Слуга Господень

      Дождь лил с самого утра: природа торопилась напоить землю весенней влагой, ибо эта зима — вторая для Фролло в Ма-Гренье, — выдалась на редкость скупой на снега. Только под вечер ливень прекратился, и тучи рассеялись, явив миру высокое небо, озаряемое лучами закатного солнца, ласкового и тёплого.       — Сын мой, — услышав голос слепого старца, бывший архидьякон Жозасский прервал вечернюю молитву и поднялся с колен, чтобы поспешить на зов, ибо слепец плохо перенес зиму и уже несколько недель не поднимался на ноги.       — Я здесь, отец Климент, — Клод подошел к кровати и сжал сухую руку старика.       — Принеси, пожалуйста, воды, — попросил священник, и Фролло, кивнув, подошёл к стоящей в углу бочке и, сняв крышку, погрузил внутрь деревянный черпак, но тот заскоблил по дну: бочка оказалась пуста.       — Отец Климент, вода закончилась, я пойду к колодцу! — сказал Клод и, подняв два ведра, толкнул плечом входную дверь.       Просёлочная дорога была размыта дождём, и, чтобы не увязнуть в грязи, Клоду пришлось идти по обочине, перепрыгивая через ямы. Ветер гонял воду по лужам, трещал ветками деревьев, на которых набухли почки и уже проклевывалась липкая зелень, и свистел в воздухе, как разбойник, подстегивающий собственную удаль.       Дойдя почти до окраины деревни, Клод свернул с дороги на тропинку, петляющую среди луга. Высокий сухостой, ещё сырой после дождя, хлестал по ногам, и, когда священник добрался до колодца на окраине деревни, полы сутаны оказались совсем мокрыми. Загромыхала цепь, ведро плеснуло о воду, и эхо, отразившись от каменных стен колодца, вырвалось наружу. Ладонь привычно легла на ручку рассохшегося ворота, который имел обыкновение капризничать и заклинивать после пары оборотов, и только тот, кто знал подход к старому ворчуну, мог добыть ключевой воды.       Вытащив второе ведро, Фролло отправился в обратный путь, но, едва только вышел на дорогу, как увидел вдалеке карету и двоих всадников. Кучер размахивал кнутом, и тот гулял по спинам коней, но большого толку это не приносило: экипаж плотно засел в грязи. Один из всадников что-то гневно крикнул кучеру, и рука с кнутом, уже поднятая для удара, так и не опустилась. В этот момент всадник заметил Фролло и, пришпорив своего коня, через пару мгновений оказался рядом с ним.       — Месье! О, месье, само провидение послало нам вас! — воскликнул молодой человек и, натянув узду и осадив коня, спешился.       Священник поставил ведра с водой на землю, поняв, что разговор может затянуться, и снова посмотрел на всадника. Под плотным плащом с алым подбоем был надет чёрный бархатный мундир, к золотому поясу которого крепились ножны сабли. Лицо молодого мужчины почему-то показалось знакомым бывшему архидьякону, но он никак не мог припомнить, где и когда он мог видеть этого темноволосого всадника с офицерской выправкой: образ, витающий в мыслях, постоянно ускользал. Молодой человек, держа в руке уздечку своего скакуна, сделал несколько шагов к мужчине с ведрами, но вдруг остановился в нерешительности и посмотрел на него с долей смущения.       — Господин архидьякон? Мессир Фролло?       В этот момент бывший архидьякон Собора Парижской Богоматери узнал своего собеседника: то был капитан королевских стрелков, человек, которого Фролло некогда едва не лишил жизни.       — Месье Феб де Шатопер?       Теперь, будучи узнанными друг другом, оба мужчины не знали, что сказать: один от удивления, а второй — от нахлынувших воспоминаний о событиях, которые он столь долгое время забывал.       — Мессир, большая честь встретить вас здесь, — Феб почтительно поклонился. — Признаться, это стало неожиданностью, ведь по Парижу ходили слухи, что вы…       — Договаривайте, господин капитан! — улыбнулся Фролло.       — Да, всякое говорили, святой отец… Что вы погибли, что на вас напали разбойники — поначалу даже разыскивали, но и следа не нашли. А тут — живой и здоровый! Как же так?       — Это долгая история, сын мой, — ответил священник, не желая вдаваться в подробности. — Лучше поведайте, какими судьбами вы здесь, в этой глуши? Я вижу, вам и вашим спутникам нужна помощь?       — Мы держим путь на юг, мессир, в Каркассон, но непогода застала нас в дороге, и, увы, мы не успеем добраться даже до Тулузы, чтобы остановиться там на ночь! Да и лошади выдохлись: этот кучер, мошенник и злодей, сколько раз я ему говорил, чтобы не размахивал своим кнутом!       Пока Шатопер рассказывал о дорожных неурядицах, оба мужчины добрались до застрявшей кареты.       — Тихо, тихо, мои хорошие, не горячитесь! — молодой человек потрепал гривы первой пары лошадей в упряжке, а потом платком стёр пену у их ртов и гневно посмотрел на возницу. — Ты до чего лошадей довёл, Гастон? Еще раз такое повторится, три шкуры с тебя спущу!       Кучер проворчал что-то в ответ, но хлыст отложил, видимо, всерьёз опасался гнева господина.       Наблюдая за капитаном, Фролло не переставал удивляться: да, перед ним, безусловно, был тот же самый Феб, но как же он изменился за эти два года! Стал будто бы взрослее, серьезнее, может быть, даже ответственнее — и куда только делся тот беспечный и развязный прожигатель жизни и отцовского состояния? Кто же так повлиял на него? Та дворянка, как же её звали… Гонделорье? Флёр-де-Лис де Гонделорье?       Феб тем временем подошел к карете и открыл дверцу.       — Ну вот, так я и думал, — пробормотал он. — Солнце моё ясное, просыпайся!       — А? Что? — из кареты послышался девичий голосок, и Фролло едва смог сдержать улыбку: да уж, любовь способна изменить и самого отъявленного повесу. — Мы уже приехали, Феб? Я, кажется, задремала…       — Нет, милая, — капитан улыбнулся, — мы просто застряли! Нам нужно вытащить карету из грязи, а для этого тебе придется немного прогуляться пешком! Ты же не против?       — О, как я могу быть против? Я же только рада этому: наконец-то земля!       — Идём, я тебе помогу, а то тут грязи по колено! — Феб поднял девушку из экипажа на руки и перенёс на относительно чистое место, а когда поставил её на землю и девушка повернулась лицом к Фролло, тот буквально остолбенел: прошлое вновь вспыхнуло перед глазами, не желая отпускать из своих цепких объятий.       Нет, то была не Флёр: темноглазая шатенка с оливковой кожей весело улыбнулась капитану и благодарно чмокнула его в щёку. Неужели она? Маленькая цыганская плясунья? Нет, этого просто не может быть! Она же мертва, её повесили, и он, Фролло, сам уготовал ей такую судьбу! Глаза ли обманывают его, или дьявол сыграл с ним злую шутку? Но тут девушка состроила гримаску, и последние сомнения Фролло рассеялись: спутницей Шатопера была та самая Эсмеральда, из-за которой он, архидьякон Жозасский, едва не потерял голову и сбежал сюда, в захолустье, как последний трус, испугавшись самого себя! Да и как, как можно признать в этой юной дворянке в пышном платье, расшитом золотом и драгоценными каменьями, с ниткой жемчуга в пышных волосах ту нищенку, что танцами зарабатывала себе на жизнь?       Так что же, прошлое вернется снова? И снова придётся сгорать от страсти, уничтожать свою душу, полосовать своё тело кинжалом, надеясь, что боль телесная затмит боль душевную, и погибать из-за пары стройных ног, на мгновение мелькнувших из-под пёстрой юбки во время быстрого, как вихрь, танца?       Но нет! Господь не допустит этого! Фролло стиснул зубы и, по старой привычке, впился ногтями в грубую шерстяную материю сутаны. В этот момент в глаза бывшего архидьякона Нотр-Дам бросился большой живот, который уже не могли скрыть полы пышного платья: вне всякого сомнения, эта девушка была в положении! Эта цыганка добилась своего, и её блестящий капитан теперь всегда будет с ней! Что ж…       — Господин архидьякон, — голос Феба отвлёк Фролло от мрачных мыслей, и тот увидел, что капитан ведёт к нему Эсмеральду за руку, видимо, намереваясь представить её. — Вы, наверное, помните девушку, что танцевала на площади у Собора?       Фролло медленно кивнул, думая, что сейчас плясунья узнает его, а узнав, испугается, но ничего подобного не произошло, и молодые люди, переглянувшись, улыбнулись друг другу.       — Разрешите, я представлю вам Агнесс Шантфлёри, урождённую де Шатопер, мою сестру!       — Рад видеть… Что? Сестру? — видимо, Фролло выглядел настолько ошарашенным, что ни капитан, ни его сестра не смогли удержаться от смеха. — Но как?       — Вот так, мессир! Волею судьбы, видимо, у нас оказался один отец — очень уж долго рассказывать, как мы узнали об этом! А ты, сестрёнка, помнишь ли мессира Фролло?       — Ещё бы! — Эсмеральда, то есть Агнесс снова состроила милую гримаску и присела в быстром книксене, положив руку на низ живота. — Вы же, господин, столько раз прогоняли меня с площади, что и припомнить сложно! — хоть в словах и прозвучало обвинение, её глаза искрились задорными огоньками.       Фролло снова охватило чувство стыда за содеянное, но он был благодарен Агнесс за то, что не припомнила ему визит в тюрьму или, скажем, момент на площади, когда отчаявшийся священник поставил её перед выбором: либо он, либо виселица.       — Неисповедимы пути Господни, — проговорил Клод, а потом кивнул. — А теперь, кажется, пора разобраться с этой каретой! — сказал он и решительно направился к застрявшему экипажу.       — Спешивайся! — скомандовал Феб второму всаднику, и тот послушно покинул седло.       Трое мужчин навалились на задник экипажа, кучер тянул лошадей за упряжь, и вскоре дело пошло на лад: лошади тронулись с места, и кучер направил их на обочину, рассчитывая, что застрять в прошлогодней траве шансов гораздо меньше, чем на самой дороге.       — Благодарю вас за помощь, мессир! — Феб поклонился Фролло. — А что же, в этой деревеньке совсем не осталось народу?       — Ну почему же. Просто они не сильно жалуют чужаков, особенно господ, и предпочтут сидеть по домам, даже если вас будут убивать у них на глазах.       — Славные люди! — пробормотал Шатопер. — Значит, ночлега у них просить бесполезно?       — Я бы не рискнул на вашем месте. Но осмелюсь предложить вам и вашим спутникам своё скромное жилье. Когда я только оказался здесь, меня приютил священник в своём доме неподалёку от местной церквушки. К тому времени он уже был слеп, и я стал помогать ему. Жилище конечно, небольшое, но место всем найдётся.       — Боюсь, мы доставим вам много хлопот и неудобств, — Шатопер в сомнении потер переносицу. — Нас четверо, плюс шесть лошадей и экипаж, к тому же, не хотелось бы беспокоить слепого старика…       — Феб, — Агнесс взяла брата за руку, — но ведь ночью мы тоже не можем ехать, не так ли? А вдруг нам на пути попадутся разбойники?       — Ваша сестра права, — кивнул Фролло. — Пускаться в путь на ночь глядя слишком опасно, особенно имея в спутницах столь юную даму, да ещё и на сносях. Ко всему прочему, вы попали под дождь — не мешало бы обсохнуть.       — Да, вынужден согласиться с вами, отче, — признал Феб.       — Тогда прошу, — Фролло сделал жест рукой, приглашая путников следовать за ним.       Феб предложил сестре снова сесть в экипаж, но та отказалась, сказав, что лучше прогулки пешком сейчас ничего и быть не может, и пошла рядом с мужчинами.       — Я надеюсь, за ночь дорога подсохнет, и мы сможем наверстать упущенное время и догнать семью, — сказал Феб.       — Так вы не одни путешествуете? — спросил священник.       — Нет. Жена, дети и слуги уже, наверное, добрались до Тулузы, а мы вот отстали… Сначала полетел обод у одного колеса, полдня потратили на починку, а теперь вот сели в лужу. Я и сестре говорил, чтобы отправлялась с ними — опасно, всё-таки, особенно в её положении, но Агнесс ни в какую не соглашалась. Упрямая.       — Вся в тебя, Феб, — мило улыбнулась та и шутливо показала старшему брату кончик языка.       — Жена, дети… — повторил Клод. — Значит, вы все-таки женились на девице Гонделорье?       — Конечно, — кивнул Феб, — и ещё ни разу не пожалел об этом: я люблю жену, у нас родились прекрасные ребятишки, и я могу назвать себя самым счастливым человеком! Скажите, отче, а эта деревня имеет хоть какое-нибудь название?       — Как вам сказать, — хмыкнул Клод. — На картах её точно не найдёте, а вот местные жители называют это местечко Ма-Гренье, отсюда, кстати, до Тулузы всего полдня пути.       — Замечательно! Значит, завтра мы уже будем там! — захлопала в ладоши Агнесс. — Флёр же дождётся нас, не правда ли?       — Конечно, милая, — ответил ей брат.       — А всё-таки, господин Шатопер, не расскажете ли, как вы узнали, что Эсм… Агнесс ваша сестра? — полюбопытствовал Фролло, поглядывая на шедшую рядом бывшую цыганочку. Его терзало любопытство: если Феб — её брат, то кто же отец младенца, которого носит под сердцем та, кого он, Фролло, столько времени считал источником и причиной всех своих бед?       — О, месье! — откликнулась вместо брата сама Агнесс. — Мы же за это вас должны поблагодарить!       — Меня? — удивился священник, не находя, за что же его можно благодарить.       — Вас! Поначалу одно упоминание о вас вызывало у меня панический ужас, а потом я вдруг поняла, что не бояться, а благодарить вас должна! Помните, вы отдали меня затворнице Роландовой башни? Так она оказалась моей матушкой, представляете! Она смогла спрятать меня от солдат, а потом мы вместе сбежали оттуда во Двор Чудес…       В ту ночь мы обе не смогли сомкнуть глаз, всё плакали, не веря, что обрели друг друга спустя столько лет. Я рассказала матушке про свою жизнь, она поведала о своей, рассказала, что моим отцом был дворянин, который служил в военном гарнизоне Реймса, а звали его Жеральд де Шатопер. Они недолгое время были вместе, а потом отец уехал в свой родной город, не зная, что у него родилась дочь — я.       Услышав это, я долго не могла успокоиться: неужели тот, кого я так сильно любила, оказался моим братом? Или же это просто совпадение? Тогда я попросила Пьера, чтобы он выяснил хоть что-нибудь о моём отце, и ему удалось узнать, что дворянин де Шатопер был некогда колонелем в войсках Его Величества, но потом ушел в отставку и доживал свои последние дни в родовом поместье вместе с семьей, а после его смерти старший сын, Феб, поступил, как и отец, на военную службу. О, святой отец, мне так хотелось рассказать всё Фебу, но матушка, Гренгуар и Клопен отговорили меня, опасаясь, что солдаты могут меня схватить… Да и я сама боялась, как Феб отреагирует на правду, захочет ли он иметь сестру-бродяжку?       Всё решил случай. Однажды я всё-таки попалась патрульным, среди которых был и Феб. Когда меня схватили, я перепугалась так, что и слова вымолвить не могла, а солдаты пророчили мне скорую смерть на виселице… Меня отволокли в тюрьму, а когда решетка захлопнулась, я крикнула Фебу: «Брат! Постой!» Он остановился, и я сказала, что сестра его… Конечно, он сначала не поверил, да и кто бы поверил? Но потом я рассказала всё, что узнала от матушки и Гренгуара…       — И я поверил, — подхватил Феб, прежде молчавший. — Не сразу, правда. Сначала ушёл, думая, что это какое-то колдовство, но мысль эта не давала мне покоя, и я разыскал Гренгуара, и он вместе с бывшей затворницей подтвердили слова Агнесс. Сложно было не поверить, когда об отце рассказывают что-то, что мог знать только близкий человек…       — Тогда Феб вызволил меня из тюрьмы и привёл в свой дом. Так что, святой отец, если бы не вы, я бы не встретила ни матушку, ни брата!       — Милостью Господа ты, дитя моё, обрела семью! — искренне порадовался за неё Фролло.       Так, за разговором, они добрались до небольшой церквушки, не забыв по пути захватить вёдра с водой, и, пока слуги размещали во дворике лошадей и карету, Фролло, Феб и Агнесс вошли в дом, стоящий позади церкви.       — Добрых ли людей привёл ты, сын мой? — сразу же послышался голос отца Климента.       — Прошу прощения, отче, что задержался, но мои друзья попали в передрягу, им нужна была помощь. Но я принёс вам воды, — с этими словами Клод зачерпнул из ведра и поднёс чашу к губам слепца.       — Отрадно знать, сын мой, — сказал отец Климент, сделав глоток, — что ты поишь меня живой водой добрых поступков — пусть в тебе никогда не иссякнет этот источник. Ты правильно поступил, придя на помощь нуждающимся, а теперь пусть они подойдут ближе, я хочу посмотреть на них.       Агнесс хотела было спросить, как слепой сможет посмотреть на них, но вовремя прикусила язычок, послушно подходя вместе с Фебом к кровати старика. Тот протянул руку и пальцами ощупал сначала голову Феба, а потом и его сестры и улыбнулся.       — Хорошо, дети мои! Не потеряйте то счастье, что уготовано вам Господом, и ради которого вы проделали столь длительный и тяжелый путь, изменив самих себя. Сохраните его и приумножьте! — старик осенил стоящих перед ним крестным знамением и устало откинулся на подушки.       — Но… как он узнал? — шепотом спросила Агнесс у Фролло.       — Слепому порой открыто больше, чем зрячему, — ответил архидьякон.       Он предложил гостям поужинать, но они отказались, уверив хозяина, что сыты. Фролло уступил Агнесс свою лежанку, и молодая женщина, утомлённая дорогой, быстро уснула. Священник же, желая поговорить с Шатопером, предложил ему выйти на улицу, чтобы не помешать спящим.       — Господин капитан, вы вот женились, у вас есть дети, вы нашли сестру — жизнь не стоит на месте… — сказал Фролло, когда оба мужчины вышли в небольшой садик рядом с домом. — Скажите, быть может, вам известно что-нибудь о моих близких? Вот уже больше года, как я ничего не знаю о них — с тех пор, как покинул Париж…       — А как же, — хмыкнул Феб. — Ваш брат, кажется, взялся за ум: не поверите, но он все-таки вернулся в университет, забросив походы по кабакам.       — Не может быть! Впрочем, я знал, что если оставить его одного, он не пропадет, поняв, что теперь придется самому о себе заботиться. А Квазимодо?       — По-прежнему звонит в колокола. А вот ученик ваш, Пьер Гренгуар, теперь законный супруг моей сестры и отец будущего ребёнка!       — Вот это действительно новость! Искренне рад за них! Буду молить Господа, чтобы послал им счастье, долгую жизнь и здоровых деток! Да, вот уж правда, жизнь порой преподносит сюрпризы и неожиданные повороты… — так, получив ответ на терзавший его вопрос, Фролло неожиданно для себя испытал облегчение — будто камень с души свалился, — и понял, что действительно искренне радуется за молодых людей, обретших друг друга и своё счастье.       — А вы, месье? Собираетесь возвращаться в Париж? — спросил Феб.       — А зачем? — пожал плечами бывший архидьякон Собора Нотр-Дам. — Если с братом и приёмным сыном всё в порядке, в Париже меня ничто не держит. Может быть, когда-нибудь я вернусь, чтобы забрать Квазимодо. А здесь я могу быть самим собой, жить спокойно и служить Господу, как и подобает священнику.       — Что ж, наверное, вы правы, — кивнул Феб.       — Я знаю, что многое в жизни делал неправильно: из-за меня чуть не погибла невинная душа, но Божьей милостью Агнесс избежала смерти. И… — Фролло на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, поскольку признание, которое он собирался сделать, требовало немалой храбрости. — Господин Шатопер, не думаю, что мне когда-либо предоставится случай попросить прощения у вас, поэтому сделаю это сейчас.       — У меня? За что же?       — За то, что едва не лишил вас жизни. Да, месье, в борделе старухи Фалурдель, когда вы пришли туда с Эсмеральдой, я ранил вас ножом. Я был настолько ослеплен ненавистью к вам за то, что та, которую я жаждал всем своим существом, предпочла отдать вам свою невинность! Вы, который ни на грош не ценил тот изумруд, что достался вам в руки! — Фролло осёкся на полуслове, а потом голос священника вновь стал спокойным. — Я, недостойный вашего прощения, всё-таки осмеливаюсь его просить.       Собираясь признаться в страшном грехе, Фролло ожидал любой реакции от Феба, но тот молчал, глядя куда-то в пустоту.       — Если бы я узнал об этом раньше, я бы убил вас, святой отец, — заговорил, наконец, капитан, и Фролло невольно содрогнулся от этих слов. — Но сейчас я понимаю, что в тот вечер со мной была моя сестра. Видимо, Господь послал вас, чтобы удержать меня от непоправимой ошибки, которую я едва не совершил. Так что теперь я готов сам вас благодарить. Видите, совершенные некогда проступки обернулись благом в конечном итоге. Я благодарен вам и за честность: признаться в таком решится только смелый человек.       — Да, Господь всегда всё устроит лучшим образом, — задумчиво проговорил Фролло. — Но, сын мой, время уже позднее, солнце совсем скрылось, пора и нам готовиться ко сну.       Мужчины вернулись в дом и улеглись на разложенные прямо на полу тюфяки. И если Феб практически сразу уснул, то к Фролло сон никак не шёл. Священник прокручивал в голове события прошедшего дня, вновь и вновь возвращаясь к страшившей его теме: а вдруг эта встреча с Эсмеральдой снова всколыхнет, казалось, забытые чувства? вдруг снова придётся спасаться бегством от пагубной страсти? Мужчина лежал на спине, закрыв глаза, и пытался понять, что же творится в его душе и мыслях. Отчаявшись найти ответ в самом себе, священник принялся истово молиться, ибо молитва всегда приносила ему успокоение. Так случилось и в этот раз: умиротворенно вздохнув, Фролло погрузился в спокойный сон.       Рано утром, едва только солнце озарило первыми лучами тёмный небосвод, гости Клода Фролло и отца Климента засобирались в путь.       — Простите, что подняли вас в такую рань, но нам действительно пора ехать, — сказал Шатопер Фролло, выводя во двор и оседлывая своего коня. Кучер и слуга тем временем впрягали в экипаж четвёрку лошадей, проверяли подпруги, постромки, уздечки и прочую сбрую, седлали верховых.       — Не беспокойся, сын мой, я всегда встаю в это время, — ответил Клод, умело скрывая зевок. — Лучше скажи, не нужна ли вам какая провизия?       — Благодарю, отче, у нас всё есть!       На крыльцо дома вышла Агнесс, приведшая себя в порядок после сна, и сладко потянулась: она действительно выспалась, и сон вернул ей былую бодрость и жажду приключений. Заметив, что священник смотрит на неё, улыбаясь, Агнесс смутилась и потупила взор.       — Дитя, твой брат сказал мне, что Пьер Гренгуар — твой муж, и вы ждёте первенца? — спросил Фролло, подходя к крыльцу и невольно любуясь ею: что ни говори, а беременность украшает женщину, вот и Агнесс стала ещё миловиднее, расцвела, как прекрасная роза, до поры, до времени хранящая свою истинную красоту в бутоне и теперь явившая её миру.       — Да, святой отец, — ответила она, — мы же с ним были венчаны только по законам Двора Чудес, а потом оба поняли, что любим друг друга и хотим всю жизнь прожить вместе.       — Благослови вас Господь! Дочь моя, ты можешь выполнить одну мою просьбу? К сожалению, я не имею возможности самолично сказать это своему ученику, поэтому прошу тебя передать Гренгуару поздравления и моё благословение.       — Я с радостью выполню вашу просьбу, — Агнесс присела в реверансе. — Пьер будет счастлив получить ваше благословение, я уверена в этом!       — Спасибо, дитя. И… я прошу тебя простить меня за всё.       Агнесс улыбнулась, но ответить ничего не успела, ибо в этот момент Феб окликнул её — всё было готово к отправлению, — и она поспешила на зов брата. Феб помог сестре сесть в экипаж, а сам, поблагодарив Фролло за помощь и ночлег, взобрался в седло и первым тронулся с места. Следом за господином направил экипаж возница, а двое слуг верхом замыкали эту небольшую процессию.       «Даже завтракать не стали», — вздохнул Фролло и, осенив уезжающих крестным знамением, вернулся в дом. Отец Климент ещё спал — Клод понял это по мирному дыханию старика.       Задёрнув штору, разделяющую одну большую комнату дома на две примерно равные части, Фролло затеплил свечу и опустился на колени перед распятием.       — Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra[1]… Anima Christi, sanctifica me. Corpus Christi, salve me. Sanguis Christi, inebria me. Aqua lateris Christi, lava me[2]… — пропуская привычные слова молитв через сердце, Клод чувствовал, как наполняет его неведанное прежде умиротворение, как каждое слово молитвы словно бы касается его души по-новому. Сейчас, глядя на распятие, Клод понимал, что те разрушительные чувства к цыганской плясунье, которых он так боялся, уже давно покинули его, и только страх мешал ему понять это раньше.       Не было больше страха, свободен он от опаляющей страсти, из-за которой едва не случилось столько бед, спокойна его душа, вновь обретшая Бога!       — Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto[3]!       Была ли вообще эта цыганка? Случались ли страшные события, столько ночей являвшиеся ему в кошмарах? Был ли реальным тот кинжал, что он держал в своей руке, а потом вонзил в тело мужчины, вся вина которого была лишь в том, что он захотел ту же женщину? Было ли?..       Губы шептали слова молитвы, а глаза, в коих нашел отражение огонёк свечи, неотрывно смотрели на распятие.       Впервые за много лет счастливо улыбался бывший архидьякон Жозасский, слуга Господень, Клод Фролло.