей секреты так же легко, как и шпильки из своей прически, и всегда знала о том, что происходит в городе до того, как об этом становилось известно конкурирующим изданиям. А еще писала настолько острые, интересные и злободневные статьи, что их читали, как роман, запоем. И всегда требовали больше. - И Алан здесь? А я-то уж было понадеялся, что мы с тобой устроим романтическое утреннее свидание на рабочем месте. - Ради всего святого, я уйду еще до обеда, может, вы подождете со свиданиями? Сид резко повернулся, скрипнув каблуками по полу, успев заметить, как Алан Родмэн выходит из своего кабинета, сжимая в обеих руках по вороху документов. Флегматичный и всегда спокойный Алан, владелец и главный редактор «Хиллвуд Дейли», был всего на пару лет старше Сида, но уже сколотил на новостях состояние, вдвое большее, чем то, какое получил от отца, известного в городе предпринимателя. Об Алане говорили всегда с восторгом, потому что он был умным, привлекательным меценатом, умеющим делать деньги, и, что важнее – умеющим их хранить. Сиду на все это было плевать. Его восхищало в Алане его тонкое чувство фотографии. Каждый редкий снимок, сделанный Родмэном, был наполнен тонким чувством жизни, которого так не хватало многим фотографам. Конечно, не Сол Лейтер, к мастерству которого так стремился, Сид, а, скорее, Андреас Гурски с его любовью к геометрии, но все равно – Алан был много одареннее любого из самонадеянных художников, чьи выставки ежемесячно устраивались в галереях. Обменявшись рукопожатием с начальником, Сид вновь вернулся к Хельге, которая и не подумала слезть со стола. - Что скажешь? - Берем вот эти три. Танцуй, Алан, мы успели до сдачи номера в печать. Но ты все равно урежь зарплату этому мерзавцу, чтобы не расслаблялся. Сид открыл было рот, чтобы огрызнуться, но в кармане у Патаки вдруг зазвенел телефон и она предостерегающе вскинула вверх ладонь. Бросив один только быстрый взгляд на дисплей, Хельга побледнела и зашевелила губами, беззвучно произнося высветившееся на дисплее имя. Сид мысленно начал счет секунд. Одна. Две. Три. Хельга сделала глубокий вдох, собрала всю свою смелость в кулак, наградила Алана и Сида настороженным взглядом и нарочито равнодушно произнесла: - Констебль. Что ж, это все объясняло. - Эй, Арнольд, что нового? - бодро протараторила Патаки в трубку, заранее доставая из волос карандаш. Весь дальнейший разговор она не проронила ни слова, слушая собеседника и неосознанно поглаживая пальцами кулон на шее. Карандаш так и остался нетронутым на столе. Сид заметил, что с каждой следующей репликой констебля Шотмэна Хельга теряла внезапную бледность, и на лице ее все явственнее проступало выражение легкого удивления. В итоге, она вскочила с места, наскоро натянула на себя туфли, неловко зажав телефон между ухом и плечом, и махнула рукой в сторону Сида, чтобы он тоже скорее собирался. Гифальди перебросился взглядами с не менее, чем он сам, ошарашенным Аланом, и, получив в ответ только недоуменную гримасу и легкое пожатие плечами, закинул на плечо ремень сумки с фотоаппаратом. - Спасибо за информацию, Арнольдо, я буду должна тебе! Хельга положила трубку и подняла на мужчин лихорадочно горящий взгляд. Сид с опасением отметил, что щеки у нее теперь разрумянились, а на губах блуждает мечтательная полубезумная улыбка, какая возникает обыкновенно у влюбленных девиц. Если так улыбалась Патаки, это означало, что она напала на след интересной истории. - Не томи, - покачал головой Алан. - Возле часовой башни найден труп. Если поспешим, окажемся на месте первыми, и сумеем отдать материал уже в утренний номер. Ну же, Алан, одно твое слово! Родмэн сверился с часами, посмотрел на возбужденную Патаки, на озадаченного Сида, и кивнул: - Успеете что-нибудь наваять до сдачи в печать – выпишу премию.