Солнце для феи цветов

      Саладин пересёк непривычно пустую лужайку перед домом, скользнул взглядом по наглухо запертым, как крепостные ворота перед штурмом, окнам в комнату племянника — мальчик всегда держал их распахнутыми настежь — озадаченно тронул приоткрытую входную дверь и прошел через притихший дом прямиком в залитую солнцем мастерскую. Небывалое дело — Мариус не закрылся и сейчас сидел верхом на стуле, стиснув ладонями виски. Угрюмый, неподвижный, задумчиво и пристально разглядывал он стоявший напротив холст. Посох волшебника легонько стукнул об пол комнаты, художник вздрогнул, вскочил со стула, пошарил глазами, пытаясь найти кусок полотна, чтоб набросить на картину, нашёл, поднял, набросил и устремился навстречу входящему брату.        — Здравствуй, Саладин! Мои ещё из магазинов не вернулись, Хелии одежду покупают. Парень в высоту прёт, как линфийский ясень, — торопливо заговорил он.        — Здравствуй, Мариус. Плоховато выглядишь, брат. Неудачно съездили?       Мариус вздохнул: ничего-то от тебя не скроешь!        — Да нет, более чем удачно, — взъерошил себе волосы рукой, попутно дёрнув непослушные пряди. — Хелия там картину свою продал крон-принцессе, да за такие деньги, что мне и студентом не давали. Ты не представляешь, как я им горжусь!        — Отчего же, — усмехнулся Саладин, — очень даже представляю. Так что же тебя беспокоит, младший брат?        — Орхид ездила к отцу, — нехотя признался Мариус, по опыту зная, что старший брат не отвяжется. — У старика просто нет сердца, даже на порог её не пустил, спустя столько лет. Как так можно? — нервным движением он схватил со стола заляпанный краской мастихин и выставил вперёд, словно обороняясь, стоило Саладину сделать ещё шаг вглубь мастерской. Мгновенно устыдившись порыва, художник повертел инструмент в руках, отбросил в сторону, совершенно не глядя, куда.— Саладин...        — На портрете он? — Саладин решил бить наверняка, пока его брат не начал нести околесицу про чувство вины перед женой, которую он лишил семьи и обрёк на одиночество своей любовью. Оба прекрасно знали, что проще сровнять с землёй Магикс, чем толкнуть похожую на нежный экзотический цветок Орхид на необдуманный поступок: такие как она даже влюбляются до потери пульса, но не до потери разума.        — Да раздери дракон твою проницательность, старший! — художник со злостью сдёрнул ткань и развернул картину, которая не давала ему покоя. — Вот! Написал перед отъездом, — и поник.       Признаться, чего-то подобного Саладин и ожидал: портрет юного художника, Хелия за мольбертом. Безмятежное лицо, спокойный взгляд, расслабленная поза — ничего особенного на первый взгляд, а вот на второй... Абсолютная собранность, нереальная, странная для мальчишки этого возраста; скованность, тщательно скрываемое напряжение в глазах, а рука сжимает кисть так, словно это оружие и через мгновение в бой.       Они заговорили почти одновременно:        — Ты гениальный портретист, Мариус.        — Он почти не улыбается, Саладин. А когда улыбается, глаза... — художник махнул рукой.        — Это нормально. Дети, лишенные детства, улыбаются редко. Мы сами виноваты в этом.        — Мы?       Саладин оторвал взгляд от картины, повернувшись к брату:        — Я же помогаю вам. Или ты думал, мне не хватит духу это признать? Мариус, ещё не поздно, ему только двенадцать, мы можем успеть его подготовить. Андрос, не Фонтеросса, подумай!        — Нет. Теперь, после Линфии, точно — нет. Он действительно прирождённый художник.       Саладин хотел было возразить, но замер, смешно открыв рот, приподняв брови, удивлённо прислушиваясь к голосам, раздавшимся в доме. Звонкому голосу Орхид отвечал нетвёрдый юношеский басок.        — Ну да, у него на Линфии голос сломался, — улыбнулся Мариус.        — Вот так вот, забрал мальчишку, а привёз мужика, — засмеялся волшебник и тут же осёкся: — Гормоны включились. Дальше будет только сложнее. Более того, Мариус, все трудности только начинаются.        — Справимся. Линфия поможет. Пойдём их встретим?       Не переубедить. Даже слушать не будет — вон уже к двери направился. Но всё же окликнул:        — Давно хотел спросить тебя, Мариус. Ты не слишком с ним строг?        — Нет, — уверенно ответил младший. — Всего лишь подстёгиваю его самолюбие, — и вернул вопрос: — А ты?        — Нет. Всего лишь закаляю его дух.       Линфия помогала — все школьные каникулы семья проводила там. Помогала и многолетняя выучка, и общая загруженность: семья всё верно рассчитала. Насколько это возможно.       Первый кошмар ему приснился месяца через полтора после тринадцатого дня рождения. Снилось, что надо было сдать норматив по плаванию. Он оттолкнулся от тумбы, бросился в воду, почему-то ставшую обжигающе ледяной, и поплыл. Быстрее, быстрее! Бортик впереди отодвинулся куда-то в недосягаемую бесконечность, белёсую, туманную. Не сдам, вдруг понял Хелия. И тут же, стиснув зубы, рванул к цели. Надо. Вперёд! А плыть всё труднее, каждый гребок даётся с трудом, он словно вязнет в этом прозрачном холоде. Лишь бы руки-ноги не свело, доплыву. Доплыву! Вода густеет, не отпускает, тянет назад, становится текучим камнем. Сжимает, сковывает, сдавливает грудную клетку, сокрушая рёбра — дышать! Нечем дышать...       Проснулся, хватая губами воздух, глядя в темноту расширившимися от ужаса глазами. Перевёл взгляд на будильник, рисовавший мертвенно зелёным светом цифры 3.27. Ф-фух! Приснится же! И к чему? Все нормативы он сдал без проблем ещё на прошлой неделе.       Хелия поднял с пола отброшенное во сне одеяло — надо спать. Поворочался, устраиваясь поудобнее, закрыл глаза и... на него надели ошейник — сними, если сможешь. Шипы жадно впились в кожу: крови, крови! издевательски заскрежетали железные звенья, сжимаясь, стягиваясь... рука к горлу — да что ж такое-то?!       Нормально всё, опять сон. Вот ведь... Дыхание восстанавливалось с трудом, сердце бешено колотилось. Смахнул холодный пот со лба, снова вперился взглядом в будильник. Рано ещё, 4.10, надо спать. Надо, иначе завтра весь день будешь коматозным ползать. Давай, не маленький уже, нечего страшилок во сне пугаться.       Снова закрыл глаза и... Город шумел, мигал цветными огнями светофоров и вывесок, слепил фарами проезжающих авто, радостно взрёвывал их моторами, бежал пёстрой толпой. Хелия стоял посреди улицы — неподвижный, немой, невидимый. А люди шли сквозь него.       Утром контрастный душ — ну и ночка. А, ерунда, случается.       Вторая ночь, третья, четвёртая... кошмары не повторяются, но похожи все как один: он оцепеневший, скованный, задыхающийся. После пятой ночи он привычно бредёт в душ, кривя губы вызывающей усмешкой: как там дядя говорит? Либо преодолеем, либо привыкнем. На шестую ночь кошмары отступают. До поры, чтобы потом затяжными приступами возвращаться вновь. Не часто, но всё же, всё же...       Весна началась непросто — с долгой череды кошмаров настолько реальных и мучительных, что наутро жгло в груди и болело горло. Ежегодный медосмотр показал: здоров. Хелия только плечами пожал. Здоров так здоров.       Он увлёкся графикой. Белое, чёрное — ничего лишнего.       На столе белый лист бумаги, карандаш, кисти разной толщины, тушь. Контурный набросок уже сделан и пора выписывать фон: обмакнуть широкую кисть в тушь, кусочком бумаги убрать лишнее — надо чтобы тон получился мягким — и начать. Итак, кисть в тушь... фон?       Размашисто через весь лист от края до края полоса, потом ещё одна, ещё и ещё. Белое-чёрное, чёрное, чёрное, чёрное. Туда-сюда ходит кисть, справа налево, слева направо. Чёрное, чёрное, чёрное. Вот уж и контур закрашен, и последние белые пятна исчезают. Методично, ровно — чёрное, чёрное, чёрное.       Ничего нет. Ни света, ни цвета. Влево-вправо кистью, чёрным по белому, чёрным по чёрному       Ночью нырнуть в эту вязкую спасительную черноту, где нет кошмаров. Ничего в ней нет. Это не страшно, просто никак.       Чернила в авторучке синие, тетрадь линованная, решение можно писать просто так, без провала в чёрное. Сдать работу, дождавшись звонка, и уйти к себе в комнату, где стопка бумаги белеет на столе. Ненадолго это.       Рука сжимает кисть, невидящим взглядом сквозь белизну и мрак. Влево-вправо, чёрное, чёрное...       Госпожа Присцилла на больничном, и урока живописи сегодня не будет. И завтра тоже. К лучшему. Чёрное, чёрное, чёрное... Лист, другой, третий, десятый...       Достаточно!       Теперь вымыть кисть и на тренировку к учителю Шиму. Полузакрашенный лист летит в переполненную корзину. Да, и её вынести. Надо же, сколько бумаги с тушью перевёл... слабак. Надо будет отцу сказать, чтобы ещё купил.        — А с чего это вдруг у тебя чёрная тушь так быстро кончилась, сын, — спросил его отец, забирая домой.        — Да я тут ударно потрудился, — откликнулся Хелия как можно беспечнее. — Экспериментировал.        — Ого! Покажешь?        — Результаты были признаны негодными и отправлены в утиль, — отшутился он. — А то у тебя такого не было, пап?        — Было, — Мариус улыбнулся, вспоминая. — Ещё как. Настоящий художник всегда в поиске.       Машину Мариус вёл прекрасно — спокойно, уверенно, легко, словно светскую беседу, с непринуждённой плавной лёгкостью на манёврах. Орхид не пугала даже скорость, всегда максимально разрешённая, авто мужа ей казалось самым надёжным местом если не во всём Волшебном Измерении, то уж в Магиксе определённо.       Последняя учебная неделя перед линфийскими каникулами. Всего лишь пять дней, и она снова будет на родине, её родине! Там, где её сын будет самозабвенно рисовать и чаще улыбаться. Кажется, в прошлый раз они с принцессой Кристалл собирались вместе расписать чайный сервиз для её любимых кукол. Хелия был бы хорошим братом, но они так и не решились... а вдруг и второй ребёнок тоже? Мариус говорил, что у детей Саладина был очень мощный Дар. Саладин... Прости, мысленно взмолилась она. Прости! Это ты сильный, ты всё можешь пережить, мы не такие, прости. И тут же будто наяву увидела перед собой строгое лицо: «У сына прощения проси!»        — Что с тобой, родная?       Орхид вздрогнула.        — Мне страшно, — призналась женщина, — знаешь, иногда мне кажется, что мы теряем нашего сына, — тонкая рука беспокойно потянулась к витиеватой серебряной серьге, и кольцо-ящерка тут же чувствительно царапнуло кожу: у подарка сына оказался строптивый характер — острая корона на голове ящерицы иногда царапалась и оставляла зацепки на одежде, но Орхид, почти не снимая, носила это колечко тонкой работы.        — Прекрати, — улыбнулся Мариус.        — Учитель Шим слишком его хвалит!        — А госпожа Присцилла прочит ему большой успех в живописи.        — Он стал отпускать волосы как Саладин!       Мариус издал короткий смешок:        — Брось, Орхид! Он мальчишка! Когда мне было четырнадцать, я тоже отпускал волосы как у Саладина. Это нормально, что Хелия хочет быть на него похожим.        — Я не отпущу его в Фонтероссу! — Орхид сдёрнула кольцо и, закусив губу, вертела его в руках.        — Тебя никто не заставляет, — Мариус помолчал, дав жене время успокоиться, и таинственно улыбнулся, как мальчишка, готовый поделиться страшно секретной картой пиратских сокровищ: — Открою тебе страшную семейную тайну: в свои шестнадцать я просто бредил Фонтероссой! Поступать туда рвался. И знаешь, кто отправил меня на Мелодию? Саладин!        — Серьёзно? — коронованная ящерка изумленно брякнулась на женские колени.       Мужчина пожал плечами.        — Вполне. Ты же знаешь, он умеет быть убедительным. Не сердись на моего брата, милая. Ты же сама понимаешь, что без его помощи мы бы не обошлись. Мы всё, что у него есть, помнишь? Да, Хелии тяжело, мы все знали, что так будет, но ты посмотри на него! Он прекрасно собой владеет, госпожа Присцилла на него вообще не нахвалится. Осталось совсем немного, и он закончит школу, а на Мелодии ему будет здорово: студенческая жизнь, вечеринки, друзья, девушки, искусство...       Орхид засмеялась:        — Знаешь, а ты тоже умеешь быть убедительным, мой милый.        — Что скажете, Кодаторта?       Кодаторта медлил с ответом, озадаченно глядя в монитор. На экране неспешно вращались сразу шесть объёмных изображений — то, к чему они планомерно шли все эти годы, и к чему ещё предстояло идти ближайшие несколько лет. Сказать, что проекты финальной реконструкции Фонтероссы были нетривиальными — не сказать ничего, потому-то Кодаторта и пытался изо всех сил подобрать хоть какие-то слова. Слова разбегались и упорно не хотели находиться. Здоровяк задумчиво почесал затылок, не спеша поскрёб короткую каштановую бородку и, наконец решившись, ткнул пальцем в четвёртый проект:        — Этот мне кажется самым спорным.        — Да? А мне напротив, эта версия кажется наиболее привлекательной.        — Не знаю, не знаю, — с сомнением в голосе протянул Кодаторта, — и как эта башня стоять будет на таком основании?        — Она будет не стоять, а висеть в воздухе, Кодаторта, — улыбнулся Саладин, увеличивая изображение.        — Что?!        — Именно, мой мальчик, именно. Магия нам в помощь, — обомлевший Кодаторта был забавен. — Вы не маг, конечно, поэтому попытаюсь объяснить попроще. Само по себе магическое поле не удержит такую махину, но помимо него есть ещё сеть потоков магической энергии, подобная подземным рекам или кровеносной системе. Три Великие Школы строились не глупцами, здешняя земля буквально перенасыщена такими потоками, поэтому вполне можно заставить их работать на себя, не нарушая баланса экосистемы. Принцип работы фонтана представляете?       Кодаторта хмыкнул:        — Надеюсь, Вы не собираетесь покрасить всю школу красным, Саладин?        — Только крышу, — заверил его волшебник. — Что ещё вас беспокоит?        — Слишком много металла, боюсь драконам будет неуютно, — это признание вызвало у директора короткий приступ хохота.        — Вы в своём репертуаре, Кодаторта. Нет бы сказали «мальчикам неуютно», а вы всё о драконах беспокоитесь, — отсмеявшись, поддразнил Саладин.        — В день когда я так скажу, можете меня уволить без выходного пособия, — немного обиженно проворчал гигант. — Это нам они мальчики, а всем остальным — воины, защитники Волшебных Измерений, и должны превозмогать тяготы и лишения, а не комфортом наслаждаться. Ваши же слова, Саладин. А драконы — существа с тонкой психической организацией, им нужна забота, внимание и комфортные условия.        — Обеспечим.        — А это что такое?        — Вода. Обыкновенная вода. А здесь парк разобьём. Карманы для грунта достаточного объёма, систему полива наладим. Красиво и функционально. Пусть мальчишки в тени деревьев в себя приходят после того, как вы им вытрясете души на тренировке.        — А откуда она будет браться? Да и внизу... мы же всю округу затопим, — и тут до него стало доходить, — или тот же принцип фонтана?        — Быстро смекаете, профессор. Только вместо труб постоянные порталы, похожие на тот, что соединяет Андрос и Омегу, в другом масштабе, разумеется. Вода даже не коснётся земли. Ну что, работаем?        — Так точно, сэр! — и рассмеялся: — С вами не заскучаешь.       Саладин шутливо развёл руками и хотел было ответить, но настойчивая трель прервала их беседу.        — Простите, Кодаторта, личный звонок, увидимся в понедельник.       Оставшись в одиночестве, Саладин принял вызов:        — Да, Мариус... конечно, я заберу его... Совсем?.. Это действительно странно. Насколько давно?... Почему ты молчал? Ладно, на этот вопрос можешь не отвечать... Я поговорю с ним. Обещаю, Мариус, обещаю.       Виндрайдер они вместе с братом подарили Хелии на пятнадцатый день рождения. Орхид, конечно, была против, ей хватало того, что муж гоняет на этой опасной неустойчивой штуковине, но кто ж сможет противостоять двум мужикам, когда дело касается их любимых железяк? Все её возражения были отметены: права нужны для города, вот через год и получит, а пока пусть на автодроме гоняет, это позволяется. Хелия, как и любой мальчишка, принял подарок с восторгом. Правда, с очень сдержанным восторгом. Пару месяцев активно гонял по автодрому вместе с отцом и, изредка, с ним, а потом вдруг забросил, хотя вроде бы ничего не предвещало...        — Спасибо за бой, старина, — Саладин по-свойски хлопнул мастера Шима по плечу.        — Обращайся, — усмехнулся бывший монах и повернулся к наблюдавшему за их спаррингом ученику: — Хороших вам выходных.        — И тебе того же, — откликнулся волшебник.       Хелия молча поклонился.        — Ты в отличной форме, дядя. Даже в лучшей, чем мне всегда казалось, — сказал он, глядя вслед уходящему учителю.        — У меня превосходный преподаватель боевых искусств в Фонтероссе, — улыбнулся Саладин.       Он не продолжил, но в воздухе тяжело повисло отчётливое «Познакомлю, когда поступишь». В отличие от отца, дядя никогда не говорил о поступлении напрямую, но намекал всё чаще, а иногда и намекать не надо было — зачем, если и без этого всё понятно? Хелия молчал.        — Куда пойдём сегодня? — волшебник поднял посох с земли.       Мальчишка пожал плечами.        — Хочешь, просто прогуляемся?        — Давай, — безразлично уронил он.       Теплый ветерок пошевелил седые пряди волшебника, игриво толкнул в макушку его племянника и умчался шептаться с листвой. В Центральном парке Магикса было людно. Весна. Она чувствуется даже здесь, в городе, где круглый год цветёт, зеленеет, щебечет. Приходит невесомым призраком, рассыпает блаженные улыбки, щедро сеет беспричинный восторг, наполняет предвкушающей радостью... весна всегда прекрасна.       Саладин по-кошачьи жмурился, подставляя лицо солнечным ладоням, Хелия, о чём-то задумавшись, смотрел себе под ноги. Мимо них порхнула стайка молоденьких девушек, стрельнула глазками в сторону парня, хихикнула завлекательно и, многозначительно перешёптываясь, умчалась прочь.       Волшебник улыбнулся — вырос мальчик. Высокий, куда выше чем он сам был в этом возрасте, гибкий, плечи по-военному развёрнуты. Только вот качком тебе не быть, парень, хоть всё железо мира на себе перетягай; извини уж - в семье все жилистые и худощавые. Красивый, вон уже девушки заглядываются. И надо же — даже внимания не обратил, сам-то Саладин в его возрасте... и тут обжёг стыд. «Дядя, они меня боятся!», вспомнил он. Захочется встречаться с парнем, от взгляда которого твой телефон прямо в руках может взорваться? Не злить? Не ссориться? Очень смешно... Да нет. Совсем не смешно.        — Ты о чём задумался, малыш? — нарушить тишину было уже необходимо.        — В нашу школу перевели девчонку, на два класса младше. Собирается поступать в Алфею... хотя с таким характером по ней Торренувола плачет, — проворчал Хелия и оторвался от созерцания дорожки. — Так вот, у неё почему-то всё нормально. У Кристалл проснулся Дар, так хоть бы один кувшин треснул, когда она психует — нет, ни разу. Что со мной не так, дядя?        — С нами, — поправил Саладин и честно признался: — Не знаю. Возможно это семейная черта, как темперамент или цвет волос, а возможно, дело в другом.        — И в чём же?        — В семье. Видишь ли, сама по себе магия нейтральна, причём какой бы направленности она не была — это как нож, которым можно и порезать хлеб и убить человека. Выбираешь ты сам в соответствии со своим характером, моральными установками и прочим. Дар передаётся по наследству, а семьи обычно создают люди с похожими нравственными ценностями. Чем больше в семье, к примеру, фей, тем проще девочки получают превращение, также и у других. Дар становится сильнее и стабильнее. Легко управлять погодой, когда у тебя в роду несколько поколений стихийников.        — У нас не так?        — Верно. Ничего не могу сказать о семье твоей матери, но в нашей с этим всё непросто. У твоего деда не было Дара, а вот бабка была целительницей, хоть и не получила превращения, такое бывает. Одна прабабка — фея, вторая — ведьма, когда они встречались, было весело... один прадед — колдун, второй просто воин, кстати, рыцарь Фонтероссы, и если проследить дальше, ситуация не изменится. Так что если ты женишься на фее, то скорее всего, ваш сын возьмёт в жёны ведьму.       Хелия нахмурился и раздражённо дёрнул плечом: да уж, куда там, женишься... с его багажом так нецелованным и подохнешь. Отличная шутка, дядя. Супер.        — Скажи мне, племянник, тебе увеличивали нагрузку последние полгода? — вдруг резко сменил тему Саладин.        — Нет, — коротко ответил Хелия. Можно подумать, дядя не в курсе его расписания.        — Значит, не во времени дело. Твой отец говорит, что ты забросил виндрайдер. Почему?       Виндрайдер. Хелия вспомнил свой восторг: «Виндрайдер! Собственный!», ощущение дремлющей мощи металлического зверя, первый полёт... как его захлестнула эйфория — чувство было такое, словно он оседлал ветер. Свобода. Абсолютная, невыразимая, пьянящая свобода... ложь. Концентрация, контроль, невозмутимость, ясность разума. Учебные трассы, маршруты разной сложности, спланированные, предопределённые — не отклонись. Будь лучшим, ты обязан. Трудности — ерунда, преодолеешь или привыкнешь. Не свобода — ещё одна обязанность. Всего лишь. Что же... он привык.        — Завтра поедем на автодром, — его голос звучит бесстрастно.       Настолько бесстрастно, что Саладин останавливается, встречаясь с ним глазами:        — Хелия. Я спросил не «когда», а «почему».        — Я слышал твой вопрос, дядя, — спокойно, упрямо, не отводя взгляда. — Завтра едем на автодром.       Половина пятого на часах. Скоро приедет отец, и Хелия, как обычно, идёт к воротам школы. Не хочу домой, вдруг отчётливо понимает он. Как амёба под микроскопом, честное слово. Иногда уже хочется заорать: да оставьте вы меня в покое, наконец! Дядя смотрит пронизывающе, словно насквозь видит. Взгляд отца вечно испытывает, выискивает что-то. У мамы в глазах тревога, которую ничем не прогонишь, хоть наизнанку вывернись. И это хуже всего. Мама, ну что мне ещё для тебя сделать, что?! Грамотами за отличную учёбу полдома оклеить можно, ни одного срыва за последние два года, не болел серьёзно ни разу — ну подумаешь, простудился осенью, так за три дня же всё прошло. Помочь выставку организовать — да пожалуйста, вместе в театр — без проблем, да хоть по магазинам, хоть цветы твои пропалывать... Мама! Папа! Дядя!       Звук мотора уже слышен, и Хелия выходит за ворота. Глубокий вдох, медленный выдох, расправить плечи, улыбнуться:        — Привет, пап!        — Привет, сын. Как дела?        — Нормально. А дома?