Солнце для феи цветов

      На массивном столе директора Фонтероссы лежали подарки. В простой, без единого украшения, деревянной коробке степенно расположились тюбики масляных красок. Судя по тому, с каким благоговейным придыханием продавец рассказывал о пигментах — редчайших растительных с Линфии и ценнейших минеральных с Эраклиона, Солярии, Эсперо — на эти краски можно было молиться, и цена их красноречиво это подтверждала. Рядом в шкатулке, искусно расписанной цветами, ценнейшие семена и луковицы нахально бросали вызов спесивым краскам; немного поодаль прикорнули два игрушечных меча — копия работы Мастера Сверкающей стали. Филигранную точность исполнения оценил бы сам Хаген.       Хаген. Саладин сдвинул брови, упрямо тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и тяжелые, угольно-чёрные непослушные пряди упали ему на лицо. Туго стянув ремешком мятежную шевелюру, мужчина нетерпеливо щёлкнул пальцами. Предназначенные в дар сокровища незамедлительно уменьшились и перекочевали во внутренний карман плаща. Вот так. Хорошо. Часы на стене иронизировали: рано, мол, куда торопитесь, господин директор? «Выброшу, — раздосадованно подумал волшебник, исподлобья бросив взгляд на обнаглевший хронометр. — Вернусь — выброшу эту рухлядь».       Так куда спешите, господин директор?       К семье.       Простое заклинание перемещения — и ладонь мага быстро скользнула по причудливой резьбе калитки, проверяя охранные чары. «Становлюсь параноиком», — нахмурился Саладин, бесшумно отворил дверцу и замер. Взгляд его потеплел, жесткую линию рта смягчила улыбка, резкие черты просветлели. На лужайке перед старинным особняком в легком кресле сидела молодая женщина, поглощенная чтением книги. Черный пушистый кончик её косы игриво щекотал зелень травы, ненароком задевая подол голубого летнего платья. Рядом за столом в весёлом хаосе теснились баночки с красками, ластик норовил столкнуть карандаши к листам бумаги, изрисованным и девственно-белым, ещё не тронутым кистью трехлетнего художника, увлеченного рисованием. Перепачканная краской мордашка мальчика с высунутым от усердия кончиком языка выражала крайнюю степень сосредоточенности.       Саладин улыбался.       Яркой бабочкой порхнуло воспоминание. Свадьба. Мариус, высокий, широкоплечий, совершенно опьяневший от любви. Счастье звенело в каждом его взгляде, каждом движении — ликование победителя: смотрите, вот любовь моя, жизнь моя, жена моя — самый прекрасный цветок Линфии. Орхид, тоненькая, лёгкая, как весенняя трель, глаза - пронзительная синь, прикрытая густой тенью ресниц: каждый увидит только то, что ему полагается, ни больше, ни меньше. Её счастье прячется от мира — тебе, любимый, только тебе! — трепетный росток, укутанный снегами. Не орхидея — подснежник, нежный, отважный. Розовые губы едва тронуты вежливой улыбкой, движения тщательно выверены и отточены; в повороте головы, осанке — истинно королевское величие. И гости, человек восемь близких друзей Мариуса, пёстрая артистическая братия, растерянные, ошеломлённые, придавленные безупречной аурой светскости новобрачной. Ещё бы, их красавчик Мариус по-разбойничьи лихо умыкнул почти из-под венца спутницу и подругу линфийской крон-принцессы — заказанный ему портрет как раз предназначался несостоявшемуся жениху, а достался проклявшему дочь отцу. «Балбесы юные, — подумал тогда Саладин, глядя на замешательство приглашённых, — девочке просто страшно.»       Эта девочка изменила всё. Дом словно сбросил с себя груз прожитых лет, посветлел окнами, принимая от новой хозяйки лиловую шаль из вечноцветущих линфийских глициний, сад взорвался фиолетовым и белым: жасмин, сирень, колокольчики, ирисы; на лужайке из тонкого металлического кружева соткался столик и четыре невесомых кресла. Тихое убежище, крошечное королевство Орхид, где время как лёгкий ветерок, а в цветочные ароматы вплетается нотка безмятежного счастья.       Словно уловив его мысли, мальчонка поднял взгляд и тут же с восторженным воплем сорвался с места, едва не опрокинув стол. Мужчина рассмеялся, раскрывая ему навстречу объятья, поймал, подбросил вверх, закружил.        — Саладин! - просияла Орхид и тут же строго одёрнула сына: - Хелия! Разве можно? Испачкаешь дядю! Посмотри на себя. А ну, бегом мыться. И рубашку смени.       Мальчик скорчил рожицу, неохотно слез с дядиных рук и припустил к дому.        — Да-а, — с весёлой иронией протянул Саладин, — нелегко быть твоим сыном, Орхид. Тебе б моих курсантов на воспитание.        — А что поделать, родителей не выбирают, — в тон ему ответила женщина, обнимая и бегло целуя в щеку. — Обойдутся твои курсанты, мне и двух художников в семье хватает.        — Охотно верю! Кстати, о втором художнике...        — В мастерской. Скоро будет. Вдохновение, шестой час пошел уже. Кстати, о времени! — Орхид хитро прищурилась. — Позвольте спросить, где же ваша хвалёная пунктуальность, директор Саладин?        — О! Сложный вопрос! Но если мадам настаивает, почту за честь скоротать время с обратной стороны калитки.        — У мадам недостаточно наглости для того, чтобы выгонять вас из собственного дома, мой дорогой.       Они рассмеялись.       Саладину так и не удалось передать дом в полное владение брату: впервые в жизни инициативу старшего вдребезги разбило упрямство младшего. Это наш дом. Мой и твой. Тема закрыта, брат. Хорошо, малыш. Закрыта так закрыта.       Небрежно скинутый плащ покорно повис на спинке ажурного кресла. Карандаши, кисточки, краски под веселую болтовню перебирались в коробку. Мужчина взял в руки книгу.        — Величайшие герои Магикса, — прочёл он. — Интересно?        — Очень. А кстати, почему тебя в ней до сих пор нет? — лукаво улыбнулась Орхид.       Захваченный врасплох Саладин вздрогнул.        — Ну нет уж... — и пояснил: — В неё только посмертно попадают.        — Ох, прости, я не знала.        — Ничего страшного. Рассказывай.       И жена его брата вновь защебетала. Саладин спрашивал, Орхид с горделивой нежностью рассказывала о муже и сыне, показывала рисунки мальчика, переливчатым звонким смехом отзывалась на шутки, восторженно ахнула, когда на освобождённом от художественной ноши столе обрели свой естественный размер подарки, укорила:        — Саладин! Ты чересчур нас балуешь!        — Правда? — в тревожной глубине тёмно-карих глазах заплясали озорные искры. — А мне всё кажется, что недостаточно.        — Ух ты! — выбежавший из дома Хелия тут же цапнул со стола меч и принялся разглядывать его.        — Ха-ха! — Саладин молниеносно схватил второй, крутанул его в руке, отсалютовал: — Защищайтесь, сударь!        — Развлекайтесь, мальчики! — рассмеялась Орхид и упорхнула в дом.       Кухня благоухала пряностями. Орхид с наслаждением нырнула в этот аромат — мускатный орех, кардамон, корица - ловко вытащила противень из духовки, оставила его на столе остывать, негромко напевая, поставила чайник на плиту и подошла к окну. Залюбовавшись веселой вознёй на лужайке, она совершенно упустила момент, когда оказалась в нежных объятьях мужа. Мариус легко коснулся губами её шеи, скользнул руками по хрупким плечам, тоненькой талии, прижал к себе.        — Ты вернулся на грешную землю? — лукаво спросила она и напомнила: — Томатный сок в холодильнике.       Мужчина нехотя выпустил жену из рук. Загадочной любви к этому напитку, просыпавшейся строго после затяжных приступов вдохновения, Орхид понять не могла, да особо и не стремилась, предпочитая просто держать в холодильнике стратегический запас на случай. Сейчас Мариус жадно выпьет четыре стакана, откажется от еды, пару часов будет весел и непоседлив как мальчишка, потом вспомнит, что голоден, уплетёт за обе щеки огроменную порцию, попросит добавки и после ужина провалится в сон. Обычное дело.       За окном фехтовали, яростно, азартно, весело. Племянник наступал, дядя оборонялся, отпуская реплики.        — Ты гляди-ка, — восхитился Мариус, отодвигая занавеску, — учит уже! Привычка — вторая натура...        — Обожаю твоего брата!        — Да? И за что же, позволь узнать? Между прочим, он зануда. И в Фонтероссе его все боятся как огня, — Мариус с наслаждением опустошил стакан, тут же налил себе второй и подошел к жене.        — Может быть. Но вальсирует он лучше тебя! — поддразнила Орхид.        — Да уж, с этим не поспоришь, — буркнул Мариус шутливо.        — А ещё он красивый.        — О да! Он всегда нравился девочкам. И харизма есть, не то что у меня, — поддержал игру муж. — Когда он приехал ко мне на Мелодию, оттяпал половину моих поклонниц, даже бровью не повёл и ведь не делал ничего, сами побежали! О! А может быть мне поревновать? — уже вкрадчиво промурлыкал художник, свободная рука его скользнула по талии жены, медленно-медленно спустилась к бедру и вдруг замерла. — Мать честная! — расхохотался он. — Видели б его курсанты!       Грозный директор Фонтероссы скакал по траве на четвереньках, изображая боевого коня, а маленький наездник на его спине захлёбывался восторженными воплями. «Конь», сделав по лужайке круг, вдруг взвился на дыбы, опрокинув седока в мягкую траву.        — Так не честно, — обиженно заявил мальчишка, поднимаясь.        — Честно-честно, — посмеивался Саладин, — придётся тебе, дружок, победить меня ещё раз. Ну-ка, ну-ка, где твой меч?        — Они так здорово играют. Почему у него нет своей семьи, Мариус?       Мариус залпом осушил стакан и с невесть откуда взявшимся напряжением в голосе вдруг осведомился:        — Надеюсь, ты у него не спрашивала?        — Я спросила как-то, а он отшутился, мол, не сложилось, невыносимый характер, работа, а потом тему перевел. А что, что-то не так?       Свинцово тяжелая тишина в ответ. Холодная, вязкая.        — Мы не говорим об этом, солнышко, — наконец сказал он. — У него была семья, — художник поднёс было к губам пустой стакан, но опомнился и теперь задумчиво вертел его в руках, вглядываясь в багровые следы на стекле. — Я хорошо их помню. Она такая строгая была, суровая — в глаза смотреть боязно... боец, каких мало... а с ним как котёнок. Красивая очень. Сердилась, когда я её рисовать пытался. Ты бы видела, как они с Саладином фехтовали!.. Детишек двое, сын и дочка. Смешные... Кудрявые оба, сероглазые, в маму. Погибли. Третья Война Крови, помнишь?       Орхид помнила. Шестнадцать лет назад, она была тогда совсем ещё девчонкой. Дети Хаоса подчинили себе талантливого, но очень самонадеянного, как большинство юных дарований, демонолога, и в очередной раз над магическим измерением нависла угроза уничтожения, ведь предсказать атаки демонов практически невозможно. Даже на её родной Линфии Луллия не была единственной пустыней, появившейся в одночасье.        — Пока они закрывали прорыв в одном месте, демоны ударили в другом. Он не успел. Так бывает.        — Мариус... как же... как же он пережил это? — Орхид силилась представить, но не могла: муж, сын — весь её мир и вдруг лишиться... нет! Отвернулась, скрывая слёзы.        — Если б пережил — женился бы во второй раз, — обронил Мариус. Пустой стакан глухо стукнул о деревянную столешницу. — Это давняя история, милая... ну что ты... — мужчина развернул к себе жену, прижал к груди, провёл по волосам, утешая. — А ну, не разводи сырость, лучше скажи, что на улицу потащим. И я ничего тебе не говорил! В сочувствии он не нуждается, — муж нежно приподнял острый подбородок Орхид, пробежал кончиками пальцев по скулам, легонечко коснулся ресниц. — Всё, забудь. Улыбнись, моя красавица. Раз-два-три, целуемся и выходим!       Орхид засмеялась, глубоко вздохнула и расправила плечи.       Перед домом пахнет глициниями — они здесь повсюду сияющим белым, нежно-лиловым, сумеречно-фиолетовым ливнем роняют вниз тяжелые длинные грозди, разливая сладкое благоухание. Глициния пахнет безмятежностью, думает Саладин. Безмятежность. Тот же привкус дарит и чай, разлитый тонкой рукой красавицы Орхид по изящным фарфоровым чашкам — простое волшебство домашнего уюта. Мариус весело шутит, жена его смеется в ответ, маленький Хелия внимательно разглядывает подаренные мечи, забыв про любимое печенье.        — Крутой у вас парень, — с улыбкой замечает Саладин, — прирождённый воин!        — А то! Династия всё-таки, один я нарушитель, — подмигивает ему младший брат. — Злостный!        — Хвала Дракону! — шутливо воздевает руки к небу его жена.       Дети. Счастливые наивные дети.       Саладин задумчиво постукивает ложечкой о край блюдца. Мерно, четко, словно отмеряя время. Тук-тук, тук-тук... тик-так, издевательски тикают сейчас часы в его кабинете. Тик-так, господин директор, ваше время вышло.       Надо прощаться. Сейчас.        — Всё, ребята, мне пора идти, — сказал волшебник, вставая с кресла.        — Как, уже?        — Увы, — он пожал руку брату, приобнял невестку и присел на корточки перед племянником. — Ну пока, герой.       Мальчик поднял на него глаза, и мужчина замер под его взглядом, таким вдруг не по-детски внимательным, серьёзным.        — Дядя, ты придёшь ещё, правда? — очень тихо, с нажимом спросил Хелия.        — Ну конечно, — шепотом ответил Саладин, пытаясь выжать из себя улыбку.       Горло сдавила, стиснула боль, мешая говорить.        — Обещаешь?       Боги, что за глаза! Голубые, с предгрозовой тенью в глубине, цепкие, пронзительные.        — Обещаю, — улыбнулся, справившись с собой, Саладин и взъерошил племяннику волосы. — Выше нос, герой! — подмигнул он и растаял в воздухе.        — Мариус, что-то не так! — как-то странно, почти с отчаянием сказала Орхид, глядя туда, где мгновение назад ещё был Саладин.        — О чём ты?        — Что-то не так с твоим братом, — немного помолчав, она продолжила: — Он пришел сегодня раньше и ушел слишком быстро...        — Пф! — Мариус фыркнул. — Ты же знаешь, он очень занятой человек, у него каждая минута на счету...        — Мариус! Впервые за четыре года! Да по нему часы сверять можно, а то ты не знаешь! — Орхид начинала злиться. — Он от ужина отказался...        — ...значит, был сыт.        — Но он никогда не отказывался! Печенье не тронул, его любимое, даже чай едва пригубил. Слишком быстро он ушел, Мариус, — повторила она.       Мужчина вздохнул, мягко обхватил ладонями лицо жены и начал:        — Милая, не волнуйся. Ты просто услышала сегодня очень грустную историю, и она выбила тебя из колеи.       В больших тревожных глазах Орхид робко засветилась надежда.        — Все в порядке, — сказал Мариус твердо.       Тверже, чем ему хотелось бы.       Директорский кабинет Фонтероссы огромен. Куда больше подходил он прежнему владельцу, Великому Магистру Леонарду, огромному, неторопливому, величавому, как хтонический зверь. Саладин, худощавый, поджарый непоседа обычного среднего роста, всегда стремительный, эти помпезные пространства терпеть не мог. Привыкнешь — никуда не денешься, посмеивался над своим заместителем прежний глава Фонтероссы. Привыкнешь, мальчик.       Новый директор привык. Но иногда пространства было слишком много. Вот как сейчас, когда лиловые сумерки делают призрачными выкрашенные синим стены, уничтожая границы, голубым инеем змеятся по огромной двустворчатой двери, а лунный свет, крадучись, рассыпает колючие ледяные блики, превращая комнату в пустыню, бесконечную, застывшую, мёртвую...       Слишком много. Слишком много сразу: Даркар, Древние и этот их туз в рукаве — Валтор, демон, маг, носитель Огня Дракона. В этот раз у Команды Света слишком мало шансов на победу. Ничтожно мало, если уж быть честными. И никаких прав на поражение. Впрочем, как и всегда.       Отражение в оконном стекле смотрит задумчиво, отрешенно... Достаточно! Саладин резко отвернулся, тряхнул головой, прогоняя наваждение. Давай, сказал он себе, приходи в себя уже. Давай, как в школе: глубокий вдох — медленный выдох. И ещё раз. Вот теперь хорошо.       Волшебник включил свет, поднял ладонью вверх правую руку и позвал почти нежно:        — Афина!       На руке его тотчас же появилась феечка-пикси, большеглазая, как и все подобные создания, с рыжими локонами, собранными в высокую причёску, длинное платье её ниспадало волнами, а зелёные прозрачные крылышки трепетали.        — И почему это я терплю такую фамильярность, Саладин? — капризно пропела она тоненьким голоском, с непередаваемо очаровательным кокетством поправляя диадему.        — Потому что я обаятельный, — по-мальчишески дерзко усмехнулся маг. По сути он и был для неё мальчишкой — не стоит обманываться внешностью пикси, волшебные существа живут долго, и на веку Хранительницы Кодекса Фонтероссы он был уже шестым директором. — А ещё моя невестка готовит лучший чай во всём волшебном измерении.       Саладин протянул феечке небольшой пакетик, перевязанный тонкой ленточкой.       Орхид вечно смешивала разные сорта, создавая маленькие шедевры: немного ягод, пыльца, лепестки и пряности. Чай для раздумий, чай для радости, чай для отдыха, чай на все случаи жизни заботливо упаковывался в разноцветные коробочки и пакетики, которые каждый раз неизменно вручались ему. В Фонтероссе этот чай, рождённый в домашней атмосфере беспечной радости, вызывал у Саладина лишь глухую тоску, но отказаться от такого искреннего подарка не было сил, хвала небесам, Афина очень его полюбила.        — Ты самый лучший, — пискнула Хранительница, принимая чай.        — Я знаю, — подмигнул феечке маг и сказал уже серьёзно: — Я хочу, чтобы ты знала: в верхнем ящике стола здесь лежат два конверта, — ящик приоткрылся, демонстрируя содержимое, — в них мои распоряжения для преподавательского совета и отдельно для Кодаторты. Вот этот, голубой, на случай тяжелого ранения и временной недееспособности, а этот, жёлтый...       Феечка ахнула и всплеснула руками:        — Но это очень плохая примета, Саладин!        — Знаю, — спокойно сказал он, помолчав. — Я не верю в приметы, а бросить дела незаконченными не могу. И ещё, — попросил волшебник, — пожалуйста, поддержи мальчика. Не хмурься, я знаю, что тебе это не по вкусу. Просто обещай мне. Присмотри тут за всеми, малышка.        — Обещаю, — тихо сказала Хранительница, тяжело вздохнула и растворилась в воздухе, едва слышно шепнув: — Возвращайся.       Вот и всё, усмехнулся Саладин, теперь спать. Вызов от Оритела вот-вот поступит, и когда удастся вздремнуть ещё раз — неизвестно. Хотя, не исключено, что очень скоро. Вечным сном.       Отставить!